Битое стекло

Чух-чух… Его снова ритмично качало из стороны в сторону, однако каждый перестук был не только болью в сердце, но и возможностью хоть на краткий миг, хоть окровавленного — но увидеть Андрея. Ещё живого, дышащего. Не холодный гранитный камень, а тёплого своего Княже. А может быть и спасти — зажал же он в прошлый раз рану, ну, неумело, но сама возможность появилась, да? А теперь и готовился же! Не только память сохранял, понимаешь ли! Мишка под перегляды и перешептывания парней книжки по скоропомощной медицине читал, видосы смотрел! Всё это пронеслось в голове разогнавшимся локомотивом, вперемешку с надвигающимся ужасом и фантомным горем потери, моментально… Тут его всё ещё длинные волосы растрепало порывом ледяного ветра, напоминая о новой реальности, и он сообразил открыть доселе закрытые глаза. Ожидаемо обнаружился всё тот же стылый тамбур, всё то же разбитое окно и сползающая по стеночке девица. Что, бл*дь? Откуда здесь девка и где Андрюха? Шанса спасти которого он ждал больше десяти лет в одной реальности и ещё три в предыдущей… Сейчас они казались несколько выцветшими, словно чересчур реалистичными кошмарными снами, где он был один, совсем один. И совсем не за что было зацепиться. Не за кого. А тут… Готовился-готовился, а стерва-судьба, издеваясь, подкидывает ему какую-то бабу!!! Горшок моментально запаниковал — пока он здесь стоит, раздупляет об укуренных вселенных, за каким-то хером подсунувших ему прекрасную, хоть и несколько полноватую незнакомку, где-то в этой вселенной умирает Андрей. Он растерянно переводил плывущий взгляд очумелых глаз с розочки в своей руке на окровавленные длинные выбеленные волосы девицы. Картинка лопалась и не складывалась, голова трещала, не варила, не понимала, какого хера тут произошло?! А затем поймал совершенно точно знакомый синий, затягивающийся серым туманом взор незнакомки. Подкатившее осознание ударило камнем по голове: — Княже?! — неверяще выдохнул, пытаясь понять, как это вообще стало возможным. Ан… Дамочка, короче, посмотрела на него, как на дебила. Хотя им-то он и был. Стоял столбом. Снова. Все навыки, старательно выученные в прошлом осколке реальности, моментально вылетели из головы — ноги налились свинцом, шагу не ступить. Время, казалось, опять замедлилось. Мишка так и ловил столбняк с открытым ртом, краем сознания подмечая, как в этой Вселенной Княже, прости Андрюха, расхорошел-то… И вздрогнул, когда позади снова резко хлопнула дверь — минутка звенящей тишины и голос Балу резко и сипло разорвал иллюзию заторможенности: — Бл*дь! Анька! Сашка бросился к де… Княж… Княжне! С*ка, вот ведь шуточки у зеркал проклятых… Сюжет переткали, чтоб не скучал, все оттенки прочухал и боли, и удивления. И неизвестно чего больше в нём сейчас было. Ибо ну это просто охренеть. — Анютик, давай, держись, — Шурик суматошно шептал, обхватывая лапищами своими раны. Бл*дь, как же его в этой реальности распидорасило так, что аж на бабёнку руку поднял?! Чё у всех, что ли, Князевых инстинкт самосохранения атрофирован, ну, ладно Андрюха его урезонить пытался, а эта дура, куда, туда же, полезла? С*ка! — Врача надо! На станцию ближайшую! — последнее Балунов уже проорал Гордею и замершим рядом проводникам. Пока Миха всё это судорожно прокручивал, как пластинка, заевшая вокруг того места, где Андро не Андро, а баба, в лучшем случае — Анко… Вокруг засуетились, забегали… Реник, опять стоявший соляным столбом, отмер и бросился, уже без команды, к отключающейся… Ане. Да, привыкнуть будет непросто. Хотя, учитывая, как бездарно он хлопал глазами и ни капли не помог — и не придётся. Попытки Якова в этот раз увести Мишку в купе ничего не дали — то ли от шока, то ли от боли, но вцепился снова Горшок в ручку, как клещ, или бультерьер какой. В первый раз точно также, помнится, было. Но нынешний для него тоже, в каком-то смысле, первый, бл*дь. А самое главное, что и ощущал он себя иначе… Не под кайфом он был — это точно. В сопли пьян — это да, но присутствия хмурого в своей шкурке не ощущал. Наверное, если футболку задрать, то и дорожек не обнаружит… Интересный осколок, правда?! Я не наркоман, а всего лишь, ха-ха, алкоголик-анархист! Подумаешь… Порезать… ну, пусть будет всё же Княже, ему это не помешало! — Оставь его! — внезапно прикрикнул и Балу, а вот это чё-то новенькое. — Пригодиться может, да и на глазах будет. Цвиркунов от услышанного растеряно замер, не пытаясь, впрочем, оторвать больше по-прежнему замершего Мишку. И время снова растянулось тягучей горькой карамелью, об которую все зубы обломаешь… Особенно, после того, как та окончательно застынет на холоде, сравнявшись по твердости с плитой гранитной. Казалось, что треклятый поезд едет медленно, чуть ли не черепашьим шагом тащится, если, конечно, о поезде можно так сказать. Не то, что мысли его в голове — там такой локомотив! Белобрысая Аня сознание уже потеряла — хоть какая-то константа в этом мире всё же сохранилась. А дикий страх, заливавший Горшка, был ещё одной постоянной. Несмотря ни на что, он снова терял своего Княже. Даже, если тут Вселенная вые*нулась и подсунула ему вместо Андрюхи деваху со знакомыми чертами и, что самое жуткое — глазами. Они ведь, а не буфера, к слову — отменные, зеркало души… Опять. Родную душу снова безжалостно вырывали… Никакая подготовка не помогла! Очень хотелось закричать мучающей его хренотони: «Да понял я, всё понял! Спаси его! Её, бл*дь! Хоть здесь спаси! Пофиг, что баба!» Сам ведь просил не так давно любого… Ну, так чё — за базар Мишка был готов ответить. Когда поезд замедлился окончательно, а потом, вздрогнув, остановился, у Михи вырвался облегченный всхлип. Снова шустро забежали врачи, оценив ситуацию, моментально, но без лишней суеты, принялись действовать. Замотали давящей повязкой руку, капельницу воткнули, в одеяло завернули. В какой-то момент светловолосая головка кукольно качнулась, заставив Горшенёва снова кусать губу. Ну, вот, зачем полезла, а? Это с Андрюхой они дрались и были почти в одной весовой категории… А тут… Он снова невольно оглядел, заценивая фигурку. Ну, да, худосочной девочкой-припевочкой не назовёшь точно, и всё равно, какого, бл*дь, хера?! — Родственники есть? — внезапно быстро и строго вопросил главный, видимо, в бригаде. И в прошлый раз спрашивал — только Гордей поехал, как директор. А больше кто? — Муж, — отмер Яшка, неожиданно подтолкнув навострившего уши Горшка в спину, не обращая внимания на делающего совершенно зверскую гримасу Балу. — Чё? — новость эта не просто ошарашила — отхреначила со всей силы. Он-то думал… не иначе, как горшком своим вскипевшим, что ещё сильнее этот мир его удивить не сможет. Муж, бл*, объелся груш! Правильно, бл*, не Ренник же, а вот он, бл*дь, муж. Ах*ть можно, как сюжет-то разогнался. Это чё, получается, у них семейная ссора была? Тьфу ты, какая банальщина! — Не «чё», а с нами поедете, — приказал медик. — Документы возьмите. Свои и пострадавшей, живей! И не успел Мишка очухаться, как кто-то, Гордеев кажется, впихнув ему в руку сумку и накинув куртку на плечи, вытолкнул вслед за носилками на перрон. Только и морозный воздух поплывшую башку не проветривал, как надо. «В такой виток реальности ещё не заносило,» — ошеломленно думал Миха, трясясь в старой раздолбанной скорой по не менее расквашенным дорогам. Зато с каждым ухабом, казалось, туман в голове рассеивался, а вот паника усиливалась. В конце концов, как Андрюха окончательно покидал эту бренную землю он не видел ещё… А тут Анд… Аня вполне могла и на его глазах… того… К горлу подкатило обжигающим кипятком. Придумывает же судьба-шутовка, как уязвить его больнее, когда, казалось, дальше некуда — всё пережил, все круги личного ада исходил… Так нет же! На тебе, Мишань, старенькую холодную буханку и Княже там, последний вздох испускающего. Хотелось выть, как тогда — в голос… Но было нельзя. И так его чем-то кольнул фельдшер, что чуть попустило. Нельзя было от Аньки своей предынфарктной трясущейся рожей отвлекать медиков. Надо было держаться… И не только, и не столько ему. Несмело ухватился за неповрежденную руку (удивился походя, какая та нежная и мягкая, но при этом мозоли знакомые он нащупал) — хотелось поддержать, чтобы не одна, не в окружении чужих. Это был не его Андрей, но и с подброшенной мирозданием Княжной он чувствовал какую-то внутреннюю родственную связь. Вряд ли так уж сильно все они отличались в сущности… Росчерк розочки кровавый и поезд были одни и те же. Да и близости их тут явно хватило настолько, что ещё в начале поездки, фельдшер, повозившись изрядно, снял с синеющего пальчика простецкое колечко. Теперь то жгло Михе карман. Вот и выходит, что она-то тем более не знала, кто он и какими витками судьбы заброшен сюда… Занял место её Гоблина неразумного. Пусть, если чувствует, то знает, что Миша рядом. И ему очень-очень сильно жаль… В больнице он тупо следовал за каталкой — пока внезапно перед ним не захлопнулись двери — операционная, или ещё что — вообще не понимал. Попытавшись пройти дальше, был остановлен бдительной медсестричкой, развернувшей его, усадившей на одинокий стул рядом с постом и всунувшей в руку стаканчик с мерзопакостной успокоительной жидкостью. Очередное уже сегодня. Этак он доуспокаивается до состояния — выносите, зарывайте. Итак уже близок, от всех выкрутасов шутовки-судьбы. Но то, что доехали до больнички — уже же, неплохо, да? Только вот в те разы, кажется, тоже доезжали… Только-только. Не в скорой констатировали, бл*дь. Слегка пригубив успокоительное, всё пить не стал — и так в голове ветер шнырял, после всех локомотивов-то… Просто тупо сидел и гипнотизировал взглядом дверь, будто это помочь могло… В раздраенной башке уже вовсю рисовалась картинка — вот выходит очередной доктор, глаза в пол опускает, начинает бормотать что-то о кровопотере и своем сочувствии… Что сделали всё, что смогли… А тут же рядом и медсестра заботливая, со шприцом наизготовку… Потом будут очередные похороны, он, видимо, будет главным действующим лицом и организатором — откуда-то придётся брать силы и пережить это… Надо ж продолжать, да? Ещё один мир, ещё одна Вселенная, ещё один мертвый… мертвая Анна — интересно, а она Князева или Горшенёва? «Бл*дь! Ни о том ты думаешь!» — сурово осадил он себя, прижухнув. Но в самом