Уйдём вместе

      Костю всегда волновали люди.       Дворы, которые окружали дом его семьи, казались рухлядью по сравнению с его почти особняком. Да и обычные люди казались глупыми и простыми. Их только и интересовала погода, чтобы грядки не высохли или не размокли.       Да и отец, который всё время проводил на собраниях партии, говорил, что они им не ровня. А если бы и захотели стать такими же обеспеченными, то работали бы в сотню раз больше. Вот только Костин отец на партийных собраниях не работал, он даже не старался работать.       Краем глаза Костя однажды увидел, как друзья отца собираются в их доме и распивают дорогой алкоголь. На следующий день в одном из соседних домов умерли дети. Они были настолько истощены холодом, что не выдержали.       Деньги, которые партия вложила в дорогой алкоголь, хранившийся ещё со времён правления Александра Александровича, можно было потратить на лечение или хотя бы одеяла для детей.       Но вместо такой бесполезной траты, по мнению отца, была куплена бутылка.       Костя тогда замер, в отчаянии глядя на мать, которая выла от боли за своих детей. Он знал, что она винила себя, ведь Костя тоже был виноват. Если бы он смог уговорить отца спасти их, то дети бы не погибли.       Но было уже поздно. Нужно было раньше думать. Под истошные вопли матери, что потеряла своих детей, Костя замкнулся в себе.       Обида на отца и презрение к его друзьям постепенно отравляли жизнь Кости настолько сильно, что в какой-то момент он даже набрался смелости сказать, что будет учиться только среди обычных детей в деревенской школе.       Это был его первый и последний раз, когда он отстаивал себя и свои желания. Больше он не хотел получать десяток звонких пощёчин, а после — презренный взгляд.       Но в школу для деревенских детей его всё-таки отправили. Там было легко, и напрягаться почти не приходилось. Пока его ровесники учились читать и писать буквы, Костя мог уже писать большие сочинения на тему того, насколько велик Ленин и как гениальны его идеи.       Учителя любили его больше всех за красивые завитушки рядом с буквами, за вежливое поведение и всегда опрятный вид. Они с радостью отправляли его защищать честь школы в соседние учебные заведения.       Костя иногда жалел, что не пошёл в школу с уклоном. Ему казалось, что ничего не изменилось бы, будь он в школе для умных. Ведь дети везде одинаковые.       Странные вещи начали с ним происходить, когда он всё чаще и чаще стал замечать взросление своих одноклассников. Кто-то превращался в забитых и тихих, а кто-то в громких и даже красноязычных последователей правящей власти. Многие из детей стали участвовать в мероприятиях, на которых появлялся Костин отец. И это было неприятнее всего.       Осознание, что те дети, которые страдали от того, что люди у власти не могут выделить нужный бюджет и средства на их жизнь, теперь всячески воспевали их.       Костя пару раз ходил на такие мероприятия, но потом перестал, потому что вкус горечи ему не понравился.       Так получилось, что с первого года обучения он так и не смог определить свои интересы. Он просто делал то, что от него требовали. Но его одноклассники всё чаще стали находить новые и новые увлечения. Вот только ни пионерская деятельность, ни организация различных встреч ему не нравились. Да и драться за воротами школы за звание самого важного ученика ему тоже не хотелось.       Всё сменилось, когда пришло время идти на летние каникулы. Оказалось, что Косте совсем нечего делать. Весь год он только и успевал, что делать задания учителей, да дополнительно прорешивать все задания. А потом неожиданно наступило лето, которого он не ждал.       Скука едва не вывернула его наизнанку в первые несколько недель. Он прочитал все книги, которые были в доме. Он сделал все дела, о которых его просил отец. Даже то, что было связано с работой отца, сделал, преодолев отвращение к себе.       Однажды утром, когда солнце вовсю светило в глаза, а тёплый ветер радостно шевелил волосы, Костя вышел читать на улицу. Он не радовался хорошей погоде, ведь это не разнообразит его жизнь.       Через два часа строки начали расплываться, а веки стали настолько тяжёлыми, что Костя едва их держал раскрытыми. Ему было тяжело от жары, которая ни с того ни с сего свалилась на город.       — Эй! Ты спишь? — громкий голос вывел Костю из дрёмы.       — А?       — Костя, ты спишь? — ухмыляясь, на Костю смотрел один из его одноклассников.       Юра Татищев. Один из самых ярких людей в его классе. У него всегда было много друзей, да и учителя его любили за готовность помочь.       И, может быть, Костя бы раньше попытался с ним подружиться, но то, насколько сильно Юра любил участвовать в пионерских делах, его пугало. Часто можно было увидеть, как дети из его школы всюду снуют с нарисованными собственными руками плакатами, призывающими к такой же активной поддержке правящей партии.       Такое слепое следование за тем, что делает его отец, Костя никак понять не мог. Поэтому молча закрывал глаза, пытаясь сделать вид, что всего этого нет.       — Юра?       — Проснулся, Уралов! — Юра звонко рассмеялся, а затем присел рядом с Костей.       — Что ты здесь делаешь, Юра?       Юра жил в другой стороне города. Там, где ни отец Кости, ни его друзья не бывали. Бедные граждане — это проблема, которая находится в процессе решения. Однажды сказал Косте отец, но затем он раз за разом продолжал повторять эти слова. Проблема не решалась.       Поэтому дома и те подобия квартир, которые были у людей вроде Юры и его семьи, выглядели страшно.       — Ты не знаешь? — удивлённо спросил Юра.       — Нет, — неопределённо ответил Костя.       — Так твой отец проводит здесь лекцию о том, как важно любить нашего Вождя и чтить память Владимира Ильича!       Костя поморщился. Вдохновлённый вид Юры его только сильнее заставил грустить.       — А... ну, это хорошо, — скупо улыбнувшись, Костя отвернулся. Врать ему не нравилось.       — Ты предстать только, — снова восхищённо заговорил он, — как это будет интересно! Да ещё и такой великий человек об этом говорит!       Может быть, именно поэтому у Кости было плохо с друзьями. Возможно, одним своим вялым выражением лица он отпугивал находящихся рядом с ним людей.       — А он не говорил тебе чего-нибудь интересного? Ты не знаешь, был ли он знаком с Лениным?       — Насколько я знаю, был.       От его слов Юра чуть не подпрыгнул. Глаза его были готовы вот-вот выпрыгнуть, а рот был открылся так широко, что Косте показалось, он прямо сейчас порвётся.       — Правда? — восхищённо спрашивает он, а Костя морщится.       — Я точно не уверен...       — И какой он? — Юра хватает Костю за ладони, приближаясь к его лицу почти вплотную.       Костя смущённо отвёл глаза в сторону: ему совсем было нечего ответить. Тем более, когда на него так пристально и внимательно смотрят ониксовые глаза Юры.       — Я...       Юра наклонился ещё ближе. Так, что Костя и вовсе весь покраснел. Он не привык к такому вниманию.       — А он правда картавит? — шёпотом спросил Юра, а затем оглянулся по сторонам.       Костя хлопает глазами, стараясь понять, что только что спросил Татищев. Его щёки предательски горят от такой близости к лицу одноклассника. Да и руки, лежащие на коленях, то и дело сжимаются в кулаки.       — Правда? — повторяет Юра.       Костя кивает, хотя сам и не понял вопроса. Юра радостно отстраняется, а затем делает серьёзное лицо.       — Вот батька-то удивится!       — Кто? — глупо спрашивает Костя, всё ещё не отошедший от Юриных действий. Его сердце колотится так быстро, что, кажется, оно вылетит.       — Папа мой. Он уважает товарища Ленина за то, что он изменил нашу великую страну! Он ведь спас нас всех! Спас, Костя! — радостно щебечет Юра.       Но ни его радость, ни слова не вызывают в Косте той реакции, которую должны. Ком в горле от воспоминаний о кричащей матери и об единственной бутылке дорогого алкоголя для него гораздо важнее, чем восхищение одноклассника.       На радость Татищева Костя отвечает натянутой улыбкой, а затем прощается, говоря, что ему нужно идти.       Врать ему тяжело, но сказать правду, которую он знает, ещё тяжелее.

***

      Дружба завязалась там, где Костя её совсем не ждал. Лето смешалось с бесконечными образами Юры в голове, который часто приходилось к его отцу, выпрашивая что-то о помощи партии. Костя сначала просто прятался за дверью, внимательно слушая, что говорит его отец, но потом стал просто мелькать перед Юриными глазами.       И это сработало, вот только не так, как ожидал Костя. Он хотел, чтобы Юра не слушал его отца и совсем не знал, как это сделать. Сначала полагал, что если он будет внимательно слушать их, то в нужный момент просто выйдет и скажет что-то отвлекающее. Но потом стало так скучно часами сидеть под дверью, ведь Юра не умолкал, вопросы его не кончались, а отец был доволен тем, что у него появился последователь, пусть и маленький, но очень смышлёный.       В конце концов, Костя стал просто перехватывать Юру перед приходом. Он пытался увлечь его разговорами, но выходило скучно и глупо. Иногда Татищев даже делал недовольное лицо, когда видел его на своём пути. Но Костя вознамерился открыть ему глаза, пусть и способом, который сам не продумал. Костя выдавливал из себя темы для рассуждения, а потом, перед сном, ужасно краснел при воспоминании о своих словах. Ему было так стыдно занимать время Юры!       Но когда отец неожиданно уехал, то Юра не перестал приходить. Наоборот, он зачастил к ним в дом.       — Вот, Костя, как ты думаешь, можно ли мне будет вступить в партию пораньше?       Ладони Кости замерли над тарелками, которые он собирался раздать. Такие вопросы он ненавидел, так как они всегда заставляли его идти прямиком в тупик. Он сам пока ничего не понимал. Что же он скажет Юре?       — Зачем тебе это, Юр?       — Мать болеет, а отец не может работать больше. Он и так приходит домой весь уставший, — отвечает Юра, откусывая печенье.       Костя смотрит на него с жалостью и сочувствием, ему больно слышать такое.       — А зачем тебе тогда в партию?       — Как зачем, Кость? Там ведь и работа, и зарплата хорошая! Я вылечу маму, да и отца смогу заставить работать меньше, — решительно ответил Юра.       — А... — Костя запнулся. — Почему бы партийным не помочь бедным и больным... Ну, знаешь, было бы неплохо, если бы...       — Да ты что, Костя? — удивлённо ответил Юра. — Да у них знаешь, сколько дел? Да разве им до нас есть время? Они же на благо страны работают.       — Но народ тоже часть страны, — неуверенно отвечает Костя.       Юра фыркает, отпивая чай. Закидывает ногу на ногу, заставляя Костю ощутить себя ещё неувереннее. Может быть, он сам не прав? Придумал себе невесть что?       — Государство — это то, что мы должны оберегать. Моя матушка старалась для страны, да и папа работает на её благо. И я стану достойным советским жителем. На пролетариате держится страна.       Костя проглатывает слова, замолкая. Ему нечего ответить. Вера в советскую власть в Юре настолько укреплена, что даже сомнений не возникает, что есть хоть маленький шанс его переубедить.       — Да... Юр, ты прав.       Юра радостно улыбается, а затем протягивает ему печенье. Костя не может устоять перед таким добрым и улыбчивым одноклассником и берёт печенье из его рук.       — Я думаю, что у тебя получится всё, что ты пожелаешь, — тихо говорит Костя.       Улыбка Юры становится ещё ярче и радостнее, он словно луч солнца. Костя едва ли видел хоть раз в жизни настолько прекрасного человека, как он.       Такие дни заполняют лето. Они делают Костину жизнь ярче в сотни раз, заставляя его вставать рано и бежать во двор, где уже сидит Татищев, болтая ногами, которые не достают до земли. Костя едва ли может скрыть своей радости от новой встречи. А Юра и не скрывает. Он тянет Костю за руку, утаскивая со двора в новые и новые места, которые ранее Уралов никогда не видел.       Они изучают леса, небольшие речки, лягушек, которых Костя по неосторожности чуть ли не давит при неосторожных движениях своей ногой. Юра помогает бедному существу убежать к воде, а Костя стыдливо мнётся. Ему неловко за свою излишнюю радость этим прогулкам, от которых страдают другие существа по его невнимательности.       Но Юра не злится. Он вообще не выглядит недовольно. Кажется, что он наслаждается каждым днём, где ему не нужно становиться ответственным пионером.       — Кем бы ты хотел стать, Костя? — лёжа на траве, спрашивает Юра.       — Я?... — Уралов всё никак не может привыкнуть к тому, что Татищев много спрашивает не только про его отца и партию, но и про него самого.       — Да. Ты будешь как твой отец?       Костя молчит: знает, что если скажет правду, то Юра навсегда разочаруется в нём. Ему страшно, что однажды, выбежав во двор, он не увидит улыбчивого и радостного Юру. Ему страшно снова оставаться одному, наедине со своими страхами и молчанием.       — Тоже пойдёшь в партию? — продолжает Юра. — Я так тебе завидую, — после долгого молчания Кости восхищённо говорит Татищев. Видимо, он принял молчание за согласие.       — Нет...       — Нет?       — Я... я не хочу там быть!       — Но почему? — вставая на локти, спрашивает Юра. Он удивлён, Костя знает это, даже несмотря на Юрино выражение лица. За целое лето, проведённое вместе, он изучил его.       — Я...       — Чем тебе не нравится партия?       Костя открывает рот для ответа, но в горле стоит ком, который мешает говорить. Он боится ответить честно, но они ведь уже столько времени дружат. Хотя можно ли назвать это дружбой, если Костя постоянно его обманывает.       — Я хочу стать врачом, — говорит первое попавшееся в голову.       — Врачом? — удивляется Юра.       — Да, — слабо кивая, отвечает Костя.       — Но почему?       — Я вылечу твою маму.       Юра впервые на глазах Кости замирает, он смотрит так удивлённо, что Уралов сразу начинает думать об извинениях за свои слова. Вдруг Юре это не понравилось?       — Правда? — тихо спрашивает Юра.       Костя молчит. Он не знает, что отвечать, не знает, как реагировать. Вообще ничего не знает.       Но его молчание снова принимают за согласие, и Юра в порыве, неведанном Косте, бросается на него. Юра так сильно сжимает плечи Уралова, что Костя задыхается. Объятия оказываются в тысячу раз приятнее, чем всё, что испытывал Костя доселе.       — Ты такой хороший, Костя! — со счастливым смехом говорит Юра.       Косте кажется, что вот-вот он провалится под землю, ибо это всё не похоже на реальность. Это ведь всё сон.       Юра отрывается от тела Кости, но не отодвигается, он только внимательнее вглядывается в его лицо. Татищев выглядит так счастливо, что Косте становится жарко.       — Я поверить не могу, что ты это сказал! Это... это так ценно для меня, — улыбаясь, произносит Юра. Косте кажется, что он напитывает каждое произнесённое собой слово мёдом и невообразимой нежностью.       — Я...       И Юра снова кидается обнимать его. Костины руки не выдерживают, и он падает спиной на траву. Но вместо того, чтобы поморщится от боли, он смеётся.       Солнце светит в глаза, а яркая зелёная трава щекочет шею. В этом месте нет ничего, кроме бесконечного счастья, которое вдруг обрушивается на Костю.

