сказки о заоблачных цветах и медовом солнце

      Диагноз Чимина не нуждается во врачебном подтверждении. Кто-то говорит, будто лечить это бесполезно, лекарства дают лишь временное незначительное улучшение. Говорят, что настоящая терапия настолько индивидуальная – не разобраться толком никакому даже самому лучшему доктору. Кто выкарабкивается, делает это абсолютно случайно, вдруг найдя для себя решение проблемы, которую не в силах был найти никто другой. Бабушка Чимина называет весь процесс его лечения гаданием на кофейной гуще. И Чимин с ней соглашается, но он просто не может совсем ничего не делать. Это будет выглядеть так, словно он сдался. Пангириё – новая форма депрессии, как её окрестило мировой медицинское сообщество. И во главе с ВОЗ разводило руками, не зная, что с этим делать. Да, разрабатывались методы лечения, лекарства. Новейшие антидепрессанты, которые должны были помочь, но помогали так плохо, что хоть в петлю лезь. Впрочем, несправедливо будет не упомянуть тех немногих, кому эти новые разработки всё же помогли. Хоть их не так много среди заболевших, но всё же они есть. И это хорошо. Чимину хочется попасть в этот маленький процент. С каждым днём всё сильнее. Потому что жить в чёрно-белом мире просто невыносимо. Это похоже на состояние долгих бессолнечных дней, когда хочется лезть на стену от тоски, а потом на тебя наваливается апатия. Удушающая, ломающая и неприподъёмная, словно бетонная стена в сотни тонн. - Вам просто нужно снова захотеть впускать счастье в вашу жизнь, - вещают в соцсетях люди, которые даже на мгновение не представляют, что переживает каждый, чей мир потерял цвета. Чимин вспоминает все эти «просто не грусти», «погуляй и всё пройдёт», «работать надо, а не о всякой фигне думать», которые пишут обычно людям в соцсетях, где те делятся своим опытом и переживаниями. И ему становится погано. Ещё поганее, чем обычно. Он ненавидит общество. За отрицание, за неспособность принять и поддержать, за то, что часто это самое общество становится для многих последней каплей в невозможности вывозить собственное состояние. Чимин ненавидит это глухое непробиваемое безразличие. Пангириё – бесцветность. Серая унылость прежде яркого и красочного мира. И учёные до сих пор не выяснили, почему она проявляется именно так. Людей с этим диагнозом считают жертвами обстоятельств. Их оценивают, как эмоциональных инвалидов, смотрят на них с бесконечной жалостью. Искренней, да, но от этого становится ещё хуже. Чимин ведь и сам понимает, что с ним всё далеко не в порядке, так зачем делать хуже своими жалостливыми вздохами и словами сожаления? Он же не умирает, в конце-концов. - Как же меня раздражает чувствовать себя беспомощным младенцем в чужих глазах, который ничего не может для себя сделать, - вздыхает он, подпирая рукой щёку. Тэхён приобнимает его за плечи и бодает лбом висок. - Не стоит обращать так много внимания на тех, кто никогда не поймёт, каково тебе, Чимини-Мини, - говорит он мягко. – Это их защитный механизм. Им проще удариться в жаление тебя, чем начать думать о том, что реально может помочь. Потому что знают, что это бессмысленно и они бессильны, как доктора и другие умные дяденьки и тётеньки. Чимин благодарно жмётся к своему лучшему другу. Единственному – после бабушки, разумеется, – кто не оставил его за эти несколько лет, похожие на чёрно-белое – благо не немое – кино. Тэхён не оставил его, не отпустил его руку, продолжая быть лучшим во всём. В поддержке, советах, умении не видеть в Чимине инвалида и принимать таким, какой он есть. Тэхён знал его – счастливого, полного планов и идей. Тэхён видел, как всё это рухнуло в одночасье после страшной аварии, из-за которой дома теперь на комоде, уставленном свечами, два портрета с траурными лентами – потому что мама очень любила свечи. Тэхён был рядом, когда Чимин рыдал днями напролёт, они с бабушкой, которой тоже пришлось