Дэгу

      — Монстром. Моим личным Монстром, — Намджун ласково проводит ладонями по тощим бёдрам. Его шёпот тонет меж тихих битов, не отвлекая от постепенно нарастающего возбуждения: руки полностью перекрывают поверхность бедра, и стоит смять одно из них чуть жёстче, к нему тут же стремится изящная пара с длинным дорогим маникюром. Несколько цепочек на каждой жалобно звенят, отбрасывая разноцветный отблеск недешёвых брюликов на бордово-красные простыни с чёрным узором. Бледная кожа на них светится ярким сияющим пятном: нежный шёлк и грубое кружево. Разительное отличие.       Руки не пытаются отстранить или намекнуть на излишнюю грубость. Девушка внимательным взглядом окидывает подкаченное тело, нависшее над ней, мысленно отмечая, что это то, чего ей так давно не хватало. Физический контакт. С Монстром, они не говорят о чувствах. В их телах нет напряжения, переплетённого с эмоциями, нет взрыва, от которого кружится голова и не хватает воздуха в истерически сжимающихся лёгких. Физическое, телесное и ощутимое принадлежит им. Это их момент.       Неизвестная тянется к шее в попытке поцеловать разгоряченную кожу, по которой мелкими капельками стекает пот, но Намджун небрежно отталкивает её обратно на кровать, фиксируя кисти у изголовья. Оба запястья помещаются в его ладони. Так правильно. Её короткие волосы разметались по светлым простыням. Так и должно быть. Она молчит и строго смотрит на него исподлобья. Так, как нужно.       Так, как если бы это был Он.       Намджун снимает с себя через верх футболку. Его взгляд цепляется за зеркало, висящее прямо напротив него. Обычное зеркало. Оно отражает потёмки бордовой комнаты, слабо освещённые быстро тающими свечами, и его самого. С глазами, полными блестящего в их темноте безумства. Намджун едва признаёт в отражении себя. В нём он видит неудовлетворённость, что-то больное и искажённое — Монстр ли это? То, с чем сталкиваются другие, но не сталкивается он сам. Проходят секунды, отражение не двигается. Нечто в зеркале не даёт ни ответов, ни подсказок, но Намджуну они не нужны. Намджун знает, Кто его Монстр, кого он боится и ненавидит, кого он любит и к кому стремится. И это далеко не то, что он видит в зеркале.       Далеко не то, что лежит перед ним на простынях.       Намджун в отражении снимает с себя через верх футболку. Его горячего тела касается холод, посылая тысячи колючих иголок пока девушка покорно ждёт, продолжая держать руки высоко над головой и смотреть. Никаких ограничителей, чистая покорность на одном не озвученном приказе. Намджун в отражении удобнее устраивается между тощих ног, обтянутых короткой кожаной юбкой. Нет никакого желания искать мелкую застёжку, спрятанную где-то с боку — Джун лишь сминает податливую ткань выше к талии, не заботясь о том, что портит материал. Его интересует настоящая кожа, бледная и ранимая, на которой можно оставить след, кусочек себя, отдаться телу без остатка. Бросить всё, забыться, стать ласковым щенком, который немного заигрался. Ранить и кусаться, зализывать и целовать, целовать, целовать, целовать, целоваться…       Намджун в отражении смотрит на Хосока. Две пары глаз в щели между дверью и косяком. Тёмных всепоглощающих глаз. Они улавливают каждую мелочь: сбитое дыхание, утерянное настроение и полный провал. Полный провал в лице Намджуна. Он отстраняется от девушки, смотря на мокрые следы на ее коже. Пары слюнявых укусов, которые со временем нальются разноцветными синяками, розоватые засосы и отпечатки вмятин его пальцев. В воздухе пахнет плавящимся воском и пылью. Смотря на себя в отражении зеркала, Намджун видит Намджуна. Намджуна ли?.. И две пары глаз, неустанно следящих за ним. Сейчас смотрит только одна. Устало выдохнув, он натягивает на себя мерзкую потную футболку на такое же потное тело. Ткань холодная, липнет, с трудом натягивается, словно не хочет прятать его от изучающих глаз, но все таки прячет. Девушка исчезает молча. В тишине поправляет юбку и выбившиеся из неё полы полупрозрачной рубашки, надевает высокие каблуки. Лишь их удаляющийся стук по лестнице напоминает о том, что здесь был кто-то кроме них.       — Мог не торопиться.       — Мог предупредить.       Хосок продолжает смотреть, не меняя точки обзора. В отражении потёмок кажется, что тот не моргает вовсе. Намджун не торопится вставать с кровати и разворачиваться лицом к давнему другу. Он устраивается удобнее, скрещивая ноги между собой, смотря в прямоугольное зеркало в раме со стёртой временем дешёвой позолотой и не может оторваться. Не может рассмотреть.       — Рассмотреть, что? — Хосок с ухмылкой отталкивается от косяка, проходя в комнату, позволяя приглушённому красному осветить свою нечёткую фигуру, но отражение в зеркале размывается ещё сильнее. Хосок вне комнаты и Хосок в комнате — разные люди. Весёлый Джек? Нет.       — Ты о чем? — Намджун не напрягается. Его не пугает размытое пятно в зеркале, которое является Хосоком. Оно движется, как Хосок стоит там, где стоит Хосок. Пятно усмехается над ним и одновременно сочувствует. Раздражает.       — Ты сам сказал: не могу рассмотреть. Рассмотреть что?       — Тебя.       — Меня? Так повернись, — Намджун чувствует, как Хосок, по-хозяйски устроившийся у небольшого туалетного столика, в привычной манере разводит руки в стороны, в то время, как пятно замирает прямо позади него. Он чувствует фантомное дыхание. От его вибраций волоски на затылке чуть приподнимаются, пока по коже расходится холод. Мертвецкий холод, такой не свойственный тому, кто находится вне зеркала. Намджун на секунду отвлекается от отражений, всматриваясь в свои руки. Обычные. Широкие, с длинными прямыми пальцами, с небольшими мозолями и зажившими мелкими рубцами. Чистые.       Он разворачивается к Хосоку, игнорируя отражение. В этот раз своё, покрытое кровью от самой макушки, и только глаза явственно чисты.       — Что с Пусаном?       — Ничего нового. Пак всё там же: хочет всё того же. Я пытался с ним договориться, без толку. Гук молчит.       — Не нашёл? — аккуратным ногтем Джун поддевает очередной плохо держащийся кусочек, отправляя его в свободный полет. Все кровати в борделях одинаковые. Странные. К чему эти витиеватые узоры, от которых с такой легкостью отколупывается краска? Ненастоящее золото теряется в ворсе пушистого ковра. Его бы Намджун сюда не повёл. Он бы не брал Его на чистых простынях и мягком матрасе: только в каморках, тёмных закоулках, в гулкой тишине и без этих блядских глаз...       — Нашёл.       Тишина. Намджун впервые за сегодня поднял взгляд на Хосока. Так непривычно. Хосок выглядит недовольным и напряжённым. Ему не хочется встречаться с Ним или же не хочется видеться с Юнги?       — Так почему же он молчит?       — Не молчит он. Это я так, образно. Адреса слил: рабочий, домашний.       — Тогда почему я не вижу Его здесь, Хосок? Почему Его нет здесь, когда он мне так, сука, нужен? — Намджун спокоен. Он не кричит, но каждая сказанная с холодным спокойствием фраза бьёт хлыстом, разрезая воздух. Вот только Хосоку всё непочём. Он устало смотрит поверх Намджуна, с усмешкой замечая то кровавое в зеркале, вновь переключаяясь на настоящее.       — Давай выйдем. Зеркала сводят нас с ума.       