Он с ебанцой и я кукарача или «Осторожно, следующая станция — деревня Дилдово»

— Тош, а помидоры-то мои, помидоры-то как? Подвязал? И подкормки-то, подкормки надо тоже, — тарахтит и булькает бабушка в телефонную трубку с таким несусветным энтузиазмом, который еще поискать надо — ох уж этот пенсионерский олимпийский задор, постоянно играющий и свербящий в заднице, особенно на тему огорода — и Антону кажется, что если бы она была здесь, в деревне, а не в Воронеже, то уже давным-давно, с самого раннего утра, когда еще вообще никто и никогда не встает, и все спят мертвецким сном, готовила завтрак, гремя сковородками, а потом носилась бы по участку, как электровеник, перекопав весь огород, полила бы цветы, прополола грядки и всё это несмотря на тридцатиградусную жару, из-за которой липкий пот течёт рекой по телу и ходишь воняешь постоянно, как все бомжи планеты вместе взятые. Букет ароматов потрясающий... Шмотки на Антоне тоже подходящие на данный момент, под стать огороду (слава КПСС, не под стать бомжам, хотя, до этой стадии осталось совсем немного) — белорусский трикотаж по сравнению с полосатыми дедовскими трусами-семейниками, доблестно и бескорыстно дарованными Антону с барского плеча, так сказать, из поколения в поколение передается сия ценнейшая семейная реликвия, майкой-алкоголичкой и резиновыми сапогами по колено, просто сказка. В сравнении – это как Шанель и рынок «Садовод», хотя Антон сейчас уже дошёл до той стадии, когда и на вещи с «Садовода» согласен, лишь бы не старое и вытянутое дедово хруньё с дырками носить. Такой вот dacha style, в котором не стыдно только в местный и единственный ларёк за закусоном бегать, когда уже водочка пошла, а общее физическое состояние близко или давным-давно перевалило за слово «выпимши»: если его употребляешь в речи, то всё идёт строго по плану. Как говорится, строго прямо на хуй и, в данном случае, последнее метафорически. А жаль. — Да намешаю я этого говна, и компота налью... — бубнит, но пытается держать голос бодрым и веселым Антон, утирая очередную щедрую порцию пота со лба. Вспоминается цитата из советского фильма «Добро пожаловать или посторонним вход запрещен», где завещалось, что «бодры надо говорить бодрее, а веселы — веселее», но легче от этой простой истины не становится. Солнце печёт, как в аду, сжигая все в окружении до состояния углей и белую бледную кожу превращая в чёрную, как у самых настоящих негров – не отличить, а грядки сами себя не прополют от сорняков, не польют и не удобрят, поэтому Антон, стоя кверху сракой, корячится и жарится под невъебически палящим светилом не один час. И даже не один день. И не месяц. Он встрял конкретно. В каком-нибудь приключенческом фильме закадровый голос сейчас бы объявил, что все совпадения с реальными людьми нереальны, но жизнь Антона в какой-то момент – а именно в мае месяце, – пошла по пизде, скатилась к хуям и понеслась по кочкам, когда он приехал в гости к бабушке с дедушкой в деревню Дилдово под Воронежем. — Компост это, а не компот, Антон, и слово-то какое нашёл — «говно»... — со вздохом одергивает бабушка и непонятно зачем начинает очередную лекцию про виды этого дерьма, лежащего в самом дальнем углу участка большой кучей, однако, судя по бабушкиной интонации, для нее это сокровище невероятных масштабов. — Это навоз, коровий между прочим, самый лучший значит. Я, знаешь, сколько деда упрашивала камаз заказать? А он все «потом» да «потом»... Тьфу ты! Антон сапогом безынициативно топчет какую-то мерзко чавкающую лужу грязи от скуки, слушая бабушкину бесконечную трескотню, и боится случайно оступиться — рядом в паре сантиметров от него навалена как раз-таки та самая легендарная говняная куча, и оказаться в ней по самые уши ему абсолютно не хочется. Интересно, сколько по времени нужно будет отмывать почти двухметровую шпалу от даже тончайшего слоя говна? Шастун из стороны в сторону трясёт головой, выкидывая птичек-дебилок, зовущихся мыслями, из головы. Видимо, солнечный удар. Или же надышался волшебными, сказочно-дерьмовыми ароматами, по-другому никак. Такое необычное место для разговоров Антон выбрал не случайно, хотя выбор ему даже никто тут и не предоставлял. Всё дело в качестве связи — ловит только в самом дальнем, вообще богом забытом углу участка, где можно пригнездиться в аккурат между навозной кучей и деревянным туалетом, и стоять не шевелясь, не дышать и не пердеть, иначе все пойдёт прахом. А бабушка, в свою очередь, требует ежедневного отчёта о своём садоводстве и его процветании, ибо, если Антон наплюет с высокой колокольни на все лютики-цветочки, огурцы-помидоры и остальную хтонь, за которой он теперь вынужден ухаживать, Татьяна Ивановна лично приедет по его душу в деревню, хоть это невозможно и запрещено на государственном уровне, без всяких шуток и не для красного словца. Поэтому надо медленно съезжать с темы, иначе она начнёт спрашивать про свои цветы, а там их пруд-пруди: и флоксы, и хуёксы, и вообще, Антон кроме роз ничего вспомнить-то и не в состоянии, а тут целая оранжерея. И это на шести-то сотках... — А дедушка там кстати как? — мастер перевода стрелок и пиздежа, а также почётный обладатель народной премии «Объёбыч года» Антон Шастун к вашим услугам. Бабушка в трубке еле слышно матерится, хотя только что порицала и поправляла Антона за «говно». Что там по двойным стандартам? Или это дед настолько напортачил? — Да сидит целыми днями в твой компуктер играет. Какие-то у него тут стрелялки, по виду все очень сильно СССР напоминает. Дед молодость вспомнил, танкист хренов! Ворошиловский стрелок недоделанный! Антон тяжко вздыхает и выходит это похожим на стоны порноактрис, где бюджет ролика ну очень скромный — также наигранно и неестественно. Компьютер, видимо, после дедовских каток не выживет и погибнет смертью храбрых, ибо дедушка раньше ничего другого, кроме тяпки, лопаты