Под контролем

Не то чтобы они приятели и — боже упаси — уж точно не друзья. Есть он — сержант Джон МакТавиш, позывной «Соуп», самому пронырливому, как выразился однажды капитан Прайс, ты, мол, Джонни, без мыла в задницу пролезешь со своими шуточками, и как только до сих пор не отхватил по морде? И есть Гоуст. Саймон Райли, к которому не обращается по имени никто, кроме кэпа. Лейтенант Саймон Райли, если уж по-правильному, по-уставному. Элти, если — персонально для слабоумного придурка Соупа, обожающего поддевать самого опасного и самого молчаливого человека в части. Да, Гоуст — маска с черепом, вероятно, лишь частично оправдывающая данное ему прозвище; бесстрастный голос, отдающий приказы; раздражённое «МакТавиш» — когда Соуп косячит; мягкое «Джонни» — когда Соуп не. У Гоуста светлые ресницы, тяжёлый взгляд и метровый разворот плеч. Соуп никогда не видел его лица полностью, только участок в прорези для глаз в балаклаве — кожу, зачернённую углём для того, чтобы сливаться с плотной тёмной тканью. Соуп никогда не слышал, чтобы Гоуст произносил больше четырёх слов подряд, когда дело не касается миссии. Соуп никогда не замечал за ним ни единой осечки, ошибки, просчёта, как если бы Гоуст и человеком-то не был — ну, таким же тормозящим, сомневающимся, потеющим кожаным мешком, как все остальные его сослуживцы. Соуп никогда не должен был на него запасть. Но тут-то мы и подбираемся к проблеме, а? — Цель на три часа, — сообщает ему Проблема своим фирменным безразличным тоном. — Ликвидируй часового. — Понял, — хрипит Соуп, распластавшийся на земле с винтовкой, и, не удержавшись, прочувствованно добавляет: — Ты такой суровый и крутой перец, элти, что мне почти хочется назвать тебя папочкой. В наушнике давится смешком подключившийся к линии Роуч, тяжело вздыхает кто-то ещё — быть может, Прайс, давно уже оставивший попытки втолковать идиоту МакТавишу, что каждая подобная шутка в адрес Гоуста рискует стать последней. Гоуст обрывает соединение, ничего не ответив. Вот в чём дело — Проблеме абсолютно, феерически, не-о-пи-су-е-мо поебать на то, что она проблема. Соуп уже выслушал предостережения, советы и даже откровенные угрозы в духе знаешь-что-будет-если-ты-не-отъебёшься-от-него от каждого в части. От каждого. Кроме Гоуста. Диапазон звучаний варьируется где-то от «однажды он оторвёт тебе яйца, хватит борзеть» до «пора бы уже вести себя как взрослый человек, Джон»; ни одно из них не вмещается в утомлённые вздохи и раздражённые взгляды — единственную реакцию элти на его хохмы, подколы и двусмысленные приколдесы, которой он в силах добиться. Но не объяснять же обеспокоенному его упрямством кэпу, что Соупу хочется, чтобы она была, эта реакция? Любая. Хоть какая-нибудь. Хотя бы что-то, кроме равнодушного ебала (Соуп полагает, что там, под маской, оно именно такое) и взгляда смертельно затрахавшегося человека. Он предпочёл бы, чтобы словосочетание «смертельно затрахавшийся» в отношении Гоуста имело совершенно другой подтекст. Ага, МакТавиш. Может, сразу до признания в любви и свадебки в Лас-Вегасе дойдём? Захлопни пасть и полезай в вертолёт. Итак, они не приятели. Они вообще друг другу никто — в мирной жизни, за пределами штаба или поля боя. Соуп, по существу, нихренашеньки не знает о Гоусте — ну, такого, в чём можно было бы быть уверенным. Чего-то кроме сплетен и слухов, ходящих среди их сослуживцев. Если принять на веру хотя бы половину из этого, Гоуст должен бы быть то ли бессмертным мессией с поехавшей кукухой, то ли монстром Франкенштейна, одержимым идеей вселенской справедливости. Но Гоуст, сидящий напротив него здесь и сейчас, выглядит самым обыкновенным человеком, если не считать маски. Глаза у него воспалённые — с такого расстояния Соуп может различить красные зигзаги лопнувших капилляров. Обычные, словом, глаза, как для того, кто провёл двое суток пялясь в прицел. Соупу хочется заговорить с ним, а слов, как назло, нет — только ком в горле, волнение напополам с необъяснимой, глупой и жалкой робостью, которая его сердит. Из раза в раз он говорит себе: да будь же ты мужиком, МакТавиш, отыщи у себя яйца и просто поговори с ним вот так, один на один, с глазу на глаз, так же, как тебе хватает наглости разговаривать с ним по рации, когда между вами — футы, задания, приказы. Из раза в раз он безбожно сосёт в исполнении задуманного. Соуп открывает рот. Соуп собирается сказать что-то осмысленное и, наверное, важное. — Выглядишь хреново, элти, — ляпает он вместо этого. — Хочешь вздремнуть? Я всегда готов предложить свои колени в качестве подуш… — МакТавиш. Вот так — одним холодным и хлёстким словом — Гоуст каждый раз умудряется сбить с него спесь и лишить остатков мужества. Соуп тушуется и замолкает. Гоуст утомлённо прикрывает глаза и прижимает к груди автомат. Они сидят в абсолютной тишине, нарушаемой только тихим размеренным дыханием одного и бешеным сердцебиением другого, до прибытия остальной части команды. Блестяще, Джонни. Попытка номер восемьдесят четыре провалена.