деле, несмотря на ситуацию, ему очень и очень многое тут было любопытно. Учитывая, как обычно разворачиваются события, чего-чего, а времени вникнуть, вызнать у него будет достаточно… Чай, в цифровом же, почти не аналоговом пространстве вращались — всплывет всё. — Михаил! — услышал он внезапно перед собой. Поднял тяжеленную голову — обнаружил врача. Интересно, сколько тот уже до него, идиота глухого, докричаться пытается? — Говорите, — выдохнул зябко. Потому что, окромя очередных похорон, он боялся до одури ещё и жизни… Потому что в той совсем иные ощущения могли кроиться — о прощении он мечтал, а ну как не простит, а? Здесь же вообще… Ну, как он с бабой Князем уживаться будет? По загривку прошёл холодок. — Кровотечение мы остановили, кровь перелили, — медик хмуро оглядел его. — Теперь вашу жену отправляем на вертолёте в Иркутск. Наших возможностей здесь не хватает. Вы понимаете? Миша тупо уставился на него — мир опасно качался и расплывался — одно только до него доходило сквозь зыбку всех успокоительных — Анна ещё жива. Такого раньше не было. Всегда Ангарск. Больница. Иркутска в их осколках ещё не было… Но они пока дотуда и не добрались. — Жить будет? — ему необходимо было это услышать, просто жизненно важно. Несмотря на все промелькнувшие предательские мыслишки, страх в себе он погасил. Нет ничего непоправимее смерти, пусть и то, что потом будет, тоже непросто. Как-нибудь справятся, ё-моё. — Состояние тяжелое, нужна операция, — грамотно ушёл от ответа врач, но подсластил пилюлю, глядя на его готовую взорваться физиономию: — В виде исключения можете отправиться с ней. — Да-да, конечно, — рвано протряс он лохматой головой. Затем непривычная суета вдруг возобладала в действиях — руки тряслись, ноги подкашивались. События несколько выпадали из реальности. Раз — и он уже в вертолёте, скрючившись в три погибели, стараясь не мешать медикам, снова смотрит на уже не такую бледнющую, как в поезде, Княжну. Два — перед ним захлопнулись очередные двери — в этот раз углядел всё же надпись «Операционная». Три — и вот уже рядом Гордеев — возник, как чёрт из табакерки. Суетил, кому-то звонил, но больше прочего твердил ему на ухо, чтоб ничё никому не говорил. Четыре — вот уже милиция снует, спрашивает о чём-то… А у него даже сил нет понять и увязать слова их в единую мысль, не то, что ответить… Потому это Гордеев что-то поясняет, показывая на него рукой, эмоциями так и брызжет. Пять и вот он внезапно выныривает из состояния отупения и помрачения, когда к ним подходит сурового вида хирург и быстро докладывает. Так, что Горшочек и испугаться толком не успевает. — Ну, вот что. Сейчас состояние стабилизировалось, операция прошла успешно. Руку сохранили, нервы тоже. Больная в палате интенсивной терапии, утром, если не будет осложнений, переведем в палату. Тогда и увидите. Помолчал и уже приказом каким-то выдал: — Настоятельно рекомендую отправляться отдыхать и успокаиваться. Утром увидите свою красавицу. На последнем слове Горшенёв едва не поперхнулся. В голове колесами поезда отбивались слова: «Живой!» Только вот род неправильный был… Живая. Бабы вообще-то существа неопознанные. Гляди-ка, вводные те же с его-то тупняком, а вот додержалась. Ну, им не привыкать — природа же ничего просто так не делает. Вот и тут сработал какой-то особый, ё-моё, механизм переживания острой кровопотери. Так что, Мишаня, всё закономерно… Нечего мордой дергать. Хотел любого живого — Вселенная постаралась, поскребла по сусекам, да вот выплюнула его сюда… Тут колечко, снятое с руки холодной, снова обожгло карман. Повинуясь какому-то неясному чувству, достал. И заметил нацарапанные — не выгравированные даже — инициалы… А ведь не золотое даже было. Повертел в ладони получше, убеждаясь. Горшочек, конечно, не ювелир, но это серебро было. Потемневшее причем от времени и долгой носки. С не иначе как гвоздём вывороченной подростковой надписью А.К.+М.Г.=∞ Почесал репу… Во-первых, че он бабе своей до сих пор нормальное колечко не справил?! А, во-вторых, это ж во сколько лет он это всё нацарапал? Больно уж по-детски всё это смотрелось… А ведь Анька, выходит, носила, не снимая. Сердце кольнуло, усталость удручающей волной прокатилась по телу. В другой реальности, со своим Андреем, Мишка, скорее всего, не ушёл бы от его палаты. Не после всех пережитых лет без него. Вцепился бы намертво, никто бы не оттащил. Так и поспал бы, возможно, на кушетке, с хвостиком под лавочку. Но здесь… Несмотря на ощущение теплоты и родственности в душе — это был не его Андрей. Даже не его Аня. Здесь он тоже был никто ей, как бы не жглось вновь сунутое в карман колечко. Поэтому, возможно, и дал Гордею увести себя в гостиницу и сдать с рук на руки парням. Балу особенно трясся, вызнавая, не сказанул ли тот чего медикам или ментам. По традиции же разбил Горшок все чертовы стеклянные изделия в номере — нахлынувшая было апатия быстро сменилась яростью. Дикая злость на чертовы осколки реальности, на кошмар, в котором он застрял, временно замещала боль и чувство опустошения. Но не приносила облегчения. Казалось, радоваться бы надо, но Мишка не мог. Наутро он снова стоял в стенах больницы, не понимая, что делать дальше. Здесь не нужно было сохранять память, не нужно было искупать вину — ну, не так… Что он здесь-то должен делать? Играть панк-рок и быть любящим мужем? Хотя… Что-то не похоже, после розочки-то, что у них была крепкая и дружная семья… Ну, или у него совсем мозги от бухла заплыли и после сего демарша, учиненного, выпинают его взашей из жизни. Приходилось плыть по течению. И внимательно слушать лечащего врача по дороге к палате. А тот вещал, что пациентка вполне себе ожила и желает выписаться, потому что «дел много». Просил убедить остаться хотя бы на пару дней — опасно же! Тут тебе и инфекция возможная, и разрывы швов… В общем, тысяча и одна причина полежать в больничке, под бдительным вниманием медперсонала. Той, что не так давно полутрупом была. Горшок на всё кивал, как болванчик какой китайский. Что не нравилось явно их директору. Гордеев спорил, доказывал, вещал про график, про то, что-де надо им дальше ехать, и обеспечить-то они смогут покой и лечение… Договорились в итоге, учитывая, что больная сама норовит сбежать, на фиксирующую повязку и целую кучу рекомендаций. Мишка же всё это в голове уложить никак не мог. Ну, вот там его Андрей помер, а здесь… И суток не прошло, а уже на выписку… Причем не в морг, а к нему на мучение, бл*дь! — Ну, вот-с, — остановился хирург у дверей палаты. — Здесь вас оставлю, подготовлю выписку. Помялся немного и, прежде чем отбыть, одновременно удивленным и восхищенным тоном, спросил: — Правда, что она стекло в поезде голой рукой пробила? — Она сильнее, чем кажется, — деланно пожал плечами Гордеев. «Бл*дь! — устало подумал Миха, — и тут выгораживают!» Врач же, услыхав такое, странно, с искорками смеха в голосе, проговорил, обращаясь уже к Горшку: — Ну, удачи тебе, мужик! — и уже под нос себе, еле слышно. — Тиранозавр какой-то, а не женщина. Мишка же нервно сглотнул и подумал тоскливо, что выжила — вот и хорошо, а ему бы в тюряжку… В безопасность относительную клетки каменной. А то… Неизвестно, что мироздание с характером Андрея-бабы тут учудило, раз его даже хирург жалеет. Однако ж, дверь открыть, да войти пришлось. Не в клетку же к тигру… Да и не била Князева стекло на самом деле, тем более сейчас — обессилевшая наверняка, напуганная… Мысли перетекли куда-то в сторону, где Мишке становилось очень-очень стыдно за свой проступок. Ладно он — делов натворил, но сей Гоблин, что жил тут до него (И куда девался, интересно? В какую бездну самоугнетения со стыда провалился?!), совсем уж край перешёл! На бабу напал, уподобившись пьяному быдлу, что мелькало в алко… тьфу, крим-хрониках! А теперь его тут оставил — последствия разгребать — хорош, мерзавец! Но в любом случае, хорошо, что Гордеев, со своими невесть откуда взятыми апельсинами, первым шагнул. А он ничего и не догадался притащить… Чё хоть любит-то она? Интересно… Вообще, много чего интересно ему тут было, в противовес всем выеживаниям. Это ж, ребятки, какой шансище поглядеть выпал! Вопреки сложившейся в его чудной башке картинке, обессилевшей Аннушка не выглядела. Да, бледноватая, замученная, растрепанная — но не бессильная. А в глазах поймал внезапно Горшок знакомое княжеское упрямство. Поймал да и, испугавшись, так на пороге и замер тушканчиком, на которого, казалось, вот-вот понесётся разъяренный кабан. Хотя кабаниха, скорее, да! К счастью, палата была, хоть и не личная, но в данный момент пустая почти, не считая старушки через пару коек. Значит позорище его почти без свидетелей пройдет! — Свет мой, Анюта, — тем временем пафосно начал Сашка Гордеев, — ну, как же ты нас напугала всех! — а вот это правда. Особенно, что весьма удивленно отметил, в своём мозгу стонущем Мишка, усердствовал в переживаниях Ренник. Сестринскому посту телефон оборвал настолько, что ему сам Гордей, что телефончик раздобыл и которому затем медики претензии и воткнули, выволочку делал. — Давай без этого, — поморщилась Анна, — в жалости не нуждаюсь, — а затем заинтересовано покосилась на пакет. — Жрать вот хочу, несколько порций гречки тут умяла… Уже неудобно. Эх, сюда печёнки б… — она облизнулась с таким видом, что Горшочек нервно сглотнул, почувствовав, что этот самый орган у него сейчас и изымут, чего доброго. Удивительно только, что его до сих пор вниманием не обласкали — взглядом мазнули и дальше Гордееву сумку гипнотизировать. — Что там принес — апельсины что ли? — Ну, да, витаминчик, — Гордей поставил пакет на тумбочку. — Для здоровья полезно, от вирусов и простуд. Княжна знакомо выгнула бровь: — Ну, да, это сейчас наибольшая из моих проблем. А точнее наших, — она поморщилась и, всё также игнорируя его мнущееся в дверях присутствие, спросила Сашку: — О выписке догадался договориться? А то эти черти не хотят выписывать, — не звучи она раздражённо, то почти жалобно бы заявила Кня…жна. — Договорился, — кивнул директор. — К вечеру отвезём в отель. — А концерт? — выдало это создание, хлопнув глазками, что недавно так его напугали своим затуманиванием. Ну, тут уж Миха не выдержал, отклеился от косяка, бесстрашно подходя ближе: — Да какой концерт?! Тебе лечиться надо, а