и стационарного телефона с трубкой и номеронабирателем, точнее, если по-простому, то с циферблатом, в руках не держал. От этого вся электроника у него в руках горит, хорошо хоть не в буквальном смысле. — Он как-то эту игру назвал, не помню только как. То ли анатомик хор, то ли дальтоник хер... В общем, что-то на буржуйском этом, забугорном. Антон фэйспалмит в момент, когда понимает, что забыл об этой игре, точнее, совсем забыл, что купил её и давным-давно, ещё зимой, хотел пройти, но всё никак руки не доходили — то к сессии готовиться надо, то практики какие-то вечные, то подработка свалилась внезапно, а сейчас её и вовсе дед пройдёт, вообще красота! Да и сессии теперь нет, с академотпуском-то, и работы тоже, потому что в этом чёртовом селе даже интернета днем с огнём не сыскать, а ноутбук Антон и подавно не брал, когда собирался «к бабушке ненадолго съездить, денька на два, наверное». Ага, на два. В итоге и не на два, и не на «денька» — третий месяц тут ошивается, уже скоро шарики за ролики заедут, свершится полет кукухи, которая ещё и крышу за собой прихватит, а та поедет, тихо шифером шурша. А всё ебучие капиталисты со своими заводами, будь они неладны и чтоб их проквасило. Хотя, «проквасило» как раз-таки жителей Дилдово... — Ба, «Атомик харт» игра называется, «Атомное сердце» короче, — доходчиво объясняет Антон, пройдя все стадии принятия: ну да, трындят они уже (нет, не так – трындит бабушка, а не он) около двух часов про всю эту ненавистную Антону огородную и клумбовую зелень, а тут вроде как на горизонте забрезжил свет под названием «Мир компьютерных игр». Может, бабушка тоже вспомнит былые советские времена и засядет гамать? Было бы очень неплохо. Антон хоть вздохнет спокойно, и батальон овощей, в частности, баклажанов и кабачков перестанет приходить к нему во снах. Как и в принципе любые предметы фаллической формы. — Господи! — восклицает по ту сторону женщина, и Шастун богом поклясться может (будучи атеистом, хули), что она ещё и перекрестилась в этот момент. Он ли не знает свою бабушку?! Да точно и стопудово, как результаты выборов. — Неужто он там ядерную бомбу собрать пытается, а? А запустить он может её из твоего этого кудахтера? То-то я и думаю, чего это он такой сосредоточенный сидит, даже стопарик в обед не просит налить, и приговаривает постоянно: «Покажем мы вам еще кузькину мать!». А он там в Штатах вторую Хиросиму и Нагасаки собрался устроить! Ой Господи, маразматик старый! Антон безымоционально жуёт полусозревший помидор, который ещё с утра сорвал в теплице, чтобы хоть как-то скрасить монотонность скучного разговора и занять рот. Есть, конечно, и другие способы, но сейчас они недоступны. Чрезмерная кислота овоща затмевает всё на свете: и палящее солнце, и запах навоза (хотя, жрать рядом с навозом — очень такое себе занятие, не для слабонервных), и непонятное, только зарождающееся в кишечнике чувство чего-то стремительного и феерического. В принципе, один из плюсов этих двух месяцев в деревне — это хорошее питание. Антон вынужден теперь питаться не в кафешках быстрыми и супервредными перекусами, а варить супы, точнее, первые несколько раз были пробными и получалась какая-то бурда, которую не то, что в рот взять нельзя, так и на удобрения даже не пустить — бурлящая и вроде как даже вкусно пахнущая жижа, вопреки ожиданиям, выжигала траву напрочь, а цветы и растения в радиусе двух метров вяли. Мама с бабушкой были только рады, когда он позвонил и попросил их скинуть подробными смсками рецепты разных супов с точными граммовками и пошаговыми описаниями как, что и куда в какой последовательности класть. Зато Антон все ещё первоклассно умеет жарить картошку с лучком на чугунной сковородке, где она получается с хрустящей золотистой корочкой и никогда не подгорает, несмотря на то, что он иногда просто тупо забывает про неё на плите и уходит смотреть вечерний выпуск новостей, чтобы хоть как-то оставаться в курсе событий внешнего, не изолированного мира людей. А все почему? А потому что производство химических жидкостей для уборки — это ебать какая русская рулетка. Особенно, если поблизости есть какой-нибудь водоём. Ничем хорошим такое вот «соседство» не заканчивается. А если это горе-производство ещё и выбрасывает токсичные отходы в воду, то всё, пизда рулям. Вот так вот всё почти три месяца назад и накрылось пиздой и сверху для кучи рулями: завод химической продукции «Хороший выбор», производящий стиральные порошки, кондиционеры для белья и средства для мытья посуды, в течении недели сбрасывал токсичные отходы в небольшой, даже лилипутский Абасруко-бультыхский карьер, где резко решила искупаться большая часть населения деревни, ведь вода прогрелась до двадцати градусов, а это значит, что купальный сезон можно считать открытым. Как и шашлычный. «Как же все они ошибались...» — должен в этот момент сказать зловещий закадровый голос и тут он бы оказался прав. Да, они действительно проебались. — Антон! Антооон! — пытается докричаться до него бабушка, пока Шастун вновь благополучно начал витать в облаках, вспоминая не самые приятные для него события. — Связь что ли барахлит? Ты как? Кушаешь хорошо? Панамку на огороде надеваешь, чтоб голову не напекло? Ох уж эти бабушки... Зимой им шапку подавай, иначе расстрел молниметательным взглядом и часовая лекция-нотация обеспечены. Там вспоминаются такие страшные слова как гайморит, менингит, синусит, бронхит, отит, а к ним каким-то волшебным образом пристёгивается аппендицит, панкреатит и полиомиелит. И даже если сказать бабушке, что аппендицит уже давным-давно вырезали, а полиомиелит опасен только для детей и то, до пяти лет, то дальше она разовьет эту беседу в ключе: «Ой, а ты взрослый что ли? Толку-то, что двадцать два года, ума-то нет». И опять мозгополоскание на полдня, так что проще не спорить. В общем, у сссровского поколения