Под контролем

Время останавливается, мир перестаёт существовать. Остаётся один-единственный порыв, делающийся всем, что Соуп способен ощущать: сорваться, наплевав на прямой приказ, бросить Прайса, бросить Роуча, бросить команду, всех бросить — чтобы не дать героически сдохнуть одному. Какой же ты мудак, МакТавиш. Может, и так, но в это самое мгновение ему откровенно насрать на моральную составляющую вопроса. Ты не можешь так поступить. Соберись, мать твою, ты на задании, и он не простит тебе, если ты предашь военные клятвы ради него. Соуп понимает. Соуп, мать вашу, прекрасно это знает! — Ч-чёрт, — губы у него дрожат, и он срывается на бег, в сторону восточного коридора, туда, где слышна затихающая пальба. — Чёрт, чёрт, чёрт! Соуп так спешит, что, окажись поблизости враг, наверняка уже схлопотал бы пулю в башку: он даже повороты не проверяет перед тем, как выскочить из-за них; на счету каждая секунда, нет времени красться и выискивать подходящий момент. Сердце колотится где-то в горле, спина под бронежилетом мокрая, а глаза, наоборот, сухие, будто в них кто-то щедро сыпанул песка. — Кэп! — кричит он в рацию, подбираясь к нужному коридору. — Сообщите ваше местоположение, я рядом! В наушнике — новая волна помех, хриплый голос Прайса почти тонет в них, но Соуп всё равно вычленяет из шума и скрипов главное: служебное помещение, что-то типа подсобки, первая дверь слева. Когда он вышибает эту дверь плечом, Прайс наставляет на него дуло автомата, и только чудо Господне не даёт ему нажать на спусковой крючок. — Дьявол, МакТавиш, — в сердцах бормочет он. Соуп бегло обозревает крошечную комнату. Теперь он понимает, почему Гоуст потребовал, чтобы он пришёл Прайсу и Роучу на помощь: Роуч в отключке, Прайс сидит на полу, поддерживая его за пояс, чтобы тот не сполз на пол. С таким балластом он тоже не боец — даже отстреляться не сможет, если на ноги встанет. Разве что зубами чеку дёрнуть, но… Скоро аэропорт и без того может взлететь на воздух. Эта мысль причиняет ему почти физическую боль, думать об этом сейчас нельзя, не тот приоритет, не та задача — Прайсу и Роучу нужен кто-то, кто прикроет их отступление. — Он?.. — тихо начинает Соуп, и Прайс качает головой: — Жив. Просто вырубился. — Хорошо, — Соуп облизывает губы и шумно сглатывает. — Хорошо, так… Гоуст сказал, что у нас порядка пяти минут. На то, чтобы добраться сюда, я потратил полторы из них. Нужно поторопиться. Прайс кивает и медленно поднимается на ноги, продолжая придерживать бессознательного Роуча; теперь тот грузно висит на нём, с рукой, перекинутой через шею кэпа. — Справишься? — зачем-то уточняет Соуп и заслуживает в ответ насмешливый взгляд. Он покидает укрытие первым — проверяет, чист ли путь, и коротко кивает Прайсу. Тот выволакивает Роуча из подсобки, тащит к лестнице, Соуп крадётся перед ними, вслушивается в оглушительную тишину коридора. Здесь слишком хорошая звукоизоляция для того, чтобы он мог уловить выстрелы — а Соуп почти не сомневается, что где-то на просторах ёбаного четвёртого терминала сейчас ведётся перестрелка. — Всё чи… — еле слышно начинает он было, завернув за угол. И затыкается на чистых рефлексах. Руки срабатывают быстрее мозга, слишком уж все они в ОТГ-141 натренированы принимать молниеносные решения; тело мужчины с замотанным платком лицом, не успевшего даже поднять автомат, грузно падает на пол: выстрел в голову. — Минус один, — глухо замечает нагнавший Соупа Прайс. И неловко хлопает его свободной рукой по плечу. — Молодец. Соупу чудовищно хочется услышать знакомое так держать, Джонни, сказанное отнюдь не низким голосом капитана. В остальном, если не считать этой случайной стычки с арабом, по всей видимости, тоже не ожидавшим наткнуться на противника, отступление проходит как по маслу. Уже на лестнице Соуп подхватывает Роуча под другую руку, страхуя справа, и совместными усилиями они вытаскивают товарища на площадку перед аэропортом. Она уже оцеплена и освобождена от гражданских: как славно, вовремя вы, блядь, притащили сюда свои жопы, парни с Нортхолт. Соуп знает, что не имеет права злиться на них. Они тут вообще как бы не при чём, просто подстраховочный отряд, не имеющий никакого отношения к пошедшей не по плану миссии. В курсе он, да. Но, когда Роуча мягко забирает из их с Прайсом рук кто-то из этих военных, ему мучительно хочется заехать мудаку по роже. Заехать