несладко, старались как могли, чтобы ему стало легче. Но потеря родителей стала тем самым разрушающим ударом, после которого мир рухнул, а на его месте начало выстраиваться что-то тёмное, уродливое, обесцвеченное и совершенно незнакомое. Боль от потери не прошла – Чимин знает, что на это нужно куда больше, чем четыре года. И всё же медленно, но верно, он приходил в себя. Только привязываться к кому-то боялся. Боялся слишком сильного сближения с людьми, потому что те видели в нём только сломленного потерей человека, а не кого-то, кто заслуживает шанс на исцеление. Таблетки помогали слабо. Первое время они ещё возвращали блёклые цвета. А потом перестали помогать даже в этом. - Вы слишком закрываетесь от людей, Чимин, - говорила его терапевт. Она, кстати, была чудесной женщиной. И одной из тех немногих, кто не видел в Чимине смертельно-больного, которому нужна вся жалость мира. Наверное, потому рядом с ней окружающие предметы и она сама иногда начинали набирать неяркие, но всё же оттенки уже почти забытых цветов. Чимин не говорил об этом, но понимал, что женщина права. - Я не хочу открываться тем, кто не хочет мне помочь, - отвечал он ей. – Во всех источниках о пангириё говорится, что в человеке важно поддерживать уверенность в том, что он – такой же как все. Да, заболевшие пережили большое горе. Так ведь не только с нами такое произошло. Просто оно поломало нас сильнее других, я так это вижу. Но что делают буквально все, кто узнаёт о моей особенности? Пытаются убедить меня, что моя инвалидность это такая огромная печаль, а невозможность видеть цвета – невосполнимая утрата. Бедный я, несчастный. - Но что, если так и не встретится тот, кто будет к вам справедлив? - Думаю, ответ очевиден. * Чимин хочет себе помочь. Но он не может это сделать без чужой помощи. И однажды эта помощь приходит оттуда, откуда он совсем не ждёт. - Да куда же ты, с ума что ли сошёл?! Чимина дёргают за капюшон худи, не позволяя выскочить на проезжую часть. - Светофор для кого горит?! – снова возмущаются сзади знакомым голосом. - Юнги-хён? - задушено хрипит Чимин, удивляясь такой внезапной встрече. - Он самый. А ты, Пак Чимин, стал совсем без царя в голове, как я погляжу, - недовольно смотрит на него мужчина, окидывая оценивающим взглядом. - Так все же переходить стали, вот и я… - смущённо бормочет Чимин. - А если все пойдут с моста прыгать?! – Юнги хмурится. Чёрт, они не виделись с института, а ощущение, что прошла целая жизнь. Хён выпустился на два года раньше Чимина, и их пути разошлись к большому разочарованию тогда влюблённого по уши парня. - Прости, - шепчет Чимин, голос его срывается. Он впервые попал в такую ситуацию, слишком ушёл в свои мысли, не обратив внимания на очевидное. Не задумался, что люди ведь не просто так побежали через дорогу, а потому что просто машин не было, вот и решили пренебречь правилами. - Ну-ну, - Юнги смягчается, тянет чуть в сторону от перехода, ближе к тротуару, и ерошит ласково волосы Чимина. – Всё обошлось же. Будь внимательнее просто. - У меня пангириё, - шепчет Чимин, холодея от собственного идиотизма – вот так рассказывать о подобном человеку, которого не видел несколько лет, да ещё и тому, от кого коленки подкашивались когда-то. Он поднимает на Юнги затравленный взгляд, будто ожидая, что за это признание ему сейчас прилетит либо удар, либо какое-нибудь оскорбление. Но Юнги смотрит на него слегка растерянно, а потом снова хмурится, но уже без тени злости или раздражения. - Кажется, в твоей жизни произошло много всякого дерьма, Пак Чимин, - говорит он спокойно. – Расскажешь? - А тебе интересно? – робко интересуется Чимин. - Я бы не спрашивал, если бы не было, - уголки губ Юнги приподнимаются в улыбке. – Да и вообще я бы хотел поболтать с тобой, а не разбегаться так сразу в разные стороны. Скучал по своему милому тонсену. - Так скучал, что пропал сразу после выпуска, - проворчал Чимин, на самом