какая-то гиперфиксация на словах, оканчивающихся на «ит». Летом тоже не лучше — надо обязательно носить похожую на детский чепчик панамку, единственную и неповторимую в своём роде, как и дедушкины трусы, только это сувенир от бабушки. На ней она, естественно, сидит как влитая, будто бы бабушка в ней родилась, росла, вышла замуж, родила дочь и параллельно копалась в огороде, да и Антон бабушку без этого чудесного головного убора редко видел. Может, у неё на затылке есть лицо второй бабушки? Или там прячется Волан-де-Морт, как у профессора Квиррелла в «Гарри Поттере и философском камне»? Антон иронизирует конечно, но вот ему этот пельмешек-котелок вообще не подходит: пышные кудри, которые никак не подстричь сейчас, если только самостоятельно оболванить себя ножницами, топорщатся из-под полей панамы, а иногда она и вовсе из-за них слетает при сильном ветре. Потом приходится бегать и ловить её по всему огороду, иначе, в случае потери такой ценности, бабушка ему собственноручно голову оторвет. Вот тогда и шапку, и панамку носить не придётся. — Нормально, кушаю хорошо, вот сегодня на завтрак творог с вареньем ел, чай пил с вареньем и хлебом с вареньем закусывал, — признаться честно, Антон уже на сливовое варенье смотреть не может, но раз открыл трехлитровую банку, то надо её прикончить, а уже потом распечатывать следующую. Например, вишнёвую. — В панамке хожу, все как обычно. Татьяна Ивановна на том конце провода настоятельно и безотказно требует: — Фоту мне обязательно пришлешь, — а Антон даже ничего и возразить-то не может: объяснять бабушке, что интернета тут нет и «фота» до неё не дойдёт, только если с божьей помощью или по голубиной почте через сто триллионов миллиардов лет, бесполезно. Проще просто согласиться. — Кстати, сколько там запасов в погребе осталось? Антон вообще себе не представляет, как бы он тут выживал, если бы не бабушкины заготовки и дедушкина самогонка. А ещё целый погреб картошки, лука и всяких разных солений. Жрать-то хочется, а вот за продуктами не сгоняешь, как в Воронеже, когда заблагорассудится, в любое время дня и ночи — магазин на колёсах, а именно малюсенький фургончик, в котором есть только самые необходимые продукты и вещи для жизни, приезжает всего один раз в неделю — в субботу. И если проспишь, то всё, пиши пропало, так как он стоит только три часа, с девяти утра до двенадцати дня, а потом уезжает обратно. В эту субботу Антон успел урвать три буханки хлеба, один батон, два с половиной килограмма творога, килограмм говядины на кости (борщ замечательный с неё получился) и литровую банку сметаны. Черт знает, что с ней делать, но если закиснет, то можно будет оладьи испечь. Всё остальное растёт на огороде, поэтому можно не беспокоиться. Ему, конечно, очень не хватает рыбы в рационе, особенно каких-нибудь пресловутых сашими с нажористыми и жирными майонезными соусами. Да много чего не хватает в Дилдово: доставки пиццы по ночам, интернета, ноутбука с играми, стиральной машинки — стирка на руках в карьере не самый приятный процесс, особенно сейчас, нормальной ванны с пеной, где можно отмокать и расслабляться до чёртиков. Все эти комфортные привилегии жизни в городе очень отзываются Антону, и он изо дня в день проклинает химзавод и их отходы, ведь тогда он тоже решил искупаться в этом блядском карьере. И Дилдово он ненавидит не только по этой причине. — Да пять трехлитровых банок варенья, огурцов солёных ещё много, я почти не ел, а то после них пить хочется, аджику вообще не трогал... О! Компот пью в жару вместо газировок, вот его мало осталось... — со сложным лицом вспоминает Антон, чувствуя в животе какие-то подвижки и двусмысленные урчания. Низ живота крутит, как будто барабан стиральной машины при отжиме вращается со скоростью тысяча оборотов, а завывания и странные звуки катятся все ниже и ниже по кишечнику. — Значит, в августе придётся тебе делать заготовки, так что следи за огородом, срывай все вовремя и поливать не забывай. Картошка в сентябре пойдёт, а перед этим в конце августа сливы, чуть пораньше яблоки. Яблонь у нас на участке не так много, да и плодоносят они плохо, так что сходишь к... — и на этом моменте Антон уже резко понимает, что происходит: очень хочется присесть на унитаз, причём если не сделать это в ближайшие пять минут, то дедовы трусы потом не будут подлежать восстановлению, а выражение «Просрал штаны» приобретет вполне реальные очертания. — Бабушка, давай я тебе попозже перезвоню, сейчас бежать надо срочно, — стискивая зубы, тараторит Антон, уже держа ноги чуть ли не крестиком. Бурления, урчания и свербения около самого выхода становятся все сильнее, поэтому он молится всем существующим богам, нимфам, существам, чертям, да кому угодно — он атеист вообще, ему насрать, хотя, «насрать» в данном случае лучше не стоит, чтобы сейчас ему никто не мешал и не препятствовал. Шокированная бабушка, естественно, соглашается, и Антон пулей вырубает звонок и на всех парусах несётся в дом, чуть ли не преодолевая за два шага весь участок, чтобы оставить телефон там — не хватало его ещё в туалете уронить в дырку в давнишную кучу говна и мочи. Вот уж совсем тогда веселуха будет. Особенно, когда придётся его доставать. Со скоростью ветра он мчится обратно, залетает в деревянную кибитку, чуть не споткнувшись о невысокий порог и, на ходу сдёргивая трусы, гнездится на сидении, которое, если бы не запах, от коего слезятся глаза, а нос хочется залить монтажной пеной, чтобы никогда не чувствовать этот чудесный аромат, больше напоминает полки в бане, нежели прототип современного керамического унитаза. Как только Антон чувствует под ляжками шлифованную структуру дерева, так сразу расслабляется, и всё зловонное содержимое кишечника, которое ещё и долго бурлило, ходило-бродило и, так скажем, настаивалось, со свистом вылетает и больше никогда назад не вернётся. Шастун аж