Хосок выходит первым, не до конца прикрывая за собой дверь, оставляя небольшую щель, сквозь которую бьёт яркий белый свет. К свету тянутся всё. Глупые слабые мотыльки и сильные умные монстры. И те и те умирают. Умирают, прикоснувшись к свету. Намджун тихо смеётся про себя, вставая со скрипучей кровати. Босые ноги быстро лишаются мягкости ковра, встречаясь с холодным деревом, покрытым тонким слоем лака. Замерев у узкой полоски света, он оборачивается. Красная комната встречает пустотой. Никакой кровати, прикроватных столиков и винтажных ламп. Лишь зеркало. Прямоугольное зеркало в раме с обколоченной временем позолотой. Без отражений. Пустое. Такая же пустота режет до слёз, стоит переступить порог. Белый кафель, белые споты, белые раковины в ряд, над каждой из которых зеркала и никакого Хосока.       — Ты хотел говорить? — Юнги. В привычной зелёной куртке поверх его заношенной футболки. Меж пальцев чиркает зажигалка — два щелчка, прикуривает. Дым едкий, заметный, тяжело оседает в легких даже на расстоянии. Короткая фраза крутится в голове на повторе, чтобы прочувствовать каждое слово, каждую буквы, прошедшую сквозь любимые губы, отчетливо выведенные острым языком. Запомнить, отложить на подкорке, никогда не забывать. Намджун называл это верностью, Юнги — обсессией. Юнги ненавидел его, а Намджун обожал.       — Хотел, — мечтал. Сколько бы Намджун не мечтал, говорить он не мог. Поговорить с Юнги означало поговорить с Ним, что было абсолютно невозможно. Его он ненавидел. Ненавидел за то, что создал, ненавидел за то, что полюбил. Любил так же сильно как Юнги: до желания раствориться в собственном мире крови и бесчестия, покорившись и отдавшись, как самопровозглашенному идолу и вере.       Создатель мёртв, осталась лишь голодная собака по имени Монстр. Бешеная шавка без принципов, на чью встопорщенную шерсть не нашлось ласковой руки. И Юнги тянет эти руки. Тянет, гладит по короткому ёжику тёмных волос, притягивая всё ближе, позволяя целовать обветренные губы. Намджун беспорядочно тычется носом куда-то меж ключиц. Хочет ощутить запах и запомнить. Лижет языком шею, дрожащий от глубокого стона кадык, который тут же прикусывает, не сильно борясь с желанием вдавить внутрь и сломать хрупкий хрящ. Юнги тянет Намджуна ближе к раковинам за шлёвки в широких карго, усаживаясь на одну из них, пока Монстр оттягивает его отросшие волосы на затылке, чтобы посмотреть в его глаза. Маленькие, чёрные и полные желания. Джун игнорирует расстёгнутую ширинку и настойчивые поглаживания члена сквозь ткань, позволяя Юнги распаляться сильнее. Горячий.       И такой пугающий.       Ещё крепче держа Юнги за волосы, Намджун вновь целует. Мягче, играясь с языком, пытающим захватить первенство, но рука в волосах отвлекает ноющей болью в затылке, позволяя Намджуну быть главным. Воздуха не хватает. Юнги теряется настолько, что забывает водить рукой по возбуждённому члену и откидывается назад, впиваясь пальцами в холодный кафель для равновесия.       — Тихо. Тихо... Ты сильно разошёлся, — с трудом оторвавшись от солёных из-за выступившей крови губ, Намджун тихо шепчет в покрасневшее ухо нежности, позволяя отдышаться. В отражении крепкие ребра ходят ходуном под дутой зеленой курткой, цвет которой отражается в глянцевом кафеле, как и глаза. Глаза, привычно следящие за происходящим по ту сторону двери.       Чонгук. Мелкий застукал их тогда, но не ушёл. Смотрел. Смотрел, как обдолбанного дурью Юнги нагибают над белым кафелем, пороча такую светлую комнату, явно не предназначенную для того, чтобы любимых любили подобным образом. Намджун помнит, как смотрел на Чонгука в ответ, не стесняясь мальчишеских ревностных слёз, позволяя им течь по щекам, размазывая черную подводку — ребёнок... Глупый и влюблённый. Юнги сбивчиво дышит, утыкаясь лбом в грудь, в очередной раз спрашивая:       — Так ты хотел поговорить?       