деле, совсем не обижаясь. Он не ждал, что их подобие дружбы в итоге закончится тем, чего он так страстно желал в то время. - Признаю, я тот ещё гад, - Юнги хмыкнул. – Но после выпуска я вернулся в родной город. И совсем недавно приехал обратно. Кажется, судьба нас любит, раз сразу столкнула нос к носу, а? Так что, ты занят? Чимин совсем не занят. Не для того, кто, вернувшись в его жизнь так стихийно, позволил почувствовать себя важным всего парой простых слов. * Всё начинается спустя полгода возобновившегося общения с Юнги. За эти месяцы старший незаметно, но уверенно становится неотъемлемой частью его жизни. Располагает к себе бабушку, которая радуется каждой помощи от «чудесного молодого человека, как раз такого, как наш Чимин заслуживает!», находит общий язык с Тэхёном, с которым они уже вдвоём начинают с ещё большим усилием вытаскивать Чимина из дома каждую свободную минуту. Становится тем самым, кого не страшно подпустить ближе. За все месяцы рядом Юнги ни разу не дал Чимину понять, что его болезнь – проблема или недостаток. Он всегда был рядом, чтобы поддержать и помочь. Эта помощь не была похожа на жалость. В ней всегда были искренность и доброта, как у других, но при этом Юнги каждый раз умудрялся Чимина начать поддразнивать беззлобно, не обращаясь с ним, словно с хрустальным сосудом, который мог разбиться от любого неосторожного движения. Чимин осознаёт, что прежние чувства, пережив разрыв в несколько лет, оставшиеся в нём лишь отголосками, похороненными под переживанием боли потери, снова вспыхивают. Уже по-новому, не так бурно, но очень и очень сильно. Он снова влюбляется в Юнги, словно впервые. Первый цвет, который он чётко и насыщенно видит спустя много лет – розовый. Мягкий, нежный, очень красивый розовый румянец, который тронул щёки сонного Юнги, тихонько сопящего рядом. Его хён остался с ночёвкой после вечера кино, и Чимин здесь и сейчас, замерев, думает, что это лучшее утро, какое у него было за долгие-долгие дни. Остальной мир был чёрно-белым всё ещё. Но порозовевшие щёки Юнги заставили Чимина расплакаться от навалившихся эмоций. Он постарался тихонько выкарабкаться из кровати, кусая губы, чтобы не издать ни звука лишнего. Но не успел. Юнги схватил его, притянул к себе ближе. Уткнулся губами в шею – горячо и сладко до восторженной дрожи, прокатившейся по спине. Чимин забыл на несколько мгновений, как дышать, потерянно стискивая пальцами одеяло. - Всё хорошо, Чимини? - Д-да… хорошо. Мне нужно в ванную. Пожалуйста, хён. - Если ты хочешь плакать, тебе не обязательно прятаться, ты знаешь? – дыхание Юнги касается его уха. Чимин вжимает голову в плечи и отпускает себя слезами, больше не пытаясь сдерживать звуки. А потом Юнги переворачивает его на спину. Нависает сверху, всматриваясь в зарёванное лицо. От этого немного стыдно и неловко. - Что случилось, мой хороший? – ласково спрашивает Юнги. Чимин смотрит на него во все глаза. Потому что теперь кроме розового он видит и другие цвета. Карий, тёплый – цвет глаз. Чёрный, глубокий – встрёпанных после сна волос. Синий, приятно-морской – собственной старой футболки, которую он дал старшему на смену. - Я люблю тебя, - хрипло шепчет Чимин, судорожно выдыхая, когда цвета, медленно становясь всё более насыщенными, расплываются вокруг Юнги, как будто кто-то капнул на старшего волшебным зельем, делая его цветным и пуская волну красок дальше, наполняя привычную комнату новыми деталями. Юнги улыбается – красиво так улыбается, что снова плакать хочется. - Люблю тебя, - говорит он в ответ, заставляя сердце сжиматься в неверии и надежде, а пальцы – стискивать синюю ткань футболки. Прежде чем закрыть глаза, чтобы насладиться их первым поцелуем, Чимин видит, как мягкий солнечный свет путается лучами в прядях чужих волос. Он запускает в них пальцы, надеясь поймать этот свет. Но ловит счастье. Незамутнённое, чистое и бесконечно тёплое. Как губы Юнги.