громко и протяжно-мученически выдыхает, скрестив руки на груди и ссутулившись в форму буквы зю, но чувствуя приятную лёгкость освободившегося организма. — Мда-а-а-а, — тянет он удручённым тоном, — всё-таки зелёные помидоры и творог — не лучшее сочетание. А с учётом того, что Антон этот помидор ещё и не помыл, дрищ — самое лёгкое и несерьёзное последствие, которое только могло случиться. Антон в процессе сранья привык сидеть в телефоне. Он обычно раньше листал ленту тиктока, хихикая над видосами и коротая время, проводимое на белом троне. Да и сидеть в туалете тогда было в разы приятнее: вокруг чистая кафельная плитка, мягкий желтоватый свет струится с потолка, придавая некую загадочность атмосфере, под босыми ногами пушистый коврик, а в воздухе витает химозный запах альпийских лугов. А сейчас ни телефона тебе, ни коврика под ногами, ни аэрозоля хотя бы, чтобы можно было штудировать состав на обратной стороне баллона, вчитываясь в надписи на разных языках в миллионный раз и убивая время. Под ногами жесткие деревянные доски, а ступни и вовсе всунуты в мерзкие резиновые сапоги. Света нет, он проникает с улицы через маленькие щёлки в стенах между досками. Срать в полной темноте, особенно ночью, вообще весело. Полдела — посрать или поссать. Другая половина — дойти до туалета, который притаился в самом дальнем углу участка в кромешной темноте, и не обосраться по пути. Антон не ходил. Он носился по ночам так, будто ему скипидара в жопу плеснули, а затем ещё и волшебный пендель отвесили для ускорения, ибо ну реально страшно ведь. Такое ощущение, что в этот момент за тобой гонятся всевозможные кровожадные монстры, которые только могут существовать в книгах, фильмах и легендах, убийцы, маньяки, педофилы, наркоманы, алкоголики, тунеядцы и хулиганы. Хоть сериал снимай: «Антон Шастун и все-все-все». Вся эта злобная орава прячется в кустах смородины у забора и как только полусонный Шастун с полным мочевым пузырём ночью переступает порог дома, они переходят в режим атаки. Правда, Антон не понимает, что он им такого сделал да и вообще, на кой хуй им сдалась его дрыщавая, костлявая тушка. На всех точно не хватит, только пустая трата времени. И лишний шум гремящих костей. Так что он находится не в своей зоне комфорта и, наоборот, отсюда побыстрее смыться хочет, несмотря на то, что во дворе день стоит. Уюта отнюдь не прибавляет и притаившийся в противоположном углу при входе мохнатый Валера, который сканирует несчастного Антона каждый раз своими восемью глазами и в то же время зловеще перебирает маленькими длинными лапками паутину, вытягиваемую из задницы. Своей паучьей, естественно, а не из задницы Антона. Ещё большего колорита этому месту придают и зелёные навозные мухи размером с половину пальца, которые злобно жужжат над ушами и пикируют в воздухе, словно настоящие военные самолёты. Шастуну кажется, что если такой «бомбардировщик» случайно на полной своей скорости врежется в человека, то эта несчастная муха пройдёт сквозь мягкие ткани, как пуля — настолько быстро, стремительно и озверело они кружат в воздухе. Хорошо хоть туалетная бумага есть и жопу можно вытирать ей, а не газетой «Правдой». А то потом типографскую краску между полупопий никак не отмыть — всё в чёрных надписях. Аграрное хозяйство, тракторы и результаты региональных конкурсов по сбору урожаев ещё никогда не были настолько буквально в жопе, как в случае отсутствия туалетной бумаги в деревенской кабинке. Мысли в голове так же, как мухи, начинают надоедливо вертеться озверелой стаей в голове и носятся туда-сюда по задворкам сознания на бешеной скорости, будто бы они участники Формулы-1, и тиранят мозг. Не зря ведь туалет называют комнатой заседаний — все умные мысли, да и не умные тоже, материализуются в голове, как по щелчку пальцев, и начинают тебя мучить. Антон вот невольно вспоминает, с чего вообще вся эта хуйня в его жизни началась, а главное — для чего? Нахуя, если уж быть совсем прямолинейным. Почему этот дебильный завод построили именно рядом с Дилдово? Кому на хуй это понадобилось? Вопросов как всегда больше, чем ответов. Жизнь из-за этого в один прекрасный день стала похожа на реалити-шоу: Дилдово сделали закрытой территорией, перегородив единственный выезд из деревни кордоном, и предварительно ещё и вывезли всех здоровых жителей, которых осмотрела комиссия приезжих врачей. Естественно, в Воронеже им тоже несладко — на ногах у них специальные браслеты для отслеживания их местоположения, а из дома можно выходить только по специальному пропуску, который надо запрашивать через какой-то там хитровыебанный сайт, где сначала надо регистрацию пройти, а это почти невозможно. В общем, Антон рад, что его маме разрешили забрать бабушку и дедушку к ней в квартиру и за ними есть, кому присмотреть, ведь остальные жители поехали в специально выделенное общежитие. А вот так называемые «заражённые» после того злополучного заплыва остались в деревне и не могут отсюда никуда свалить, даже если очень захочется: деревня охраняется со всех сторон полицейским патрулём, так что передвижение возможно только в её пределах, в противном же случае побег будет расцениваться как прямая угроза обществу и повлечет за собой уголовную ответственность. К тому же, каждую субботу к ним приезжает бригада медиков и проводит осмотры. Туда, естественно, надо приходить отмечаться, а ещё приносить с собой баночки с анализами и сдавать кровь. И зачем такие громкие слова? «Заражённые», епт твою мать! Будто бы тут эпидемия дизентерии разыгралась и все обсираются и блюют каждую секунду, хотя это даже лучше, чем «способности». Вот, Антону так явно больше нравится это называть — все они тут не «зараженные», а «со способностями». И сейчас дорогой читатель может подумать, что способности, которыми наградил жителей Дилдово завод химической продукции посредством выброса отходов