Псевдокитайские сказки

Подлинным солнцем для своих подданных был молодой государь Изуми. Так сияла его красота, что если смотреть долго, можно было ослепнуть. Или, что вероятнее, получить строгое назидание от стражи - ведь не каждому позволено безнаказанно пялиться на государя. Иные зеваки после таких назиданий отлеживались неделю, а то и больше. Разум государя затмевал звезды, свет заботы его достигал самых дальних от столицы уголков. Но среди живущих в благословенной такой милостью стране нашлись те, кто солнечному свету предпочли мрак, а высшей власти подлый мятеж и гнусные убийства. И хоть утверждалось всеми наместниками, что количество таких отщепенцев ничтожно, чтобы усмирить одну провинцию, пришлось отправить туда самого генерала Эртайя. А это, как говаривали, было все равно, что освобождать землю под пашню с помощью пожара, ибо был генерал беспощаден и скор на расправу с врагами своего государя. В столицу генерал вернулся с победой и богатыми дарами от наместника провинции, доставившей столько хлопот и огорчений. Была среди даров и голова старшего сына наместника в шелковом мешке. Государя же особенно обрадовало маленькое зеркало в невзрачной оправе, завитки которой выдавали работу эпохи столь давно ушедшей, что даже в столичном архиве о ней можно было найти лишь пару свитков, да и для этой малости пришлось бы изрядно подышать книжной пылью. Вещице, что оказалась в его руках, в древнем свитке было посвящено несколько строк, и она числилась среди предметов, наделенных особой силой. Стоило лишь прошептать над ним чье-нибудь имя, и зеркало тут же показывала грезы, что приходят к владельцу имени и дарят тому телесное томление. Предвкушая забаву, тем же вечером государь удалился в свои покои и строго-настрого велел никому себя не тревожить. А после таких слов даже ручьи в государевом саду начинали журчать тише. Много имен было названо зеркалу, и много раз государь прикрывал рот ладонью, чтобы не засмеяться совсем уж громко. Насчет подданых своих он никогда не обманывался - брак они заключали с одними, спали с другими, а грезили и вовсе о третьих. Отцы вожделели дочерей, сестры - братьев, первый министр мечтал о своем коне - в общем, за некоторыми исключениями, всё оказалось весьма предсказуемо и быстро наскучило. Один лишь наемник Хиран удивил государя, грезил он исключительно о господине Иноми и ему же каждую ночь подпихивал под бедра подушку. Что ж, варвару можно было простить столь вопиющее несоблюдение дворцовых приличий. Напоследок вспомнил государь о доблестном генерале Эртайя и решил полюбопытствовать, чей образ заставляет его кровь бежать быстрее по жилам, не богиню ли войны представляет он на своем ложе. Зеркало послушно замерцало, едва было названо новое имя, государь приник к нему и тут же отпрянул, ибо увидел самого себя, без одежд, с бесстыдно разведенными ногами и выражением лица, что пристало бы разве что дорогой шлюхе. Кровь прилила к щекам государя, а затем отхлынула - так смущение сменилось гневом. Первым желанием государя было немедленно отдать приказ о лишении генерала всех званий и ссылке его в дальний гарнизон. Но поспешные решения - та роскошь, которую мудрый правитель позволить себе не может. Чем бы смог он объяснить подобную опалу да еще и после триумфального возвращения генерала из покоренной провинции? Да и можно ли было потерять такого блестящего стратега? Поразмыслив, вернув гармонию собственным чувствам путем дыхательных упражнений, государь Изуми решил оставить все как есть. А поразмыслив еще немного, взял зеркальце в руки и снова прошептал имя Эртайя. Фантазия у генерала была не то чтоб очень богатой, картинам его видений не доставало изысканности. И о необходимости долгой прелюдии он в своих фантазиях забывал совершенно, и в постели вел себя сущим медведем - такому бы только деревья ломать. И разве можно было даже в мечтах укладывать государя на покрывало, узор которого вышел из моды еще два года назад, хватать за бедра, оставляя следы, стискивать запястья и наваливаться так, будто дух готов вышибить? Но при этом не мог государь Изуми не признать, что продемонстрированная зеркалом пылкость генерала льстит ему. Много раз государь видел в обращенных на себя взглядах страсть. Но то была страсть к наградам и титулам. Никто, кроме солдафона вроде Эртайя, и представить не посмел бы себе государя с заголенным задом и притом представить весьма точно. Убедившись в этом еще раз, государь улыбнулся и отложил зеркальце. Генерала он решил простить. А на следующий день генерал Эртайя подал прошение об аудиенции, и Государь Изуми, повинуясь странному порыву, изволил принять его во время утреннего туалета. То было проявлением особой милости - дозволить кому-либо видеть, как облачают государя в многослойные одежды, как расчесывают и прихотливо укладывают длинные волосы. Однако генерал жестоко разочаровал своего государя. Вместо того, чтоб любоваться предложенным зрелищем, затаив дыхание, он только и делал, что говорил о жалованьи солдатам, строительстве