Следующее утро началось с проливного дождя, Саша видел, как девушки быстро собирают сохнущие на верёвках вещи, как Василиса ругается на раздражающую погоду. Хотя было ясно, что дожди когда-то должны были прийти, ведь дело идёт к августу. Саша внутренне ужаснулся тому, как быстро пролетело время. Но самое страшное было то, что окончание войны приближалось к ним мелкими шажками, словно боясь спугнуть.
Саша увидел
его мокрым и поникшим. Плечи Миши были опущены настолько, насколько это вообще возможно. Золотые волосы, что раньше светились под солнечными лучами, теперь походили на прижатые к земле колосья пшеницы. Хотелось окликнуть его, извиниться, а потом высушить и лелеять целый день, спасая от дождя. Вдруг Миша простудится, думал Саша. И от этих мыслей становилось ещё тяжелее.
Миша прошёл быстро, он укрылся в своём доме и более не выходил. Саша так и смотрел на закрытые настежь окна его дома. Ему хотелось бросить плетение косичек для Ани и Кати, прекратить ругаться на мальчиков. Саше хотелось сбежать в соседний дом и остаться там.
Но Миша не был рад ему. Он был подавлен, даже отказывался есть, когда Василиса предложила. Саша тогда едва не кинулся к нему, но Василиса его остановился. Пусть остынет, говорила она, внутренне злясь, что Саше приходится переживать такое. Ей учителя хотелось спрятать от всех несчастий и согреть.
Оказалось, что дожди в этом месяце продлились дольше, чем думала Василиса. Она полагала, что они будут идти не дольше двух дней. Но Саше пришлось сидеть взаперти целую неделю. Он ужасно извёлся, продумал каждое слово, которое скажет Мише, когда они, наконец, встретятся, заплёл и переплёл столько разных причёсок, что Катя с Аней были не в себе от счастья. За одну из причёсок Аня даже получила от Дениса комплимент, что мгновенно заставило её покраснеть от макушки до пят.
Но и это Сашу не развеселило. Его сердце дни и ночи обливалось непониманием. Он страдал, не спал и мало ел. Саша умирал, потому что не мог быть с Мишей, не мог ему сказать важные слова.
Как говорила Василиса, Московский всё равно ходил на охоту, приносил довольно много добычи, чем несказанно её радовал. Теперь, когда кругом вода, нужно было думать о пропитании, и помощь Миши была неоценимо важной. Саша гордился им, но любое упоминание Миши всё равно грозило вызвать у него сердечный приступ.
Когда дожди кончились, наступила пора страха. Всепоглощающего страха, от которого никуда не деться. Целую неделю Саша мог оправдывать своё бездействие тем, что на улице ужасная погода, но теперь ничего ему не мешало. Он мог хоть в эту же секунду пойти в соседний дом, обнять его жильца, сказать, что Саша хотел как лучше, признаться, что очень им дорожит, и, может, даже расплакаться.
Саша представлял, как Миша обрадуется тому, что Невский не хотел его обидеть, как он ответит ему со своей самой прекрасной улыбкой. И эти мечты по-настоящему пробуждали его сердце к жизни. Хотелось броситься к Мишиному дому, постучать, чтобы Миша сразу понял, что это он, Саша.
Но потом приходило что-то более страшное, чем любой детский страх маленького Сашеньки. Приходило понимание, что Миша может больше не хотеть с ним общаться, что он теперь презирает Сашу. И это било сильнее, чем учитель мог подумать.
Даня ужасно соскучился по Михаилу Юрьевичу, пять дней из семи он вспоминал про него. Данила рассказывал, как будет плавать вместе с ним, как Михаил научит его всему, что знает сам. Аня от этих рассказов напрягалась. Видимо, сама желала получить внимание от друга учителя. Дети, к Сашиному удивлению, полюбили Мишу за такой короткий срок. Даже к нему они привыкали дольше, а Мишу вот так сразу взлюбили.
