Уйдём вместе

      Ответить на Мишин вопрос: «Как прошло твоё детство?» оказалось сложнее, чем Саша представлял. Он много раз думал о том, как рассказать всё, в точности передав каждую деталь. В тайне даже мечтал, чтобы однажды его спросили про себя.       И вот спросили, а ответить нечего.       Сколько Саша себя помнил, Ленинград всегда его заставлял задыхаться. Великий город, сравнимый с самыми великими столицами мира, полный чудес и тайн. А Саша застал его в самом худшем периоде. Если верить словам отца, конечно.       Отец всегда мешал ему любить место, где он находится. Он то и дело ворчал, что проклятые коммунисты во главе с Лениным испортили страну. Они угробили некогда великий город, даже названия прежнего не оставили. Саша всё детство слушал это ворчание, оно хоть как-то помогало заглушать гул голодного желудка. Пётр Невский не любил работать, он часто говорил, что была бы это прежняя страна, то он бы счастливо лежал целыми днями, получая деньги из воздуха. Конечно, маленькому Саше не объяснишь, что деньги берутся из сложных схем и бизнесов. Поэтому он охотно верил, тем более это его отец. Самый родной человек.       Так и жили в холодных стенах комнаты, которую отцу удалось выкупить за обручальное кольцо и британские часы. Зимой едва ли не умирали от холода, Саша весь дрожал, не чувствуя ног. А отец только причитал, что, мол, был бы царь, всё пошло бы в гору. А Саша и верил.       Отцом своим Саша восхищался до ужаса, до дрожи. Он считал его самым великим человеком, хотя позже осознание того, что отец лишь ленивый и простой человек, разрушит его.       Саша с детства видел, как отец ходил на главные улицы Петрограда, а затем и Ленинграда. Видел, как он пытается предложить большую сумму императорских купюр. А никто не берёт. Все уже с новыми советскими монетами. Если и берут эти бумажки, то за границей.       Только через много лет Саша найдёт эти деньги в одном из шкафов, где отец хранил дорогие сердцу вещи. Бумажки эти уже давно смялись, поэтому Саша сжёг их, не заметив ценность. Отец впервые ударил его тогда. Было больно и неприятно, ведь Саша хотел согреть их холодной зимой, а отец так разозлился.       Потом Саша будет корить себя всю жизнь за этот поступок, полный хороших побуждений. Для отца это была нить, связывающая его с прошлым, где не нужно работать и думать о том, что еды осталось совсем мало.       Детство Саше помнится только тем, что всё было грустно. Ноги были тощими, словно палки, и только коленные чашечки сильно выступали. Отец старался давать ему больше еды, но денег постоянно не хватало. Поэтому он, наверное, и вырос таким слабым и худым. Ноги и спина иногда так сильно болели, что казалось, ещё немного и он упадёт.       А про красоту и сказать нечего. Какая красота в вечных морозах и холодах? Какая красота в вечно хмуром отце, который пол зарплаты отдавал искалеченным солдатам императорской армии? Какая красота в городе, по которому валялись мёртвые тела? И какая красота в беспризорниках, которые ловко обкрадывали любого, кто загляделся?       Вот так и Сашу раз обнесли. Был он старше десяти, но безнадёжно наивен и глуп. Шёл в школу, повторяя домашнее задание, заданное учителем ранее. И тут ребёнок, весь чумазый и побитый ему на встречу идёт. А Саша так перепугался, что отскочил на приличное расстояние. Его сзади от падения спас другой мальчик, тоже чумазый и избитый.       — Спасибо, — только и прошептал, весь перепуганный.       Мальчик только кивнул, а затем быстро ушёл, с ним и другой. Саша только спокойно выдохнул, как заметил, что карманы заметно уменьшили вес. Залез в карман, а там и тех жалких копеек на хлеб, который отец наказывал купить после школы, нет.       И что здесь рассказывать? Только печальные случаи, которые ему совсем не хотелось вспоминать. Кражи, несильные пощёчины от отца из-за собственного отчаяния, да и такие же голодные одноклассники в школе.       Поэтому оставалось только смущённо отвернуться, сделав вид, что сказать ему нечего. Миша на такое вёлся очень просто. Сразу начинал болтать о своём, пытаясь сгладить неловкую ситуацию. Саше было стыдно, что Миша вот так ему на помощь спешит.       — А мой Митька — жук тот ещё! — с весёлым хохотом говорит Миша.       И начинается ещё одна светлая история из Мишиного детства, которую Саша жаждет услышать. Ему это нужно сильнее всего на свете.       Миша для него далёк, но так близок. Он такой интересный, словно они жили в разных мирах. Как так получилось, что детство с братьями на окраине Москвы в сотни раз теплее ленинградского? Разве это возможно?       Слушая рассказы Миши, Саша невольно сравнивал это всё со своим детством. И с каждым словом, сказанным Мишей, Саша лишь больше убеждает в том, что отец его всегда заблуждался. Империя не сделала бы его и Сашу счастливыми, она бы не дала ничего, кроме денег и уважения. А Саше нужно больше. Ему нужно как у Миши.       