Он с ебанцой и я кукарача или «Осторожно, следующая станция — деревня Дилдово»

Перестает Антону всё это нравиться на следующее утро, как только он открывает глаза из-за рассветных, ненавистных ему ранних лучей солнца, которые пробираются украдкой в комнату через старые кружевные занавески, и будят заспанное, будто бы после вхождения в транс, сознание. Тогда-то понимание масштабов произошедшего пиздеца и накрывает, в кои-то веки, неконтролируемой волной благоразумия, угрожающе нависающей над той частью мозга, которая отвечала ещё вчера за бесстрашные, необдуманные и самые смелые поступки. В общем, за ебанутость. Её хоть отбавляй, как оказалось. Антон. Дрочил. Арсению. И если взять заглавные буквы первых двух слов и сложить воедино, то получится как раз то место, где Антон оказался — АД. Его собственные черти в голове устроили уже самое настоящее празднество с кипящими котлами, оргией и прочей чёртовой поебенью, а теперь ещё и насмехаются над своим человеком, подкивая в мозг яркие картинки этой мимолетной и неожиданной дрочки. Перед глазами проносится будто блять слайд-шоу, как на айфонах во вкладке «Воспоминания» под позитивную музыку. Антон лежит и пялит в потолок немигающим взглядом уже бесконечное количество времени, переваривая вчерашнее событие с большим трудом. Если бы где-то нужно было бы сейчас закосплеить Ленина в Мавзолее, то Шастун справился бы на «Ура». Хочется пойти сожрать кактус с подоконника целиком не жуя, или закопаться в навозной куче во дворе с концами и навечно, или обожраться зелёных помидоров, чтоб не слезать с горшка и прописаться в туалете на постоянной основе, лишь бы не думать об этой спонтанной дрочке. Вопросов очень много. Антон и в обычной-то жизни рефлексирует чуть ли не каждую мелочь, двести раз обдумывая, стоит ли так или иначе поступать или же нет. Да камон, он даже не может обычно определиться, что лучше — чебупели или же бульмени, хотя по сути и те, и те различиями не блещут, но выбирать между этими двумя великолепными творениями современной химии, где в составе красуется вся таблица Менделеева — та ещё нелёгкая задача. Вчера вот Антона ничего не смущало. Он чувствовал небывалый прилив сил, бодрости и потоки хорошего настроения клубились вокруг него, как стая комаров. Комары, конечно, существовали в обозримой действительности и зудели над ухом мерзко, но даже они не смогли испортить ему настроение. А вот флюиды позитива были образные, однако Шастун с полными штанами радости (хорошо, что не в буквальном смысле), счастливый и окрылённый, носился по участку, мяукая себе под нос какую-то песенку, и занимался домашними делами после того, как Арсений ушёл. Сейчас же все силы и желание жить в целом будто бы высосал дементор, и каламбуры со словом «высосал» Антон старательно пытается игнорировать и не представлять детально весь процесс — вчера уже нафантазировал, да так, что аж в жизни случилось. Хотя, если подумать, Арсений, который в чёрной мантии и мертвецки-бледной кожей высасывает из Антона... — Да ёбан-бобан блять! — чуть ли не воет Антон и утыкается лицом в подушку. Буйное воображение рисует чёткую и ясную красночную картинку, которая очень сильно будоражит и без того ошалелое сознание: Арсений медленно усаживается на колени перед Антоном и также неторопливо оглаживает его бёдра подушечками пальцев, вызывая крупную дрожь во всем теле, переходящую в щекотку. Ладони у Арсения широкие и горячие, они обжигают нежную кожу внутренней стороны бедра и становятся причиной мурашек. В фантазии Антона Арсений медленно поглаживает уже за кромкой шорт, а потом и вовсе их снимает, переключая все внимание непосредственно на вставший член, который он обхватывает сначала рукой в плотное кольцо пальцев... — Нет, ну это просто невозможно! — Антон возмущённо садится на постели, откидывая край покрывала с бахромой, которая неприятно и щекотно лезет в лицо: член ощутимо привстал от таких разгонов, которыми Шастун сам себя мучает и никак не может их прекратить. — На хуй вообще! — в конце концов, не придя к единению разума и тела, проще всего послать все подальше и пойти дрочить в душ. Что, собственно, Антон и провернул без зазрения совести... Почему именно в душе? Есть в этом некий дух авантюризма — дрочить в душевой кабинке, стоящей на улице, которая отгораживает тебя такого распрекрасного и замечательного — голого со вставшим хуём — от внешнего мира только с помощью клеёнчатой занавески, хвала всем богам, непрозрачной. К тому же, дрочить на панцирной кровати в спальне не очень удобно: старые скрипучие железные пружины сбивают весь настрой своим методичным поскрипыванием от каждого движения, да ещё и амортизация из-за них отвратительная. В общем, дрочка — это тоже какая-никакая, а наука, хоть и хуёвая. Однако после всех манипуляций дурные мысли умную голову Антона не покидают. Они только сильнее сгущаются грозовым облаком, нависают угрюмо и продыху никакого не дают. Во-первых, как так вообще это всё получилось? Нет, Антон отнюдь не вчера родился и знает, как все эти сексы ваши делаются. Но есть одно большое и жирное «Но»: Арсений на это согласился. Арсений активно принимал участие и мало того, ему было чертовски хорошо, но в прелестной голове Антона эти два факта не укладываются до сих пор. Арсений ведь натуральный натурал, тогда с чего вдруг он чуть ли не кипятком ссал оттого, что ему дрочил парень? Как говорится, подвоха нет, но есть загвоздка. В попытке