***

      Скрипучий пол и летающая в комнате пыль со временем начинают всё сильнее раздражать Юру. Лежать здесь, в грязи и тишине ему совсем в тягость. Кто же мог подумать, что когда-нибудь он станет скучать по бесконечным перепалкам между солдатами и рявканьям Московского.       Но Юра действительно заскучал. А в его случае это непозволительное дело, ведь за собой оно несёт гробы с товарищами.       Дни и ночи в этой деревне полны тоски. Здесь не происходит ничего, что могло бы стать ему временным занятием. Иногда в дверную щёлку заглядывают дети, но они быстро убегают, как только видят, что он их заметил.       И Юра становится всё несчастнее и несчастнее, ожидая, когда же его посетит старый друг. А он, как на зло, приходит только по вечерам. И с угрюмым лицом, которое ни разу не менялось.       Вот и в этот вечер он пришёл.       — Здравствуй, Юра, — тихо пробормотал Костя. Он не смотрел ему в глаза, всё время избегая зрительного контакта.       — Привет! — радостно сказал Юра. Это была его единственная радость, которую он мог себе позволить в этом всеми забытом месте.       Костя ещё сильнее смутился, опуская голову к повязке на животе Юры. А Татищева это только подтолкнуло к жалобе о том, что он проводит время очень уныло и однотипно.       — Костя, ты просто не представляешь, что случилось! Я здесь так сильно загниваю, что иногда мне кажется, что по ночам здесь кто-то ходит, — поражённо говорит Татищев. — Наверное, это здешние дети. Они, кстати, часто заглядывают сюда. Сижу, думаю о своём, а тут — опа! и тихие споры за дверью. А потом они уходят...       — Ты хочешь прогуляться? — перебивает его рассказ Костя.       Юра замолкает, а потом оглядывает лицо Уралова, красное до невозможности. Его глаза метаются по бинтам на теле Татищева, а руки мелко трясутся.       — Прогуляться?       — Если не хочешь, то я не настаиваю, — быстро отвечает Костя.       И снова молчание.       — А разве мне можно? — аккуратно спрашивает Юра, но внутри уже всё пылает от радости, что он, наконец, выйдет на улицу. Дышать свежим воздухом гораздо приятнее, чем пыльным.       — Да... я полагаю, что уже можно.       Костя не выглядит уверенно, из-за чего Юра теряется.       — Точно?       — Да, а если будет тяжело, то я буду рядом, — в миндальных глазах блеснул огонёк.       И Юра улыбнулся. Костины руки снова замерли, а щёки покраснели. Он выглядел как тогда, в детстве. До ужаса милый и невинный.       — Тогда валяй, доктор, — и Костя осторожно ставит его на ноги, придерживая так, как будто он создан из стекла.       Юра кряхтит от напряжения и болей во всём теле, от долгого времени, проведённого в горизонтальном положении. Костя обеспокоенно его оглядывает, хмурится, будто сам испытывает боль.       — Если сильно плохо, то можем не идти. Я посижу здесь столько, сколько тебе нужно, — почти умоляюще говорит Уралов, но Юра не слышит или не обращает внимания на его слова.       — Брось, Катька! Солдаты и не такое проходили! — морщась, говорит Юра.       Костю бьют током его слова. Вот так всегда с Юрой. Сначала он собирает осколки его сердца по углам, тщательно выискивая каждую частичку, а затем рушит всё одним словом. Уралов знает, что в слова Юра вкладывает смысл, который непонятен даже ему самому. То ли Юрин разум настолько потерялся в боли, что готов открыть свету всё, что его тревожит, то ли Татищев действительно это и хочет сказать.       Костя молчит, потому что он не знает, что на такое отвечать. Солдаты не только такое проходят, но и живут недолго. А друзья Татищева — это очередной пример этой аксиомы.       Юра сильно вцепляется в руку Кости. Так, что даже кажется, он смог бы её оторвать. Но Уралов терпит, внимает эту боль с благодарностью.       — Много у тебя таких было? — хрипло спрашивает Юра. Лицо его всё ещё полно боли, а брови хмурятся так сильно, что виден пот, стекающий по образовавшимся морщинкам.       — Кого?       — Калек.       — Юра, что ты! Ты не калека, ты... поправишься.       Но вместо слёз и прочего, что произносят обычно после таких фраз, Юра улыбается. Сквозь гримасу боли и неприятных ощущений, но улыбается.       — Конечно, поправлюсь. А затем снова пойду на защиту Родины.       Костя замирает. Ему хочется схватить Юру за руки, прижать к себе и заставить никуда не идти. Костя готов будет даже найти деньги в такое непростое время, чтобы убежать из этой страны. Конечно, потом его строгие и бескомпромиссные слова будут разрушены об стену убеждений. Но и это Костю не остановит. Он упадёт на колени и станет умолять его уйти, только чтобы выжить, только чтобы никуда не уходил больше.       — Снова пойдёшь? — сипло спрашивает Костя, на что получает активный кивок. И это при всей боли, которую испытывает Татищев от движений.       Внутри Кости всё умирает, медленно иссыхая вместе с последними росинками надежды в душе.       — Конечно! Да будь я и вправду калекой, то пошёл бы. Умереть за страну — это гордость, а вот бежать, — Юра презренно поморщился, — стыдоба.       Костя пытается сглотнуть ком в горле, но не получается.       — А вообще, Катька, — хорошее настроение снова возвращается к Юре, и он, кажется, не замечает боли, — из нас бы получилась отличная команда. Я бы убивал этих тварей, а если меня поранят, то ты залатаешь.       И план действительно был бы чудесным, если бы не страх и отчаяние в теле Кости. Он бы ни за что не пустил Юру на поле боя. Он бы умер сам, но не пустил бы. Там смерть, кругом только смерть.       И что он только забыл в делах врачей, раз так боится смерти?       — Как думаешь?       — Звучит приятно.       Из приятного там только то, что они будут вместе, а остальное — мрак.       — Как ты вообще здесь оказался? — Юра меняет так быстро тему, что у Кости всё ещё не пропал ком в горле из-за предыдущей.       — Я же рассказал.       Юра хрипло посмеивается. От смеха ему становится тяжелее, поэтому он почти полностью опирается на Костю.       — Ну и что это за рассказ? Пошёл в школу, закончил, выучился, началась война. Раньше ты рассказывал получше.       Раньше. Всё было так давно, что «раньше» означает что-то между «в другой жизни» и «никогда».       — Ну же! Расскажи, иначе я умру здесь от тоски. Я уже даже забываю, как говорить! — Юра притворно ужасается, от чего сердце Кости трепещет.       Вот он. Юра. Тот самый Юра, с которым его связали навсегда. Тот, ради кого он пошёл в университет на врача. Тот, ради кого пришлось остаться в стране, когда собственный отец сбежал заграницу, наворовав денег. А ведь в Советском Союзе с деньгами трудно, а этот пройдоха нашёл.       — Я жду, Катька!       — Ладно. Хорошо, — сдаётся Костя.