Но ни Ани, ни Данила не могли понять, что больше всего Саша жаждет его увидеть, слиться с ним душами, высказать всё, что только можно. Ему было всё равно на плавание, да он бы согласился больше никогда не нырять в воду, только бы Мишу увидеть. И книги все свои Саша бы отдал, только бы Миша рядом шёл и рассказывал очередную весёлую историю из его детства.
Стоило Саше его увидеть, как весь мир обрушился. Аня с Даней бросились к нему, а Денис спокойно пошёл за ними. В другой раз Саша бы отметил его сжатые кулачки и напряжённые плечи, но сейчас он мог только смотреть на вымученную улыбку Миши. На то, как он позволяет детям облепить себя со всех сторон, на то, как он мягко треплет их по волосам.
Порой Саша завидовал детям и их простоте. Он не мог позволить себе такого поведение, потому что знал, что это неуместно. Нельзя было взрослому человеку бросаться на другого взрослого человека, кричать и плакать от радости. Нельзя было обнимать его, будто прошла не неделя, а целая вечность.
— Вы пойдёте сегодня с нами? — прижавшись щекой к Мишиному берду, пробормотала Аня.
Данила ей поддакнул, а Денис смущённо кивнул, стоило Мише на него глянуть. Саша умолял небеса, чтобы он согласился. Пусть они вдвоём будут молчать, но главное, чтобы не порознь. Пусть всё внимание достаётся детям, а не Саше, но он сможет ощущать его запах, смотреть на него и внимать его эмоциям.
— Опять ходите прогулять уроки? — посмеиваясь, спрашивает Миша.
— Нет, конечно, нет, — с улыбкой отвечает Данила.
Наивный мальчик думает, что такими словами можно обмануть Сашу. Сашу можно обмануть только с помощью глубоких эмоций и долгих манипуляций над его душой. Нужно снять с него всю защитную броню и залезть под кожу, а потом сломать кости, что являются опорой его личности. Вот тогда получится обмануть его.
— А разве учитель разрешит?
— Александр Петрович, — Аня смотрит на него умоляюще, Данила тоже старается выглядеть как можно более искренне. Денис опускает голову, прикрываясь за волосами. — Можно?
Саша просыпается ото сна только после нескольких секунд умоляющих просьб детей. Он выныривает из раздумий только после тяжёлого вздоха. Миша мог бы сказать ему что угодно, и Саша бы поверил. Миша мог бы даже обмануть, а Саша бы сделал всё.
— Конечно, если Михаил Юрьевич не против.
— Скорее идём! — радостно прокричала Анечка, утягивая Мишу за руку в сторону уже знакомой тропинке к реке.
Саша шёл сзади один, даже Денис старался поспеть за Мишей. Учителю оставалось только тихо шагать позади, стараясь ничем не разозлить Мишу. Вдруг он вспомнит тот день и захочет вернуться. Саша этого не переживёт. Помимо того, что перед детьми придётся объясняться, так и собирать осколки своего разбитого сердца среди длинных колосьев необъятного поля.
Миша выглядел так, будто ничего не произошло. Он улыбался своей самой прекрасной улыбкой, смеялся над неумелыми шутками Данилы и поглядывал на молчаливого Дениса. Миша расцветал среди людей, ему не было важно, сколько им лет или их капитал, как было важно отцу Саши. Миша просто жил, наслаждался и давал спасательную ветку другим.
Сашу он тоже вытащил из болота.
После дождя тропинка размылась, небольшие лужи заставили детей, то и дело норовящих упасть, крепко держаться за Мишу. Саша старался быть внимательным, но его взгляд то и дело скользил по Мишиному силуэту. Ему так хотелось идти рядом с ним, тоже держать за руку, шутить, смеяться. Но Саша сам виноват во всех своих несчастьях.
В какой-то момент он засмотрелся на то, как Миша смеётся, солнце так красиво очерчивало его лицо. Волосы, небрежно расчёсанные пятернёй, золотились под тёплыми лучами. Мишу любило даже солнце.
Наверное, сложно было не поддаться его чарам. Не сдать своё сердце в его руки. Если бы Саша был Москвой, а Миша Наполеоном, то Саша бы открыл свои врата для него. Он бы напоил его самым дорогим вином и попросил бы остаться навечно. Миша бы, конечно, не был Наполеоном, но это уже не важно.