ужиться с этими мыслями и не свихнуться, Антон машинально и бездумно пытается сварганить себе хоть какой-то мало-мальский завтрак, однако стоит посреди кухни уже минуты три в подвисшем состоянии и вспомнить не может, что же он хотел сделать. Всё умное-благоразумное, что только существует у него в голове, покидает черепную коробку из-за натиска мыслей об Арсении. Антон вчера с ними засыпал и сегодня с ними проснулся. Должны же мозговые тараканы хоть иногда покидать свое место обитания? А то так и свихнуться недолго. Шастун, вон, уже даже и рад пойти бабушкин огород «от» и «до» перекопать, убраться в доме, да хоть как-то занять себя (а мог бы занять руки, с такими-то материалом, из-за которого простора для фантазии просто не остается), но для начала все же стоит позавтракать. Он, шлепая босыми ногами по прохладному полу, подходит к урчащему всю ночь холодильнику — этот засранец издает какие-то непонятные звуки в самый неподходящий момент, да так стремно и страшно это звучит в моменте, что Антону креститься и рисовать вокруг себя защитный круг хочется, как Хома Брут в советском «Вие», а то вдруг злобная, бледная и страшная ведьма начнет летать под потолком, только не в гробу, а на холодильнике. Так ведь все продовольствие рассыпется, а если еще и яйца выпадут и разобьются об пол, то все, пиши пропало — полдня еще потом эту мерзкую тягучую субстанцию из белка и желтка по полу собирать. Брррр… «Кстати, о яйцах», — с хитрой ухмылкой додумывает очевидную шутку, когда смотрит на них в дверце холодильника. Но настроение у него сегодня абсолютно не для яичницы, ее надо уметь правильно приготовить и не сжечь, как это обычно получается, а хрустеть зажаренным белком, когда общее моральное состояние и так ниже плинтуса — это самоубийство. Зачем убивать самооценку, в очередной раз напоминая себе, что не умеешь готовить, если мозг и сам неплохо справляется?  Посему и так небогатый выбор падает на злосчастные горячие бутерброды — панацея в любой ситуации. Голоден? Нафигачь горячий бутерброд из всего, что только найдешь в холодильнике. Не с чем пить чай? Та же история. В общем, универсальное блюдо, в котором сыра много не бывает. К тому же, это единственное, что Антон может приготовить мастерски: когда он еще учился в школе, то часто делал себе такие перекусы на обед, ибо мама не успевала иногда варить супы или что-то еще готовить, а сыр, булку, докторскую колбасу и какую-нибудь завалявшуюся помидорку в холодильнике всегда можно было найти. Шастун любит вкусно поесть, но не любит и не всегда хочет заморачиваться. Если бы не эта ситуация со «способностями» и не отсутствие всех родных людей в доме, то он готовить так бы и не стал учиться. А зачем, собственно? Доставка готовой пищи и фастфуд все еще существует. Правда, они приносят с собой и отложения жирка на животе, которые ласково можно обозвать «ручками любви» или «спасательным кругом», но это Антона мало волнует — человек, у которого в школе были прозвища «длинный», «каланча», «шпала», «палка» и другие всевозможные ассоциации с длинными предметами из-за почти двухметрового роста, уже выработал титанический иммунитет к замечаниям по поводу своей внешности. Да и вообще, кого ебет внешность в деревне? Да, бабушкины и дедушкины вещи выглядят стремно. Да, пенковую щетину можно иногда сбривать, а не ходить, как сорокалетний алкаш Валера. Да, волосы уже давным-давно пора подстричь. Но все это такие мелочи. Антон ведь сюда приехал не быков в вечерних платья очаровывать. В маленькой деревушке можно делать все. Что захочешь, ведь когда-нибудь он все равно вернется обратно в Воронеж, где такое уж точно непозволительно. За всеми размышлениями (слава богу, не об Арсении) Антон и не заметил, как, словно конструктор Лего, собрал бутерброды, которые уже на промежуточном этапе выглядят вкусно, осталось их только запечь.  Тихое радио, вперемешку с помехами, передает очередную советскую бодрую песню. Солнце уже давно встало и окрасило желтыми жизнерадостными лучами кухню, и живот, предчувствуя скорый  и долгожданный завтрак отозвался бурными и зычными урчаниями. На фоне разыгравшегося аппетита, а он у Антона нехилый, все переживания по поводу Арсения, признаться честно, меркнут.  — Ну и замечательно, не очень-то и хотелось, — бубнит себе под нос недовольно он, понимая, что когда-нибудь все же вернется к этой теме, а это «когда-нибудь» наступит очень скоро, вероятнее всего, после завтрака, как только первичные потребности будут удовлетворены, и попутно рыскает взглядом по столешнице в поисках спичечного коробка, но тот нигде не находится. Антон открывает шкафчик над печкой, попутно стукается об дверцу лбом — ох уж эта мебель для гномов — но и там не достигает успеха.  Вот как всегда: у бабушки в шкафчиках до хуя разных специй, пластырей, банок с чаем разных сортов, какие-то непонятные травы, и нет, к сожалению, не травка, засушенных яблок, кофе в зернах, который никто не пьет, так как просто-напросто нет кофемолки и турки, в которой можно было бы все это дело сварить, в общем, только живность никакая в этих шкафах со всевозможным хламом не живет для полной картины, а вот самого нужного — спичек — нет. Антон пробует все варианты (такую бы решительность, да в нужное русло). Он идет в другую комнату и, о счастье, находит под завалами собственного барахла дедовы штаны, в карманах которых с какого-то хера, по его мнению, могли бы быть спички. На что Антон надеялся неясно, та как его дедушка не курит, но плюс пять очков Гриффиндору за находчивость и желание выбраться из безвыходной ситуации.  — Да не нужна нам электрическая плита, Антош, не надо… — пародирует Шастун бабушку саркастичным голосом, вновь заглядывая во всевозможные ящички и закоулки, где маленький спичечный коробок он мог бы попросту не заметить, продолжая монолог.  — Ага блять, конечно. Зато я как пещерный человек теперь должен огонь из камня палкой высекать. Хорошо хоть не в набедренной повязке бегаю и на животин не охочусь, а то точно бы лялякукунулся уже. Без спичек духовку не зажечь и даже чайник не вскипятить. А раннее утро еще больше усложняет задачу: к кому из соседей можно постучаться в половину шестого утра с просьбой одолжить спичек, не отхватить смачный поджопник и не быть посланным на хуй? Варианта два: нужен человек, который рано встает, но ручаться за режим всех своих знакомых в этой деревне Антон не может. Тогда нужен человек, который курит, хотя тут тоже свои приколы — кто в двадцать первом веке будет пользоваться спичками, а не зажигалкой, чтобы поджечь сигарету? Такой гений тогда наверняка пыхтит не сигареты, а самокрутки. Самокрутки… В носу сразу же, как по велению волшебной палочки, проигрывается терпкий запах крепкого табака, который Антон чувствовал вчера, когда стоял спиной к Арсению, а тот был близко-близко и дышал горячо и шумно ему в шею… — Да ебучий блять нахуй! Арсений Попов, почему ты вездесущ?! — Антон даже не удивляется, что снова все вернулось к началу и круг замкнулся, хотя этого ему хотелось меньше всего. — А нет, он не вездесущ, а везде суч, в любой области блять, — возмущается Шастун и опять падает в размышления, попивая холодную воду без ничего, ибо в желудок все же надо что-то залить. Может быть, Арсений вчера был пьян и не контролировал себя? И эта версия ещё абсурднее, чем первопричина. Чистый сюр! Пьяные люди более честные да и Антон стойкого запаха спирта не заметил. Нет, тут что-то другое. Арсений всегда хорошо относился к Антону, разделял его дурачества и всячески их поддерживал, подкидывая вновь и вновь безумные идеи для времяпрепровождения. Шастун не умер со скуки в этом захолустье только благодаря Арсению. Так они однажды валялись на цветочном поле целый день, как чертовы Белла и Эдвард из приторно-сладких, аж до тошноты, «Сумерек», смотря на облака, и придумывали, на что то или иное облако может быть похоже. Или как-то ходили на луг, где паслись коровы и представляли, о чём каждая буренка могла думать своей коровьей головой. Арсений всегда выдавал какие-то умопомрачительные и сумасбродные варианты, которые слишком сложно разгадать, но в моменте они были жутко смешными. И в таких ситуациях, а было их много за это лето, Антон ловил себя на мысли, что Арсений нравится ему всё больше и больше, однако делать первые поползновения боялся, как огня. От этого произошедшее вчера ощущается, как прыжок с места в карьер, в бесконечную бездну, от которого не знаешь, что в итоге ожидать и как всё случившееся переварить. Рад ли Антон? Несомненно. Но подвешенное состояние ему совсем не нравится. Как например, не нравится отсутствие спичек в доме и завывающий от голода желудок, который почти прилип к позвоночнику. Все-таки с Арсением все же придётся ещё взаимодействовать и начать стоит прямо сейчас, дабы не упасть в голодный обморок, а то потом ещё весь день на огороде торчать и бабушкину овощную поебень поливать. Дом Поповых находится через улицу от дома Антона, так что идти до Арсения не так и далеко, поэтому он напяливает первую попавшуюся мятую и вроде как не воняющую, более-менее футболку, которая была не очень удачно вытащена из огромной кучи вещей, расположившейся на стуле, а ныне лежащей на полу, затем впрыгивает в шорты и напяливает нехотя резиновые сапоги — другая обувь сейчас явно не лучший вариант, ибо из-за утренней росы все ноги промочить можно. Улица сквозит спокойствием и утренней, размеренной тишиной. Только изредка где-то гавкают сторожевые собаки или орут петухи, но это так далеко, что кажется, будто недостижимо. Под подошвами скрипит песок проселочной дороги, приятно успокаивая слух, а в воздухе еще нет ни одного назойливого насекомого, только аромат мокрой травы и ушедшей ночи. Антон ускоряет шаг и хочет побыстрее дойти до арсеньевского дома — не от острого желания встретиться, а потому что прохладно. Он обнимает себя руками и пытается хоть как-то согреть предплечья, которые уже покрылись гусиной кожей. Свежий воздух отрезвляет и бодрит лучше, чем любой энергетик. Вдалеке начинает виднеться крыша нужного дома, и сердце ускоряется. Органы внутри будто болтает в барабане стиральной машинки в режиме отжима, и на самом деле Антону хочется оттуда убежать сверкая пятками. Но желание поесть, хотя, сейчас это уже, скорее, желание пожрать, берет верх, поэтому Шастун решительно и агрессивно топает к нужному дому. Девиз дня, однозначно: «Похуй, пляшем». Перед глазами предстаёт интересная картина: около дома красуется бордовое изобретение динозавров — именно так бы Антон это описал — жигули, в чьем капоте наполовину завис Арсений, и видна только лишь его филейная часть с длинными ногами. Он увлечённо копается во всех этих машинных деталях, изредка матерясь, и совсем не замечает подошедшего почти вплотную Антона. Зрелище, конечно, на миллион долларов. — Вишневая семёрка, неоновые фары? — с улыбкой в голосе цитирует Антон легендарную