***

      Мокрые от слякоти на дорогах ботинки, накинутый наспех плащ и листы с домашней работой, которые Костя прижимал плотнее к груди, чтобы они не промокли. Всё кричало о том, что он ужасно спешил.       Костя снова удерживает на ногах, чтобы не свалиться на грязную тропинку, ведущую в его деревенскую школу. После ровного вдоха он снова переходит на бег, стараясь устоять на ногах.       Перед школой уже стоит повзрослевший Юра, который прячется под небольшим козырьком школы. Он активно машет руками, стараясь ускорить Костю.       Щёки у Кости красные от бега, и вспотел он не при виде друга, а потому, что быстро бежал. Но смущение и скованность стали присущи Уралову с прошлого года, когда они с Юрой отметили второй год их дружбы.       — Привет! — кричит Юра, когда Костя уже совсем рядом.       — Привет, — мягко отвечает Уралов.       — Скорее, скорее. Там уже все ждут.       И Костя вдруг вспомнил, зачем бежал.       — Юр, — начал он.       Но вместо ответа Татищев схватил его за руку, утягивая в школу.       — Юр, послушай меня.       — Идём же!       — Юра...       — Я не хочу ничего слышать, — дрожащим голосом сказал Татищев.       Костя весь вздрогнул. Его окатило такой ледяной волной, что даже ладонь Юры, который он сжимал Костину руку, не грела совсем.       — Юр, послушай... Мне жаль.       — Мне тоже.       Юра поднял голову вверх, закатывая глаза к потолку. Его щёки покраснели, а глаза стали похожи на стекло. Костя почувствовал, как в сердце разбивается всё.       — Юра...       — Мне тоже жаль! — отчаянно говорит он, глядя в потолок. — И отцу жаль... Нам всем жаль.       — Она будет в раю...       Юра резко разворачивается к Уралову и стреляет в него раздражённым взглядом. Татищев закрывает своей дрожащей ладонью рот Кости, заставляя его дрожать от всего происходящего.       — Замолчи! Бога нет! — прошипел Юра.       Костя сжимается от его слов. Ну вот, он снова всё испортил. Хотел утешить Татищева, а получилось, как всегда. А ведь Юра всегда его утешал, умело ласкал нежностью душевные раны Уралова. А Костя даже и слова хорошего сказать не может.       — Бога не существует и рая тоже. Здесь мы одни.       Костя знал, что если бы Юра верил или хотя бы предполагал существование высших существ, то ему стало бы легче. А так... так его мать просто исчезла. И не осталось от него ни души, ни будущего. Только Юра, его отец и прошлое.       — И она... она тоже больше не...       — Не нужно, Юр, — выдавил Костя. Ему так не хотелось, чтобы Юра это говорил. Это ведь будет означать, что всё и правда так.       — Я не могу, Костя. Не могу...       И Юра отпустил ладонь, а затем осел на пол. Его мелко потряхивало, заставляя Костю чуть ли не плакать от состояния друга. Так хотелось обнять, прижать, сказать, что всё не правда. Хотелось обрадовать тем, что отец придёт к ним в школу и снова расскажет о величии их страны. Но только не вечная тьма, где Юра такой разбитый.       — Я... даже не успел ничего сказать ей. Пришёл вечером, а она уже...       — Не нужно, Юр. Прошу тебя, не нужно, — сипло прошептал Костя.       — Она... просто испарилась... Жила, любила, а потом её просто не стало. И что... — Юра так мучительно больно всхлипнул, что у Кости подкосились колени, и он осел на пол, рядом с другом.       И слов нет, чтобы что-то сказать, и силы отсутствуют. Одно отчаяние и боль, которую они теперь должны будут нести через года.       — Она же была... живой, а потом я увидел, как отец рыдает. Он никогда так не плакал, а я даже не понял, что произошло.       — Ты ни в чём не виноват...       Глупые, заученные фразы так и вылетали из уст Кости, но ничего из этого не помогало. От них, казалось, становилось только хуже. Юра спрятал голову в коленях, крепко их обхватив.       — Я ничего не успел, Кость. Ничего. И в партию не взяли, и полностью облажался.       И Костя больше не смог этого терпеть. Его самого крутило изнутри от боли, от ужасной боли за друга, такого близкого и родного друга. Уралов бросился к Юре, обнимая его всего.       И Юра заплакал.       Юра добрый и порой очень резкий. Громкий и всё время мелькающий среди главных событий Юра плакал. Прижавшись к своим коленям, он рыдал так, будто только что потерял всё.       И он правда потерял.       Больше никогда не вернуть прошлое. Оно всегда будет оседать на лёгких дымом, которое со временем вытравит из них воздух и жизнь. Останется только бесконечный кашель и потуги к нормальной здоровой жизни. Но и они окажутся слишком слабыми, чтобы противостоять течению грязного воздуха в лёгких.       И будет тяжело. Просто ведь никогда не бывает.