в карьер, какие-то супер-пупер-мега-ультра-классные, как, например, у Тора из всем известных фильмов Марвел: долгожитель, имеет крутой молоток, который никто не спиздит никогда, быстро может перемещаться и не проёбывать время в пробках, к тому же, умеет летать да ещё и магию знает. Красота. Но не тут-то было. Даже здесь всё проёбано. Антон мог бы поставить на худой конец на превращение в какое-нибудь животное, как тот же Сириус Блэк в «Гарри Поттере», но и тут мимо. Видимо, единственное превращение в животное, которое ему светит — в свинью, если сильно напьётся и будет рылом в землю. Или же в лемура из мема «Узбагойся!», но тут скорее про состояние души, нежели про физический облик. Способности у жителей Дилдово смешные, а не крутые. Вот скажите, в чем смысл умения превращать любые предметы, еду и одежду в мармеладные фигуры? Это что ли что-то типа царя Мидаса на минималках? Тот всё в золото херачил, а здесь Петька, соседский парнишка лет десяти, своих друзей постоянно мармеладом кормит. Антону вообще непонятно, как у них только жопа не слиплась от такого количества сахара, но иногда он тоже приносит мальчику какие-нибудь ненужные вещи и просит превратить их в мармелад, когда чай со сливовым вареньем уже комом в горле стоит. А потом ещё и обнаружилось, что детей накрыла с головой аллергическая сыпь. Медики, конечно, охуели и за головы схватились, когда к ним в выходные засыпалось около десяти карапузов, с ног до головы красных и постоянно чешущихся. Но это ещё безобидная штука по сравнению с некоторыми. Семен Иваныч, например, теперь умеет пердеть классические музыкальные произведения. Антон однажды как-то стал свидетелем такого музыкального «концерта», где и дирижёром, и трубачом, и ударником, и клавишником, и флейтистом была жопа друга его дедушки. Вот представьте: идёте вы по проселочной дороге от небольшого леска до своего дома мимо чужого участка, а кверху задницей в огороде стоит оно и самозабвенно наперживает «Танец рыцарей» Прокофьева из балета «Ромео и Джульетта»... Представили? А вот Антону и представлять не надо, он своими глазами это видел, своими ушами слышал и своим носом чувствовал. Больше он на такое импровизированное «шоу» ни ногой, хотя, как потом выяснилось, контролировать свою способность Семён Иваныч не может, от этого ситуация становится смешнее и абсурднее вдвойне. А ещё Антон знает, что у Зинаиды Андроновны, его жены, появилась такая способность, как взглядом сдёргивать штаны и трусы с человека. Вот у стариков-то личная жизнь буйная теперь... «Фу блять!» — корчится Шастун, явно не желая этого представлять. По деревне любые слухи быстро распространяются, поэтому не все налево и направо рассказывают про свои новоприобретённые умения, если они, конечно, не неконтролируемые и их не видно невооружённым глазом. Слухи гуляют, что кто-то может спать на потолке, а кто-то языком может себе затылок почесать. У кого-то появилась способность превращать любой текст, написанный хоть на пачке гондонов, в бульварные женские муторные романы, где главные герои хуеву тучу времени сойтись никак могут, и это забавно. А вот способность Антона ему вообще не нравится. Она глупая и её никак не применить в жизни даже ради прикола, поэтому он и рассказывать о ней никому не хочет. Да и некому, собственно, кроме Димы, которому Антон звонит раз в три дня и который вечно в учёбе по уши и в КВНе, и родителей. Но они и так всё сами знают. Антон чувствует, как ляжки потихоньку становятся чугунными и краснеют, вбирая в себя тяжесть оперевшихся в них рук. А если ляжки уже покраснели, то с белого трона пора вставать, ведь они безотказный индикатор, который всегда и везде работает с точностью швейцарских часов. Он уже начинает наматывать бумагу на ладонь, чтобы произвести нехитрую, всем известную манипуляцию, как вдруг слышит приближающееся, но пока что отдалённое: — Ша-а-а-а-а-аст! — Твою ма-а-а-ть... — чуть ли не воет обречённый Антон и вот теперь он точно не хочет выползать из туалетной кабинки — пусть хоть её говном затопит доверху, ему будет всё равно. Как говорится: «Помойка эта моя! Я хозяин помойки!» Тем временем, басистый, немного хриплый от отцовских самокруток голос уже звучит совсем рядом, возможно, даже где-то в районе забора. — Что вот ему дома не сиделось? Принесла же нелёгкая... — бубнит по-стариковски Антон себе под нос и принимается поскорее вытирать задницу, ведь надо успеть хотя бы шорты натянуть, а то голым задом отсвечивать вообще неохота. — Шастун ёпта, я знаю, что ты дома. Ты радиоприёмник не выключил. Фу блять, опять своё «Задорожное радио» слушаешь, — голос уже перемещается по участку и Антон мысленно, чтобы не создавать лишних звуком, фэйспалмит: ну как можно было забыть выключить радио? Хотя, он его и не включал сегодня... Да и вообще, он эту радиостанцию слушает не потому, что охуеть какой фанат Надежды Кадышевой, а потому, что не ловит больше нихуя. Антон уже почти готов выходить на свет божий, осталось только трусы и шорты натянуть повыше, чтоб не сваливались, однако как только он встал, в воздухе пронёсся непонятно откуда взявшийся приторно-сладкий шлейф какого-то мерзотного аромата, который защекотал в ноздрях противно, и вырвался наружу таким громким чихом, который по силе мог бы посоревноваться с небольшим торнадо. Хорошо, что хоть туалет не рухнул, а то ещё и срать было бы некуда. Дверь туалетной кабинки резко распахивается и в тёмное пыльное и вонючее пространство врывается ослепительный солнечный свет, против которого стоит главная жопная боль Антона Шастуна вот уже на протяжении двух месяцев точно. Этот человек сейчас, конечно, появился, как олимпийский бог в лучах солнца и чуть ли не с нимбом на голове, но по своему поведению и характеру в целом он далеко не ангел. Ангелами там и не пахло. А пахло говном... Блять, трусы! — Приятно, конечно, когда тебя встречают