И его желание исполнилось абсолютно странным образом.       — Аня, прошу тебя, не нужно падать на каждом шагу, — умоляюще произнёс Саша, глядя на то, как Аня вприпрыжку несётся вперёд всех.       — Но там бабочка! — радостно кричит она.       Против такого Саше сделать нечего, он только и может, что смотреть на неё, умоляя всех живых и мёртвых, чтобы уберегли её от падения. Она ведь может пораниться.       Сзади шёл Миша, он только спокойно улыбался, глядя по сторонам. Его спокойствие то передавалось Саше, то снова улетало от него вместе с Аней.       За руку Сашу крепко держал Данила, самый ленивый в учебё мальчик. Он не учил ничего, не запоминал, казалось, что если бы Саша рассказывал ему анекдоты, то он бы принял это спокойно. Может быть, Сашу он воспринимал как человека, который всегда будет рядом. Может быть, даже как отца.       А Саша этого боялся, поэтому старался держать всех сирот, которые по счастливым свечения обстоятельств теперь были с ним, на расстоянии. А они тянулись, это было заметно даже Мише, который совсем недавно влился в их небольшую семью.       Но отказывать им в мелочах он не мог, поэтому позволял идти с ним за руку, позволял брать со своей тарелки небольшие кусочки еды и даже подолгу засиживаться у него. А ведь Саша очень хотел спать.       И всё потому, что он помнил себя самого в их возрасте. Помнил, как ждал отца, который вдруг может захотеть забрать его после школы или одарить его вниманием чуть большим, чем крикнуть про ужин. А может, Саше просто хотелось привязаться к кому-нибудь. Чтобы до дрожи в коленках, чтобы до ужаса смотреть на страшное будущее, понимая, что они все могут умереть.       И чтобы узнать ответ на вопрос: «Что же ему делать?», Саша тогда отвёл детей обратно в деревню, накормил, уложил спать, а сам побрёл в знакомый и очень мрачный дом. Тихо постучав, Саша набрал в грудь воздуха, уговаривая себя сделать всё, что он задумал. Ведь делает он это не для себя, а для них. Так ведь?       Миша открыл быстро, он всегда быстро собирался и подходил к двери, едва услышав шаги. Кроме Саши к нему никто не приходил.       — Уже соскучились, учитель? — как всегда довольно и даже радостно поприветствовал Миша.       Саша смущённо отвёл глаза в сторону, ведь на самом деле это было не так. Он не скучал по нему, потому что Миша всё время был рядом. Жаль, но Саша пришёл сюда в этот раз не чтобы развлечься или поболтать с Мишей, а за чёткой целью.       — Не хочешь прогуляться? — произнёс Саша, складывая руки за спиной.       — Прогуляться? — хмыкнул Миша. — И где же наше свидание пройдёт?       Он закрыл за собой дверь, и Саша даже удивился, что он так быстро согласился.       — Это не свидание, — помотал головой Саша.       Это слово было слишком... слишком для него. Играла ли здесь роль сотен книг, которых он прочёл, или просто казалось, что использовать это слово глупо, он не знал.       — А что же тогда? — шутливо спросил Миша.       Иногда его бесконечное веселье надоедало, пусть Саше оно и было приятным. Бывали такие случаи, как сейчас, когда он был максимально напряжён.       — Просто дружеская встреча, — пожал плечами Саша.       — Это тоже неплохо.       И замолк, заметив, что Саше не очень то весело. Миша исподлобья смотрел на то, как Саша то хмурится, то собирается с силами, делая резкий вдох. А потом снова рассыпается от неуверенности.       — Михаил, — по привычке он начал.       Саша всегда так начинал важные разговоры. Ему хотелось подчеркнуть важность следующих слов. Но потом, заметив удивление на лице Миши, быстро исправится.       — Миша.       — Что случилось? — напряжённо произнёс Миша.       Саша тяжело вздохнул, заметив, как Мишины пальцы сжимаются, а кадык ходит туда-сюда. Очевидно, Миша думал, что сейчас речь пойдёт про него, поэтому Саша решил быстро исправиться.       — Вам нравятся мои ученики? — позже Саше захочется ударить себя по голове за такое глупое начало.       Миша удивлённо поднял на него взгляд. Его светлые брови взлетели так высоко, что Саша покраснел. Всё-таки Миша был очень приятным, поэтому ему Саше хотелось показать свою лучшую сторону. А он так глупо облажался.       — Они хорошие, правда?       — Да, очень.       — Я тоже так думаю.       — К чему это, Саш? — обеспокоенно спросил Миша. Всё веселье пропало, теперь он был как на иголках.       — Если бы ты был учителем и у тебя были бы такие дети, то что ты делал?       — Что я должен был делать?       — Я имею в виду, что бы ты сделал: сблизился бы с ними или, наоборот, держал на расстоянии? — выпалил Саша на одном дыхании. Это далось ему легче, чем он думал. Может быть, это всё было влияние Миши, шагающего рядом.       Сначала Миша замолчал, он даже остановился, прислонив ладонь к лицу, и сделал задумчивое выражение лица.       