— Осторожно, Саш... — Миша оказался рядом, когда Саша едва не разлёгся в грязи.
Нет, Саше категорически нельзя было идти наперекор наставлениям Василисы. Ему нужно было отстраниться ещё в тот миг, когда у Саши появился интерес к Мише. Нужно было быстро собирать свои вещи и бежать в другое место.
Саша изумлённо смотрит на Мишу, такого близкого, но такого далёкого. Их отделяет стена обоюдного чувства вины друг перед другом. Стоит сделать первый шаг, и она разрушится. Но они оба боятся.
— Спасибо большое, — смущённо бормочет Саша.
Саше почти удаётся сделать вид, что всё хорошо, что его тело не горит от прикосновений Миши, что его сердце не скачет галопом от него. Ему остаётся только прятать красные уши от Михаила за отросшими волосами.
— Не за что. Будь, пожалуйста, внимательнее.
Голос его нежный, словно Саша — самый редкий цветок на земле. Одно неверное движение — цветка нет. Хочется дополнить эту мысль чем-то прекрасным, чтобы описать Мишу ещё лучше. Но в голове стучит кровь, губы дрожат от невысказанных слов. Если бы здесь были только они, то Саша бы сломался. Он бы упал перед ним на колени, разбиваясь в тысячах извинений.
Но он молчит, только смущённо смотрит на землю. Миша такой же. Он тоже всячески отводит взгляд в сторону. В нём тоже что-то поменялось за эту проклятую неделю дождей.
— Нужно идти, — напоминает Миша, и вся эта смущающе-интимная обстановка рушится.
Саша делает вздох, а за ним ещё несколько. Сердце его горит, руки тянутся к рукам Миши, но он сдерживается. Остаётся только и смотреть, как Миша разворачивается к детям и снова начинает что-то говорить. Дети смеются, даже Денис старательно прячет улыбку.
Мишу сложно назвать простым человеком. Он бывает нежным, весёлым, но бывает и злым, обиженным и полным ненависти. Он смешно хмурится, стараясь не закрывать полностью глаза от ярких лучей солнца. Он потирает руки друг о друга, когда нервничает. Он улыбается, когда что-то напоминает ему о братьях. Миша полон любви, хотя сам вряд ли понимает, какое это сокровище. Миша любит безмерно своих братьев, а Саша любит их сильнее за то, что сделали его таким. Каким бы ни был Митя, о котором у Миши есть пара миллионов смешных историй, каким бы ни был Коля, они сотворили самое чудесное в мире.
Мишу.
Миша ни разу не упоминал своих родителей, его жизнь была заключена между двумя братьями. Но Саше отчего-то казалось, что ему они и не нужны были. С такими братьями можно было идти в мир без опаски, ведь всегда будет надёжный тыл.
Саша
любил Мишу таким, какой он есть. Добрым, общительным, порой глупым, но ни разу ещё Саша не встречал кого-то настолько прекрасного. Его мир заканчивался вместе с потерянным отцом и холодными улицами Ленинграда. А Миша был звездой, которая указывает путь и подаёт руку помощи.
За это невозможно не полюбить человека. Саша любил детей безмерно, он бы умер за них. Саша любил Василису, словно собственную мать. Ему хотелось прятаться в её объятиях, когда происходило что-то непонятное, хотелось получать этот заботливый поцелуй в лоб каждый раз, когда его сердце не могло успокоиться. Саша, наверное, любил даже отца, хотя тот его вряд ли.
Но Мишу он любил по-особенному. Так не любят обычные люди, они не впадают в безумство, когда рядом нет их любви. А Саша впадает. В нормальных людях не просыпается тревога, способная разрушить всю их личность, но при этом отступающая перед одним единственным человеком.
Это сложно объяснить словами, сложно описать наукой. Это взрыв вулкана, чистый утренний воздух, глоток кислорода после долгого пребывания под водой. Это безумие, чистой воды безумие. И в него так хочется упасть, отдать себя полностью.