песню. Арсений от неожиданности чуть ли не подпрыгивает на месте и резко выпрямляется, отчего стукается головой об открытый капот машины и одаривает Антона за это убийственным взглядом. — Шаст, ёпт твою мать! Так и убиться насмерть недолго! — вопит он, потирая ушибленную макушку. Волосы на макушке повергаются в хаус и становятся похожи на птичье гнездо, будто бы Арсений только что встал с постели и не успел расчесаться, эдакий взерошенный воробей. С очень милым гнездом на голове. Так, Антон, отставить. — А не насмерть разве можно убиться? — с той же ухмылкой интересуется он шутки ради, понимая, что ещё чуть-чуть и Арсений разразится пламенной речью, а именно, шестиэтажными матами — это он умеет. — Не делай вид, что ты меня не понял, — и закатывает глаза Арсений тоже профессионально, тут ни отнять, ни прибавить. Вся тревожность Антона почему-то отступает, а в груди разливается тёплое, ни на что непохожее чувство. Оно приятное и успокаивающее, будто бы обволакивает своим комфортом, и сердце, которое до этого неприятно ухалось в пятки, а желудок бил тревогу, сейчас кайфовали, словно под седативными. Интересно конечно. — А ты чего в такую раннюю срань господню не спишь? — брови Арсения взлетают в удивлении, образуя смешную изогнутую морщинку на лбу, похожую на чайку в полете. У него вообще очень живая мимика, несмотря на холодный, на первый взгляд, темперамент. — Здрасьте, приехали! — всплескивает руками Антон. — Я так рано вообще-то каждый день встаю. Домашние дела сами себя не сделают. — Это ты правильно толкуешь. Да и Татьяна Ивановна тебе таких пиздюлей даст, если объебешься, что мало не покажется. Это уж я точно знаю. — Ты нахуй вообще во мне разочаровываешься, алло?! Я ещё даже ничего такого не сделал, ни разу нигде не напортачил, а он: «опиздюлишься», «объебешься», бе-бе-бе и вся хуйня, — передразнивает недовольно его Антон. Арсений совсем страх потерял, видимо. Тот поднимает руки в воздух в знак примирения, и Шастун замечает, что всё от ладоней до локтей у него в какой-то чёрной то ли пыли, то ли грязи, то ли вовсе в жиру или в чём-то масляном: — Да ладно тебе, Антох, я ж просто стебусь. Вообще про другое хотел спросить: ты чего ко мне притопал-то? Надо чего? — Опять предлагаешь свои услуги киллера? — подмигивает Антон и уже откровенно ржёт, краем глаза подмечая, что на лице Арсения тоже расцветает улыбка. — Да, и начну прямо сейчас с тебя, потому что ты несносный козёл! — угрожает тот в шутку, но не предпринимает никаких действий. — Правда, всё хорошо? А с Антоном уже и вправду всё в порядке. Самокопание пропало. Улетучилось и думать о том, что будет завтра и как оно будет, абсолютно не хочется. Шастун сейчас сосредоточен на морщинках-лучиках вокруг глаз Арсения, которые показываются только тогда, когда тот улыбается. Арсений сегодня вообще какой-то мягкий и не ершистый. — Спички есть? — Только не говори мне, что ты собираешься здесь всё сжечь к хуям собачьим и сбежать? — усмехается Арсений и продолжает. — Вообще, при таком раскладе мы идеальная криминальная парочка: я убивать, ты массово сжигать. А вот после этих слов на душе становится тяжело, словно огромный камень привязали на шею и кинули его с этим неподъемным тяжеленным балластом в воду — с глубины не выплыть. Арсений ведь это говорит не на полном серьёзе, а если и хочет поиграть на чувствах Антона, как на гитарных струнах, то он долбоёб редкостный. Ни то, ни другое Шастуна не радует, и весь его прежний энтузиазм сдувается, как воздушный шарик, из которого медленно стали выпускать воздух, поэтому единственная реакция, какую способен выдать он Арсению в ответ — кислая вымученная улыбка. Антон искреннее надеется, что тот ничего не заметит. — У меня спички кончились, даже конфорку зажечь не могу, — мямлит Антон уже не так энергично, как раньше. Вот теперь всю радость точно высосал Арсений своими шутками-прибаутками. — Одолжишь коробок? — А зачем тебе коробок? Ты же спички хотел, — щурится Арсений и поворачивается к Антону боком, — вот, возьми в кармане сам, у меня все руки в смазке. Шастун чуть ли не крякает от такого совпадения: руки у него чуть ли не по локоть в смазке, и не важно, что в машинной. Он делает ещё один шаг к Арсению, и аккуратно лезет в карман треников, которые, хвала богам, не обтягивают его длинные и жилистые ноги, а свободно болтаются. Да и карманы там большие, так что неудобность и неловкость ситуации, к великой радости, сведена к минимуму. Не то, что вчера. Антон сразу же нащупывает шершавый картонный коробок, крепко зажимает его между пальцев и успешно вытягивает из кармана, перекладывая к себе. Фух. — Спасибо, — сухо благодарит и понимает, что это уже как-то чересчур, поэтому спешит добавить неловко с нервным смешком, — теперь я не умру голодной смертью. — Да уж... — выдыхает Арсений, — получается, я твоя служба спасения? «Ага блять. Конечно. Только вот формулировка там другая. «Алло, служба спасения? Спасите меня от Арсения!»» — думает Антон, в очередной раз сетуя на судьбу. Откуда ж этот несносный человек мог взяться и зачем он появился в его жизни? Вопросов, как всегда, больше, чем ответов. Но эти вопросы Антон виновнику торжества не задаёт и прячет их поглубже в себя, дабы избежать неловкости, просто улыбается и кивает. — Мы могли бы вместе позавтракать, если бы ты раньше сказал, — как бы между делом предлагает Арсений, сосредоточенно рассматривая свою чумазую ладонь, и вообще не