***

      — По поручению меня отправили в Москву. Сказали, что там буду готовить больницы и медицинские пункты. Я попытался отказаться, но меня вынудили.       — И зачем всё это?       — Потому что они все знали. Когда Франция пала, стало уже ясно, что мы следующие. Я думаю, что и до Франции это было ясно.       — Нет! Всех можно победить! А в особенности этих дряней.       Костя улыбается. Юра всё тот же.       — Да, но только медиков старались увезти в Москву. Когда война началась, то я долго был в столице. Спасал людей из завалов после обстрелов, помогал детям найти новые дома.       — Да ты настоящий герой, Катька!       Костя смущённо пожал плечами.       — Нет. Это ты по праву можешь называть себя героем, Юр. А я... просто врач.       — Быть врачом — это гордость.       Костя неопределённо пожал плечами. Он совсем не был с этим согласен.       — Ты важен сейчас больше, чем я, Юр. Ты... будущий герой Советского Союза. Если тебе так важно защищать свою страну, то для неё нет никого дороже, чем такой человек.       Юра хмыкнул, но Костя заметил, как его уши покраснели. В темноте это было не так хорошо видно, поэтому Костя подумал, что это просто обман зрения. Его глаза уже давно выдают желаемое за реальность.       — Ну так про этого... учителя, с которым ты шёл.       — Ах, да. С Сашей мы встретились на окраине Москвы. Он шёл в неопределённом направлении, желая укрыть детей от бомбардировок, да и от всех ужасов, впрочем, тоже.       — Он тоже герой.       — Разумеется. Он очень храбрый человек, который ставит дело и других людей выше, чем свою жизнь. Он повёл этих пятерых сирот из Ленинграда. Ему удалось уехать из города в самом начале, а потом уже было бы поздно. Он сказал, что самую маленькую девочку, Аню, нашёл на одной из улиц. Её едва ли не придавило телом её мертвой матери, но она этого не помнит.       — Твари, — сквозь зубы прошипел Юра. Его трясло от злости и боли за бедную девочку.       — Да... В этом я с тобой согласен. Малышка очнулась только в Москве, она вся тряслась, поэтому Саша искал врача. И тогда мы встретились. Он грязный после нескольких дней в дороге, но всё ещё блистательный за счёт своего ума. Ну и я... потерянный врач, который не знает, куда идти. Вот мы и нашли друг друга — сломанные.       — Ты вылечил её? — любопытно спросил Юра.       — Я не думаю, что это я её вылечил...       — Что это значит? — не понял Юра.       — Когда я увидел её, то она вся тряслась, а глаза её бегали по сторонам. Она не желала отцепляться от рук Саши, поэтому я так и не смог ничего сделать. Она молчала, но её зубы стучали друг о друга. И только когда в комнату зашли другие сироты, начав болтать о всяких глупостях, то она успокоилась.       — Чудо какое-то! — восхитился Юра.       — Да... — кивнул Костя. — И правда, чудо, достойное целой книги. Анечка в итоге пришла в себя, я накормил их, напоил. Дал помыться в своей маленькой квартирке и уложил спать.       — Хорошо, — Юра одобряюще кивнул.       — А дальше Саша долго уговаривал меня уйти, он даже пару раз умолял. Его всего до ужаса трясло от одной мысли, что он сам не справится с такой ответственностью. Смотря, как он отчаянно плачет над спящей Аней, я едва ли мог внятно отказать. Поэтому согласился после долгих уговоров.       — И куда вы пошли?       — Мы собирались в Алма-Ату, потому что я часто слышал, что туда эвакуируют и производство, и людей. Вот и Саша согласился. Я не знаю, было ли это совпадением, но потом я узнал, что именно по тому району, где я раньше жил, прилетела бомба. Скорее всего, это была ошибка, потому что никаких стратегических объектов там нет.       — У тебя теперь нет дома? — как-то даже с жалостью спросил Юра.       Костя горько усмехнулся.       — У кого сейчас он есть? Здесь уже давно все бездомные странники, что стараются выжить, да и забрать с собой побольше вражеских жизней.       — Да... Ты прав, Костя. На самом деле прав, — задумчиво сказал Юра.       — Но я не жалуюсь, — Уралов улыбнулся. — Мне сейчас в миллионы раз лучше, чем тогда. Здесь ты и Саша с детьми, которые уже стали мне семьёй.       — А отец-то твой? Он где сейчас?       — Чёрт его знает, — недобро усмехнулся Костя. Мышцы его рук сжались, и Юра сразу ощутил, как воздух стал тяжелее.       — Что с ним сделалось?       — Сбежал. Он в тридцать девятом где-то достал крупный капитал, ну и сбежал за границу. Его старые друзья говорили, что океан переплыл. Теперь в Америке живёт, — с презреньем в голосе Костя был совсем не похож на себя.       — Но как же партия?...       — Партия? Да плевать он на всё это хотел. Ему всю жизнь подавай только свободы да деньги в неограниченном количестве. Совести у него нет, поэтому я не поехал с ним.       — Правильно... — но потом Юра замялся. — Но ты же всю жизнь хотел уехать, Кость...       