***
С капитаном Прайсом у Соупа отношения особые. Не то чтобы они лучшие друзья или что-то такое — сам кэп, скорее всего, относится к Соупу так же, как к любому другому члену ОТГ-141. Но для Соупа он вроде как… Что-то типа отца. Господи, узнай об этом его папаша, с говном бы его сожрал. Но вот в чём дело — уверенный, спокойный, добродушный Джон Прайс куда лучший кандидат на эту роль, чем пьяница Итан МакТавиш. Так или иначе, к капитану Прайсу Соуп испытывает самую разнообразную гамму эмоций, от уважения и восхищения, порой граничащего с подражанием, до необъяснимой лёгкой робости. И, когда тот окликает его в столовой, приглашающе похлопав по скамье, Соуп на мгновение замирает. Колеблется. Только усилием воли заставляет себя не обернуться на Гоуста, занявшего самый дальний стол, в самом углу. Обычно Соуп подсаживается к нему — докучает элти при любой возможности, веселя сокомандников и ввергая в состояние лёгкого шока всех остальных. Но сейчас… Соуп плюхается на лавку рядом с Прайсом и слабо улыбается: — Здорово, кэп. Тот усмехается в бороду: — Привет. Не возражаешь против того, чтобы пообедать со мной? — Э-э-э… — Соуп чешет щёку, слегка колючую от проклюнувшейся щетины. — Да не возражаю, конечно. А что, что-то случилось? В последнем предложении звучит звенящая напряжённая нотка: Соупу вдруг приходит в голову, что у Прайса могут быть определённые причины для того, чтобы подозвать его к себе на обеде. Только не говори, что ты что-то заметил. Не говори, что мы с Гоустом феерически проебались. Не говори, что все всё знают. Но Прайс не спешит развивать диалог. Напротив, он увлечённо намазывает на ломоть чёрного хлеба толстый слой масла и предоставляет Соупу, неожиданно потерявшему всяческий аппетит, несколько минут тишины. Соуп ощущает себя провинившимся школьником, получающим нагоняй от родителей за заваленный тест. Прайс кажется чрезвычайно заинтересованным своей порцией картофельного супа. Соуп, отодвинувший от себя поднос, украдкой бросает взгляд в дальний угол столовой. И — вздрагивает, столкнувшись со взглядом Гоуста. С такого расстояния выражения чужих глаз не разобрать, но он почти уверен… …что в них читается то же беспокойство, от которого перехватывает дыхание у него. Как если бы и Гоуст переживал, что Прайс может о чём-то подозревать. Дерьмище, это — последнее, что нужно их неопределившимся, только-только вышедшим на уровень какой-никакой стабильности взаимоотношениям. — Вы здорово поладили, — говорит Прайс, и Соуп, дёрнувшись, врезается коленом в ножку стола. — А? — блеет он, скривившись от вспышки боли. — Вы с Саймоном, — спокойно поясняет Прайс. И улыбается, когда Соуп выдерживает его внимательный взгляд. — Должен сказать, я до последнего был уверен в том, что твои методы не сработают. Под «его методами» наверняка подразумеваются дебильные шутки, а не позволение себя контролировать и уж точно, боже упаси, не то, что произошло между ним и Гоустом в душевой. Но Соуп всё равно багровеет, когда бормочет ответное: — Это всё моё животное обаяние. — Готов поспорить, что так, — у Прайса в глазах лучатся искры смеха, вряд ли он выглядел бы столь беззаботным, знай он в точности, как именно Соуп поладил с лейтенантом Райли; это успокаивает, но одновременно с этим заставляет его испытать внезапный и сильный прилив вины. Как если бы Соуп делал нечто противозаконное. А разве в том, что вы делаете, нет ничего запрещённого уставом, МакТавиш? Теперь он бледнеет. Прайс, не заметивший произошедшей с ним перемены, негромко продолжает: — Он отличный парень. Я много раз говорил ему, что его замкнутость не идёт ему на руку; ты должен был слышать ходящие о нём байки. Рад видеть, что ты не разделяешь всеобщих предубеждений. Я, с тоской думает Соуп, зашёл куда дальше этого. Вслух он отделывается нарочито беззаботным: — Да мы лучшие друзья, кэп. Супербро и всё такое. Прайс фыркает и возвращает своё внимание супу — очевидно, тема разговора для него исчерпана. Гоуст продолжает сверлить Соупа взглядом со своего места на протяжении остатка обеда. Всё это могло бы стать отличной сценой в каком-нибудь дерьмовом ситкоме с проплаченным закадровым смехом.***
— Нам следует быть осторожнее, — сообщает ему Гоуст. С учётом того, что его рука лежит у Соупа на горле, а тот до сих пор не может отдышаться, эта реплика — последнее, чего Соуп ожидает. Топ-пять самых неудачных фраз во время секса. То есть, простите, во время совершенно-точно-и-без-вариантов-не-секса. Тот факт, что твёрдое бедро лейтенанта Райли вжимается в его, Соупа, стояк, очевидно, статуса происходящего между ними не меняет. Тот факт, что Гоуст не позволяет ему коснуться своего собственного ни рукой, ни бёдрами, ни какой-либо ещё частью тела, видимо, призван этот статус упрочить. — Чё?.. — полузадушенно переспрашивает Соуп, сжимая зубы: ему чудовищно, до ужаса хочется потереться об это бедро, торопливо и жадно, практически по-собачьи, ну же, дай мне кончить, ты ведь почти довёл меня до этого, почти столкнул в пропасть — а теперь удерживаешь на краю, точно издеваясь. Гоуст не шевелится. Глаза у него чёрные, не разобрать, где заканчивается зрачок и начинается радужка. В тесной подсобке, в которую Гоуст уволок его после неприятной стычки с начальством во время переговоров, Соупу не развернуться. Не сбежать. Не спрятаться. И не то чтобы он собирался. — Осторожнее, — с неудовольствием повторяет Гоуст. А потом вжимается в него сильнее, так, что с губ Соупа срывается полузадушенный скулящий звук. — И тише. В его действиях нет ничего, что соответствовало бы концепту «осторожнее» или «тише». Соуп кусает губы. Соуп давится стоном. Соуп захлёбывается недостатком воздуха, когда чужие пальцы на несколько мгновений перекрывают ему кислород. Соуп сипит, жмурясь и вжимаясь лопатками в стену только чтобы не рвануть Гоуста на себя, не втиснуть в своё тело, не нарушить все его негласные правила: — Так точно, с-сэр. Гоуст смотрит — безмолвно, с прищуром, с этим своим не поддающимся расшифровке выражением в глубине глаз. — Отлично, — говорит он, прежде чем начать двигаться: медленно, размеренно, почти-до-боли-хорошо. Соуп определённо нарушает вторую из заповедей, когда кончает.