ещё лучше отправиться в Питер — дома же и стены помогают! Зря он это сделал, очень зря — жёнка новоявленная тут же перевела на него ледяной взгляд, что казалось резал острее любого битого стекла: — Избавиться хочешь? — затаённой болью вывалила на него она, продолжая напирать: — Опять дома посадить, может, для этого и сей отдых чудный мне устроил? — Ань! — вскинулся Гордеев, указывая на бабку глазами. — Она глухая совсем, — отмахнулась Княжна, продолжая впиваться колючим взглядом в заглотившего чересчур много для себя Горшка. — Так, что, Мишаня, решил снова меня в четырех стенах запереть? Детьми не привязал, так вот такой зверский способ нашёл? Покалечить решил, чтоб из дому выползти стыдно было?! — она замолчала, тяжело переводя дух. Мишка невольно заметил, что от хоть не ора, но повышения на него голоса, лицо её бледное раскраснелось, грудь вздулась, яростно вздымаясь… А сам он бессовестно пялился, потому что рубашка на ней — ну, очень откровенная. Отлипнуть помогло вкрадчивое и произнесенное совсем иным, более нежным тоном: — Кстати, девчонки там как? — не видя реакции, Аня снова обозлилась: — Ты, пьяная морда, хоть звонил им? — Какие дети? — окончательно выпал в осадок Горшенёв… Чудны твои дела, осколочек. Не только женат… но и с детьми. Девочками, если он не ослышался. Девок много, я один — чё это здесь про него, ё-моё?! Судя по сузившимся глазам его ненаглядной, это был самый неправильный ответ из возможных… Миша нервно сглотнул, ставшую вдруг вязко-стеклянной слюну. — Ну, я пошёл, выписку там, остальное всё, — тихо, но решительно пробормотал Гордеев, пятясь задом к двери. Хлоп — и только его и видели. «Трус!» — с потаённой завистью подумал Горшок, судорожно пытаясь понять, как выпутываться. Ни о количестве детей, ни о поле… а, хотя сказала же — девчонки, легче уже. Да и дети — значит больше одного. Стало быть две дочки, не многодетный же он тут отец, в самом-то деле — судьба-шутовка, кончай… Ему только тридцать лет… Недавно было! — Я не звонил! — отчаянно, как перед прыжком в омут выпалил он, поглядел быстро — пока попыток убить его взглядом Анька не оставляла. Но Мишка не сдавался: — Ты права, моя… — он замялся, чёрт, как же ему называть её? В голову почему-то вбилось ехидное «козочка», но на это Горшочек наложил себе вето, а то ещё отпинает… копытами. Заменил нейтральным: — Родная, прости, всё из головы вылетело, правда, — совсем уж неловко оправдался. Попытался. Ну, да, правду тут не скажешь — извините, мол, девушка, но я из другой реальности, хоть и тоже Анархист, но где конкретно ваш муж-алкоголик-анархист знать не знаю. Но временно буду исполняющим обязанности, бл*дь! Надеюсь, что временно — погибали же все предыдущие тушки — это он почему-то чувствовал отчетливо. А тут… помереть будет весьма и весьма обременяюще… для его неприлично распухшего семейства. Вы не подумайте… Миха так-то порой думал, что хотел… Ну, всю эту игру в семью, бл*дь. Даже Фиске предлагал деточку заделать, но… Не срослось и хорошо, наверное… Если родители укуренные-панки, какое будущее ждёт дитёнка?! А тут… Он нервно сглотнул — исследование собственной тушки подтвердило, Горшок, что удивительно даже не торчок. В самом деле… Чё б и в семью не поиграть… Только вот резко всё это, бл*дь, да и Княже-то как развидеть, с*ка, в роли жены? Это ж пздц форменный какой! А ну как его потом в нормальный осколок закинет — он ж со стыда сгорит, бл*дь… Но до этого же далеко, да, если сейчас Анька, конечно, не шлепнет его, будто комара! Анюта тем временем, закончив сверлить его недобрым взглядом, вытащила неловко, левой рукой, апельсинчик из пакета и примерилась к вновь замершему сусликом Мишке. Почему-то сомнений не возникло, что попадёт. Даже одной левой. Глаз намётан, видимо. А внезапно подкатившая память тела вдруг подсказала, что да, попадала уже. И потяжелее апельсина снарядами. Задница предательски зачесалась, напоминая, о запущенном в неё барабане… точнее его части. Ох, и орал Пор, но явно не за его пятую точку переживая. Впрочем, с Анькой взбешенной и он счиняться не решился, уполз, подвывая о помятом дорогом инструменте. Вот и всплыло ж откуда-то! Но зря Миха приготовился уворачиваться, больно страшными казались те воспоминания, Княжна его всё же расстреливать цитрусами не стала — кинула в руки: — Почисть. И маме позвони, дочек предупреди. — Мусику? — на всякий случай переспросил Мишка (ну, мало ли, вдруг, Надежда Васильевна с … дочерьми сидит — привыкай, привыкай, Горшочек, называть их дочками… А гнусный голос провизжал: «А Кня…жну женою!»). — Ты совсем допился? — закатила глаза больная, он сильно надеялся, что не на всю голову… Но вот тело это как-то злорадно хмыкало. — В этот раз моя мама с ними сидит. К счастью, дальнейшие разборки супругов прервал ввалившийся в дверь Балу. Никогда Мишка ему так рад не был… — Аньк, здравия тебе, — без смущения тот полез с объятиями, впрочем, бережно обходя раненую руку. Горшочку же это отчего-то не понравилось, что в груди рявкнуло собственнически: «Моё! Руки оторву!» — вот уж Мишаня удивился… Чувство оскорбленного собственничества лишь усилилось, когда Мишка увидел, как искренне радуется Княжна приходу Балунова. «Какого-то там!» — неожиданно прорезалось у него. — Та-а-акс, — с загадочно-таинственным видом протянул Шурик, — я не с пустыми руками. Вам, мисс Стеклышко… — Он с видом фокусника порылся в сумке и вытащил… Бутерброд с колбасой, в который Анька тут же жадно и вцепилась, проговорив с набитым ртом: — Шпашибо! Ты лушший! Мишка в очередной раз тоскливо подумал, всегда и в этом ли только Анька такая ненасытная! Или то кровопотеря её силы восполнять заставляет… А то непонятно прокормит ли он такую бабу, не съест ли она его самого, закатав в пирожки! — Ну, а для тебя презент тоже найдется — сверкнул глазами в сторону Горшка Балу. — Но он личный, отдам попозже. И чё этот шут гороховый тут за таинственность разводит? Чё, укол от бешенства ему презентовать решил, ё-моё?! — Аник, — Сашка вновь перевёл взгляд на пострадавшую. — Реник девчонкам позвонил, всё в порядке. И опять где-то в глубине тела появилось неприятное чувство. Это мягко скажем, на деле Горшочек наш начал закипать… Почему какой-то Лось неумелый звонит его дочерям, а? Леонтьеву захотелось совершенно иррационально вломить. Хотя, отчего иррационально-то? Вполне себе, бл*дь, заслуженно! Чтоб место знал своё, да на чужой каравай рот не разевал. И даже в трубку не облизывался! Балу, впрочем, недолго просидел — побежал на саундчек. По-хорошему, фронтмену группы тоже бы полагалось там побывать, но никак не мог он оставить Аню. Это выглядело бы совсем уж по-свински. А Миха и так со всех сторон проштрафился. Сидел понуро на краешке кровати, голову сложил на руки… А ведь как хорошо было, когда при деле был! Но апельсины быстро кончились (и как влезли-то!), и куда себя деть — он решительно не знал. Неловкое молчание повисло в палате. Княжна скучающе водила взглядом, вполне очевидно игнорируя Мишку, а тот не мог придумать ни одной темы для разговоров. Вообще он мог… И кучу, не так, ё-моё, сказанул! Не мог придумать ни одной безопасной темы для разговора… Сейчас он сам себе напоминал сапёра из игры, где каждого его слово могло взорвать шаткую тишину. — Ты, это, Ань, — одна тема всё же была очень животрепещущей, понимаешь ли, чтоб от неё отмахнуться; и он очень осторожно попробовал к ней подобраться. — Извини, что ли. Я это… И запнулся в очередной раз. Сказать-то что? Я по пьяни тебя чуть не убил? Или инвалидом оставил? Звучит отвратно. Ещё добавить «случайно» — и всё, полный комплект. В этом случае ещё и по-детски будет совсем. Мишка шмыгнул носом. — Был пьяным ослом и плохо себя контролировал, — голос её был очень уставший, но хотя бы не проигнорила, а наоборот… помогла, бл*дь! — Если скажешь больше так не буду — выйдешь отсюда совсем, — строго добавила Княжна, будто реально родительницу включила. Зато потом… И Горшочек невольно от этого стушевался: — Надеюсь, впредь у тебя не появится дурацкая привычка отправлять любимых женщин в больницу. Или вообще женщин, жён или нет… — неожиданно тоскливо протянула, словно бы на грани слез. Горшенёва моментально резануло отсутствие слова в последней фразе. Он вскинулся уязвленно, но промолчал… Эх, видно, совсем всё не в порядке в их домике. Кстати, о жёнах — кольцо так и жгло карман. Надо вернуть, наверное, а то, может быть, несмотря на явный разлад, оно всё же дорого Анне. — Вот, — он вытащил из кармана колечко — Твоё же. Княжна окинула его внимательным взглядом, тяжко вздохнула и, осторожно демонстрируя раненную правую руку, сказала: — Миша, мне пока его некуда надеть — рука опухшая немного, повязка от пальцев до локтя… — а после и вовсе пригвоздила: — Да и не уверена, что оно всё еще мне необходимо. Обидно-то как. Неужели он в каждой вселенной одни беды приносит?! Должно быть. Горшок совсем сник, колечко, что явно хранило тепло её ладони не один год, теперь брошено лежало на его руке. Что-то в его настроении Аня уловила, потому что следующие слова уже гораздо теплее прозвучали: — Оставь пока себе, потом решим, надо ли мне его снова носить. И смотри, — она прищурилась знакомо. — Не потеряй, а то точно всё! Береги кольцо, Фродо! — неловко пошутила она. — А если Андуин на Камчатке разыщу? — всё же позволил себе зацепиться за эту слабую веточку примирения Мишка, а сам колечко уже не в карман положил, а надежно приковал себе на цепочку… Теперь уж точно обжигать напоминанием будет. Что ж — пускай. Главное — не просрать в самом деле. Что-то ему подсказывало, что голову ему, если не открутят, то на порог точно не пустят. — А ещё восемь дуриков-друзей, где возьмешь? Ой, не говори… — Аня замахала здоровой рукой. — Ты-то найдешь! Только вот скорее не кольцо уничтожишь, а какую-нибудь значимую часть тела! — хмыкнула та. — Это какую? — осторожно спросил Горшенёв, невольно опуская взгляд на пах… От Анны это не укрылось. — Ну, да, там же у тебя мозг, — пробулькала та, а затем чуть подвинулась вперёд. — Вы мой багаж-то не просрали? Сбегай принеси мне че-нибудь, на концерт переодеться! — отдала та распоряжение совершенно привычным тоном. Мишка в очередной раз вздрогнул, но перечить не стал. Не в том он щас положении, но потом… Ишь ты — строить его удумала!