***

На самом деле Соуп и не знает, как именно это произошло и когда вообще началось. То есть речь сейчас не про его одноклеточный юмор, подколы и общую репутацию местного клоуна — с этим Соуп родился, с этим он и помрёт. Речь о том, в какой роковой момент его жизнь пошла по пизде настолько, что он решил, что будет совершенно охуительно, если у него начнёт стоять на это. Это — нелюдимость и замкнутость, неразговорчивость и хмурость, непонимание его шуток и равнодушие к его попыткам сблизиться. Ледяная стена безразличия, жирнющее «мне поебать», бегущей строкой отпечатывающееся в карих глазах, когда их взгляды пересекаются. Хриплый голос, в котором нет ничего, кроме усталости. Ни намёка на то, что Соуп когда-либо считал для себя привлекательным в людях. Но ещё это — широкие плечи, обтянутые бронежилетом; крепкая задница, обрисованная тканью армейских штанов; не знающие промаха выстрелы и не терпящие неповиновения приказы. Балаклава с черепом, которая выглядела бы комично на ком-то другом. На ком угодно ещё. На Саймоне Райли она необъяснимым образом выглядит горячей. Жутковатой, да — но охренительно горячей. Соуп, кажется, сболтнул про это когда они только познакомились. Он вообще много донимал Гоуста на тему маски, игнорируя предупреждающие взгляды команды: подначивал, юлил, пытался взять на слабо. Предполагал, что там, под ней, скрывается уродец. Почему бы тебе, элти, не доказать нам всем обратное? Гоуст на слабо не брался, на подколки не реагировал и, кажется, даже не раздражался. Словом, являл собой высококачественный образчик непогрешимого «мне похуй». И в какой-то момент запас шуток про пакет на голове у Соупа иссяк. Он привык к этой маске так же, как привык к молчанию в наушнике. Но когда это он успел привыкнуть к сухости во рту, неловким порывам, смутным недопустимым желаниям и — господи, блядь, боже — неудобным стоякам? Гоуст перезаряжает винтовку, и Соуп, забыв о собственной пушке, залипает взглядом на его пальцах, обтянутых тканью чёрных тактических перчаток; быстрых ловких пальцах, справляющихся с заменой патронов за считанные мгновения. Соупу иррационально хочется, чтобы на месте проклятой M4A1 оказался он сам. Ох, чёрт. Гоуст вскидывает брови, перехватывая его взгляд, и Соуп, стушевавшись, выдаёт: — Остаётся только догадываться, каким образом ты так натренировал мелкую моторику. Продолжение шутки умирает где-то у него в горле: глаза Гоуста предупреждающе сужаются, и Соупу не хватает ни дыхания, ни мужества отпустить так и просящуюся на язык хохму про дрочку. В конце концов, это слишком опасно для него самого — думать о грёбаном лейтенанте Райли, передёргивающем далеко не затвор. Просто позорище, МакТавиш.

***

Иногда, впрочем, в их малопонятных взаимоотношениях не-приятельства и не-дружбы случаются просветления. Одно из них настигает их во время миссии в Пакистане — ничего такого уж сложного, банальная разведка, проверка данных информатора, сообщившего о военной базе противника. Пока что здесь, на пустынной площадке, которую они с Гоустом обозревают с разных стратегических точек, не происходит ничего. Отправь его кэп на это дело с кем угодно ещё, и Соуп уже обнылся бы, что задолбался и что хочет домой, сожрать бургер и залипнуть в новый сезон «Игры престолов». Но он застрял здесь с Гоустом. И это типа… в корне меняет ситуацию. — Эй, элти, — бормочет Соуп в рацию, когда ему окончательно надоедает бесплодно пялиться в прицел на пустующую базу. — Хочешь шутку? Гоуст там, на другом конце провода, тяжело вздыхает. Это трактуется как «нет» с куда большей вероятностью, чем как «да», но прямого приказа — завали ебало, сержант — не поступает, и Соуп, невесть почему воспрявший от этого духом, воодушевлённо произносит: — Знаешь, что такое обратный экзорцизм? Это когда Сатана просит священника выйти из мальчика. Он сам, услышав эту незабвенную юмореску от какого-то армейского приятеля, помнится, подавился пивом со смеху. Гоуст, тем не менее, молчит. Соуп ждёт его реакции со смутной надеждой, но не дожидается даже перемены в дыхании. И это вроде как… разочаровывает. Угораздило же, блядь, втрескаться в ходячую глыбу льда с напрочь отстреленным чувством юмора. Он уже собирается принести дежурные извинения и отключиться, когда Гоуст неожиданно выдыхает: — Знаешь, что общего между тюрьмой и клавишей Caps Lock? И, после небольшой заминки: — Они из о делают О. Соуп моргает, ёрзает на колючем песке. Целое мгновение он осмысляет сказанное, ещё доля секунды уходит на то, чтобы убедиться, что ему не привиделось, что он не поймал приход, что кукушечка у него на месте, и ничего ему не показалось. А потом… — Су-у-ука, — скулит Соуп, кусая губы, чтобы не расхохотаться, — это просто ужасно, элти, ты где таких вещей понабрался? Я думал, ты приличный человек! Гоуст, может, даже собирается что-то на это ответить, но ни одному из них не дают даже шанса на то, чтобы продолжить обмен сомнительными приколдесами — на базу въезжает военная машина, и Гоуст хрипло выдыхает: — По моей команде. — Так точно, сэр, — рапортует Соуп, и призрак дурацкой улыбки ещё пляшет на его губах, когда он делает первый выстрел.