поднимая взгляд на Антона. — Я там это, кофе свежий намутил, ягод насобирал и с сахаром перетер, да и вообще, йогурт самодельный есть. Становится все интереснее и интереснее. — Да я уже все приготовил, бутерброды нашинковал там, в общем, поляна накрыта, — объясняет Шастун, будто бы оправдываясь, — ну, я пойду, наверно? — больше спрашивает у Арсения, чем у самого себя, словно ему так важно его разрешение. — Конечно-конечно, удачи пожрать, — и туловище Арсения с этими словами вновь скрывается в капоте старой машины. «Он еще и обижается!» — внутреннему возмущению Антона нет предела — ну надо же вот так! Какая тонкая душевная организация! Благо, от выяснения отношений его спасают желудочные касатки, издающие вой, плавая в бурлящем желудочном соке. Поэтому одна дорога светит Шастуну — дорога домой к шикарным бутербродам. Антон не намерен терять ни секунды, в связи с чем он разворачивается на пятках и семимильными шагами стремится побыстрее оказаться дома. Беситься из-за Арсения с самого утра отнюдь не хочется, а то потом ещё целый день с говняным настроением ходить придётся. Он почти дошёл до поворота, пыхтя раздражением, словно ёж, как услышал арсеньевское «Антон!» на всю спящую улицу, что Попова явно не смущало, а затем и быстрый приближающийся топот шагов. Арсений нагнал его через секунд пятнадцать и затараторил: — Шаст, я тут покумекал, короче, погнали кататься вечером по окрестностям? Погодка заебись будет, не жарко, хоть проветришься, да и я батину тачку выгуляю, зря что ли корячился и ремонтом туда-сюда занимался? Хочешь, бутеров возьмем каких-нибудь, ну, на перекус что-нибудь съестное, пикник замутим? Или просто прошвырнёмся под музыку? Я обещаю, круто будет. Антон больше и не сомневается, прогоняет кошек, скребущих на душе, и молча кивает. Согласен. *** Арсений приезжает ближе к вечеру на своей «модной» вишневой ладе, которая на ладан дышит явно, и выглядит он совсем не так, как с утра: его копна волос, обычно прячущаяся под смешной, даже немного детской шапкой, сейчас уложена так, будто бы тот корпел над ней не один час — сначала долго мыл, затем наносил всякие уходовые средства, а потом ещё и стайлингами зафиналил. Хотя Антон, зная Арсения, отметает этот вариант почти сразу же: тот ни на грамм не заморачивался и скорее всего просто помыл голову хозяйственным мылом или же средством «21 в 1», Антон сам так делает, поэтому понимает прекрасно. Но изменения претерпела и одежда. На смену обычной растянутой футболке пришла белоснежная чистая, и может быть, даже новая майка, поверх которой накинута пятнистая гавайская рубашка, естественно, расстёгнутая полностью. Неизменно одно — арсеньевские треники, в коих он и в пир, и в мир, и в добрые люди. Трипа три полоски — это классика. Антон, признаться честно, сам немного намарафетился — в душ сходил на всякий пожарный, носки без дырок разыскал, зубы раньше положенного почистил и бабушкиной «Красной Москвой», стоящей на трюмо в допотопном флакончике, пшикнулся, чтоб уж наверняка. К чему такие приготовления, он сам не понимал, но лучше уж так, чем быть застигнутым врасплох. И вот они под тихое шуршание еле работающей магнитолы едут по просёлочной дороге без разговоров. Ощущения не на десять из десяти. Арсений сосредоточенно вцепился в руль и смотрит исключительно на дорогу, хотя никакой опасности и в помине быть не может — движения по встречной полосе, как и самой встречной полосы, не существует, а Антон скучающим взглядом считает стоги сена, глядя в окно. Ебать весело, конечно. Напрягающее молчание давит на Антона, как будто слон на него сверху присел всей своей тушей, а «Ландыши», передаваемые по радио, напоминают всем известную пародию, отчего смеяться хочется вдвойне сильнее. Он чувствует такое сильное раздвоение, что хочется разорваться на двух отдельных людей и жить, наконец, счастливо. — Так, поехали к карьеру, — командует Антон, понимая, что ещё чуть-чуть — и он точно спизданет чего-нибудь лишнего из-за напряжения. — К чьей карьере поедем? К твоей или моей? — Арсений от напряжения громко выдыхает и даже не пытается это скрыть — ему тоже не нравится повисшее молчание. — Судя по тому, что мы «едем» к карьере, это может означать только одно — мы едем на трассу? Будем стопать фуры? Как думаешь, какой процент дальнобойщиков согласится на отсос от мужика? Арсений смешно морщит нос и растягивает губы в недовольстве. — Почему «ехать» к карьере можно только будучи проституткой? Трактористы для тебя кто? — А кто из нас двоих тракторист? — изумлённо округляет глаза Антон, вскидывая брови. — Арс, если ты крутишь баранку жигулей и гоняешь на мопеде, то это не значит, что ты ебать какой тракторист. Это немного не так работает. — Слышь ты, говносос, я в колледже учусь на машиниста дорожных и строительных машин, чего ты мне тут доказываешь? — растолковывает Арсений, закатывая глаза. И Антон с растянутой до ушей лыбой уже знает, отчего тот наверняка растрескается и перестанет быть букой: — Значит, ты можешь отсосать за триста? Арсений прыскает, но тут же собирается и кокетливо вскидывает голову: — Нет, я позволяю мне отсосать за триста. И оба взрываются хохотом из ничего, который доверху заполняет салон машины и убивает прежнюю неловкость. Как только вдалеке начинает виднеться карьер, Арсений прибавляет газу, вжимая педаль в пол, и гонит на всех парах к водоёму, который некоторое время повернул их жизнь на сто восемьдесят градусов. — Эй-эй, ковбой