казарм и новых конюшен. Ни тени желания не было в его глазах, ни разу не дрогнул его голос - даже когда государь Изуми досадливо дернул плечиком, позволив соскользнуть с него шелку одежд. В общем, вел себя генерал Эртайя возмутительно прилично. Казалось бы, так оно и должно было быть, но государь Изуми чувствовал себя при этом как любовник, которого вместо утреннего поцелуя одарили незаслуженной холодностью. А потому к просьбам генерала он отнесся без должного внимания. Проще говоря, махнул рукой и пообещал поразмыслить о них на досуге, что на дворцовом наречии означало отказ. Генерал Эртайя сделал вид, что с подобным наречием не знаком и позволил себе уточнить, когда же ему ждать ответа, чем окончательно разозлил государя Изуми и был в самом холодном тоне оповещен, что займет ожидание не меньше месяца. С тем ему и пришлось удалиться. А государь весь день был в дурном настроении. Перед сном же достал он из тайника зеркало, и прошептал имя генерала, будто желая убедиться, что вчерашнее непотребство ему самому не привиделось. Зеркало послушно показало все те же картины с одним лишь маленьким, но столь говорящим, дополнением - на плече государя в грезах генерала Эртайя появилась крошечная родинка, как это и было на самом деле. Лишь тогда губы государя тронула улыбка - красота его не прошла незамеченной. Пускай генерал не подал вида - мельчайшие подробности не скрылись от его взгляда. Однако за то, что в грезах своих генерал Эртайя позволил себе разорвать на государе Изуми одежды, а не снять их с подобающим почтением, решено было проучить его. Через неделю государь вновь принял генерала Эртайя. Во время чаепития всем своим видом демонстрировал он, что благоволит генералу, ласково улыбался, а затем с той же улыбкой объявил, что выделить из казны средства на повышение жалованья нет никакой возможности, но, если генерал желает, он может доплачивать солдатам из своего кармана. Одно лишь проявление несдержанности от генерала Эртайя могло бы изменить решение, но генерал об этом знать не мог - он закаменел лицом, поклонился и поблагодарил государя за оказанный прием и потраченное на обдумывание его ничтожных просьб время. Даже чашка не звякнула, когда он поставил ее на столик. А вот свою государь Изуми, как только генерал покинул покои, швырнул в стену. И так славно она разлетелась на мелкие осколки, что государь решил непременно то же проделать и с зеркалом. Однако что-то будто остановило его руку и вновь заставило произнести имя генерала. И было этим "что-то" любопытство едкое, как уксус. И второй раз за день зеркало подверглось опасности быть разбитым вдребезги, когда государь узрел, что на этот раз фантазия генерала облачила его в форму простого солдата, которого к тому же за какую-то провинность охаживают хлыстом перед строем, а после забивают в колодки и…Тут государю Изуми пришлось прикусить пальцы на одной руке, а второй успокоить телесный трепет способом знакомым всем без исключения. С той поры генералу Эртайя при дворе буквально житья не стало. Государь изыскивал любую возможность, чтобы поддразнить или высмеять его. Все эти уколы генерал сносил совершенно безучастно и лишь однажды попросил соизволения государя отправиться на дальние рубежи с инспекцией, в чем ему было, разумеется, отказано. И чем изощреннее становились издевательства государя, тем более непристойные картины показывало ему зеркало. Внешне генерал Эртайя оставался невозмутимым, ни единым мускулом не выдавая, о чем мечтает, глядя на государя. А мечты его к тому времени тянули уже не на одну, а на несколько смертных казней подряд. Неизвестно, сколько бы продолжалось подобное положение вещей. Вот только однажды в грезах генерала Эртайя вместо себя государь увидел танцора - одного из тех, что могут снять с пальца туго сидящий на нем перстень без помощи рук и рта и берут за это умение немалые деньги. Такого оскорбления государь Изуми снести не мог. Ни в чем не повинное зеркало только хрустнуло под каблуком, сам же государь уже через несколько минут был у генерала, которому, вдобавок ко всем унижениям, при дворце выделили самые тесные и дурно обставленные покои. Генерал Эртайя к тому времени уже собирался отходить ко сну, по счастью, в совершенном одиночестве. Государя Изуми влекло к нему, словно мотылька к ровно горящему пламени. Избавившись под изумленным взглядом от ярких крыльев одежд, он первым делом влепил генералу пощечину, а уж после показал, что повелевать умеет, даже подчиняясь, и государем остается в любом виде. Под таким натиском генералу оставалось лишь капитулировать, что он и сделал, отбросив всякую сдержанность. Утром же, увидев дело собственных рук, губ и прочего вооружения, генерал пришел в ужас. Он на коленях умолял государя позволить ему кровью искупить вину. В ответ на эти мольбы, государь Изуми, томно потянулся, пребольно укусил его за губу, и сказал, что этой крови ему достаточно, а вот заглаживать вину генералу Эртайя предстоит еще очень долго. И первым делом придется ему сменить покрывало.