Под контролем

Есть у Ройса совершенно потрясающая особенность: он способен уболтать тебя абсолютно на что угодно. Ты вроде как чётко помнишь, что был против задуманной им авантюры, а уже спустя мгновение обнаруживаешь себя увязнувшим в ней по уши. А этот хрен стоит рядом и лыбится, мол, я же говорил, будет здорово! В прошлый раз, когда Соуп поддался на его уговоры — «подумаешь, пропустим по паре банок пивка, составь мне компанию, а то Роуч залупился», — всё кончилось тем, что он попытался засосать Гоуста прямо через маску, перед этим выкаблучиваясь перед ним так, что только чудом избежал неминуемой расплаты. Словом, опыт-то вообще нихренашеньки не положительный. Ну и что тогда он забыл у Ройса на хате вместо того, чтобы наслаждаться долгожданным увалом в своей холостяцкой берлоге? Ладно, ладно. Справедливости ради, его и уговаривать даже не пришлось: достаточно было сообщить о дате, времени и месте предстоящей тусовки. Соуп ненавидит оставаться один — вот в чём его проблема. Какой-нибудь хитровыебанный психолог наверняка нашёл бы этому причину, затёр бы ему про несчастливое детство единственного ребёнка в семье (Соуп вообще-то искренне счастлив, что его папаше хватило мозгов не настругать ему ещё пару-тройку братьев или сестёр, он и одного-то пустил на самотёк) или про нерешённый внутренний конфликт, который удаётся замять и замолчать в присутствии других людей (это больше похоже на правду, но, опять-таки, кто сказал, что Соупу хочется возиться с этим дерьмом?). К счастью, Соуп не ходит к психологу. Это экономит ему порядка пятисот фунтов в месяц и предоставляет бесценную возможность творить херню и дальше. Соуп без херни не Соуп, в конце-то концов. Хата у Ройса на самом деле прикольная. Он не женат, так что некому пилить его за полуночные попойки. В отличие от… — Виноват, ребята, — Роуч, вернувшийся из коридора, куда вышел, когда ему позвонила жена, слабо улыбается и хлопает Ройса по плечу. — Мэри просит приехать. — Да бро-о-о-о… — разочарованно тянет Ройс. — Скажи ей, что ты занят! Не умрёт же она без тебя! Соуп предпочитает промолчать — не его дело, как Роуча строит жена и насколько тому нравится новообретённое амплуа женатика. Он делает глоток пива и едва не закашливается, когда Ройс с силой хлопает его по спине: — Ну уж ты-то останешься, Ромео? Или тоже к новой пассии сбежишь? Соуп в красках представляет себе, какое выражение приобрели бы глаза Гоуста, услышь он, что кто-то зовёт его «новой пассией Соупа», и пиво у него идёт носом. Неловкую сцену удаётся замять, переключив внимание Ройса на Гаса — тот недавно разбежался с девчонкой, и это предоставляет Ройсу бесчисленное количество поводов для зубоскальств. Соуп не может перестать думать о том, есть ли в их штабе, в их команде, да даже в их небольшом подразделении кто-то, кому нравятся мужики. Что, МакТавиш, стрёмно быть единственным голубым вагоном в составе? Да пошло оно всё. Соуп шумно допивает пиво, отставляет банку в сторону и бросает: — Сгоняю на перекур. «Перекуром» у них зовётся всё, что включает в себя смену локации. Эдакое кодовое слово для «извиняйте, парни, мне нужно проветрить мозги и побыть наедине с самим собой». Палочка-выручалочка для сержанта МакТавиша, который не выкурил ни одной сигареты за жизнь. Не очень-то хотелось уподобляться любимому папуле. Он выходит на лоджию, и ледяной осенний ветер бьёт его в лицо с силой, заставляющей его пошатнуться. Но Соуп всё равно упрямо шагает к открытому окну, высовывает голову, жадно, словно и сейчас безжалостная ладонь контролирует его дыхание, глотает кислород. В воздухе пахнет сыростью — будет дождь, наверняка очередной ливень, может, даже придётся перекантоваться ночь у Ройса, чтобы не тащиться несколько кварталов по грязище. Роуч весь вечер торчал в телефоне, отвечал на болтовню приятелей невпопад и в целом, видимо, был увлечён своей Мэри. Соуп зачем-то вытаскивает собственный мобильный. И, усмехнувшись, пихает его обратно в задний карман джинсов: разумеется, номера Гоуста у него нет. Они ведь сослуживцы, а не друзья и даже не собутыльники; в отличие от тех же Ройса, Роуча и Гаса, с которыми Соуп постоянно где-то зависает, лейтенант Райли не стремится доверять ему эту сугубо личную часть своей жизни. Соуп понимает. Должен понимать. Соупу отчего-то горько до скулежа, что он не может ни позвонить, ни написать Гоусту. Ну, знаете, эти вот пьяные смски бывшим? Так вот: Соуп не собирается строчить их ни одной из своих экс-подружек. Но ему иррационально хочется, нет, не так, ему нужно написать Гоусту. Последнему, понятное дело, человеку, который бы этому обрадовался. Ну ты и клоун. Когда Соуп возвращается, он немедленно попадает под обстрел каверзных вопросов Ройса, одним из которых становится подначивающее: — Тоже какой-нибудь красотке писал, а, МакТавиш? Дай угадаю, той брюнетке из бара? Или нет… ты упоминал с полгода назад какую-то журналисточку! Он даже не подозревает о том, как он далёк от правды. — Зачем мелочиться, — отвечает Соуп с ухмылкой, абсолютно не соответствующей его внезапному внутреннему раздраю, — я создал с ними групповой чат и написал всем сразу. — Хоро-о-о-ош, — гогочет вечный казанова Ройс. Соуп думает о светлых ресницах, обрамляющих карие глаза, и испытывает по этому поводу исключительно нелепую и неуместную нежность.