Если бы Миша был недостойным и имел бы плохие намерения, он бы не смотрел на него так. Миша бы не спасал Сашу от падения в грязь, в которой он и так прожил всю свою жизнь. Миша бы смеялся, будь он тем, кем его описывает Татищев.
Но Миша был другим. И Саша это понимал.
Внезапное осознание разрушило его опору, Сашу начало шатать из стороны в сторону. Хотелось закричать Мише, хотелось рассказать, но губы словно пришили одна к другой. Саша не мог раскрыть рта, чтобы подать звук.
Урок прошёл в Сашином молчании. Дети не заметили странного состояния учителя, а Миша заметил, хотел было подойти к нему, уточнить, но не смог. Сил и смелости не было.
Вернулись они уже к вечеру, дети побежали к Василисе, где их уже ждал вкусный ужин, а Саша остался у колодца. Ему хотелось упасть туда, чтобы больше никогда не чувствовать чего-то настолько разрушительного. Он полагал, что не спокобен на такое. Но смысл Сашиного существования заключался в том, чтобы научится любить. Чтобы он вышел из этого порочного круга, в который его загнал отец.
— Саш, я...
Саша резко обернулся на его голос. Миша выглядел так же помято, как и Саша. Словно они переживали одно и тоже.
— Миша, — шепнул Саша.
— Саш, прости меня, — умоляюще произнёс Миша, чем потряс Сашу.
— За что?...
Мишины брови сжались, словно ему было физически больно такое слышать. Они уже это проходили. Оба делали друг для друга обычные вещи и не понимали, за что просят прощение. До чего глупые, подумалось Мише.
— За то, что ты, Саша... — Миша не договорил, слова кончились.
Он просто положил лоб на Сашино плечо, прижимаясь всем телом к нему. Саша вздрогнул.
— Ты знаешь за что, — сипло сказал он.
Саша молчал, его губы связывала толстая нить. Сил её рвать у него не было.
— Я видел всё иначе. Но потом... за эту неделю я много раз прокручивать в голове тот день. И знаешь... мне очень стыдно. Саша, ты такой хороший. Прости меня, умоляю.
Каждое слово из сумбурного потока Мишиных слов Саша ловил с благоговением. Они были искренними, потому что Миша по-другому не умел. Каким был, таким и остался.
— Почему ты тогда так...
— Потому что я не хочу, чтобы ты видел меня таким, — Миша поднял голову и посмотрел на Сашу так нежно, словно ничего в жизни не могло быть прекраснее учителя.
— Каким? — хрипло спрашивает Саша.
— Неужели это так тяжело понять? — Миша слабо улыбается, но глаза по-прежнему искрятся от нежности. — Грязным, Саш. В литературе ты наверняка столько раз сталкивался со смертью, но никто никогда не сможет описать её, только почувствовать. Я не хочу, чтобы ты тоже чувствовал эту удавку на шее, тяжесть оружия и муки совести. Я же знаю, какого это... Коля такой же. Был.
— Но мне хотелось...
Сашу заставляет замолчать рука Миши. Грубая и мозолистая кожа касается мокрых губ.
— Я знаю, Сашенька. Понимаю.
Миша прислонился своим лбом к Сашиному, заставив того мгновенно потерять возможность здраво мыслить. Саша хотел этого, но вынести это было сложнее, чем он полагал. Природная жадность заполучить Мишу сражалась со страхом его потерять. Если бы не этот страх, то Саша бы воплотил в жизнь все самые неприличные сценарии.
— Такой лоб горячий, — вскользь бросает Миша.
Да. Конечно, он горячий, хочется закричать Саше. Он всю неделю изводил себя, корил, наказывал. Если бы не обещание поговорить, данное себе, то Саша бы рассыпается на сотни маленьких частиц от тоски.
— Ты не заболел? — едва слышно произносит Миша Саше на ухо.
Хочется оттолкнуть Мишу, сказать, чтобы так никогда больше не делал. Дышать на красные от смущения уши равно медленному убийству Саши.
— Я...