Саша нервно поджал губы, стараясь не выдавать своего нетерпения. Всё-таки на Мишу в этом вопросе можно положиться, ведь так? Он провёл своё детство в окружении братьев и точно знал, что нужно было детям. Миша вырос в любви и тепле, даже когда было холодно и голодно. Он не знал, что такое приходить поздно вечером одному, голодным и нуждающимся в тёплых объятиях или хотя бы приветствии.       Сашин отец был способен любить только прошлую жизнь, связанную с Империей. А Саша — это балласт, который так и будет тянуть его на дно нового режима. И забирать мечты о сказочном Санкт-Петербурге, рассказывая о том, как восхищается улицами Ленинграда.       — Мне сложно сказать о том, что сделал бы я, будь учителем, но мне хорошо ясно, чтобы хотел на месте ученика, — наконец начал Миша.       — И что? — сипло спросил Саша. Казалось, что он, наконец, нашёл конец нити, которая приведёт его к разгадке тайны.       — А что ты бы хотел? Обычно дети хотят одного и того же.       Саша замялся. Как сказать, что он не знает, чего хочет? Как признаться в том, что он вообще не понимает, как оказался на должности учителя?       Годы в университет пролетели быстрее, чем он рассчитывал. Книги из университетской программы кончились, а преподаватели пожали ему руку, сказав, что он станет отличным учителем. И вот Саша оказался у дверей небольшой школы. Совсем один, никто не поздравил его, не сказал, что горд.       Отец вообще считал образование среди обычных рабочих недостойным своего сына, а теперь Саша ещё и учит детей колхозников и рабочих. Тех, кому достались немеренные богатства отца.       Саша был позором вместе с годами, прожитыми в новой стране. Он бегал и радовался улицам Ленинграда, пока его отец презирал каждый миллиметр этой страны. Саша восхищался Петром Первым, стоящим на каждой улице, а отец тихо фыркал, вспоминая, что когда-то здесь ходили не самозванцы и коммунисты, а великие цари.       Вот такая вот семья, состоящая из ребёнка Советского Союза и его улиц и отца, который застрял в Российской Империи. Пока один продолжал молиться богу, хранил иконы, другой знал, что в школе это не одобрят. Саша и его отец были разными и поэтому такими несчастными рядом друг с другом.       Может быть, поэтому Саша никогда не поймёт себя и остальных людей? Не будет знать, чего хотят дети и взрослые. Ведь с одной стороны у него странный и совсем не подходящий сын, а с другой — холодный отец, который любит только прошлое. Из этого уравнения вряд-ли что-то путёвое получится.       — Я не знаю, — признался он.       — Как? — удивился Миша.       — Я тогда не рассказал, — тихо прошептал Саша, избегая Мишиного пытливого взгляда. — У меня с этим было плохо.       Саша говорил так странно и совсем непонятно, что в какой-то момент Миша не выдержал и положил ему на плечи свои ладони, подбадривая. Но вместо того, чтобы набраться сил и вздохнуть, Саша только несчастно опускает голову.       — Я думал, что ты любишь Ленинград, — удивлённо говорит Миша.       — Это здесь причём?       — Ты так хорошо о нём отзывался, а теперь...       — Проблема не в том, что он мне не нравится, а в том, что отец его ненавидит.       От резких слов такого мягкого и доброго учителя Миша аж вздрагивает. Он не мог подумать, что у Саши, у того, кто так ему нравится, с кем ему хорошо и спокойно, на самом деле тоже страдал.       — Он его ненавидит. Да он всех ненавидит, — злится Саша, будто сам не понимает, что говорит. — И страну ненавидит. Любит только свои императорские деньги и царя. Вместо того, чтобы смириться и жить нормально, тратит всё время на оплакивание старого.       Саша злился. Он ужасно злился. Проклинал, винил. И всё из-за того, что сам вырос неполноценным человеком, который даже не понимает, как вести себя с детьми. А это такая глупость.       — Мог бы и сказать хоть раз доброе слово, обнять, может быть. Но нет! — шипит он так, что Миша едва его узнаёт. Так и стоит в растерянности. — Нужно было хранить несчастные бумажки, лелея надежду на то, что империя возродится и всё у него вернётся на круги своя.       Миша удивлённо смотрит на Сашу, которого доселе совсем не знал. Насколько он помнит, об отце тот отзывался хорошо. Когда рассказывал про Ленинград, ни разу не упомянул про что-то плохое. Разве такое возможно? Как он мог упустить такие важные детали?       Мише казалось, что отношения с людьми играют такую же важную роль, как и город в формировании личности. Саша очень нежно говорил о Ленинграде, чувствовал город так глубоко, что ни каждый сможет понять. И сам он был довольно мягким, добрым и очень сострадательным. Чем-то Саша был даже похож на Колю, который постоянно пропускал мир через себя. Пока Дима и Миша не замечали разных мелочей, Коля видел всю картину. Он наблюдал каждый штрих, представлял, как она была нарисована, а Миша видел только испачканные руки, грязные кисточки и странную картину. Он пожимал плечами и убегал играться с Димой.       