***

Спроваженный Мишка долго мечется по пустой гостишке (все на саундчеке же!) в поисках тряпок, но вот беда — не попадаются ему те на глаза. Плюёт на всё, набирает Мусику и огорошивает её вопросом, какой размер у его жены, получает удивленный ответ и, не дожидаясь зачинающихся прерий «А чё это у вас происходит!», коротко поблагодарив, прощается, заверив, что Анька будет в порядке… При этом Мишка не договорил, что, а вот сам он — не очень. Побежал, бл*дь, искать подходящий магазин… Благо в центре самом Иркутска скучковались, это проблемой не стало. Зато сам выбор Горшка огорошил. От обилия тряпок рябило в глазах и дергался нерв на лице… Молоденькие продавщички хихикали, глядя на мнущегося у стеллажей растрепанного мужика, дико вращающего глазами, что был в пожеванном кожаном плаще и гадах… А потом соизволили подойти и поинтересоваться, чего добрый молодец ищет! В результате, получив пару фобий и аллергию на запах некоторых тряпок, Мишка, знатно чихая, удалился, гордо сжимая в руке фирмовый пакет. Только вот в больнице женушка как-то уж очень странно на него посмотрела, а, услышав, что её чемодан тот не нашёл, и вовсе рассвирепела и — со словами: «Да чё ты мог купить, бл*дь!» — зарылась по уши в пакет… — Куда? Стоять, — не иначе, как услышала его отступающие спиной к двери шаги, Анко, всё ещё шелестя пакетом. — Поможешь! Сама я в это не влезу… — та наконец вынула на свет неловко, левой рукой платье. Горшок несмело подошёл. Пока попыток его убить — не предпринималось. Но, может, это военная хитрость? Он все мозги сломал — че купить… Сначала хотел просто джинсы да футболку, но… Какой-то очень мерзкий чертик вдруг повёл его к платьям. Ну, а чё? Когда он ещё Княже в таком облаченье увидит… Анька может не выдержать и грохнуть его в любой момент — и привет, тамбур, а там неизвестно, выпадет ли шанс! — Давай, Миш, — она встала, отчего Горшенёв с удивлением констатировал, что ростом та не меньше его Андро. — Не тупи, помогай, снимай рубашку — уж это ты всегда умел, — совсем тихо пробормотала. А он замер ни живой, ни мёртвый. Как, бл*дь, снимай?! Но следующее высказывание его убедило — да, придётся помогать. Потому что Княжна недовольно обернулась: — Мне чё, в ночной рубашке выступать?! — и он отмер, в самом деле, он ж не Андро лапает… Да и не лапает, а, вот, помогает переодеться, бл*дь! Но следующее уже пошатнуло его проклюнувшуюся было уверенность: — Лифчик подай! Стараясь не смотреть особо, потому что тело реагировало весьма однозначно, а вот мозг просил выстрелить в него, он кое-как зацепил эту адскую хреновину, что Аньку даже и не перекосило… Потом помог залезть в платье и, застегнув молнию, с трудом дыша, отошёл… Чтобы увидеть… Да, платье выгодно подчеркивало все изгибы пышной фигуры, а глубокий синий, который он старательно подбирал, в самом деле, гармонировал с цветом её глаз… Которые сейчас, вот ж с*ка, метали молнии! — Миша! — Анька медленно указала на уходящее в пол платье. — По-твоему это подходит для концерта? И вот эти рукава длиннющие?! — она, поморщившись от боли, потрясла болтающимся на правой руке, которую не стали просовывать, спрятав… — И вообще какого хрена ты решил, что мне нужно платье в таком состоянии?! Тем более такого фасона! — А чем тот не угодил? — обижено хлопнул ресницами Горшок. — Чем?! — Княжна едва не подавилась слюнями, а её бровь описала огроменную дугу. — Да оно как футляр закрытое! Длиннющее, без выреза! Я что тебе, старуха Шапокляк?! Ты бы мне ещё паранджу купил, право, тут немного совсем ткани пришить осталось! Давай, замотай меня всю с ног до головы, чтоб не глядел никто! — уже почти орала она, а Миша с легким недоумением обнаружил выступившие у неё на лице слёзы… Твою ж налево! Как же проще было с Андро! — Как мумию? — осторожно уточнил он, и в этот самый момент в него полетел тапочек… Увернувшись от метко пушенного одной левой снаряда, Миха миролюбиво поднял руки: — Хорошо, прости, давай я куплю другое! — Некогда уже, ты время видел?! — зашипела Анька. — Косметику мою ты тоже не нашёл? — Айя… — пробормотал горестно Горшок, думая о том, сколько заморочек с этими бабами. Он снова взглянул на её бледное лицо и глубокие тени под глазами. — Мигом что-нибудь куплю, тут видел недалеко ларёк! — Ну, беги… — Княжна удручено опустилась назад в постель. — Надеюсь, у меня лицо с такой косметики не отвалится… Кажется, продавщица, которой Миха задал такой же вопрос, оскорбилась, но достала, что-то типа фирмовое, сурово на него набычившись: «Пойдет?!» — Горшок тяжкие телесные получать не хотел, потому купил и козликом метнулся назад к Аньке… Всучив вякнувшей было о проходном дворе медсестре на посту смятую купюру… Жёнка его скептично косметос оглядела, но выкидывать не стала. Стала покорно намазенкиваться. В итоге, по скромному мнению Горшка, которое тот оставил при себе, в тон он не попал — и Анька стала куда бледнее, чем раньше была… Но та мастерски сделала из этого образ — нарисовала себе поверх синяков природных тени образные, а ещё пару кровоподтёков… Волосы растрепала сильнее, чем раньше было — будто б она упала с самосвала и тормозила головой. Затем повернулась к нему, скомандовав, указывая на подол: — А ну-ка порви! — Зачем? — ужаснулся Миша, которому хоть тема зомби и была близка, но в свете всех этих тамбуров… Очень жутко было её такой видеть. Будто реально мёртвая женщина восстала. — Затем, чтобы у меня хоть какая-то концепция наряда была! — сурово ответила Анька, и пришлось повиноваться.

***

Выписывают Княжну поздноватенько — они еле-еле успевают к собственному концерту в клуб. Да, эта сумасшедшая ведьмочка реально, даже не заехав в гостиницу, попёрлась в клуб. Единственное, что успевает Мишка — организовать на сцене стул для Анны — ну, чтоб не пришлось больше часа по сцене мотыляться. Видел он, что тяжело ей, хоть и храбрилась и нос от его подставленной руки воротила. Правда, это всё он устроил уже после того, как сам проморгался и отошёл от еще одного шока, увидев название группы на афише… Такой подлянки от судьбы он точно не ожидал. Ну, шутовка! Ну… ВиШ — почти неплохо немного аббревиатура до Вишеса или Вия не дотянула, в конце могло бы быть и ВиА какая-нибудь… Ведьма и Шут — твою ж, налево! Ну, наверняка, Анька зубами вцепилась, что Король Шутов — у нас только ты, Горшочек, а я чё, так, на фоне маячу? Кажется, он уже почти слышал, как та это говорит… Мда, ну ладно, ё-моё, конечно, привыкнуть будет не просто, но это ж не самое главное, понимаете ли! Сам концерт, на удивление, проходит хорошо. Репертуар, по счастью, ему почти весь знаком… А там, где нет, то благоверная корчит зверскую рожу и поёт одна, а он старательно вытягивает в микрофон: «Лай-лай»! А так всё хорроу шоу, прекрасная Княжна! Горшенёв понимал, что двум смертям не бывать, вот и не дергается. А новые незнакомые текста и даже музло ему послушать даже интересно… Ожидаемо — много лирики, юмора, но в остальном он готов признать существование такой вот версии Андрюхи. Раз уж та родила того же самого «Лесника» да «Дом» с «Анархистом», то пора кончать ёршиться и признать — Андрюхи разные нужны, Андрюхи разные важны… Даже, если это Анька. Потому всё и неплохо, за исключением того, что Аня все время сидит на стуле, да иногда тихонько скрывается за кулисами. Мишка понимает — ей больно. Острое чувство вины продолжает его сжирать. А ещё ярким пламенем разгорается внутри неизбывно сильное желание всё-таки двинуть Лосю, можно вон тем самым стульчиком, с которого так удачно ушла сейчас Княжна — уж больно много он вьётся вокруг его жены. Чересчур. Так и ходит вокруг да около, так и бросает взгляды обеспокоенные и тоскливые. У, Ренегатище! Как бы тут, в самом деле, рогами не обрасти и самому не в Лося — Оленя не превратиться, бл*дь! После концерта Миха выходит с Балу перекурить. Аннушка уже ушла в выделенную ей комнатку, переодеться (была бы Машка — проблем бы не было, а так, по-хорошему, она там его ждёт. Тем более, что никого другого ворочавшийся внутри у Михи зверь к ней бы и не подпустил), парни тоже собирались-одевались-раздевались… Горшку же необходимо было выпить. Это просило и тело, и душа. На самом деле желание было нажраться в сопли, но терпит. Нельзя ему здесь срываться, так-то, в отличие от предыдущих реальностей, он тут только под алкашкой был, не под хмурым же… И таких дел наворотил. А если опять чё сделает, и в этой реальности совсем уж маньяком каким станет? Ещё кого случайно на тот свет отправит, надо ему чувство вины множить? И так уже из-за него не вздохнуть спокойно. Да и… ждёт его Аня там. Выпутать её из платья надо, только вот куда глаза при этом деть и некоторые выпирающие части тела — это вопрос другой. — Повезло тебе, — внезапно говорит Балу. Его лицо в полутьме, освещаемое только тлеющей сигаретой, выглядит особенно сумрачно, — но это конкретный про*б, Мих. — Чё я, сам не знаю? — огрызнулся Горшок. — Не лечи, бл*дь! Настроение окончательно просело. — А если не я, то кто? — горько усмехнулся Шурик. — Анька? Сомневаюсь что-то… И раньше бы не сказала — любила тебя, идиота сильно. — А сейчас, — глухо спросил Мишка, почувствовав безмерную усталость, но ему надо было знать: — Сейчас любит? — Терпит больше, — поморщился Балу, — если и есть там любовь ещё, то слабыми искорками трепыхается. Убил ты её чувства, Гаврила. И продолжаешь убивать. Когда орёшь, что она толстой коровой стала — забыл, наверное, что она тебе детей рожает? Сам бы попробовал, да при этом фигуру не испортить. Когда в хлам напиваешься почти ежедневно, буянишь, орёшь, почти истеришь, что её место дома сидеть, да тексты писать. Когда к каждому столбу ревнуешь. Когда кричишь, что она тебя душит… Шурик помолчал и горько сказал: — Вчера вообще мог убить. Может хорош, а Мих? Не можешь — отпусти, может, и ты счастливее станешь, и она. И детям мать нужна, и отец не в тюрьме. Даже такой, как ты, — и он замолчал, докуривая тлеющую сигарету. Горшку было нечего сказать. По сказанному получалось гадкое очень чувство. Совсем здесь его двойник распоясался, ублюдком каким-то стал. Что аж хотелось того, местного Миху, из той Тёмной бездны, куда он от остатков стыда провалился, достать и хорошенько так проучить. — А ведь когда-то вместе мечтали и мир создавали, — вслух протянул Мишка, чувствуя, как внутри всё болезненно ноет. — Когда-то ты и Княжну нашу музой своей называл, — не стал его щадить Балунов. — Глаза у тебя светились, на неё глядя. Детей всех на букву А назвали — ты ж кричал, что это лучшая буква на свете, хотел себе даже татуху набить с ней же, — Шурик хмыкнул. — А сейчас не устаешь Аню в грязь головой макать. Про*бали вы и свою мечту, и свой мир, Мишка. Сашка докурил, но не ушёл, а порылся в кармане и, вытащив маленькую пачку, кинул ему. Горшок машинально поймал — надо же, презики, чего бы вдруг. После таких-то откровений — те ему вряд ли понадобятся… Да и — тьфу ты, бл*дь! Мысли свернули куда-то не туда. Совсем. Миха покраснел. Поймав его удивленный взгляд, Балунов пояснил: — На примирение вам. Вы и девчонок всех своих после ссор крупных наделали. Завязывай крепче узел. Ну, кроме Сашки — её вы честно, по пьянке, сотворили, дебилы малолетние, — гоготнул он. — Пригодится — кивнул на пачку — а то была семьЯ, а станет, после такого-то эпика, девятьЯ. Да и нормальные имена, женские, на А — заканчиваются… А то породишь, Миша, какую-нибудь Аграфену или Анархию… Вроде и пошутить Балу пытался, да голос у него такой, что впору самому в петлю лезть. Мишка поежился, а потом вдруг встрепенулся, как семьЯ, бл*дь! Так сколько ж у него дочек? Но спросить у друга духу не хватило… — А чем тебе Анархия-то не угодила? — тихо-тихо спросил. — Ну, вот смотри, — Сашка вздохнул. — У меня нормальное имя, у Аньки, у тебя, а она, че, Анархией будет?! Ты дурачок, Гаврил? Мишка вздуто промолчал. Его кололи неприятные мысли. С одной стороны — тот прав, а с другой… Нафига столько девок, если ни одну нельзя назвать, как хочется?! — Пошли, ещё сына долгожданного Портвейном назовёшь, — вытянул его из состояния ступора Шурка, — спать надо, самолёт завтра с утра.