Уралов замер. Откуда он знает? Юра ведь всегда от Кости слышал лишь то, что он желал слышать. Костя ведь и на партийные собрания с Юрой тайком ходил, а на самом деле он всё это ненавидел. И все школьные концерты посещал только ради Юры, который со сцены что-то говорит. А теперь оказывается, что Татищев всё знал.       — Откуда ты знаешь?       Юра улыбнулся, но было видно, что от своих слов он не сильно доволен. Всё-таки взгляды у них слишком разные на всё.       — Ну я же не слепой, Катька. Тебе совсем было не по душе то, чем занимался я или твой отец, а ведь тогда и сейчас по другому нельзя. Только так. Поэтому ты хотел бы... уехать.       Костя молчит. У него в сердце столько слов, которые никак не могут открыться всему миру. А ведь о них хочется кричать так, чтобы все оглохли.       — Я не понимаю тебя, но, признаться честно, делать мне нечего. Будь я на твоём месте, давно бы уже бросился в самое пекло сражений. Да и если бы в Москве был бы, то лучше умер бы, чем убежал.       Косте стало стыдно. Он не заслуживал даже стоять рядом с Юрой. Воздух, которым они оба дышали, был слишком грязным, чтобы Юра его вдыхал.       — Поэтому ты и герой, Юра. Другие люди не такие, они заботятся о себе.       — Даже ты?       Если бы Костя ответил «да» месяц назад, то не соврал бы. Он действительно ставит свою жизнь выше, чем любую другую. Но сейчас... сейчас ему сказать нечего. Юра рядом, а значит, он точно соврёт, ответив положительно.       Так и не дождавшись ответа, Юра продолжил:       — Ну так, а дальше как было? Как вы сюда попали?       — Просто долго шли, а затем увидели опустевшую деревню. Но потом оказалось, что она вовсе не безлюдная. Нас встретили ружья, со всех сторон направленные в лоб. Саша тогда чуть не умер от беспокойства из-за того, что по детям могли открыть огонь. Но благо Василиса Ярославовна, хозяйка этой деревни, была благосклонна к нам. Да и то, что мы были с детьми, убедило её.       — И какая она?       — Мудрая и сильная, — ответил Костя.       — Ну и?... Ещё пару сотен слов, — любопытно произнёс Юра. Его всегда волновали девушки.       Костя хмыкнул.       — Она ответственная и всё помнит. За каждую девушку из деревни отвечает перед... несёт ответственность. Василиса о них очень заботится. Когда у них тяжёлый период, то всегда отменяет всю работу им, сама берёт на себя все дела. Меня подсылает к ним, чтобы я облегчил боли. Она и правда очень хорошая, — Костя замялся: он не знал, что дальше говорить. Ведь в этом «Она и правда хорошая» крылось всё, что только можно.       — А она красивая? — восхитился Юра.       Костя нахмурился. Что это значит?       — В общем-то, да... Саша сказал, что если бы она жила в большом городе, то имела бы успех среди мужчин. Её бы на руках носили за ум и красоту. Но вот только остальные её черты довольно резкие. Она может и накричать, покрыв бранью с головы до ног, избить подручными материалами. Пусть в больших городах это не ценится, зато на войне это самое необходимое.       — Хороша же, хороша, — восхищённо пробормотал Юра.       Краем глаза Костя глянул на него, а когда заметил почти влюблённый взгляд, сразу отвёл глаза в сторону. Негоже ему завидовать.       Придерживая Юру, Костя вёл его между небольшими деревенскими домами. Они шли медленно, внимая тишине деревни, её свободе и простоте. Это не был старый, родной Свердловск, но что-то другое, неизведанное и таинственное.       — Её муж умер в битве за Москву, — говорит Костя, и Юра разом мрачнеет.       — Жена героя.       — Она и есть герой.       — Да... Верно.       Дальше Юра молчит. Он тяжело передвигает ногами, стараясь не сильно опираться на Костину руку. Но получается плохо: каждым шагом Татищев всё сильнее сжимает его предплечье.       — Тебе больно, Юр?       — Настоящему солдату такое ни по чём.       — Может, уже достаточно?       — Нет! — резко отвечает Юра. — Можно ещё пару сотен кругов вокруг деревни сделать, а потом могу хоть обежать всю Москву.       — Юр, пожалуйста, пойдём обратно. Тебе же тяжело.       — Мне не тяжело!       По бледному от боли лицу у Юры скатилась капля пота. Он так сильно старался убедить Костю остаться здесь, что терял свои последние силы. Косте стало его до ужаса жаль: Юра не заслуживал такого.       — Я могу остаться с тобой, — в порыве сказал Костя.       — Здесь? Очень-то надо, — усмехнулся Юра, но глаза его блеснули надеждой.       — Если тебе скучно, то я могу чаще заходить.       Желание часто закивать, прикрикивая радостное «да» стало настолько явным, что Юра подавил его с огромным трудом.       — Ежели угодно вам, товарищ Уралов.       Глупое обращение, которое они в шутку использовали к друг другу, вызвало в Косте самые тёплые чувства. Казалось, что всё прошлое вернулось, заменив мрак настоящего.       — Хорошо, Юрочка.