Вот и Саша был таким же. Только в других вещах он совсем отличался, и это отличие от Коли мешало Мише его понять. Колю он знал, а Сашу совсем нет.       Например, нравились ли Саше цветы? Любит ли он вдыхать их запах? А может, у него это всё вызывало зуд в носу? Болел ли он? Что вообще ему нравилось?       И все эти вопросы, которые Миша должен был задать, как человек, искренне заботящийся о своём друге, заставляли его пыхтеть, как паровой двигатель.       Если отец Саше доставил столько несчастий, то мог ли он существенно повлиять на него? Могли ли его действия сказаться на добром и заботящимся о других Саше, который даже не знал, что делать с детьми?       В детстве Мише часто читали сказки, будь то Коля или Дима. Их содержание отличались в зависимости от того, кто рассказывал, но Миша всё равно мог придумать любую глупость и развить, как делали это его братья. А Саша не мог, он пыхтел часами, но всё отвергал. Он пытался придумать идеальную историю с правильным посылом, правильными героями. Но разве так бывает в жизни? Разве можно пройти правильный путь?       Даже когда очень умный и мудрый Коля рассказывал сказки, то он путался в сюжете, в характерах героев. Миша не обижался, просто превращал это в шутку. И Коле было хорошо, совсем не неловко от собстенной ошибки. А Саша сразу напрягался, когда что-то шло не так. Он сжимал ладони, напрягаясь всем телом, брови его хмурились, а взгляд становился стеклянным.       Саша винил себя в неидеальности. Он ломал себя этими обвинениями, поступая с собой безжалостно. Прямо как его отец. Саша испытывал нечеловеческую жалость к другим, он плакал, если другие плакали, он страдал, пока другие страдали. Но когда страдал Саша, это не имело значения. Его никто не жалел, даже он сам.       И только после встроенной цепочки, с помощью которой Миша пытался разгадать Сашу, на ум пришла совсем ужасная мысль.       Саша боялся сделать с этими детьми то же самое, что сделали с ним. Он боялся сделать из них себя, поступив неправильно. Поэтому он спрашивал у Миши о детстве, поэтому он начал с ним общаться. Миша для него тот, кто сможет открыть дорогу в этот неизведанный мир.       От этой мысли Мише стало не по себе. С одной стороны, всё это поспособствовало их общению, Мишиному своеобразному излечению от потери брата, но с другой — было ужасно жаль Сашу.       Обнимали ли его? Были ли у него друзья? Не ловили ли маленького доверчивого мальчика на опасных улицах Ленинграда? Не давали ли его отцу новых поводов разрушить своего сына?       И ответ был по истине ужасным. У него скрутило живот от боли, и на самом деле раны никакой не было, это всё из головы и сердца. Но было больно, будто в живот засаживают ржавый и грязный нож. Саша, наверное, ощущал то же самое. Его ножом был отец, такой же ржавый и грязный, как и Империя. Она умерла, а ошмётки догнивали уже в совершенно новой стране.       А Саша был частью этой новой страны.       — Саш, — прервав Сашину тираду, произнёс Миша.       — Чего? — раздражённо спросил он.       — Хочешь искупаться? — закинув руку на Сашины плечи, с мягкой улыбкой сказал Миша.       Саша подавился воздухом от такого. Едва ли нормальные люди перерывают тираду о детстве и страданиях души. Едва ли вообще кто-то себе позволяет вмешиваться. Саша никогда не прерывал, никогда не менял тему вот так. И ему стало очень обидно, что Миша вот так всё скрутил.       — Тебе не хочется слушать это? — прошептал он.       И тут Миша побледнел. Рука, перекинутая через Сашино плечо, сползла, а глаза расширились.       Не всё можно решить тем путём, которым он знал. А ведь на Колю и Диму такое оказывали влияние. Они сразу переключались и становились спокойнее. А Саша наоборот.       — Что?       — Я знаю, что тебе не нравится это слушать, — выдавил из себя Саша. — Мало кому такое нужно, но я думал...       Саша думал, что раз у них теперь такие дружеские отношения, то он может... Всего на секунду, всего на мгновение открыть свою душу, поделиться с кем-то внутренними страданиями. А оказалось, что он ошибся.       Миша, не выдержав, закрыл Саше рот ладонью. Губы у него были мягкими, хоть и сухими, но это он поймёт только потом. А сейчас он стоял, сдвинув брови, и смотрел. Смотрел так, будто ему хочется Сашу уберечь от всего: от отца, от себя. И, наверное, это бы не помогло, ведь Саша нуждался в обществе. До чего иронично это: быть зависимым от общения и получать от него только боль.       — Саш...       А Саша только глядел на него, не сопротивлялся. Он был как оленёнок, который потерял свою маму в дебрях тёмного леса. Вот только пока ещё этот маленький ребёнок не понял, что маму его съели голодные волки. Саша пока не понял, что его лишили детства.       