— Позволь мне о тебе позаботится, Саш, — просит Миша. Нет, не просит. Умоляет.
Саша сам не помнит, как оказывается прижат к тёплой груди, через которую отчётливо чувствуется биение сердца. Чёрт знает, чьё именно это сердце: Мишино или Сашино. Сейчас оно едино для них обоих.
***
Саша просыпается, в ужасе вскакивая с кровати. На него с вилами нападают воспоминания, факелами сжигая его до основания. Щёки мгновенно краснеют, а аккуратно сложенная тряпка падает на деревянный пол. Саша закрывает лицо руками, стараясь выровнять дыхание.
В комнату заходит Миша, придерживая одной рукой тазик с водой, а второй чашку. Он выглядит таким простым и домашним. Саша думает: неужели отцу было сложно сделать также, когда Сашенька не мог подняться с холодного пола, свалившись с простудой.
— Доброе утро. — Миша замирает посреди комнаты. Но наваждение скоро спадает, и он идёт к Саше.
Саша, сидящий на кровати, смотрит на него, как на выдумку собственного разума. Не может всё быть так. Не может это быть правдой.
— Не стоило тебе вставать.
Миша ставит на небольшой стол тазик, чашку протягивает Саше. А сам наклоняется к его ногам, чтобы поднять упавшую ткань.
Саша молча смотрит, как Миша, стоя на коленях, складывает ткань. Как мягко и осторожно он это делает.
— Мне лучше, — сглатывает Саша.
— Это хорошо.
Мишину улыбку нельзя увидеть в таком положении. Саша видит лишь его приподнятые уголки губ.
— Мне нужно к детям.
— Они с Василисой. Если хочешь, то можешь пойти к ним.
Саша смотрит в окно, пока Миша встаёт. За окном ужасная рань, в такую вся деревня обычно спит.
— А твоя охота?
— Василиса сказала, что сегодня я могу остаться с тобой.
Саша неверяще смотрит на Мишу, будто пытаясь понять, почему сегодня он так нежен и спокоен. Если бы такого Мишу можно было с чем-то сравнить, то Саша бы сравнил его с ранним деревенским утром. Солнце только проснулось, раскрыло свои очи, а прохладный с ночи ветерок прогоняет остатки сна.
— Правда?
Миша кивает, и в душе рождается что-то неведомое.
— А почему другие не спят?
— Все беспокоятся о тебе, — Миша вспоминает о том, как дети рвались помочь ему позаботится об Александре Петровиче.
— Разве? — Саша тупо смотрит в окно, пытаясь понять, сколько в словах Миши правды.
— Конечно.
— Тогда нужно скорее идти к ним, — говорит Саша, и Миша тяжело вздыхает, будто так и думал, но надеялся, что учитель будет бережнее к себе и своему здоровью.
— Хорошо.
Миша снова опускает на колени, заставляя Сашу потерять дар речи. Неизвестно откуда он достаёт Сашины сапоги и надевает на обе ноги. Со шнурками Миша возится дольше, что-то бурча себе под нос. А Саша только судорожно хватается за одеяло.
— Вчера минут двадцать потратил на то, чтобы снять с тебя сапоги. Ты странно их завязываешь.
Миша хмыкает, но продолжает упорно путаться в завязках.
— Миша...
— Намучился я, конечно, ужасно, но всё равно снял их с тебя.
— Миш.
— В следующий раз завяжи их, пожалуйста, попроще.
— Миш.
Саша кладёт его на щёку свою холодную ладонь, Миша в ответ прижимается к ней. Его голова устало падает на Сашины колени, а руки обвисают вдоль тела.
— Я не могу это контролировать, — судорожно выдыхая тёплый воздух, бормочет Миша. — Это сильнее, чем я мог подумать.
— Что «
это»?
— Будто ты сам не понимаешь, Саш. Разве можно нам?...
Дверь распахивается и в комнату влетает Аня, а за ней и вся детская орава. Девочка запрыгивает Саше на кровать, обвивая его руками. К ней присоединяются остальные.