сразу в таком виде, — с нескрываемой ухмылкой произносит «жопная боль», облокотившись на косяк и ничуть не смущаясь. — То есть то, что я может быть минуту назад срал самым жидким поносом, какой только вообще существует, тебя вообще не смущает и не напрягает, да, Арсений? — в той же манере подъебывает Антон. — Тогда у меня для тебя плохие новости: копрофилия не лечится. Арсений, Арсений, Арсений... Антон вообще не понимает, что он в нём нашёл. Этот голубоглазый деревенский парень мучил и изводил его своим присутствием, если они находились где-то вместе, и отсутствием одновременно, если раздельно, бесил постоянно, топорно шутил и курил свои вонючие самокрутки из крепкого табака так, что запах с него никогда не выветривался. Арсений жуткий сумасброд, им иногда управляют такие безумные идеи, что за голову хочется хвататься, а ещё он сквозит беспардонностью, но подкупает своей честностью, прямолинейностью и сногсшибательной харизмой. Вот этого у него не отнять да и не понять, как это вообще работает. Вроде бы гопарь гопарём, но влечёт к себе неимоверно и на голову выше всех остальных существующих гопарей по всем критериям. — Э! Ты трусы-то собираешься напяливать? Или так будем разговаривать? — только после этого Антон понимает, что залип. Приятно, что дедовская майка слишком длинная, а может, и вытянутая, ибо её потрёпанные края сейчас занавешивают всё, чем светить не стоит. Будь это кто-нибудь другой, а не Арсений, Антон раскраснелся бы уже давным-давно давно, со скоростью света натянул шорты с трусами аж до самых подмышек, а потом может быть бы и на пламенную речь решился, мол, какого хуя вы мне дверь в туалете открываете?! Но для Арсения у Шастуна в голове существуют какие-то особые условия, которые даже он сам не понимает. Именно поэтому Дилдово бесит его ещё больше: познакомиться с Арсением и познать это крышесносное состояние, когда ты втрескался не в того человека по уши, он не хотел бы чувствовать никогда. А теперь они здесь, в этой точке, где один стоит без трусов, а второй его разглядывает без зазрения совести. И как они к этому пришли?... — А тебе какое дело до моих штанов? — вторит ему Антон тем же тоном — охуевше-наглым. И за это он готов себя боготворить, ибо научился не смущаться Арсения даже в таких абсурдных ситуациях, а будучи интровертом и социально зажатым человеком (не то что некоторые), это, поверьте, нелегко. — Мне? — Арсений вновь изучающе скользит по нему взглядом, выгибая одну бровь, и вновь улыбается. Красиво, сука, улыбается, черт бы его побрал. — Да мне до пизды вообще. Ты можешь хоть в чём мать родила щеголять, мне похуй. Я вообще к тебе по делу пришёл. — Вот те на, — всплёскивает театрально руками Антон, отчего полы майки немного колышутся, и это не остаётся без внимания Арсения. Почему-то его взгляд приятен Антону, и прикрыться, одеться и послать нахуй ему этого человека не хочется. — Ты же знаешь, я никого убивать не хочу. И грабить тоже, да и в целом с криминалом связываться, — в шутку кидает он и делает вид, будто бы его больше всего на свете интересует эта трещина в рассохщейся деревянной стене. — Ой, Тох, тут вот чё, смотри, — Арсений лезет в карман шортов за чем-то, потом достаёт руку и показывает Антону фак. — Это вот тебе передали. Антон хочет засмеяться до спазма в щеках, но всё ещё старается держать лицо железобетонным и постным. Не сразу же трескаться? А вот пальцы у Арсения красивые. Длинные и немного узловатые. На кистях виднеются выпуклые вены, а ладони широкие и иногда на них красуются мозоли от тяжелой работы. Антон не раз их замечал. Арсений сам по себе красивый. У него голубые глаза, в которых всегда танцует капелька усмешки, острый задорный взгляд, смешной нос с немного продавленным кончиком, и лёгкая ухмылка на губах, почти что визитная карточка. Золотистая кожа лица усыпана маленькими родинками, складывающимися в замысловатый узор, а прядки тёмных, смолистых волос на солнце часто выгорают и становятся чуть светлее. Но он прячет их под шапку с широкой резинкой, хотя и тут есть, с чего умилиться: волосы завитушками около шеи из-под шапки выскакивают и смешно устремляются вверх с заворотом, как маленькие трамплины. Он Антона привлек ещё в самый первый день около карьера. Арсений раз за разом притягивал к себе взгляд, словно специальным магнитом, особенно, когда в одних лишь плавках выходил на берег, словно какой-нибудь Аполлон из греческих мифов, вот Антон и поплыл... Не поплавал в тот день, правда, но поплыл знатно. А потом бабушка, как назло, отправила его к Арсению за трехлитровой банкой — он и его родители занимались изготовлением яблочного сока в довольно больших масштабах, поэтому стеклотары у них хоть отбавляй. Так общение само собой и сложилось, на дружеско-подъебских началах, естественно. Ни с какими другими намерениями Антон к нему не лез, боясь быть непонятным, а хуже того, отвергнутым. Если он би и заинтересован в парнях, а именно в Арсении, то это ведь не значит, что все окружающие парни тоже? Но почему этот самый Арсений всё ещё изредка наблюдает за Антоном исподтишка, бросая взгляд на пах с отсутствующими там трусами, Шастуну непонятно. Причем смотрит он не с отвращением, а скорее... с интересом? Разве натуральные натуралы так поступают? — Так что там у тебя за дело? — максимально будничным и незаинтересованным тоном спрашивает Антон, хотя его распирает от любопытства: всё, что выдумывает и рождает из своей головы Арсений, достойно быть зафиксированным в какой-нибудь шизанутой, но классной книге. Только благодаря ему Антон ещё не подох от скуки тут. Арсений улыбается теперь совсем на полную: — В доме покажу! Но ты охуеешь, потому что там тако-о-ое! — Скажи честно, я пока срал, ты в нашей избушке на курьих ножках капитальный ремонт сделал? — Нет, но там обалдеевич ещё тот! — он чуть ли не искрится от счастья. Вот блин нашелся