Вместо того, чтобы продолжать говорить правильные и нужные ему слова, которые Миша не знал, он крепко его обнял. Сжал худые плечи Саши, прижал свою грудь к его.       — Прости, Саш...       И судя по тому, как Саша громко всхлипнул, Миша попал в цель. Это было именно то, чего он так долго хотел. Саша обвил его руками, сильнее прижимаясь.       — Мне очень хочется знать всё о тебе. Мне жаль, что ты неправильно меня понял. Я... Мне очень интересно. И жаль. Мне так жаль, Саш.       Саша сильнее прижимается, утыкаясь носом в место между шеей и плечом. Нос у него холодный, а щёки горячие.       — Ты мне очень нравишься, Саш.       И тут Саша отпрянул, словно его током ударило. Уши его покраснели, а зрачки расширились.       Миша удивлённо застыл, не зная, что сделал не так. Вот вроде было всё хорошо, а затем Саша снова отлетел от него, как ошпаренный. Он стоял в метре от Миши и хлопал глазами, открывая и закрывая рот.       Ничего такого в словах Миши не было. Он признавался Мите и Коле в том, что их очень любит тысячи раз, а они отвечали тем же. Миша бы сказал то же самое и Ане, ведь правда её очень полюбил. Да и остальные дети были очень хорошими, просто Миша ещё пока не провёл с ними достаточно времени. А уж их учитель точно заслуживает таких слов. Ему ведь даже Данила говорил, что любит его уроки, и Саша не реагировал так резко.       С чего это он?       Громко сглотнув, Саша отвёл взгляд в сторону. Наверное, он, наконец, понял, что удивление его было неуместным.       — Искупаться? Давай, — прошептал он, поправляя воротник.       Миша, повеселев, кивнул.       — Если в детстве ты не прыгал в речку, не плескался, то сейчас самое время! — громко заявил Миша, снова кладя руку на Сашины плечи, на этот раз он уже не сопротивлялся.       — Но у меня нет сменной одежды.       — Сменная одежда? — фыркнул Миша. — Да кому она нужна? Здесь только мы.       Казалось, что у Саши есть возражения по поводу его слов. Но секунду спустя он всё-таки кивнул.       — Хорошо.       — Снимай, — сказал Миша, глядя на то, как Саша мнётся у берега.       — Обязательно? Я могу и так...       — А потом кто-то стирать будет от ила. Не ломай руки этому бедному человеку, Саш.       — Я сам всё стираю, — пробормотал он.       — Тем более! Поберегите свои золотые руки для написания чего-нибудь умного, учитель.       — Ты сам не бережёшь мои руки, — проворчал Саша.       — Разве?       — Да!       — Но как? — спросил Миша, ничего не понимая.       Когда он успел что-то натворить?       — Кто меняет рубашки каждый день? — негодующе сказал Саша. — У меня столько рубашек нет.       Миша замер, по-прежнему ничего не понимая. Причём здесь рубашки? Разве их не приносят девушки из деревни?       — Это мои рубашки. Все, — объяснил Саша.       — Так вот что ты делал тогда у меня! — воскликнул Миша, наконец поняв всё. Он вспомнил их первую встречу, когда Саша отругал его из-за ошибки.       — Ага.       — Я думал, что это Василиса приказала кому-то из своих приносить.       — Я вызвался... помочь, — немного смущённо произнёс Саша.       — Помочь? Да ты, Саша, мой герой.       В знак искренней благодарности Миша сорвал цветок рядом и заправил его Саше в волосы. Ему шло. Ромашка очень хорошо контрастировала на фоне каштановых волос.       Уши Саши заалели от таких действий, он, кажется, вообще забыл, что что-то говорил. Стало абсолютно всё равно на всё, кроме тёплого взгляда Миши, которым он согревал весь мир. И как раньше было без него? Саша уже не помнит.       — Я... — только и смог выдавить Саша.       Миша отвернулся от его, словно не сделал ничего настолько смущающего, что Саша потерял дар речи. Московский снял сапоги, аккуратно сложил рубаху и штаны. Когда он развернулся к нему, то был весь нагой. Только нижнее бельё закрывало самые неприличные места. От стыда Саша закрыл глаза руками, но через небольшие щёлочки всё равно подглядывал.       Впервые он увидел Мишину грудь, когда они ещё не были столь близки. Тогда, в доме он и подумать не мог, что так смутится от вида обычного тела. Миша тогда, наверное, подумал, что Саша реагирует так на его шрамы, но это было не так. Просто сам вид обнажённой груди со шрамами Сашу привлёк, заставил потом всю ночь ворочаться в кровати. Его грудь была похожа на карту, которую мог объяснить только сам Миша. Где каждая из ран была получена, какие чувства он испытал и прочие важные вещи.       А теперь он совсем оголился. Без стыда и без смущения Миша легко скинул с себя одежду, доверив Саше себя. И Саша, правда, не знал: оправдал ли он это доверие или нет.       — Чего стоишь, Сашка? Уже вечереет, мы не успеем высохнуть, если солнце зайдёт, — весело сказал Мишу, а в следующую секунду уже с разбега плюхнулся в воду. Брызгами окатило берег, а затем по воде разошлись круги и пузырьки.       