***

Неловко поскребшись в комнатушку к своей ведьмочке, Горшок аккуратно вошёл да там и остановился, невольно залюбовавшись. Чёрт, ну, как же все-таки идет платье… Есть в этом что-то такое, понимаете, да? — Что-то ты долго, — протянула Аня, угрожающее приближаясь к нему, а затем и вовсе потребовала: — А ну, дыхни-ка? — Да, бл*дь! — не удержался Горшок. Мысли тут же из восхищенных стали возмущенными. — Чё за проверки? Думаешь, я вот так, сразу за бутылку, что ли? Не доверяешь? — неожиданно было очень обидно. Вот и проклюнулись смягчающие обстоятельства его предшественника! Если ему постоянно мозги так лечили да оком Саурона бдили, то… Немудрено, с*ка… С другой стороны торчком он здесь тоже не был… Не её ли заслуга?! — А то я тебя не знаю, — Княжна поморщилась, — Горшенёв, ты за бутылку последнее отдашь, мать продашь. Да и доверие моё ты уже лет пять как утопил в водке, — заявила жёнка его. И тут Миха не выдержал. Чё вот она тут наговаривает, а? Мусика он никому бы не отдал! Ишь, как по мозгам ездит — запьёшь тут, пожалуй… Как же проще было с Андро — тот и сам приложиться мастак был, морализаторством если и занимался, то по части хмурого, и то — редко… А тут — гляньте, бл*дь! — А что ты, Князева, — подчеркнул специально фамилию, — сделала, чтоб я тебе доверял? — Всё за фамилию злишься? — прищур синих глаз стал нестерпимо холоден. — Вы поглядите-ка, оскорбленное, бл*дь, достоинство, — Анька развела руками… Точнее попыталась, вынуждено прекратив движение на середине, сморщившись от боли. — Да ничего не сделала, — продолжила со звенящей битым стеклом горечью. — Душу открывала, детей рожала, всегда за тебя была, — перевела дух и продолжила, сверля его сильно затянувшимся туманом слёз взглядом. — По алкашам ночами выискивала, к врачам возила. Телефоны моргов и больничек многие наизусть знаю! Нормальные люди хотя бы чувство благодарности имеют, а не руки распускают. Горшок похолодел — бл*дь, он что, до крайности такой дошел — женщину бить? Хотя, судя по тамбуру-то, вполне мог… И вновь захотелось найти того себя, да натянуть ему глаза на задницу. — Ты чё несешь? — выдавил из себя. — Когда это я тебя бил? — А вчера что было? — горько усмехнулась Анна, протянув к нему забинтованную руку. — Откуда я могу знать, что этого не повторится? — Не повторится! — рявкнул сердито, подумав: «По крайней мере, пока я здесь, а вот насчет того Гоблина… не уверен». — Свежо предание, да верится с трудом, — она печально усмехнулась. — Всё, Миша, устала я, отдохнуть хочу. Помоги переодеться уже, — и тут Княжна хитро прищурилась, протянув: — Или мне Сашку-Лосяшку позвать? От возмущения и обжегшего внутреннего взрыва Мишка аж дар речи потерял. Злобно сопя и еле сдерживаясь, подошёл, рванул молнию платья. — Ай, дурак, аккуратнее, — прошипела его благоверная, — силы рассчитывай, медведь! Точно — ведьма. Но Горшенёв приложил все усилия, чтобы как-то случайно не сделать ей больно. Злость, однако, помогала держаться и не залипать на открывавшиеся прелести. Однако в номере гостиницы это уже не спасало. Потому что номер у них был один. С одной кроватью. Двуспальной, но, бл*дь, какой же внезапно узкой она показалась. Анну, впрочем, вообще ничего не смутило. Молча прошествовала в душ, замотав перед этим руку первым попавшимся пакетом. Горшок же только–только собирался немного расслабиться, и подумать, что вообще дальше делать, когда Анька, цветасто выругавшись, кратко позвала его из ванной: — Миша! У него аж сердце затрепыхалось и решило выскочить — а вдруг она там упала, или плохо ей стало. Забыв вообще всё, рванул на помощь — и чуть не столкнулся с ней, уже полностью обнаженной и недоуменно на него посматривающей — ну, да, шарахнулся он открывшегося вида, как чёрт от ладана. Хотя хотелось, ё-моё, шарахнуться совсем в другую сторону. — Помоги душ настроить, — вздохнула и, видимо, решив не комментировать его прыжки в тесной ванной, протянула ему лейку. — Не получается одной рукой. Молча, ощущая, как предательский жар расползается по всему телу, выполнил просьбу и уже собрался было выйти — от греха подальше! — когда Княжна его снова обреченно, будто не имела другого выбора, позвала: — Вытереться поможешь после? Он молча кивнул, пулей вылетая из ванной, показавшейся ему филиалом ада на земле. Или рая — Горшочек нервно сглотнул, отстранённо подмечая, что рот переполнился слюнями — только что на подбородок капать не начали… Он тяжело прислонился прямо за дверью на стену, сползая по ней обреченно. Руки сами до боли вцепились в волосы, но это нисколько не отрезвляло поплывший разум. Хотелось всего и сразу, но какая-то часть мозга напоминала, что, во-первых, жена после операции, а во-вторых, … А во-вторых, никакая она ему не жена. Это женщина другого Мишки Горшка, алкоголика, многодетного отца и панка (как это вообще стало возможным, а?). Права у него нет даже заглядываться. М-да, ночка-то будет длинной. Он глухо застонал при одной мысли, что в предыдущем осколке прожил десять лет, и судя по наметившейся тенденции к увеличению, а также отсутствию у этой тушки пристрастию к хмурому… тут имел все шансы вскопытиться в окружении внуков. Одна надежда — на Князеву, что не выдержит да прибьёт его… Но это, к сожалению, было не в их стиле. Поэтому что-то делать с этим точно придётся… Либо разводиться (что-то внутри у него аж лопнуло от этой идеи), либо мириться и пожинать плоды примирения… Не жить же ему год, пять или даже десять лет со звенящими, словно колокольчики проклятого Санта Клауса, коками! Но пока он думать об этом спокойно совершенно точно не мог — уж больно четким казался Андрюха, что заливисто гоготал над его злоключениями, ёрничая и утверждая, что уж после такого-то он точно может забыть путь к нему в сказку. Потому не удивительно совсем — Анко его, как легла, так и заснула сразу — сказывались и усталость, и ранение… А вот сам Миха крутился и ёрзал на самом краешке своей половины, словно под матрасом у него были иглы какого-то спятившего йога. Очень долго не мог заснуть, но перед самым рассветом всё-таки провалился в тяжелый и мутный сон, который после и не вспомнил… А было отчего разом всё позабыть, даже своё имя, ё-моё! Потому что когда просыпаешься в объятиях красивой спящей (следовательно, молчащей!) женщины, да ещё и ножку на тебя закинувшей — тут не до сна. Тут сдержаться бы. Осколочек этот ему, похоже, чтоб научиться терпению и сдерживанию порывов дан. Проверяет на прочность просто! Мишка закатил глаза. В номере было дубачно. Видимо, Анька к нему прилипла, как к источнику тепла… Но вышло-то всё не так. Это он весь холодный был, а она как русская печка, его своим жаром обхватила, словно приготовить и скушать горшочек готовилась. Ещё и слюни ему на плечо роняла. Нет, тут выдержка зверская нужна… Никогда Мишаня не мог похвастаться этими качествами! Вот и сейчас аккуратно выполз и, слегка шипя от напряжения, отполз в злосчастную, но такую спасительную ванную.