***

К декабрю его кукуха окончательно отъезжает от вседозволенности. Или, если точнее, от попустительства некоего лейтенанта Райли, с потрясающим безразличием относящегося как к его хохмам, так и к его нелепым подкатам. И этого — вкупе с тем совершенно-точно-не-сексом, который становится теперь для них новой формой успокоиться (Гоуст) или, наоборот, завестись (Соуп) — оказывается достаточно для того, чтобы… — Слушай, элти, — говорит Соуп, плюхнувшись на скамейку рядом с ним после тренировки, когда база пустеет, а бойцы расползаются по душевым, — у меня к тебе предложение. Гоуст косится на него исподлобья. В глазах у него читается совершенно чёткое предупреждение, нечто вроде «не зарывайся» или «ты ходишь по охуительно тонкому льду». О, Соуп в курсе, что ходит по нему. Но, видите ли… Так устроены люди. Ты можешь страстно хотеть чего-то, какой-нибудь мелочи, ну, скажем, прибавки к зарплате. Но как только ты добиваешься её, как только привыкаешь к ней как к новой константе своей жизни, неожиданно обнаруживается, что этого тебе мало. И Соупу мало — Гоуста. Речь не о ладони на его горле; не о загнанном дыхании в его губы прямо через балаклаву; не обо всём том, что между ними уже было. Речь о том, чего не было. О лице, которого он не видел. О рте, который он не вылизывал изнутри. О стояке, который он не обхватывал ладонью. О каждой из миллиарда тайн, из которых Саймон «Гоуст» Райли состоит. О каждом из тысяч негласных правил, которые ему хочется нарушить. — Только, — продолжает он хрипло, — не шли меня нахер сразу же, ладненько? Идея, может, и говно, но это может оказаться самым увлекательным говном в твоей жизни! Гоуст морщится так, будто уже мысленно поставил на затее крест. Однако теперь Соуп считывает его взгляд чуточку лучше, чем прежде. Чуточку точнее, чем кто угодно ещё. И там, за безразличной усталостью, прячется искорка смутного интереса. Одно это придаёт Соупу достаточное количество сил для того, чтобы пробормотать: — Я подумал, что нам не повредит небольшая игра. Как насчёт «правды или действия»? Гоуст поворачивает голову. Теперь он смотрит на него в упор — с плохо (то есть вообще никак не) скрываемым скепсисом. — Будет классно! — Соуп вдруг ощущает потребность защититься от неприкрытого неодобрения в чужих глазах. — Мы будем типа бестис, сечёшь? Друганы, знающие друг о друге всё! Ну, — поправляется он, когда Гоуст опасно прищуривается, — или почти всё. Никто не будет тебя насиловать, понимаешь? Не захочешь отвечать на правду — выполнишь действие. Обещаю не заставлять тебя кукарекать перед отрядом! Гоуст издаёт тяжёлый вздох. И тогда Соуп шепчет еле слышно, почти соприкасаясь своим коленом с чужим: — Подумай о том, как много всего сможешь сделать ты. Как много всего ты сможешь приказать мне. Как если бы он не мог и без идиотской игры. Неожиданно для него самого, этот аргумент прокатывает: Гоуст склоняет голову, и в этом движении угадывается крошечный, едва уловимый, практически незаметный кивок. Непроизнесённое «да». Соуп пялится на него с недоверчивым восторгом добрую минуту, и всё в нём сжимается и пульсирует, больно и сладко, так, как бывает всегда — с этим человеком. — Джонни, — наконец шелестит лейтенант Райли. — Что? — шепчет Соуп, игнорируя острое желание придвинуться к нему вплотную и положить ладонь на его бедро. — Правда или действие? — таким тоном скорее сообщают о смерти любимой тётушки, нежели начинают игру, но Соупа устраивает абсолютно всё. — Действие, — отвечает он торопливо, стараясь игнорировать жар предвкушения, плеснувший ему в лицо румянцем. Гоуст медлит. Как будто не знает, что сказать или какой из вариантов выбрать. Но потом вроде как расслабляется, откидывается спиной на стену, вытягивает ноги. И медленно произносит: — Забери моё завтрашнее дежурство. — Э-э-эй, так нечестно! — протестует Соуп, возмущённый до глубины души, но одна-единственная вспышка, мелькнувшая в чужих блестящих глазах, заставляет его передумать и заткнуться. Призрак улыбки, на секунду сделавший их живыми.