Мальборо, полегче, а то сейчас колеса отвалятся. Куда так мчимся? — чуть беспокойно интересуется Антон, пытаясь скрыть сквозящую в голосе тревогу. Арсению-то и его умению водить он доверяет, а вот выносливости развалюшистой машины — нет. — Хочу в закатном солнце купаться, — Арсений тормозит осторожно, оставляя машину на обочине, и вынимает ключ зажигания. — Пойдём скорее! Антон недоуменно на него пялится, как баран на новые ворота и ни хера не вдупляет. Чего блять? — Какое купаться? Ты совсем ебанулся или маленько? Мало что ли было того раза? Но Арсений выскакивает из машины резво, захлопывает дверь и кричит, убегая: — Кто последний, тот ебантяй, лошара и конь педальный! И Антон, недолго думая, срывается с места, и бежит вдогонку. Летний ветер приятно треплет волосы и свистит в ушах от скорости, а в воздухе сладко пахнет травами и немного терпкой тиной. Закатное солнце на горизонте медленно опускается в карьер, словно тонет в этой толще воды, и последние лучи его скользят по гладкой и незыблемой, как зеркало, водной поверхности. Впереди бегущий Арсений смеётся и иногда оглядывается, выкрикивая в воздух детское «Шаст лох!», и когда Антону удаётся его поймать в крепкие, словно тиски, объятия, и начать щекотать в отместку, тот заливается смехом ещё сильнее. — Шаст... Хватит... — в паузах между смешками пытается проговорить он, но пальцы Антона скачут по рёбрам, как по клавишам аккордеона, вырывая из него все новые и новые приступы смеха. — Антох... Я сейчас обоссусь блять! — Вот это угрозы пошли! Вот это я понимаю! — с напускной серьёзностью говорит Шастун и опускает руки, выпуская Арсения из крепкого захвата. — Ты ж не серной кислотой ссышь, тоже мне, невидаль. Арсений в это время попутно снимает рубашку, а затем и майку и принимается развязывать шнурки на кедах. — Не серной кислотой, и не мочой, — сдёргивает треники вместе с трусами, и Антон даже охуеть не успевает, так как вслед за этим прилетает следующая сногсшибательная порция информации, — а яблочным соком, — и в тот же момент Арсений прыгает с берега в воду бомбочкой, вызывая фонтан брызг и тотальный ахуй у Антона в голове. Во-первых, что за пиздец? Во-вторых, что за пиздец? И в-третьих, что за пиздец?! Антон, конечно, понимал, что раз Арсений вместе со всеми остальными жителями остался в Дилдово, значит, он тоже имеет какие-то способности. Но чтоб настолько это было странно... — Ну ты идёшь нырять? Сколько можно яйца стоять мять, Шаст?! Тебе что, пять что ли?! — подаёт голос из воды Арсений, и Антону хочется его послать. Далеко и надолго. — Да иду я, иду... — бубнит он. — Я даже плавки не взял. — Ну и что? Что я там не видел после вчерашнего? У тебя за ночь ещё один хуй вырос или прежний отсох? — всё шутит Арсений. — Давай быстрее, вода теплющая, как парное молоко. Веснушки Антона вновь начинают сиять яркими точками, когда Арсений упоминает вчерашний казус. Он говорит об этом без отвращения и не стесняется того факта, что ему вчера подрочил парень. Это Шастуна несомненно радует. Но недосказанность до сих пор его корежит и косоебит, а собрать волю в кулак и в открытую поговорить не хватает стали в яйцах. Прокручивая эти тревожные мысли в очередной раз, Антон раздевается догола и входит в воду. Арсений, на удивление, по счастливому стечению обстоятельств или же из собственных соображений, отворачивается, всматриваясь вдаль и провожая закатное солнце, и вновь становится к Антону лицом только тогда, когда тот уже по шею в воде. Шастун смотрит ему прямо в глаза, не стесняясь и не отводя взгляд, и в этот момент ему кажется, что они ведут немой, понятный только им двоим диалог. Это что-то незримое и неизведанное, но такое сильное, что чувствовать это хочется всегда. — Мы же поговорим об этом? — первым нарушает безмолвие Антон, удивляясь собственному внезапно низкому голосу. Арсений закусывает губу мимолетно, кивает несколько раз и для точности произносит «Да» вслух. И это «Да» не из серии «Может быть» или «Когда-нибудь». Это «Да», равноценное «Обязательно». Падение закатного солнца в водную гладь встречают два уже близких человека, еле-еле соприкасаясь плечом к плечу. *** — Так, стоп, ты реально ссышь яблочным соком? — наконец, впирая в реальность этого факта и полностью осознавая масштаб пиздеца, охуевает Антон. Они недолго поплавали в карьере, ведь как только солнце село, Арсений начал травить свои страшнючие байки, точнее, древнерусские мифы про русалок, водяных и прочей нечисти, знать про которую Антон никогда бы по своей воле не хотел. И после всех этих неприятных разгонов уже и вода такой приятной не казалось, и что-то странное стоп постоянно касалось, будто бы кто-то ноги Антону оплетал по ощущениям, да и вообще, стремная ебанца на стрёмной ебанце сидит и стрёмной ебанцой погоняет. Шастун по этой причине фильмы ужасов не смотрит — не дай боже увидит какую-то паранормальную хтонь на экране телевизора, так ведь потом спать нормально не сможет несколько суток, все ему будет мерещиться. А Арсения будто прорвало на рассказы. Хорошо, что он хоть после первых уговоров закончил свою лекцию о всевозможных мерзких тварях. Но свой отпечаток это, несомненно, оставило. Сейчас же они направлялись обратно в деревню и ехали намного медленнее, нежели изначально. Арсений мог бы, если бы захотел, довезти их всего минут за пятнадцать, но он почему-то медлит и, казалось, растягивает момент. — Да. Такая вот у меня каждый день