***

К счастью, суета предотъездного утра не оставляет много времени на загоны. Да и Княжна его в помощи нуждается — вещи собрать, переодеться — он так скоро вообще наощупь будет это делать, хотя и это не спасет: фантазия у него богатая оказалась. Тем не менее, за всеми «собери», «принеси», «помоги» утро быстро прошло, и вот они уже в терминале. Где вручил им Гордеев паспорта — точнее, вручил только ему — остальные подобными почестями не пользовались и документики свои сами хранили. Ну, да, он и в своей-то реальности про*бал не один, тут, вестимо, ничуть не лучше дело обстояло. Однако директор их невольно услугу ему оказал — после слов Балу всё Мишаню вопрос донимал, в голове птичкой-мозгоклюйкой шуровал: а сколько же детей-то у него? Одна циферка страшная в голове вертелась, правда, но верить не хотелось. Спрашивать же у Анки не рискнул — слишком велик был шанс, что до Питера родимого не долетит. А тут, вот, на паспортину глядя, вспомнил, что в документе этом отдельная страничка имеется — «дети» называется. Невозможно было не сунуть свой нос, да не понять наконец, до какой степени здесь тут всё… разрослось. Потому что… Ну, вот недомолвки эти пугали откровенно. СемьЯ — от Шурика, вполне серьёзного, кстати, прозвучала… Княжна его тоже выкатила в претензию — мол де, детьми привязать пытался… А вдруг и правда? Чем нелегкая не шутит?! Вот и надо было выяснить до какой степени допривязывался. Или всё парнишку заделать пытался — такой вариантик тоже на краю сознания околачивался. С проснувшейся в третьем миру бдительностью, убедившись, что ненаглядная его занята разговором с тем же Балу и Лосем прилипчивым — а зубки-то уже привычно скрипнули, похоже, вне его желания — зарылся лихорадочно в уголочке, страницу нужную отыскивая. Так-с, что тут у нас. Посмотрим, ё-моё, сколько раз он тут папа-панк, выходит… Так, ну первая Александра — это он уже и так понял по обмолвочке Шурки… В его честь, что ли назвали? Мало Сашек вокруг было? Или … в честь другого кого, Леонтьева, например… Странное подозрение, абсолютно чужеродное, кольнуло изнутри. Правда, ненадолго — год он узрел, рождения, — 91-й. Это что ж получается, Аньке тогда только-только 18 стукнуло?! Всё интереснее и интереснее. Следующей Анастасия была. Михайловна, конечно, как и положено — 93 года рождения… М-да, быстро как-то… Как там Балу сказал, после ссор крупных делали? Понятненько. Плавали — помним, видимо, и тут чаша сия не минула. А строчки, мать вашу, не кончались. Ровненько так ложились — Алёна, Агата и Алиса — 97-го, 2000-го и 2003 года рождения. Бл*дь! Пятеро, ё-моё! Мишка едва паспортину не выронил, чуть не схватившись за голову в реальности. Последняя — так вообще малышка совсем. Странно, вроде и не ссорились они крупно в 2002-м с Андрюхой. Хотя… Тут же всплыли в памяти залпы фейерверков на нашествии и ор Княже в гримерке после. Эпично, что уж тут. Такое не забудешь. Вероятно, мелкую здесь после подобного же сделали. На самом деле, Горшочек наш в сей момент судорожно искал внутри спасительные мысли, чтоб зацепиться да и в панику не впасть. Ну, удружил, двойничок. Сейчас не ему ведь придётся вернуться домой к пяти абсолютно незнакомым девчатам и сделать вид, что всё хорошо — вот, мол, папка ваш. Интересно, а он вообще отец-то какой? Что-то подсказывало — голосом Балунова — что и в этой части у него провал. Из оцепенения его вывел ощутимый удар в голень — подняв голову, обнаружил пред собой, несмотря на меньший, чем его рост, нависающую Аньку, с каким-то странным выражением взиравшей на открывающуюся картину: Горшок, изучающий свой паспорт. Он сдавленно охнул не то от боли, не то от осознания. — Только не говори, что ты забыл как дочерей зовут! — а по голосу явно раздражение пробежало. Но Миха не успел ничего сказать, оправдаться как-то — да и не нужно это было Анне — молча схватила его жёнка под руку, да и поволокла к самолёту. Видать, посадку объявили — пока он весть о количестве своих панковских дочек переваривал. Весь последующий полет он прокручивал в голове информацию: имена, даты рождения… Может, поможет как-то приспособиться… Не спи*дануть в имени, ошибившись, что-то ему подсказывало, что тогда не только в голень ему пробьют… Правда, этому процессу несколько мешала, отвлекая, голова Анютки, на его плечо во время сна опустившаяся. Каждый раз, когда он осторожно, стараясь не шевельнуться, искоса поглядывал на так беззащитно и трогательно спящую Княжну, в душе появлялась необъяснимая нежность. Вопреки слабым надеждам, не появилась уверенность из-за выученных девичьих имен. Наоборот, подъезжая к незнакомой парадной — но, очевидно, в этой вселенной, родной ему — занервничал ещё больше. А когда поднялись на нужный этаж, да Анька ему ключи всучила — так и вовсе ноги-руки затряслись. Князева покосилась, бровь нахмурив, да промолчала. А в коридоре уже ждали их: Надежда Васильевна, с болезненного вида ребятёнком на руках. Тоненькая, бледненькая, но отчетливо «родная» какая-то. Глазки темные, бровки лохматенькие — подметил Горшочек удовлетворённо. — Аня! Миша! — тёща (видимо?!) к ним почти кинулась, ловко передавая детеныша обомлевшему Горшенёву и дочь обнимая осторожно. — Боже, как же хорошо, что дома вы. Мишка так и замер с дочкой на руках, не зная, чего ему сейчас опасаться сильнее… Что прознает тёща правду, да вдвоем его тут и прикопают они, или что дитёнок сейчас разревётся, ярко выражая презрение к такому вот папке непутевому. Но, видимо, Алиска, доверчиво прижалась к нему, и это согревало. В отличие от взгляда напротив, открывшегося сразу, как теть Надя с линии обзора отошла. Высокая, крупная девочка, слишком рослой казавшаяся для своих, по паспорту Мишкиному, тринадцати, смотрела недобро, исподлобья, холодно сверкая светлыми голубыми глазищами. А за ней, как матрёшки поменьше, прятались ещё трое, испуганно жавшиеся к сестре. Че, его что ли так боятся? А сердце остро кольнуло, подтверждая появившуюся мысль — его. Мишка прикусил щеку до боли. Что ж он за придурок в этом мире, раз его собственные дети, ну, кроме младшей — не успел ещё, видимо, сделать ей ничего, напугать как-то — боятся? Тоскливое чувство в груди волком готово было завыть. — Девчонки, — Аня расцепилась с мамой и потянулась здоровой рукой к детям. Тех долго упрашивать не пришлось — Настёна, Алёна и Агата бросились обниматься к маме. Горшенёв только успел отметить, что вся эта троица один в один на него похожая — такие же медвежатки лохматые. Лишь Александра всё так же стояла, руки сложив, не выказывая радости от встречи с родителями. Потом и вовсе, фыркнув: — С приездом, предки, — ушуршала вглубь квартиры. И зачем выходила — спрашивается… Убедиться, пхд, точно ли мать на ногах нормально стоит. Вновь его кольнула совесть, как тут же всё вытеснила подступающая к горлу паника. Только теперь Мишка окончательно проникся масштабом пздца этой реальности: с Княжной своей на грани разрыва, дети боятся, старшая, так и вовсе, ненавидит, походу… В группе не уважают, сам он тоже до какого-то мрачного типка скатился… И что делать, сколько в этой реальности прожить придется — непонятно. Как разруливать — тоже. Он хотел любви, но вышло все не так, бл*. И даже со скалы не прыгнуть — оставить женщину с детьми таким мерзким способом — тот ещё мудачий поступок. А ещё больнее было осознавать, что в этом мирке он мог бы быть… счастлив? Княжна его рядом, с детьми он всегда общий язык находил, квартирка уютная, не чета той, на Миллионной — ремонтик свеженький, везде растения, да рисунки (и не только Анютки! Стены были расписные, но, если на высоте он руку узнавал, то внизу… художники ему незнакомые приложились, причем, не как дети, бывает, меняют интерьер фломастерами, а специальными такими красками — видно было, что направляли их, концепцию какую-то единую выстраивали), группа на подъеме — очевидно ж. Так чего тому, другому Горшку, не хватало-то идиоту придурочному? Почему надо было всё разрушить? В результате мысли терзали — одна другой хлеще. Мало этого, так ещё и желание «законное» вдруг снова проснулось — как только Анька в домашнее переоделась. Футболка — ладно ещё, а вот то, что она поименовала шортами (хорошо отопление в квартирке работало, ниче не скажешь!) — назвать таковыми было сложно. А ноги-то какие красивые… Смотрел вот сейчас на них, как приклеенный, и понимал, что впереди ещё может быть много дней и ночей, когда вот она, прекрасная его Княжна рядом. Да он так снова в психушку угодит. От невозможности реализации — мысли-то всё откровеннее в голове мелькают. В качестве отвлечения, попробовал с мелкими — Алёнкой да Агаткой — поиграть немного. Те, хоть и морозились, но потом на контакт пошли немного. И вот сидел, скрючившись на какой-то коняге раскачивающейся, рискуя раздавить и снова всё просрать, Миха в детской (одной из двух, видимо, малышарской — как он понял, постарше девчонки вдвоём обитали), пил старательно «чай» из розовых кукольных чашек, да хозяюшек маленьких хвалил. Рядом с ним на маленькие стульчики были рассажены разные звери — волки, медведи, кабаны, лося, зайчики и ёжики. И все чаёвничали. Мишка себя, конечно, тем ещё Безумным Шляпником ощущал, только что Алиски рядом не наблюдалось. Но самому на душе чуточку теплее стало. Напряженность не ушла, конечно, но страха в детских глазёнках меньше стало. Решив ковать железо, пока оно горячо, Горшочек наш, храбро пожертвовав спиной, подставил ту под роль «коняшки». Девочки такого ретивого пони в его лице не ожидали встретить, потому зависли. Наконец, Алёна, пробормотав, что она большая, толкнула к нему Агату. Которая долго ломаться не стала, на спину к нему так вскочила, что та вмиг затрещала, Мишка едва матюги рвущиеся удержал. А потом, редкие зубы сцепив, долго катал почти пятилетнюю кобылку, молясь тихонечко, чтоб кобылка покрупнее не передумала, а то «бравый конек» точно бы сдох. Но оно того стоило… Промчав галопом по всей квартире, он, во-первых, получил порцию заливистого смеха в подарок, а, во-вторых, Анька на него как-то задумчиво стала поглядывать. Настюха же, как и Сашка, к общему веселью не присоединились. Закрылись кумушки старшие в своей комнатке, да музыку включили на полную. По счастью, не попсу голимую, а то от такого подарочка вселенной Мишка б не знал, как уворачивался бы. Так что и не слыхали даже, какие тут пляски дикие творятся… Ну, у него, судя по всему, есть времечко впереди, чтобы исправить что-то, если получится, конечно. Если есть в этих детских душах ещё для него прощение — а то, что виноват перед ними, чувствовал очень ясно. Чуть-чуть его вечер этот семейный успокоил. Пока, бл*дь, не понял, что комната, как и кровать, здесь одна. Внутри от этой мысли не искры уже, пламя бушевало. Мишка серьёзно подумывал, чтоб уйти спать на какой-нибудь диванчик, да не было свободных ни комнат, ни диванчиков. Хотя квартира — огроменная, что-то ему подсказывало, что не всё за неё ещё уплачено было… Четыре комнаты, ё-моё! Где такую нашли-то ещё… Он раньше и не думал, что такие бывают. Но вот, нашлась. На их многодетную семейку и такая. Не ютились. Отдельная у них с Анькой спальня была — а то как же новых-то строгать, да! Был у них и зал, но вот беда. Надежда Васильевна там сегодня диван занимала, по глазам её Мишка понял, что на него особо не рассчитывают… А жёнке его раненной помощь нужна была, да! Но не поменяешься же с тещей спальными местами! И так чего-то не того подозревает — совсем уж зарываться Горшочек не стал. А так хоть на коврик у двери ложись — так Аннушка решит ещё, что это он, чтоб её уязвить. Женщины, ё-моё, с ними сложно-то как! Вот и выходило, что спал Мишаня опять на самом краешке кровати. Может из-за этого или из-за мыслей всех да новостей — но сон ему приснился странный до невозможности. Будто бы очутился он в клипе их давешнем, только как по-настоящему всё было. Сам он в конюха перевоплотился, Аннушка и тут его жёнкой стала. Которую он же и обвинил в изменах, да на жаркое пустил. В довесок старшую свою доченьку видел — не его кровушка, ой, не его. «Нагуляла, стерва такая!» — решил Горшочек во сне. И такой его тут ужас обуял, что выход в воплях нашёл. Собственно, криками своими дикими и разбудил и себя, и настоящую Княжну — живую, теплую и родную такую. Та во все глаза на него посмотрела — испуганная не меньше его, да ещё и не понимающая ничего. Ручонку свою целую к щеке ему нежно так приложила. А у него столько чувств боролись внутри — и побежать проверять, не проступают ли черты Лосяша в Сашке (в 91 родилась — рано, дурак!), и съ*баться нах с этой реальности, и Аньку поцеловать, да волю дать потаённым фантазиям. Только подался он было вперёд, последнее воплотить, как в комнату к ним ввалился весь разбуженный табор на минималках. Естественно, тут уже было не до сексуальных фантазий. И если старших двух удалось всё же, успокоив, отправить по своим комнатам, под бдительным взглядом бабушки, то самые мелкие клещами вцепились в Аньку и наотрез отказывались покидать спальню и кровать родителей. Так и заснули вчетвером. Проснулся Мишаня на полу. Вытолкали спиногрызы, вроде как, с кровати, а в душе стало так обидно, будто из жизни. Вот и лежал Горшок почти под плинтусом, прислушиваясь, как на кухне орудовала, видимо, уже вскочившая ни свет, ни заря тёща… Думал о том, что именно такое вот место он в этой семье и занимает. На коврике у кровати, блин, словно пёс паршивый какой, а не глава. А ведь и сделать нахрапом ничего нельзя — чувствовал он уже сложившуюся тут рабочую модель поведения. Анька всем верховодила. Не только сейчас пальцем всем показывала да словесных пендюлей отвешивала, когда рука у неё правая нерабочая оказалась. Но и вообще по жизни. И как-то слушались её проказливые юные особы, даже Александра Михайловна, ворчала громко, но делала, чё маман попросила. А вот стоило ему че попробовать поручить, как тут же… Находилась масса отговорок. В лучшем случае Настюха делала хитрые глазища и говорила, что Мисфитс рулят, грамотно переводя тему… Так что Миха, лишь оказавшись потом всё же один, понимал, что его развели, а девонька во двор сбежала. В худшем же Сашка закатывала глаза и делала вид, что не слышит. Учинять же разборки Горшенёв боялся, как и страшился ещё и остальных от себя в конец отвернуть. Вот и терпел. В общем и целом, оказавшись на коврике, Мишка чет приуныл сильно. Проснулся он оттого, что зуб на зуб не попадал, но вот, всё осознав, никаких действий предпринимать он не стал. Тупо лежал, жалея себя. Так бы и ещё не один час проваландался, тихонько дрожа, если бы не вставшая тихой мышкой, чтоб не будить детей, Анька, что случайно на него наступила. Успеть погасить вырвавшееся из груди поскуливание Миша не сумел… Князева, как знала по чему топтаться… По достоинству его и без того уязвленному, благо весь вес перенести не успела, осознала, что чего-то не того, замерев как цапля. — Миш, — свистящим шепотом позвала она, быстро убирая ногу и склоняясь над ним. — Ты чё тут разлёгся?! — несмотря на тон, глазки синие блеснули виновато. — Давай вставай, — и Анька попыталась поднять его одной рукой, но Мишка не хотел. Он хотел сдохнуть уже наконец насовсем, но что-то ему подсказывало, что не бывать тому. А будет новый тамбур и Андрей или Анька… Кажется, он шмыгнул носом — наморозил сопли себе тут, наверное, наморозил. Жёнка попытки вытянуть медведя оставила, недоумённо нахмурила брови и, тихонько касаясь его лба, заглянула в глаза: — Бэмби, ты чего? Мишка едва не задохнулся. Неожиданно нежное обращение рубануло наотмашь. С одной стороны он показал мысленный фак Балу, ибо ничего та его не разлюбила, а, во-вторых, похоже, отношение к нему здесь было, как к одному из детёнышей. Не факт ещё, что воспринимался он старше и разумнее той же Сашки. А ведь он мужик! Муж её, бл*дь! Что это, ё-моё, такое?! Может, он в самом деле олень с рогами?! Вдруг он ей так — ещё один деть, а мужик у неё кто-то другой? Ренник тот же? Или скрипач новый их… Тоже скотина такая смотрела только так! Бэмби, с*ка… Оленёнок… Робкий голос разума подсказал, что это из-за глаз его темных, выразительных, но Мишка уже загрузился, начиная внутренне говниться. Анька рядом вздохнула тихо-тихо и наклонилась к нему, обдавая его своим тёплым дыханием: — Будет тебе… Не бузи, сам же помнишь, как я тебе это прозвище дала. Ты тогда только узнал, что я, оказывается, тебя на полгода старше. И начал меня этим донимать — это была ответная мера, Горшенёв! — и она легонько поцеловала его в кончик носа. Мишка от такого действа аж забыл всё, что навертел до этого. Облизал пересохшие в раз губы и подался было вперёд, когда… — Ма, пап! — сверху с кровати на них смотрели две пары любопытных глаз. Только сейчас обломанный Горшочек заметил, что не все мелкие темноглазы. Агата — да, Алёнка — нет, синеглазка. А вот с бровями да — никто не ушёл без онных. — Вы что в прятки играете? — Ах, — Княжна его погрозила немного пальчиком. — Не дал ваш папка под кроватью успеть схорониться! — Предлагаю вам за это его защекотать! Налетайте! — и предательски усвистала из спальни. Мишка невольно сглотнул. Щекотки он боялся. Хорошо бы мелкие предложением своей садистской мамаши не воспользовались, побоявшись его… Но не тут-то было! С криком «банзай» на него поочередно десантировались обе кумушки… И если Алёнку он успел поймать, то Агата уже юркнула к нему под руку… Следующие пять минут Горшочек провёл, неловко катаясь по полу, дошло до мольбы о пощаде… Но мелкие были неумолимы, словно инквизиторы. Постепенно Мишка ощутил, что согрелся, и не только телом, но и душой. Под конец он не выдержал сгрёб обоих в охапку, крепко обнял и принялся щекотать щетиной уже визжащих от восторга девчонок.