***

      Пустые улицы летнего города ещё никогда не были так противны Косте. Он изнывал от того, что на улицах сейчас нет проклятых людей. И где их всех вообще носит, когда он в таком страшном положении?       — И я ей говорю: «Будь моей девушкой», — восклицает Юра, а потом руки его опадают вдоль тела. — А она отвечает, что нет.       — Она просто не поняла...       — Да чего она не поняла? — расстроенно говорит он. — Я же и с цветами, и с рукой помощи в любой момент. Вот скажи мне, чего не хватило?       Если честно, то Косте бы такого хватило сполна. Да он был бы самым счастливым человеком на земле, если бы ему хотя бы взгляд один Юрин удалось поймать, каким он несколько месяцев провожает Катю из соседнего двора.       — Я не знаю, — неуверенно отвечает Костя.       — Вот и я не знаю! Да я бы горы ради неё свернул, — руки его так сильно машут, что кажется, он может ударить Костю по щеке. — Если бы она только согласилась, то я бы сразу повёл в лучшие места Свердловска.       Здесь и правда было полно мест, прекрасных и достойных времени. Но каждое из них было изведанно Костей и Юрой. Они там отпечатались как часть истории. И Уралову совсем не хотелось, чтобы его друг гулял там с посторонними.       — Катька-Катька! — вздыхает Юра. — Мне теперь всё напоминает о ней. Кажется, что никогда не забуду её.       — Почему?       — Она везде, Костя! Везде! Вот ты думаешь, это просто дорога, по которой ходят жители Свердловска? Нет! Здесь шла она, когда я хотел с ней прогуляться, — несчастно говорит Юра. — Весь город буквально пропитан ею. С ней мы бы разукрасили его новыми красками, и наши с тобой места открылись бы для меня по-новому.       Неясное чувство, которое обычно удавалось подавить, когда речь заходила о друзья на стороне или девушкам, заставляющих Юру танцевать под их песню, вдруг зашевелилось где-то в животе. Ком в горле, тяжесть под рёбрами и быстро бьющееся сердце были доселе незнакомой для Кости реакцией на Юрины слова.       — У тебя даже имя, похожее на её, — взвыл Юра.       — У меня? — глупо спросил Костя. Ему отчего-то стало вдруг так неприятно.       — Да! Костя и Катя, — он отчаянно вздохнул. — До ужаса похоже.       — Не очень-то, — грустно пробормотал Костя.       — Эх, Костя-Костя, хорошо, что у меня есть ты, — Юра перекинул руку через плечо Кости, приобнимая его. — Ты меня-то не бросишь! — уверенно сказал Юра. Своей уверенностью он поделился с Костей, который всегда ему верил и полагался на него.       — Нет, — утвердительно ответил Уралов.       — Вот видишь, как хорошо! Настоящий друг.       Слова, полные мёда и патоки, что растекается по губам. Слова, приятные не только сердцу, но и всему телу. «Настоящий друг» это не просто кто-то, а истинный, верный и дорогой человек. И Юра его таким считает.       — Будешь вместо Катьки мне! — радостно говорит Юра, и кажется, что он уже забыл свою влюблённость.       А на Костю это действует страшно. Слова заставляют его замереть, распахнув глаза. Его щёки стремительно краснеют, а руки начинают потеть.       — Моя Катька! — со смехом произносит Юра, а Косте только хуже.       Весь красный, глаза блестят, а рука на его плече только обжигает. И бежать бы отсюда и никогда не возвращаться, но Костя не может.       — Буду на руках тебя носить, а ты меня лечить! И папку моего тоже вылечишь, а я буду тебя ждать в родном Свердловске, пока ты столичные университеты посещаешь.       — Я бы здесь и...       — Да брось ты! Такие умы должны в столицу ехать, впечатлять там всех. Может, и в партию тебя запишут! Да поближе к Вождю! — Юра мечтательно положил голову Косте на плечо. — Вот заживём-то!       Сердце так сильно билось, что Костя и пары слов сказать не мог. Дрожал, пока Юра на него надеялся и строил планы. Печально, что почти все его слова совсем не сходились с мечтами Кости. Но было одно общее у них.       И Костя, и Юра строили планы вокруг друг друга. Вместе жить, вместе работать, вместе умирать.       — Конечно, Юрочка, конечно.       — А то!