по роже каждому, кого не было рядом с лейтенантом Райли. Особенно самому себе. Вместо этого Соуп оборачивается к Прайсу и отрывисто бросает: — Гоуст остался там. Я… мы должны вытащить его. — Соуп… — начинает Прайс, обеспокоенно хмурясь. Соуп ожесточённо мотает головой, собираясь сказать, что в рот он ебал риски, шансы и прочую дрисню, но в это самое мгновение, именно, с-сука, в этот миг в четвёртом терминале аэропорта Хитроу гремит взрыв. На втором этаже выбивает окна, на асфальт летит стекло, наверняка ударная волна повредила стойки и турникеты, их учили, если очутился в радиусе пяти футов от террориста, активировавшего самодельный пояс смертника, шансов выжить не остаётся, если в радиусе десяти — один из ста, если… — Соуп! — кричит ему вслед Прайс, когда он срывается с места. — Вернись на позицию! Это приказ! Честно, кэп? Клал я на твои приказы. Когда Соуп влетает в многострадальный пятый терминал, раз уж вход в четвёртый перекрыт, путь ему перегораживает один из бойцов Нортхолт: не их парень, нашивки другие. — Куда? — сурово произносит он. — Туда нель… Соуп бросается к пожарной лестнице мимо него, игнорируя окрик. Эскалаторы остановлены, но лестница между терминалами не должна была пострадать — не могла же, блядь, Господи, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! …боженька любит его. Хотя бы в эту блядскую секунду этого ужасного дня — любит. Потому что и лестница, и дверь, выводящая в служебный коридор на втором этаже, в порядке. Похоже, взрыв затронул только центральную часть терминала; значит, у Гоуста был шанс сбежать. Должен был быть. Если только… Если только он успел убить ублюдка. Пояс сработал бы в любом случае, вопрос лишь в том, по своей ли воле террорист запустил в действие механизм. Это же ты, Гоуст. Лейтенант, мать твою, Райли. Ты просто не мог… не вот так. Не настолько по-идиотски. Это даже смешно. Соуп успокаивает себя этим как мантрой, пока мчится по коридорам, заглядывая во все двери, что попадаются ему на пути. Он замечает труп одного из врагов уже на выходе из северного вестибюля — хорошо, быть может, Гоуст увёл его сюда, прежде чем вернуться к стойкам регистрации. Значит… значит, есть шансы… Должны быть ёбаные шансы! Я просто убью тебя, если их нет. Воскрешу — и сверну тебе шею лично. Ещё один мёртвый враг — этот, быть может, застрелен рукой Прайса — обнаруживается в той части восточного коридора, которая ведёт к другому выходу, не тому, из которого Соуп проник сюда. И всё ещё — ни следа Гоуста. Он даже не замечает, как начинает разговаривать сам с собой вслух. — Ну же, элти, — бормочет он, рыская по вестибюлям. — Где ты… дай мне хоть какой-то знак, твою мать. Но на протяжении последующих нескольких минут Соуп обнаруживает только новые трупы террористов. Сколько их, блядь, было-то? Считая с тем, которого уложил он сам, уже набирается шестеро. Где-то неподалёку от него раздаётся гул голосов — очевидно, теперь военные и, возможно, оставшиеся в сознании члены ОТГ-141 вошли в здание. Соуп сжимает зубы: здесь и сейчас он ненавидит их как никогда. И да — он знает, что Прайс поступил по правилам. Что Гоуст, блядский самоотверженный мудак, поступил по правилам. Что на кону стояли жизни гражданских, которых нужно было увести из зоны боевых действий, и спасение бойцов отряда. Что они уже потеряли одного — Газ, с-сука, как так-то?! — и не могли позволить себе роскоши лишиться сразу двоих, избери Соуп другой путь, тот, что диктовало ему взбесившееся в рёбрах сердце. Но разве от этого легче? Центральная часть терминала, в которую он выскакивает наконец, выбравшись из хитросплетения коридоров, представляет собой жалкое зрелище: покосившиеся стойки; битое стекло, пластик и куски бог знает какой ещё херни на полу; тела расстрелянных гражданских, не сориентировавшихся под градом пуль. Соуп кладёт палец на спусковой крючок. Соуп щурится. Соуп зовёт тихонько, с надеждой, которую он не собирался пускать в голос, но которая всё же прорвалась сквозь зубы: — Гоуст?.. Кто-то стонет совсем рядом. Его сердце обнадёженно вздрагивает — а в следующую секунду разочарованно бросается вниз тяжеленным камнем: это один из бойцов противника. Недобитый урод с окровавленной рожей, распростёртый на полу в неестественной позе. Его можно было бы пощадить. Захватить в плен. Допросить. Можно было бы. Но… — Уёбок, — выдыхает Соуп. И стреляет. Если