***

Утром (когда встал — тогда и утро, ё-моё!) Надежде Васильевне пришлось срочно уехать — дела, дела, — мама у Андрюхи всегда была деятельной. Вот и в этой реальности ничуть не поменялась. Да и дочурка здесь не подкачала — глядя на развернутую Аннушкой бурную деятельность, Мишка дивовался, да фразу прокручивал в уме: «Яблочко от яблоньки…». А действительно, генеральша его быстренько весь процесс организовала — Сашка с Настюхой зайчиками носились, прибираясь в комнатах, да за младшими приглядывая, сама Княжна с Алиской встряла — капризничала малая, не выспалась, что ли… Интересно, из-за кого, да?! Тогда-то Надежда Васильевна к ней пошла успокаивать, шикнув на Аньку, а на него было дернувшегося и вовсе посмотрела страшно. Ну, да орал во сне, но ежели бы вы, теть Надь, знали, чё ему принеслось… Точно бы прибили! Нет, а че-то не припомнил он вчера на концерте «Мяса», то ли его не было, то ли просто не спели. Не мудрено. Бывали у них и такие концерты. В любом случае и Михе здесь дело нашлось — не успел глаза протереть, как вручили ему сковородку (хорошо хоть не сковородкой! Почему-то в голове засела сценка с каламбура, где в деревне баба чугунной сковородкой своего мужа-алкаша то и дело ласкала), да отправили на кухню жарить яичницу на всё семейство. Оказалось, тёщенька не успела приготовить — быстро отчалила. Зато кофе сварила — и на том, спасибо. Вообще, Анко сначала хотела его к каше припрячь, да, увидев взгляд его паникующий, передумала. А может, это из-за Сашки, вовремя встрявшей со своим: — А ты уверена, что он нас своим шедевром не траванет? Судя по выражению лица Аннушки — над этим моментом она всерьёз задумалась и, после минутного колебания, поменяла требуемое блюдо. Мишка же было хотел предложить ей самой и приготовить, но потом посмотрел на тряпку в её руках и передумал. Жрать готовить, наверное, меньше позору для его достоинства мужского, эх. Так что Горшочек всё равно очутился на кухне, в дурацком фартуке в крупные цветочки (незабудка — любимый цветок, тьфу, сжечь и фартук, и песню!), изо все сил старающийся не испортить то практически единственное кушанье, что мог без ущерба для себя и окружающих приготовить. Справился, кстати. Даже не подгорело. И на зубах скорлупа не хрустела. А потом ещё и в порыве вдохновения Алиску перехватил у Анюты — ну, серьезно, присматривать за карапузом с больной рукой — то ещё удовольствие. А там и ещё дочурки в кружок театра одного актёра подтянулись. Кроме Александры Михайловны. Та по-прежнему либо игнорила, либо включала такой сарказм, что диву даёшься — в кого бы! Зато совершенно другую Сашку обомлевший Горшенёв узрел, стоило после обеда заявиться родителям его. Выяснилось, что им Анька ещё вчера позвонила, попросила с машиной там чёт помочь (вот вам, кстати, ещё новшество — у них и машинка семейная была, минивен, а права — у Княжны. Оно и понятно, куда ему с дружком своим — змием зелёным за руль. А в такси их семейка, вероятно, ни в одно бы не влезла, разве что только в такое же, как в Один дома, но и то ж специальное было, до аэропорта. Вот и получилось, что кое-кто здесь и чтец, и жнец, и на дуде клаксона дудец). Тоскливое чувство разлилось внутри у Мишки, когда он увидел, как совершенно счастливая старшенькая несётся через весь коридор к его бате с воплем: — Дедушка! Да и потом прыгала вокруг резвым щеночком. А отец ей, вот че странно, взаимностью отвечал — интересовался, вопросы задавал. Да и вообще — папаша его в этой реальности тоже… не такой как обычно — внучкам подарки привез, на что Анька глаза закатила — балует! Самой его жёнке и вовсе вручил ящик с апельсинами, с наказом есть и поправляться. А Михе кивнул сухо да предупредил, что вот, через полчасика поедут они машину забирать из ремонта. Выходит, тут тоже… не сложилось. Впрочем, был Мусик ещё — вот здесь он сразу своё узнал, родное. Мама его нежно волосы взлохматила, после того, как переобнимала сразу всех внучек… Мишка невольно к ней подался — свою порцию ласки получить. Но Мусик, как ему показалось, быстровато отстранилась, к Аньке направившись… Потом долго он слушал, как мама охала и ахала, тысячу советов ей надавав по лечению… Че там приматывать надо, какой-такой алоэ, каланхоэ, бл*дь. Князева, кстати, всё это стоически терпела — видимо, отношения у них здесь хорошие были. Вон даже новость, что Татьяна Ивановна останется с ней и детьми, пока мужчины в автосервис скатаются, не вызвала видимого отторжения у Анютки, или сопротивления какого. Вот и получилось как-то так, что насупленный Миша вместе с ещё более насупленным отцом отправились в путь-дорожку. Зачем там его присутствие — не мог Горшок понять сперва. Молчал ведь зловеще батя, только глядел порой так, словно он снова из дому ушёл аль ещё какое преступление совершил страшное. Зато потом дошло — когда Юрий Михайлович, по дороге назад уже, в минивэнчике их ярко алого оттенка (твою мать, Аня, спасибо, не розовый!) тирадой гневной разразился. До этого-то они на перекладных… А как вот вдвоём остались — так всё, спустил отец на него всех собак. Как выяснилось — ему сразу же и позвонил Саня Гордеев. Предатель! Разрулить попросил, связи напрячь, чтобы не копались слишком уж усердно местные милиционеры. А Горшочек грешным делом подумал, что сами товарищи милиционеры интереса особого к безмокрушному делу не возымели. — Я тебя мужиком растил, — орал на всю машину (а может, и на все проезжаемые улицы). — А ты кем стал? Слюнтяем, мерзавцем, алкоголиком и убийцей. — Я не убил никого, — вскинулся Мишка (а сердце горько добавило мысленное «тут»). — Но мог! Одни беды ты, Миша, приносишь. Ведёшь себя как Сашка — но ей-то простительно — мелкая ещё, а тебе за тридцатник, а ума нет. Толком ничего не делаешь, только на сцене кривляешься, да детей стругаешь. Да и их-то… Даже содержать толком не мог, помнишь?! — свирепо обернулся на него отец, как только не врулил никуда. Откуда было Горшку помнить, если не его это жизнь была… До недавних пор. Ну да Сашка 91-го года выпуска, в те годы в карманах у него ветер ходил… Да и в 93, и 97… Да и сейчас-то признаться. А тут реально откуда взялись и квартира неплохая и машинка вон — совсем не рухлядь, иномарка резвая… А то, что в ремонт попала — бывает. Че-то у себя-то он жилплощадью не обзавёлся. Никакой. Может, и правильно батя тут на него орёт. Только вот не думать Мишка не мог… Ну допустим, сэкономил он тут на хмуром, да и выдавать безвозвратные займы многочисленным друзьям-товарищам ему жёнка не позволила… Хотя обидно как-то — видать, реально не мужик. Но в остальном, откуда деньги, бл*дь?! — Не помнишь совсем, как поженились — сами ещё дети почти, по залёту! Даст бог зайку, даст и на лужайку! Конечно, — отец продолжал распыляться. — Ладно, мы тогда двумя семьями вам комнату в коммуналке поднапряглись купили, но жить-то всё равно на что-то надо было. Что-то немного ты спину-то погнул — отовсюду тебя выпинывали, а за игру вашу одним бухлом платили, которое ты в одно рыло почти и употреблял. Помощь мою ты принимать не хотел… Хорошо, баба тебе досталась разумная — устроил я её, связи задействовав, в часть одну, секретарём. По факту — гербы многочисленные перерисовывать для половины военного округа. А ты орал всё равно страшно! Хотя она потом и декретные получила, и так полгода почти проработала… Пока ты по кабакам выступал задарма! Мишка слушал, прижав уши. И всё равно деталь с гербами и в этой жизни, мелькнувшими заставила его тихонько улыбнуться. Юрий Михайлович, впрочем, улыбку эту приметил, истолковал иначе и даже машину остановил на обочине, чтоб проораться: — Да и потом! Как-то связалась она с театром российской армии, им рисовала уже! Я там уже и не вмешивался особо. Потом, когда ты совсем в синьку ударился, а у тебя оговоренные клубы и студия пропадали, то альбом почти в одно рыло записала, ты там только на самой записи вышёл с невменоза, нарколожки и поучаствовал. А теперь бесит тебя, как послушаю в интервью, её «Ведьма и Осёл», оттого и покою не даёт, да, что ты себя верно проассоциировал? А ещё тебя выводит, что этот альбом и выстрелил неожиданно? Думаешь, Миша, я не знаю всего этого? — отец убавил звук, печально на него посмотрев. Горшочек всё также молчал, не зная, что и сказать. Интересно, девки пляшут — да. Юрий Михайлович же, видимо, перевёл дух, потому что снова вгрызся в него, вбивая гвозди: — Вот и получается, сын, что Аннушка у детей твоих и за мамку, и за папку, и тебе, идиоту, с группой помогает, и пашет как вол, всю семью содержа… Где мы ошиблись с матерью, что из тебя вот такое получилось? — наконец завершил тот словесную порку. А крыть было нечем. Говнюк в этом мире он, одно удивительно, как только к годам этим в полном одиночестве не остался? Видимо, Анька тоже дура… Тянет вон его, осла упрямого. Всё ещё. То ли любит ещё, то ли по привычке. Наверное, всё-таки любит, пусть даже и как Бэмби какого, бл*дь. Вот и оставалось только — пасть сжимать да выдыхать мысленно. И пытаться и в этом мире хоть что-то изменить к лучшему, может, в этом его миссия здесь — дать им лучшую версию себя? Лучшего мужа, лучшего отца, лучшего сына… Мишка едва не завыл. Хоть кого-то осчастливить, наконец, а не закошмарить, да судьбы поразрушать?