Миша отскакивает от него, делая вид, что ничего не было. Они с Сашей сейчас похожи по цвету: оба до жути красные. Если бы рядом с ними был флаг Советского Союза, то можно было бы запросто перепутать.
— Александр Петрович, как вы? — спрашивает Данила.
— Х-хорошо.
— Правда? Выглядите, будто вас сейчас стошнит, — говорит Серёжа, из-за чего получает подзатыльник от Кати.
— Думаю, что мне нужно проветриться и всё будет хорошо.
— Тогда нужно скорее идти! Василиса Ярославовна такие блины напекла!
— Конечно, — дрожащим голосом отвечает Саша. Его всего колотит от Мишиных слов.
Саша говорит детям ждать его на улице, а сам пытается завязать шнурки. Ничего не выходит из-за трясущихся пальцев. Когда Саше, наконец, удаётся совладать с завязками, он оглядывает собственный дом.
Никого.
Миша ушёл.
***
Миша сам срывается на бег, когда в голову вновь приходят мысли о том, что он сказал. Его всего покрывает по́том от ужаса. Саша и сам выглядел ничем не лучше, а значит, он понимает, о чём говорил Миша. Это заставляет Московского гореть сильнее, чем он ожидал. Ему сложно поверить в это.
Митя много раз описывал это чувство. В него постоянно кто-то влюблялся, да и он сам был падок. На его рассказы Коля добродушно улыбался, даже советы какие-то давал. А Миша слушал. Слушал, потому что это мог быть очередной повод, чтобы подразнить брата. У Димы и так было много всяких поводов, а вот у Миши на его было мало компромата.
Но никогда Дима не описывал что-то подобное. Не говорил, что Миша может, словно загипнотизированный, упасть на колени перед Сашей. Не говорил, что сердце взрывается от одного лишь прикосновения. Не говорил, что делать, когда они оба этим страдают.
Саша — мужчина, и Миша тоже. Им нельзя таким заниматься, нельзя позволять забирать сердца друг друга. Мише нужна холодная голова, чтобы найти Диму. А Саше нужен расчёт, чтобы уберечь детей от ужасов войны.
Это случилось совсем не вовремя. Но Мише так хотелось, да и Саше тоже. Это было понятно по его выражению лица всякий раз, когда Миша смотрел на него. Саша был изголодавшимся зверем, который нуждался в стае. Саша жаждал любви, и, наверное, его особо не волновало, что Миша — мужчина.
С одной стороны, они оба находились в тех обстоятельствах, когда было всё равно на то, кем они оба являются. Когда за спиной стоит смерть, то про остальное можно забыть.
С другой стороны, а вдруг это на всю жизнь? Миша отлично понимал, что если он привязаться к кому-нибудь, то не может отпустить. Насчёт Саши у него были сомнения. Вдруг для него это только обучение в каком-то смысле. Доселе он был закрыт для остальных людей и их любви, а теперь может познать.
Не станет ли это для Миши концом?
С этим вопросом Миша занырнул в прохладную воду. Но даже здесь всё напоминало о Саше. Ему сразу пришло в голову то, как старательно Саша плыл. Будто это было очень важной целью. Тогда он победил себя, преодолев целую реку. Наверное, именно в этот момент Миша стал окунаться в пучину этих чувств. А может, это было в первую их встречу, когда Саша поправил его. Кто бы мог подумать, что в конце концов, выйдет что-то такое?
Будь Коля здесь, он бы не думая, благословил Мишу. Он бы сразу всё понял. Коля бы не осудил то, что Саша мужчина, он бы, наоборот, порадовался за них. На войне без разницы, кто ты и с кем, сказал бы он. И Миша бы ему поверил.
Переплыть реку у Миши не заняло много времени, хотя он то и дело замирал на месте от воспоминаний и собственных мыслей. Ему хотелось сесть на ту корягу, где они с Сашей сидели, но её, видимо, унесло потоком реки.
Вернулся Миша только к вечеру, когда Саша уже начал беспокоиться. Невский старался сконцентрироваться на детях, на Василисе, что ругала его за то, что посмел заболеть. Но всё в пустую. В голове так и стояла утренняя картина, словно замерший кадр. Если бы у Саши была камера, то он бы сделал снимок и сохранил бы его навечно. Но пришлось хранить всё в собственной голове.