развлекуха, — безо всякого стеснения и ужимок отвечает на вопросы Арсений. А Антон и не скрывает своего безмерного любопытства. — А ты, ну... Пробовал его пить? — Пил, конечно. Вот серьёзно, обычный, ничем не отличающийся от настоящего яблочный сок. Единственный запрет — в голове, что раз, мол, из хуя, значит, что-то мерзкое и вообще моча, — объясняет с толком и расстановкой Арсений. — А ты с какой целью интересуешься? Хочешь хлебнуть? Могу тебе трехлитровую банку нассать, причём абсолютно бесплатно, ты только моргни, — хохочет он. Антон, скорее, ошарашен, нежели испытывает отвращение к этому факту. Это все настолько удивительно и странно, что ему кажется, будто он заснул и вот-вот должен проснуться после фантазийного сна. Вот только это реальность. — Да просто так спросил, интересно ведь, — и это правда. Антону только своя способность кажется дурацкой, а все остальные уж очень необычные. — Знаешь, теперь строчка «Нассы мне полный рот мочи» из завирусившейся песни в тиктоке, спетая с вопиющим драматизмом, не кажется такой уж и абсурдной. Может, певица просто пить хочет? Ой бля-я-я-я... — тянет он, понимая, что сам себя закапывает. — Ага, то есть продолжение в виде «И на спину мне надрочи» тебя не смущало? Только «полный рот мочи»? — хмыкает Арсений. Эти риторические вопросы Антон оставляет без ответа, и остальную часть пути они проводят в сонной тишине. На улице по траве от забора до забора стелется робкий туман, который к утру превратится в полноценный и смочит подножную зелень прохладной влагой. Кузнечики больше не стрекочут — ждут завтрашнего дня, а полевые цветы закрылись в бутоны и, как и люди, отправились пережидать летнюю ночь. Арсений останавливает машину совсем недалеко от дома Антона, но ключ не вытаскивает, и молча выходит из салона, облокачивается на капот и достаёт из кармана портсигар с самокрутками. Спустя одно чирканье спички об шершавый наждачный бок коробка густой сизый дым выплывает в воздух нечетким облаком и это очень привлекательно — Антон наблюдает за этим зрелищем сквозь лобовое стекло и хочет запечатлеть каждую деталь у себя на сетчатке глаз. Свет передних фар освещает высокую полевую траву, и на него слетается мелкая мошкара, а вокруг нависает чёрное небо и всё это так сказочно и интимно, что хуже просто не бывает. Антон выходит из машины и пристраивается рядом с Арсением. Бездонное небо кишит мириадами чётких и хорошо различимых созвездий — сегодня небо ясное и не сводчатое, как обычно, а высокое и совсем уж недостижимое. — Вот это, — внезапно подаёт голос Арсений, кивая на небо, — у тебя есть. — Что ты имеешь в виду? Арсений перехватывает тлеющий бычок в правую руку и тянется левой к веснушкам на щеках Антона. — У тебя есть свои созвездия, — словно зачарованный произносит он, соединяя чуть засветившиеся точки пальцем. — И они неповторимы. «С тобой мне больше здесь не тесно, и ковш на небе встал на место», — доносится до слуха из машины строчка песни «Сплина». — Станцуешь со мной? — срывается необдуманное с губ Антона, и Арсений тут же встает и ласково протягивает ему руки, мимолетно затушив сигарету. Шастун обнимает его, удобно устраивая голову на плече у Арсения, и укладывая обе руки ему на лопатки. Тот зеркалит его движения и так они, слипнувшись, топчутся, покачиваясь из стороны в сторону. И ты мои читаешь мысли. И звёзды падают за ворот. И ковш на небе перевернут. Ещё не до конца сухие кудряшки Антона наверняка намочат Арсению рубашку, но его это сейчас не волнует. Он чувствует тепло его объятий, его спокойное биение сердца и размеренное дыхание, и нет ничего лучше в этот конкретный момент. Танцуй, танцуй, танцуй. Танцуй, танцуй, танцуй. Чувства переполняют грудную клетку: хочется кричать, бегать, дурачиться, смеяться, любить и целовать. — Арсений? — зовёт Антон. Тот откликается, поднимает голову и так пристально смотрит в глаза с космической теплотой и нежностью, что у Антона аж сердце удар пропускает. Чувство того, что это все нереально и так просто не может быть, его никак не покидает, однако он закрывает глаза и наугад тянется к губам Арсения, зная, что тот поцелует его в ответ. И губы у него мягкие и нежные, а поцелуй выходит совсем детским, но очень чувственным. Антона плавит от нежности и мягкости. Он заправляет выбившуюся завитушку волос Арсения за ухо и целует его в щеку с громким чмоком. — Ещё, — просит тот, и Антон готов расцеловать каждый миллиметр его кожи, лишь бы слышать этот тихий шёпот, утопающий в неге. Однако, оказавшись дома, Шастун лёгкости на душе не чувствует. Самобичевание вновь бесконтрольно накрывает его с головой лавиной, обдает холодом и вырывает из сладостных мечтаний. Может, Арсений и правда нормально относится к сексу с парнями и просто использует Антона в качестве передруга-недопарня? Да нет, Арсений, скорее всего, не такой человек. Тогда почему он не сказал Антону самых важных слов, которые ждёт любой человек? «Ох, слова, слова, слова... Как же много порой они значат, и как иногда они произносятся бездумно, либо не произносятся в самый важный момент вовсе», — и в очередной раз Шастуна тянет на лирику и драматизм ночью, вместо того, чтобы спать. Хочется, конечно же, упиваться жалостью к себе любимому вместо того, чтобы брать быка за рога и все выяснять, разговаривать, как делают все нормальные люди. Но Антону проще пялиться в потолок, гоняя бесконечный поток мыслей туда-сюда и ничего не делать. Всё пустить на