же, розетка недоделанная... — Труханы натягивай и почапали. Ну кто Антон такой, чтобы противиться? Хотя голозадым по огороду, тем более, по собственному, ему никто не запрещал ходить. Правда, даже в условиях перекрытого населённого пункта на въезд и выезд, ему могут быстро дурку организовать без всяких вопросов, но этот исход рассматривать не хочется. Как только они переступают порог дома, Арсений мигом скидывает синие кроксы около вешалки с одеждой, затем футболку и к тому моменту, как Антон опускается на диван на кухне, которая по совместительству и гостиная, тот уже стоит посреди комнаты в одних только трусах и в шапке, в неподвижной позе а-ля Давид руки Микеланджело. Антон не то, чтобы в шоке. Он в ахуе. Парни перед ним так быстро даже во время самого жаркого секса не раздевались. Да и он тоже так бы не смог. Да камон, никто бы такое не отчебучил, даже армейские курсанты-студенты, которых, по легенде, учат одеваться за то время, пока спичка горит. А раздеваться, наверное, ещё быстрее. Как говорится, вечер перестаёт быть томным. — Ну и что это за перфоманс? — откровенно ржёт Шастун, сгибаясь пополам. — Кто мы сегодня? — Да ты бля посмотри получше, — цыкает Арсений раздражённо. — Ничего не замечаешь? Антон скользит взглядом по худощавому, но подтянутому телу. Он словно рентгеном сканирует Арсения, начиная с красивых изгибов шеи, перемещаясь на острые ключицы, дальше следуя по торсу от тёмных сосков, которые чуть топорщатся из-за прохлады в доме, и до впадины пупка, расположившейся между чуть рельефными кубиками пресса. Его кожа покрывается мурашками, которые видно, наверно, даже из космоса, и Антону до смерти интересно, что же стало их причиной: прохлада в комнате или его пристальный взгляд? Шастун спускается дальше, к кромке чёрных боксеров, не пропускает ни один сантиметр кожи. Едва заметная дорожка волос тонет за резинкой белья и... — Ты там епта сканер в голове что ли настраиваешь или что? — как-то сдавленно, не так бойко, как обычно дерзит Арсений. — Я сосредоточенно выискиваю изменения, — не отвлекаясь, откликается Антон. Ноги у Арсения длинные и подкачанные — Шастун знает, что он бегом занимается. Но когда эти самые ноги не облачены в шаровары, в которые будто семеро насрали, или же в адидасовские треники, выглядят они ещё лучше. Антон чувствует, как самые кончики пальцев начинают потеть, словно водопады, а плечи и щёки жечь. Он ненавидит это чувство всеми фибрами души, но эти рыжие, нахуй ему не нужные точки на плечах, шее, щеках, и самое что интересное и неприятное одновременно, на жопе, начинают проявляться. Вот почему Антону не нравится его способность: как вообще так получилось, что когда он смущается, то все веснушки на его теле начинают светиться?! Что за пиздец?! Сначала они блёклые, но как только смущение не вписывается ни в какие рамки, веснушки начинают сиять похлеще начищенного до дури медного чайника! — Я ничего не вижу, — решается перевести стрелки, а заодно и дыхание Антон, чтобы хоть как-то унять свое разбушевавшееся волнение и взлетевшее выше стратосферы сердцебиение. Он думал, что эта неловкая стадия влюблённой первоклассницы у него уже давным-давно прошла, но эта сука всё ещё возвращается. Раз за разом. — Да ебаться в пассатижи... — выдыхает Арсений. «Да ебаться-то хочется, но только не в пассатижи, а просто ебаться», — мысленно стонет Антон. Мысли о сексе — это явно сейчас не то, что должно и может его успокоить. Наоборот, они раззадоривают ещё сильнее, и снова веснушки пекут и светятся в половину больше. — Да я не понимаю, что не так! — чересчур эмоционально брякает Антон и спешит замаскировать волнение и разрастающуюся истерию под слоем шутки. — Что у тебя, второй хуй что ли вырос и теперь ты можешь оба раскручивать, чтоб получился вертолёт? Арсений внезапно подходит ближе и становится чуть ли не вплотную к Антону. Он чувствует жар его тела, слышит, как тот шумно и редко дышит через нос, а его плечи и грудная клетка вздымается при каждом вздохе. Это окончательно выбивает Шастуна из колеи, ведь у него перед лицом теперь не замечательный бабушкин разноцветный ковёр и не телевизор, а бедра Арсения. Ладно бы это были чьи-то чужие бедра и какой-то левый, полунапряженный член любого другого человека, который Антону даже не нравится... Стоп, что? Арсений всё пытается прочистить горло, постоянно хмыкая, и тут до Шастуна доходит — смущается... Арсений тоже смущается из-за его взгляда. Он робеет, словно подросток на первом свидании, которого понравившаяся девочка сама за руку взяла первая, и прячет глаза в пол, высматривая и выискивая в ковровых узорах что-то новое, но продолжает стоять неподвижно, будто бы что-то выжидая. Антон буквально сгорает от нарастающего напряжения, искрящего в воздухе чуть ли не видимыми вспышками. Веснушки жарят всё сильнее и сильнее, как маленькие раскаленные угли, которые положили на кожу. Пальцами хочется коснуться кожи Арсения, ощутить её у себя под ладонями, погладить, едва касаясь подушечками, чтобы вызвать лёгкую приятную дрожь, сравнимую со щекоткой. Мозг подначивает воплотить все фантазии в реальность, однако здравый смысл, все ещё невольно функционирующий и отвечающий за съезд кукухи, вопит об обратном. — Арс, — осторожно зовёт Антон понимая, что если он сейчас столкнётся с ним взглядом, то настоящей вспышки смущения ему точно не избежать. Тот отрывается от разглядывания и фокусирует взгляд на Антоне: его чёрные зрачки слишком сильно расширены для солнечного дня. — Ты можешь одеться, если тебе... — но Арсений обрывает его на полуслове охрипшим голосом. — Нет, мне нормально, — он внимательно смотрит на Антона, глаза в глаза, и Шастун, не выдерживая зрительного контакта, первым отводит взгляд. Член в собственных трусах крепнет и требует к себе внимания — слишком давно Антон не дрочил, чтобы долго сдерживаться и не возбуждаться. — Твои