Пока Миша счастливо бултыхался в воде, Саша не мог отвести взгляда от его золотой макушки, которая то и дело ныряла под воду.       Так, наверное, могли бы вести себя и Сашины дети. Они бы кувыркались в воде, показывая разные фокусы и трюки, а Саша бы сидел на берегу, сжимая кулаки, ведь они могут пораниться обо что-то или поперхнутся.       Но за Мишу Саша не боялся. Почему так, он объяснить не мог, просто чувствовал, что страха нет. Было приятно смотреть на то, как Мише хорошо.       — Будешь нырять? — прокричал Миша, размахивая рукой, чтобы Саша обратил на него внимание. Вот только он не знал, что Саша не мог не обращать всё внимание на него.       И заразившись этим весельем и ребячеством, Саша решил, что стоит отбросить смущение. Он бегло снял одежду, не складывая её так бережно, как сделал это Миша. Он просто бросил её на песок, оставшись только в нижнем белье. Ничего не будет, если разок придётся выстирать бельё от ила и песка. Это того стоит.       Ромашку, которую Миша заправил Саше за ухо, Невский аккуратно положил рядом с очками.       И, последовав примеру Миши, Саша разбежался, а затем прыгнул в воду. Вода была настолько тёплой, что в ней хотелось остаться навечно. Тем более где-то рядом плавает Миша.       Саша всплыл, протирая глаза от воды. По лицу сама собой растянулась улыбка, а глаза засияли, стоило увидеть рядом с собой Мишу.       — Без очков ты выглядишь ещё моложе.       В ответ Саша фыркнул, но потом рассмеялся.       — Если я буду ходить без них, то вряд-ли увижу что-то дальше своего носа.       — Дети разбегутся по сторонам, а бедный Александр Петрович будет видеть только свой нос и руки, — рассмеялся Миша.       — Вот поэтому я только для сна снимаю их. Хотя стоило бы поберечь, других у меня нет.       — Я готов предложить свою помощь, если с ними что-то случится. Буду водить вас, Александр Петрович, под руку и ловить ваших учеников.       — Будьте так добры, Михаил Юрьевич, не потеряйтесь в трёх соснах сами.       Ответом Саше служит громкий заливистый смех. Он прекраснее любой мелодии, которую Саша когда-либо слышал.       От неожиданно разыгравшегося веселья Саша ныряет под воду, хватая Мишу за ноги и утягивая его за собой. Миша, не ожидав такого, уходит под воду.       Они выныривают вместе, только Саша выглядит довольным, а Миша — будто его окатили ледяной водой.       — Я же говорил, Михаил Юрьевич. Стоило прислушаться.       — Да, — снова смеётся он. — Ещё как стоило.       Миша замолкает и не позволяет Саше вкусить свой триумф полностью, как его окатывает волна брызг. Он удивлённо хлопает ртом, зажмуривая глаза.       — Ах ты! — рычит Саша, напрыгивая на Мишу.       Миша случайно поскальзывается, и они вдвоём падают в воду. Саша выныривает первым, снова протирая глаза от воды. Он выглядит смешно, даже нелепо. Его кудрявые волосы облепили лицо, словно водоросли. Миша уверен, что выглядит он также смешно.       — Не желаете ли, Александр Петрович, доплыть до другого берега? — предлагает Миша, словно затея эта была по зубам даже ребёнку.       Саша смотрит на другой берег, пытаясь определить, сколько метров нужно проплыть. Но из-за плохого зрения не совсем ясно точное расстояние.       — Сколько там?       — Чего?       — Сколько метров нужно проплыть?       Миша смотрит на другой берег, пытаясь на глаз понять расстояние.       — Недалеко, — отмахивает он. — Метров пятьдесят-семьдесят.       — Так много? — неуверенно спрашивает Саша.       Ввиду своего детства Саша был физически слабым. Его ноги по-прежнему были худыми, хотя последние годы он ел вдоволь. Он полагал, что эта худоба так и останется с ним навсегда. От недостатка питательных веществ и активности в детстве у него нет развитых мышц, которые бы помогли ему долго бежать или плыть.       Саша был слаб, но ему из раза в раз везло, потому что рядом были сильные люди. Что Костя, что Миша.       — Я не думаю, что у меня хватит сил.       — Разве?       Миша судит всех по себе и по тем, кого он знал. Коля, Дима и он были сильными, так как большую часть времени старались в небольшом огороде. Миша любил бегать, поэтому с дыханием у него проблем не было.       Поэтому пришлось придумать что-то другое, чтобы извиниться за свою глупость.       — Я буду плыть рядом, — уверенно сказал он. — Когда мы доплывём до другого берега, то найдём, где присесть. Ты отдохнёшь, и мы вернёмся.       Сегодня Саша так много всего себе позволил, разве сделает ли ещё одна маленькая шалость что-то плохое? Тем более, ему очень хотелось сделать это с Мишей. Он бы записал это в библиотеку своей памяти и потом долго вспоминал. И тем более, если не здесь, то где ещё?       