меня спросят, обнаружил ли я выживших, я отвечу, что он был мёртв к моему приходу. Этого слишком мало для мести, но, по крайней мере… ни одна мразь не вправе меня в этом винить. Соуп сглатывает, жмурится на мгновение и продолжает свои поиски. Гоуста нет. Гоуста нет здесь, в эпицентре взрыва, рядом с деформировавшимся и не опознаваемым телом подрывника. Соуп узнал бы его из тысячи — по маске, по нашивке, по пальцам рук; как угодно, по любому из уцелевших идентификационных признаков. Но Гоуста здесь нет. Соуп должен испытывать облегчение, а его начинает трясти. — Гоуст! — орёт он, почти срывая голос; мертвенная тишина развороченного взрывом терминала не откликается. Соуп пробует ещё, и ещё, и ещё, во второй, в третий, в пятый раз проверяя лежащие на полу тела, как если бы он мог ошибиться, не увидеть, не заметить. Соуп заваливается во все двери подряд, бредёт по коридорам, не разбирая дороги, Соуп уже не знает даже, в каком терминале и на каком этаже находится, разве же это важно, единственное, что имеет сейчас значение и смысл, — это отыскать его, отыскать его живым или мёртвым. Но лучше бы всё-таки живым. Это происходит, когда Соуп уже отчаивается. Когда возвращается в центральную зону, когда приближается вплотную к покосившимся, местами поваленным друг на друга стойкам регистрации. Когда в тысячный раз повторяет это жалобное, вымученное, всё нахрен переломанное: — Гоуст? И — вдруг — откуда-то из-под обломков доносится хриплое: — Джонни. Соуп бросается к нему. Судя по всему, звук идёт из-под одного из завалов, той части стоек, что пострадала от взрыва сильнее всего; его руки хватаются за обломки с названиями авиакомпаний, Соуп отбрасывает в сторону один, второй, третий кусок того, что ещё недавно было стендом, Соуп молится всем богам, его мозг лихорадочно прикидывает варианты, обойтись без травм, если даже грёбаным стойкам нанесён такой ущерб, почти невозможно, но выжить вполне реально, они приняли на себя основной удар, вероятны вторичные повреждения, но это… …уже неважно. Абсолютно, блядь, неважным становится, когда Соуп с трудом отволакивает в сторону особенно тяжёлый обломок и, подавившись вдохом, встречается с глазами Гоуста. Он — те участки лица, что видны из-под местами повреждённой балаклавы — мертвенно бледен. Торопливый взгляд Соупа не выхватывает открытых ран, но замечает несколько пятен крови. — Твою мать, — бормочет он на грани со скулежом. И удваивает усилия. Гоуст, неподвижный, практически погребённый заживо под завалами обломков, наблюдает за его лихорадочными телодвижениями сквозь полуприкрытые веки. Он дышит тяжело и часто, но его голос звучит успокаивающе, так, как если бы это Соупу тут требовалась помощь, когда он произносит: — Джонни, всё нормально. — Заткнись! — Соуп с изумлением обнаруживает, что его трясёт; очередная махина с эмблемой «British Airways» летит в сторону. — Просто, блядь, помолчи, пока я тебя не добил! Сраный ты, с-сука, герой! А если бы ты не успел?! Если бы не покинул эпицентр взрыва? Если бы я, мать твою, тебя не… Он осекается: спотыкается, напарывается, как на нож, на тихий звук. Гоуст, блядь, смеётся, когда отвечает: — Я знал, что ты вернёшься за мной. — Я мог вернуться за твоим трупом! — у Соупа сердце сейчас остановится, честное слово. — И знаешь что? Всего этого можно было бы избежать, если бы я сразу пошёл к… — Нет, — перебивает его Гоуст с неожиданной резкостью. И, когда Соуп дёргается, медленно, с явным трудом выпрастывает из-под завала руку, накрывая его запястье своей ладонью; перчатка порвана, в прорехах виднеются длинные пальцы со следами запёкшейся крови. Сжимает: уверенно, сильно, практически больно. Говорит ему: — Ты выполнял свой долг, я — свой. Соупу мучительно хочется ему вмазать. Соуп закрывает глаза, Соуп находит чужие пальцы, Соуп стискивает их в своих, Соуп говорит себе: он жив, он жив, он жив. Соуп делает вдох, выдох, и ещё, и ещё, и ещё… И едва не орёт, когда на его плечо опускается рука, а голос кэпа где-то над его головой спрашивает: — Порядок, сынок? А похоже, что да? Соуп не знает, к кому из них обращён вопрос, но он — он точно, сука, не в порядке. Гоуст, тем не менее, кивает и хрипло отвечает: — Пустяки. Меня почти не задело. Прайс опускается на корточки рядом с не находящим в себе сил пошевелиться Соупом и принимается расчищать завал, деликатно игнорируя их сцеплённые руки.