Саша тихо постучал в дверь Мишиного дома, уже зная, что будет дальше. Он понимал, что у них сейчас может всё решиться. Саша молился, хотя вера давно ни его, ни отца не спасала. Он надеялся, чтобы всё сложилось хорошо.
Миша встретил его кивком, словно ждал.
— Здравствуй, — тихо сказал он.
— Добрый вечер, — ответил Саша.
Со стороны их приветствие могло показать холодным, даже отсранёным, но взгляды, которыми оба смотрели друг на друга, говорили громче и больше, чем слова.
— Если хочешь, я могу сходить за чаем.
— Нет, спасибо.
И снова молчание. Неловкое, выстраданное. Саша не знал, чем занимался весь день Миша. Если он был в одиночестве, то как справился? Саше повезло, его окружало много людей. Но он всё равно не смог отвлечься.
Миша сел на кровать, она была идеально заправлена. По этой детали Саша убедился в своих мыслях о том, что Миша его ждал. Весь дом был убран, хотя Миша не любил поддерживать порядок.
— Миша.
— Саша.
Вышло одновременно, поэтому оба отвели взгляды в сторону. Сашу окатило волной мурашек, он решил, что нужно действовать. Хватит молча сидеть в стороне, ожидая чего-то.
Учитель подошёл к Мише слишком близко, обычные друзья так не делают. Не смотря Московскому в глаза, Саша взял его ладонь в свою. Руки Миши, обычно очень тёплые, сейчас были холоднее Сашиных.
— Ты плавал?
Миша удивлённо на него уставился. Саша и сам себе удивился, с чего бы ему делать такое предположение.
— Да.
— Вода холодная, наверное.
— Я не заметил.
Эта ужасающая неловкость с каждым словом только усиливалась. Они говорили вещи, совсем отвлечённые, хотя должны были говорить другое.
— Миш.
— М?
— Ты против этого?
— Полагаю, что нет. — Саша доселе никогда не видел у него таких красных щёк.
— И я.
— Тогда...
Они оба не знали, что делать. Хотели многого, но неопытность и наивность играли свою роль.
Что нужно говорить, когда время приходит? В чём именно нужно признаваться?
— Ты очень хороший, Миш. Мне с тобой нравится проводить время. И... ты очень нравишься детям. Я честно не знаю, что мне нужно ещё сказать, потому что подходящих слов не могу найти.
— Я тоже, — тихо ответил Миша.
— Но почему ты такой потухший?
— Потому что ты мне ужасно нравишься, и я не знаю, что с этим делать.
Саша замер. Секунда. Вторая. Он уставился на Мишу с расширенными зрачками. А Миша на него, он и сам не заметил, как сболтнул нужное.
— Я...
Оправдываться было поздно. Миша уже сказал то, что хотело его сердце.
— Ты мне тоже, — ответил ему Саша, уткнувшись Мише в плечо.
Это было самое нелепое признание, которое Саша когда-либо видел. В книгах это описывается в сто раз романтичнее и красивее. А в итоге у них получилось всё сумбурно.
— Можно я тогда тебя...
Саша замер, потому что знал, что Миша имеет в виду. Он тоже желал этого, но не знал, как. В книгах это описывают, судя по всему, совсем не для обычных людей. В жизни всё иначе, а значит, и поцелуи другие.
Саша хотел этого, он изнывал от желания. Его рука сама потянулась к Мишиной шее. Губы било током от предвкушения, а ресницы трепетали. С Мишей было всё то же самое, просто он старался выглядеть более спокойно. Но казалось, что ещё немного, и он разлетится по дому на мелкие кусочки от напряжения.
О, да. Саша желал этого. Он желал Мишу. Желал ещё раз услышать те самые слова, только в более поэтичной манере.
И Миша этого желал, поэтому позволил. А Саша с радостью принял такой подарок судьбы.
Они оба в этом уже давно нуждались.