Поэтому Саша кивнул, вбирая в лёгкие как можно больше воздуха. Миша поплыл рядом, медленно двигая руками. Он смотрел за тем, как Саша глубоко вдыхает, а затем выдыхает. Невский даже пару раз занырнул, проплыв быстрее. Миша тогда едва не нырнул за ним, полагая, что он тонет. Но Саша всегда выныривал, и Миша успокаивался.       — Мне здесь нравится, — тихо сказал Миша, пока они плыли.       — Мне тоже, — пробормотал Саша, а потом снова ушёл под воду.       Вынырнув, он громко вдохнул и поплыл снова, только чуть медленнее.       — Не говори. Так воздуха не хватит.       — Ты же говоришь...       Саша остановился — Миша тоже. Подхватив его под руку, Московский дал опереться на себя. Саша с радостью примкнул к нему.       — Я говорю, потому что у меня воздуха полно. А ты всё время опускаешься под воду, а потом на последних силах выныриваешь. Я же знаю, Саш. Я тоже учился плавать.       Миша плыл на месте, пока Саша набирал в лёгкие воздух. Он позволил охватить свою шею руками и полностью положиться на себя.       — Если тебе тяжело, то мы можем поболтаться на месте подольше. Никуда же не нужно спешить.       Саша согласно кивнул.       — Научи меня держаться на месте и не тонуть, — попросил он.       Миша довольно улыбнулся, словно ждал этого.       — Не переставай шевелить ногами и делай руками, как я, — Миша отпустил Сашу и показал, как нужно делать.       — Хорошо.       И Саша сделал это, досконально повторяя все движения. Сначала он едва не пошёл ко дну, его спасли только руки Миши. Но затем поднял голову, стараясь дышать правильно, но получалось сбитое и неровное дыхание.       — Расслабься, Саш. Представь, что ты водомерка.       — Мог бы и получше сравнение придумать, — быстро говорит Саша, снова едва не уходя под воду. Двигать руками у него пока получается плохо.       Миша тихо посмеивается, стараясь не смутить Сашу. Им ещё плыть метров двадцать, а силы Саше терять нельзя.       — Давай, Саш, осталось совсем чуть-чуть. Пару гребков и доплывёшь до коряги.       Миша приметил эту корягу ещё с берега, заметил, что она очень удачно выглядывает из-под воды. На неё как раз можно было сесть и передохнуть.       — Давай, Саш. Плыви, — пробормотал ободряюще Миша.       И Саша поплыл. Тяжело и медленно, но поплыл. Несколько раз нырял от усталости, а затем выныривал, набирая в лёгкие побольше воздуха.       И так они доплыли до коряги у противоположного берега. Миша помог Саше сесть на неё, но сначала проверил, нет ли там торчащих веток, чтобы не пораниться. Сев рядом с Сашей, Миша оглядел его. Весь уставший и съежившийся от страха или от холода.       — Ты молодец, Саш. Целую реку переплыл, — Миша осторожно убрал с его лба мокрую прядку волос.       — Я думал, что умру. Не знаю, как доплыл. У меня так болят руки и ноги, — Саша поболтал ногами в воде, будто проверял, на месте ли они.       — Зря я предложил. Потом ещё несколько дней будут болеть, — с сожалением сказал Миша.       — Нет, я очень рад. Вряд-ли у меня нашлись бы силы на это в другой раз. И духа бы не хватило, разумеется. Это так страшно, особенно когда ты посередине реки.       — Я бы не дал тебе утонуть.       — Я знаю, — с тёплой улыбкой признался Саша. — Знаю.       Это невыносимое тепло передалось и Мише. Вот так странно у них получалось. Сначала один утешает другого, а потом происходят такие интимные моменты, которые хотелось запомнить на всю жизнь. Как этот чудный миг, пока Саша болтал ногами и отвечал Мише так, будто он изменил его жизнь в лучшую сторону.       Миша посмотрел на уходящее солнце, подумав, что уже довольно поздно. Им наверняка нужно поскорее идти обратно, чтобы их не потеряли. Но так не хотелось. Тем более Саша преодолел целую реку, поэтому хотелось смаковать этот факт как можно дольше.       — Мне здесь очень нравится, — признался Миша.       — Мне тоже нравится эта река.       — Нет, я не про неё. Хотя про неё, но она лишь часть этого чудесного места. Мне нравится вся эта деревня, поля и река. Здесь так свободно, будто нет места лучше.       — У тебя дома было не так?       — Нет, конечно же, нет. Я не знаю, как это объяснить...       — «Мысль изречённая есть ложь», — тихо сказал Саша.       На его слова Миша рассмеялся. Тихо рассмеялся, словно нужно было соблюдать тишину, чтобы не нарушить атмосферу, воцарившуюся между ними.       — Ты вовремя, как всегда.       Саша опустил глаза к воде, наблюдая, как в ней плавают крупицы пыльцы.       — Тютчев ещё говорил о том, что нужно молчать, ведь говорить бессмысленно.       — «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймёт ли он чем ты живёшь?», — зачем-то сказал Саша.       Но Миша был рад, что он читает ему стихи. Ему очень нравилось, что у Саши есть такая страсть, как литература и поэзия.       — А мне нравится говорить. И братья мои болтали всё время. И слушать чужие рассказы тоже люблю.       — А мне нравится молчать и наблюдать. Но я тоже не хочу молчать.       