самотёк и потом ещё и жаловаться — идеальная схема, надёжная блять, как швейцарские часы. Пуля из говна и то эффективнее, чем такая стратегия. Антон придумывает различные варианты исхода этих событий полночи, но в два часа внезапный скрип с чердака заставляет его вынырнуть из своих тяжких дум. Методичное поскрипывание пола, похожее на чьи-то размеренные шаги, вызывают у него бурю эмоций и табуны мурашек по спине. Волосы на голове от ужаса, слава богу, не шевелятся, но вот поседеть, наверное могут. На Антона ещё и некстати снизосходит озарение и он понимает, что к нему на чердак может попасть кто угодно, ведь находится он сейчас в частном доме, а тут перемахнуть через забор не так уж и сложно, к тому же лестницу, ведущую на чердак, Антон поленился вчера убрать в сарай и оставил как есть. Мозг Шастуна, ко всему прочему, напоминает ему и рассказы Арсения про древнерусскую нечисть из мифов, и все становится только хуже: ладони бесконтрольно потеют, сердце заходится в оглушающем биении, а сон рукой снимает. Он надеется, что скрипы всё же прекратятся, но когда через пятнадцать минут никаких изменений не произошло, Антон набрался смелости и высунул руку, чтобы дотянуться до комода, где лежит телефон. Шастун с головой кутается в одеяло, чтобы быть максимально защищенным, ведь под одеялом почти что бункер, монстры не могут туда пробраться, даже если очень сильно захотят, и строчит смску Арсению в надежде, что тот ещё не заснул. «Приезжай. У меня дома хуйня какая-то творится.» Антон спать хочет ужасно, но не менее ужасный скрип, от которого кровь стынет в жилах, убивать в нем желание даже моргать. И ведь если он все жн осмелится встать с кровати и везде зажечь свет, то это все равно нихуя не гарант спокойствия и безопасности. Через некоторое время, может быть прошло пару часов, а может пару минут — Антон потерял счёт количества баранов, которых успел за это время сосчитать — во дворе слышится гул мопедного мотора, и звук этот знаменует небывалое облегчение. Шастун, закутавшись в одеяло, как в королевскую мантию, короткими перебежками добегает до выключателя и везде поочерёдно включает свет — только таким Макаром он смог добраться до входной двери и открыть Арсению. — О! Ты живой! А я уж думал, тебе уже ногу откусили, а вторую ещё только глодают, — в очередной раз шутит Арсений, разуваясь. А вот Антон его хорошее настроение не разделяет: — Ха-ха, очень смешно. Тебе бы в комики, Арс. Схема во блять! — нотки истеричности проскальзывают в его речи, что тот замечает и становится более серьёзным. — Ладно-ладно, извиняй. Что у тебя стряслось-то? Но странного скрипа больше не слышно. Словно тот засранец, который это делал, решил похулиганить, но узнав, что сейчас появится второй человек, по-быстрому смылся. И пока Антон рассказывает все свои догадки Арсению, тот опять начинает раздеваться. — И что ты творишь? — изумляется Антон, выгибая бровь. — Побуду сегодня твоим личным телохранителем, — Попов укладывается и в приглашающем жёстко откидывает край одеяла для Антона. — Давай спать, завтра опять вставать со сранья. Конечно, лечь к Арсению очень заманчивое предложение, более того, очень нужное сейчас. Оно могло бы, наверное, решить все их проблемы во взаимоотношениях, но Антон слишком гордый, чтобы вот так вот спускать все на тормозах и бежать по первому зову, поэтому он идёт в соседнюю комнату, стаскивает с дедушкиной кровати матрас и волочит обратно в гостиную. — Благодарю, но откажусь. Я посплю на полу. Тут прохладнее, — бубнит Антон, накидывая на себя простынку и поворачиваясь к Арсению спиной, точнее, жопой. — Спокойной ночи! За спиной слышится удивленное ежовое фырканье и не менее удивленное «Приятных снов». Словно после волшебного заклятия Антон проваливается в сон после этих слов. *** Утро накатывает внезапно своей заметной и очень ощутимо прохладой, особенно, если спать на полу. Антон просыпается как раз по этой причине: руки, ноги и туловище в целом задубело от лёгкого сквозняка, тянущегося по полу. За окном только показались первые солнечные лучи, а это значит, он мог ещё спать и спать. Шастун не чувствует себя бодрым, а это значит, что сон был явно плохим... Как ещё целый день работать? Настенные часы тихо тикают, холодильник журчит своими непонятными звуками и Антон под эту какофонию явно больше не уснёт. — Чего не спишь? — раздаётся хриплый заспанный после сна голос откуда-то справа: Арсений уже явно некоторое время за ним наблюдает. От этого бесконтрольный жар приливает к щекам, освещая веснушки. Антон смотрит прямиком в лазурные глаза напротив, где плещется небывалая нежность и обожание. Только вот почему? — Да подмерз немного, — честно признаётся он, и Арсений в тот же момент двигается ближе к стене, освобождая половину кровати, и вновь откидывает одеяло, только вот сейчас Антону ерничать не хочется. — Иди сюда. И Шастун, будто ждал этого всю жизнь, срывается с места и пристраивается к Арсению плотно-плотно, а тот обнимает его со спины горячими руками поперёк живота и утыкается носом в шею, шумно выдыхая. — Почему? — только и может спросить Антон и ему абсолютно не нужно объяснять, что же это «почему» значит. Арсений улыбается — Антон этого не видит, но чувствует всем телом его душевную улыбку — целует куда-то в макушку, зарываясь носом в кудри и тихо-тихо бубнит: — Нравишься ты мне, вот почему. И вот теперь Антону точно не нужны доказательства, чтобы быть счастливым человеком.