веснушки... И Арсений прикасается первым — обжигающе-горячим касанием ведёт от горящих светящихся щёк до плеч, посылая разряды сумасшедшего электричества по телу. Антон прикрывает глаза и полностью отдаётся ощущениям, пока Арсений лишь кончиками пальцев водит по его телу, соединяя все рыжие пятнышки в яркое большое созвездие. — Это твоя способность? — словно из-под толщи воды слышно Арсения: в ушах шумит, сердце стучит, словно барабанная дробь, а прикосновений хочется больше, больше и больше. Ему тоже в ответ не терпится касаться Арсения, дразнить и сводить с ума, чтоб до безумия хотелось большего. — Да, вот такая вот дурацкая, — сухими губами шелестит Антон, млея от жарких касаний. — Красивый... — выдыхает Арсений в ответ, — а где ещё есть? — его ладонь уже пробралась под ворот майки, оглаживая выступающую косточку и ярёмную впадину, через которую чувствуется, как сердце в грудной клетке сходит с ума и выжимает под сто пятьдесят ударов в минуту. «Когда, если не сейчас?» — думает Антон, отпуская контроль над ситуацией. Это была последняя здравая мысль в этом сезоне, до встречи всем. Он моментально встаёт с дивана и сдергивает сначала майку, а затем избавляется в одно движение и от трусов с шортами. Член, больше не скованный в слоях одежды, теперь не так сильно ноет. Но обхватить его ладонью, собрать естественную смазку со щелки и провести по головке с нажимом хочется до дури и цветных звёздочек в глазах. Видя изумленный и вместе с тем затуманено-пьяный взор Арсения, Антон поворачивается к нему спиной без всякий опасений и почти сразу же чувствует его жаркое дыхание у себя на шее, которое мурашит кожу и дыбом ставит волосы. Арсений медленно и аккуратно обвивает его худой торс руками и прижимается сзади. Ощущать кожу к коже — самое приятное из всех чувств, которые когда-либо испытывал Антон. Он кладёт руки поверх арсеньевских и начинает ими водить по своему телу. Арсений буквально в него впечатывается сильно-сильно и потирается уже полностью вставшим членом о ягодицы. Он дразняще касается низа живота Антона, но член не трогает, и лишь вместо этого горячо целует за мочкой уха и спускается на шею крошками-поцелуями. — Я больше не могу, — чуть ли не воет Антон, раздразненный вконец: тело, будто бы печка, отзывается на каждое прикосновение Арсения и извивается, как змея. Шастун тянет его на диван, усаживаясь сверху на бёдра. Ладони Арсения так правильно ложатся ему на задницу и так хорошо её сжимают, что все остальное меркнет на этом фоне. Антон не выдерживает и отвечает тем же: мокро целует в шею так, что Арсений аж дышать перестаёт и издаёт полускулёж-полустон. Больше терпеть нет сил: члены сочатся смазкой, и от одного лишь случайного соприкосновения хочется кончить, поэтому Антон обхватывает оба члена и рвано, со сбитым темпом додрачивает. Арсений что-то лепечет, еле шевеля губами, которые так хочется поцеловать и укусить. Его мокрая от пота чёлка спала на глаза, а сам он такой вселенски красивый, что Антон мог бы кончить, просто смотря на то, как кончает Арсений. Тот подаётся бёдрами навстречу, обхватывая свободной рукой сосок Антона и оттягивая его до острой, но приятной боли. Хочется больше, быстрее, резче и сильнее. Мокро, грязно, пошло, но так чертовски хорошо. Арсений кончает первым. Он ловит взгляд Антона, не разрывая с ним зрительный контакт и шепчет в самые губы: «Сейчас». И Антона расщепляет на атомы, он тонет в голубых глазах напротив, цепляясь за обжигающе горячую кожу до красных полумесяцев от ногтей. Приятно потом ещё обниматься минут десять, грея друг друга своим теплом. — Так ты что показать-то хотел? Вряд ли ты пришёл за дружеской совместной дрочкой, — усмехается Антон. В глазах Арсения мелькает то, что он прочитать не может, что-то непонятное и сильное, однако тот быстро находится. Он подрывается с дивана и подбирает с пола трусы, натягивая их на себя. — Оп, вот смотри. На трусах действительно есть на что посмотреть: рисунок сердечка дополняет портрет Егора Крида с букетом цветов. Все это до кучи украшено переливающимися блёстками и выглядит просто сногсшибательно. Так сногсшибательно, что Антона скручивает на диване от смеха и он бессовестно ржёт до хрюканья, катаясь туда-сюда и отсвечивая голой задницей. — Ты вот... — сквозь смех пытается сказать он, — из-за этого... меня... с горшка стащил... Ой блять, я щас обоссусь, — под конец Шастун более-менее успокаивается и утирает слезы из уголков глаз. — Скажи пиздато, да?! Охуенная вещь. Давно хотел заказать, в итоге заказал и Почта России это все хуеву тучу времени везла, представляешь?! — но Арсению абсолютно насрать, размазать и розами засыпать. У него горят глаза, а энтузиазм прёт из всех щелей. — Только вот сегодня сгонял забрал и сразу к тебе. — Ой, какая честь для нас! — язвит Антон, но в душе ему приятно, что со всеми дурачествами Арсений сам бежит к нему. Они ведь как Лариса Гузеева и Роза Сябитова, как Бивис и Баттхед, как Эрих и Мария. Только лучше. Они просто Антон и Арсений. — Ты вообще козёл слепошарый, как ты мог не заметить? — упрекает Арсений, напускно обижаясь и утыкая руки в бока, как суровая мать, когда ребёнок наворотил дел с три короба. Антон прищуривается и вновь вглядывается в эти чудесные трусы: сейчас они одеты как-то более правильно, ведь нигде не торчат нитки, а швы красиво обработаны. А, теперь ясно... — Горе ты луковое, — закатывает глаза он, — ты когда ко мне пришёл, трусы были надеты наизнанку. Как бы я блять рисунок увидел?! Теперь уже смеётся Арсений. Он щурится, как самый настоящий ёжик, пофыркивая, и его высокий, и такой приятный смех обволакивает комнату и будто бы обнимает Антона со всех сторон. Он ловит себя на мысли, что хочет слышать его смех чаще. — Считай, что я настолько сильно спешил, что аж трусы надевать разучился. Всё для тебя. А Антон и не против так думать. Ему нравится.