Эти слова выглядели как протест, который Саша впервые себе позволил. Литература для него была чем-то сакральным, незыблемым и правдивым, но, смотря на то, как Миша легко позволял себе быть вне этих правил, Саша вдруг почувствовал в себе неведомую силу.       — Тогда... стоит забыть про Тютчева в такой хороший момент. Расскажешь потом про него детям.       — Да, — заправляя за ухо прядь волос, прошептал Саша.       — У меня дома было приятно, но ничего особенного там не было. Мы жили далеко от центра города, поэтому наш дом ничем не отличался от деревенского. Там было хорошо, потому что были братья. Они всегда делали всё для того, чтобы мне было хорошо. Такая вот у меня семья.       — Очень хорошая, — робко кивнув, произнёс Саша и посмотрел в небо.       По голубому небу расплылось золото солнечных лучей, где-то расплескался даже рябиновый, перекрывая голубизну. Солнце утекало за горизонт, открывая дорогу к звёздам, которые хранили память о мире.       — Василиса часто смотрит в ночное небо, пытаясь там что-то найти. Может быть, и твой брат где-то там?       Вместо тихих вздохов, полных горя и отчаяния от потери, Миша улыбнулся.       — Я бы не хотел, чтобы он застревал где-то там, чтобы смотрел на то, как я страдаю от того, что его нет. Пусть лучше идёт в другое место, полное счастья, веселья. Пусть ему будет хорошо, он заслужил.       В Мишиных глазах не было слёз, в них не было боли, только слепая и чистая надежда. От его искренних слов у Саши заболело сердце, и слёзы перекрыли взор, теперь он видел ещё хуже.       — Наверное, так и есть. — Саша будет на это надеяться. Очень сильно.       — Я бы и сам хотел так умереть. Просто бросить этот мир и забыть. И пусть обо мне забудут.       — Я не забуду, — слова сорвались с губ быстрее, чем разум дал разрешение.       — Вот и я не забуду, Саш. Никого не забуду, наверное, даже если умру.       — Победа уже близко.       — Коля тоже так говорил. Он кормил отряд этой сладкой ложью, лишь бы они не сходили с ума от того, что победа в нашем случае будет добыта только с помощью миллионов жизней. И наши, может быть, тоже потребуются. Но я не хочу, чтобы ты умирал, Саш.       Саша тоже не хотел умирать. Очень не хотел. Хотел вернуться в родной Ленинград, найти отца, накричать на него, а потом обнять. Пусть он сам этого не делал, но у Саши он один. Пусть он любит больше Империю и прошлую жизнь, но Саша его тоже любит. И, наверное, простит, если выживет.       — Кто тогда будет воспитывать детей после войны? Кто научит их жизни? Учителей нужно беречь, ведь они делают будущее нашей страны.       «Даже если это будущее так же далеко, как и победа», — скользило в воздухе между ними. Эта мысль приходит с рассветом и уходит только глубокой ночью, когда разум уже отвоевал свою возможность отдохнуть у тревожности.       — Я бы хотел, чтобы ты прожил сто лет, нашёл семью и выполнил все мечты.       — Я тоже, Миш. Хочу, чтобы ты выполнил свои мечты.       Миша отвернулся, прикрывая глаза. Да... С этим ему ещё придётся поработать. Ни мечт, ни стремлений. Пустая оболочка с жаждой увидеть старшего брата.       — Они обязательно исполнялся, — заверил его Саша, активно кивая головой. — Вот моя исполнилось! Я переплыл через речку, да ещё и в таком месте.       — Это же не было твоей мечтой, Саш, — Миша был ему благодарен за попытку утешить, но это было бессмысленно.       — Это была моя мечта! Думаешь, что ежедневно, когда я ходил рядом с Невой, у меня не возникло желания бросить всё и прыгнуть туда? Я сдерживал себя, уверял, что это плохая идея. И плавать не умею — смоет в Балтийское море. Ты предложил, и у меня не возникло сомнений, только стойкое ощущение, что я должен это сделать, иначе не прощу себе. Сожалеть о том, что не сделал, гораздо тяжелее, Миш.       — Знаю, — тихо вздохнув, ответил Миша.       — Я благодарен тебе за то, что ты меня подтолкнул к этому. Это... важно для меня.       Миша не стал ничего отвечать, встал с этой коряги и прыгнул в воду. Капли воды попали на удивлённое лицо Саши. Миша вынырнул и рассмеялся, вода текла по его лицу так, будто он долгое время плакал, а затем что-то осчастливило его.       — Поплыли обратно, Саш. Уже скоро ночь.       Саша непонимающе на него посмотрел, а затем слез с коряги. Плюхнулся в воду, но его быстро подхватили сильные руки.       — Плыви, а я за тобой, — сказал Миша и толкнул Сашу вперёд, чтобы он поймал ритм.       Саша, не успев ничего ответить, глубоко вздохнул и поплыл. Силы у него, к удивлению, были, чтобы ещё раз переплыть реку.       Сзади послышался тихий плеск, а затем Миша догнал Сашу. Лицо его светилось от радости, а руки махали, подбадривая Сашу плыть быстрее. И всё в нем было прекрасно: и золотые волосы, и улыбающиеся губы.       Только глаза были красные, как от слёз.