***

Вот так и стал он в рутину втягиваться, которой так раньше боялся. Оказалось, что с двумя младшими легче всего преобразиться из страшного серого волка в почти обожаемого папу. Алёнка то олененком (тьфу ты, теперь же будет ему от любого намёка икаться!) от него шарахалась, то ластилась внезапно — явно ей тоже хотелось и свою порцию теплоты отцовской да внимания получить. Настёна, по характеру, видимо, самая миролюбивая, старательно делала вид, что всё в порядке — обычная семья (Ага, где батя — алкоголик-анархист. Кстати, тянуло его к бутылке, но разрушить то немногое, что отстроил, было ещё страшнее, поэтому держался), страшно любящие родители. Правда, сама первая не подходила, но и не игнорировала, ежели Мишка первый на контакт шёл. А вот Сашка! Не девчонка — огонь в человеческом теле. Внешность Анькина, а характером-то, похоже, Горшенёвским наградил. Повезёт, бл*дь, кому-то. Это вам не девочка-припевочка! Такая сначала гадами потопчет, потом сверху приплюнет. Все его неловкие попытки хоть как-то минимально с ней общение наладить потерпели совершеннейший крах. Хорошо, когда без скандалов обходилось. Ладно, хоть с Аннушкой, на фоне всех его замеченных стараний, ссор не было. Хотя смотрела жена как-то очень уж подозрительно. Пару раз ловил себя на мысли, что та здоровой рукой очень уж характерно двигает — не то двинуть хочет, не то ко лбу приложить, да температуру ему измерить. И всё время рядом крутится. Нет, понятно — живут вместе, спят в одной постели. Но он же не железный! Скорее бы, тур, но Гордей заявил, что через две недели только. Фанаты, мол, там за Аньку переживают — без неё странно ехать будет, лучше им её предъявить, а ту пока врачи питерские тормознули, напугав возможной утратой прежней подвижности. Вот, кстати, ещё одна его печаль — а как не возвратится? Этак, он навеки на кухне заместо кухарочки пропишется! И нет, не это самое страшное… Проклюет она ему мозг тонким клювиком, если рисовать не сможет, да и играть, как прежде… Нет, Миха держал пальцы скрещёнными. Княжна ему нужна была здоровой. И вообще нужна. Во всех смыслах, бл*дь. И так уже мочи не было… Бегать в ванну постоянно — не вариант. Во-первых, это странно выглядит, а во-вторых, когда в семье еще шесть человек, кроме тебя — попасть в заветное местечко и по нужде-то сложно. Да и расслабиться там не получится. То одна, то другая из его бабьего царства стучится. Вот и получалось — большую часть времени в напряжении… Ружьё его было уже перезаряжено. Пойти найти себе кого для разрядки — мысль проскальзывала, но Горшочек от неё отказался, едва подумав. Ну, нельзя так про*бывать в прямом смысле данный, хрен знает в какой раз, шанс. К тому же… Похоже, не зря жена у него Ведьмой тут звалась — не стоило будить лихо, пока то было тихо. Да и закрадывались у него подозрения, что Аннушка-то, в общем и не против была бы… Может быть. Уж больно ласковой иногда становилась. Да и взгляды эти… Думает, он слепой, не видит их. Да он не то, что видит, чувствует их! Нет покою парню от его жены, ё-моё! И дочек — да, от женщин у Михи в прямом смысле была кругом голова. Но он не жаловался. Этот вариант, престранный, Горшок бы не променял ни на один из предыдущих — наполненных одиночеством и печалью. Вот и сейчас, пользуясь тем, что Мусик старших всех утащила на какое-то мероприятие музейное, а Надежда Васильевна двоих младших на долгую прогулку навстречу со столь редким в зимнем городе гостем — солнцем, Княжна его уборку затеяла. Ну, да, с рукой своей всё ещё больной. Ну, подумаешь, что смущаться некого — в пеньюарчике полупрозрачном. Пеньюар, бл*дь, и в прямоходящем виде попу не прикрывал толком. А Анька ещё в нём и подметать вздумала. И полкомнаты не подмела — а Мишка уже почувствовал, что джинсы-то ему вдруг резко сильно малы стали. Нет, тут уже всё, финиш, не поможет даже уединиться. В прямом смысле сбежал Горшочек из дома, уже почти родного, разве что не подвывая. Промямлил что-то про магазин, да необходимость вовремя питаться. И, провожаемый удивленными и обиженными глазами, даже куртку не застегнув, выскочил, разгоряченный, из парадной. Эх, сугроб бы сейчас, да побольше — головой бы в него, чтоб остыло всё. И не только в голове. А нет тут таких сугробов, не в Сибири ведь! Горшенёв и пошёл, куда глаза глядят — стараясь физическими хотя бы действиями ослабить воздействие прочно застрявших в голове сочных филейных образов. А ходьба его — кругами вокруг района — не то, чтобы не помогала, но мысли иные в головушку вкладывала. И о том, что жить ему здесь до пенсии (ужас какой! Ну, а хрена! Он ж тут не нарк, а алкоголики до старости доживают вполне успешно!), и что с таким положением дел он просто раньше лопнет, как шарик какой, и вообще — дают — бери! После пятого круга ноги уже не мягко намекали, чтоб сворачивал сей зимний перфоманс и зарядку-разрядку, да в сторону дома выворачивал. Голова, вроде как, тоже в согласие пришла. И детки ещё, вроде как, вернуться не должны бы… В общем, домой, Горшочек уже просто полетел, облизываясь, как кот на сметану. И снова не разбирая дороги. Когда же он научится-то? Нельзя быть таким распустехой, бежать, мечтаниям предаваясь… Реальность-то штука подлая! В результате до дома рукой подать было, когда Мишка со всей дури на льду поскользнулся, да в столб фонарный впечатался. Печально звякнули, поникшие крылья любви. И всё бы обошлось, да от удара, видимо, крепление не выдержало, и на него лампа эта красивая, под старину сработанная, рухнула. Точно по тыковке прилетела. Гаснущим сознанием подумал обреченно Михаил Юрьевич, что вот оно, всё — «жди меня следующий осколочек». А не тут-то и было. Вместо привычного тамбура — хренотень какая-то туманная, зыбкая. Сердце радостно забилось — а вдруг, вот оно? Место для души в посмертии? Только подумал, как схватили его сзади, развернув на себя, за плечо резко. И тут, чуть не упав во второй раз, нос к носу Горшок столкнулся с… Нет, не с Андро, как втайне был почти уверен. То был… Горшок. То есть Мишка из этой вселенной. Это он сразу понял, и субтитров не требовалось. — Ну, чё, паскуда, — осклабился тот. — На чужое позарился? — Местечко вакантно, — не остался в долгу и сам Миха. — слишком много претензий накопилась к этому двойнику. — Да ещё и при твоей жизни. Чё, зассал, понимая, наконец, кого потерял? — нараспев поинтересовался так. — Ничё я не потерял, — другой Горшок моментально ещё больше вспыхнул. — У нас ещё наладится всё, ё-моё, но без тебя, — свои-чужие тёмные омуты посмотрели с болью и вызовом. — Я люблю её, понимаешь, да? — почти убеждал его двойник. — Так что исправлю всё, — отчаянно пыхтел. — Помог — и до свидания. И с этими словами он внезапно резко двинул Мишке под дых. Да уж, меньше всего в жизни ожидаешь, что сам себя бить будешь, или не сам — запутался уже Миша в этих вариантах одного мира. Хотя… Вместо Князя Княжну тоже не предполагал найти! Но теперь, раз уж нашёл, отдавать ту без боя намерен не был. Тем более паскуде такой, всё своё счастье едва не профукавшей. Драка вышла отменной. Не знал Мишка, как двойник его, но вот сам он и пар выпустил, и накостылял немного Гоблину местному — за всё: за Анькины слезы, за боль в голосе её, за боящихся его детей… И это он ещё мало дал. У-у, редиска! Так и катались знатно в туманности серой, ни один не сдавался, пока не упали будто откуда-то.

***

Холодом обожгло щеку, в нос ударил сильный запах. Миха открыл глаза — валяется на улице, как девчонка какая, а вокруг народ. Бабулька сердобольная нашатырь под нос суёт. Скорой сигналки где-то недалеко слышно… Надо, бл*дь, встать, пока в больничку не откатили. Проблем только лишних Ане недоставало. Попытавшись встать, ощутил внезапно чье-то присутствие внутри. Дышавшего сердито и знакомо. Проверить догадку не успел — резкий пинок — и вылетел Мишка-путешественник, как пробка из бутылки из тела чужого. Прямо в осколок очередной, фонаря, что уже сверкнул знакомым холодом тамбура, втягивая в себя Горшенёва. — Папа! — внезапно окликнул его непривычно испуганно прозвеневший знакомый голос. «Сашка?!» — очумело подумал Мишка, но проверить догадку не удалось… Голос очень издалёка прозвучал. Последним волевым усилием голову повернув чуть, заметил, что тот Горшочек на ноги поднялся с помощью людей. Ну, знать не умер, может и получится у него завершить успешно начатое до «долго и счастливо». — Удачи тебе, мужик! — повторив слова хирурга, вполголоса прошептал напутствие, в осколке растворяясь.