Хотел. Но не поговорил. Отстраняясь, Намджун заправляет член в штаны, молча застёгивает ширинку и уходит. Туда, где стоит Чонгук. Не тот обиженный мальчишка, а взрослый высокий мужчина с выкрашенными в фиолетовый цвет волосами и чистым, без макияжа лицом. Он отходит от двери, раскрывая её шире, приглашая Намджуна в старый кошмар. Старый, наполненный двумя парами глаз, смотрящими попеременно с осуждением, презрением и ненавистью. После глаза закрываются. Наблюдатели уходят, растворяются в темноте, оставляя их один на один. Обернувшись, он встречается с пустой белой комнатой, полной маленьких зеркал. Каждая плитка — маленькое зеркало, отражающее Намджуна и тёмную комнату.       Он стоит в привычной ему зелёной куртке поверх потасканной футболки. Темнота не трогает его. Напротив, Он светится, окутанный ореолом холодного белого цвета, мягко отражающегося от прозрачно-черного пола. Намджун видит обшарпанные пылью Дэгу кеды, серые джинсы с протёртыми в дырки коленями, острыми, сводящими с ума своей нежностью среди грубой обертки. И руки — такие мягкие, надёжные и крепкие… Но не видит лица. Лицо теряется в темноте, позволяя увидеть лишь безумную улыбку. Он скалится Монстру в лицо без страха быть растерзанным на куски заживо. Лишь Ему позволена такая наглость. Тот, кто припадает ниц только перед Создателем, не встанет на колени перед Монстром. Красный Дракон, сотканный из пепла и пламени, сильнее вышедшей из тьмы изголодавшейся бездомной псины. Красный Дракон безумен. Красный Дракон голоден.       И имя этому дракону — Агуст Ди.       Намджун застывает у порога. Ему не страшно, в груди томится предвкушение перед встречей со старым союзником. Красный Дракон лишь улыбается, показывая миру острые клыки, лишь распаляет, зазывая подчинённую Юнги душу увидеть в его втором обличии монстра, которого когда-то давно создало его воображение. Ему совсем не страшно.       Ему не страшно до тех пор, пока Красный Дракон терпеливо ждёт его по ту сторону порога, отчетливо прокладывающий между ними границу ярко—белого света.       Монстр, как и любое животное, вышедшее из тёмных подземелий, боится света, пока Красный дракон, как порождение чистой тьмы, трепещет перед ним. Намджун же может пересечь черту. Может стать на шаг ближе к своему кошмару. Встретиться с ним лицом к лицу, выиграть в неравной борьбе и стать воинствующим победителем, главным героем в глазах маленьких детей, про которого добрые мамы читают им в сказках перед сном. Но ему страшно. Он трусливо жмётся, чувствуя, как холод от света касается его голых пальцев на ногах. По ним бегут мурашки до самой макушки, отчётливо задерживаясь на затылке. Ему холодно, в то время как Дракон потрясающе горячий.       Из тёмной комнаты тащит духотой, но обжигающий легкие пар не греет замёрзшую кожу. Монстру холодно. Никто не может его согреть. Он давит в себе просящий скулёж. Давит, не давая выйти наружу маленькой, такой наивной просьбе:       — "Это не Юнги, это не Юнги, этонеЮнгиэтонеЮнгиэтонеЮнги," — губы мантрой повторяют заученные за столько лет сновидений слова, но всё тщетно. Он снова здесь, перед белой чертой, разбито скулит, прося дать его облезлой шкуре погреться у тёплого змеиного бока.       Намджун смотрит на свои руки: 2 маленькие детские ладошки, на поверхность которых капают слёзы, падающие с его искривлённого от искренней печали лица. Он плачет впервые за долгие годы, позволяя горю утраты уйти и освободить его израненную душу. Или то, что от неё осталось? Есть ли у Монстров душа? Если есть, то какая она?       Дракон смотрит на него свысока, уже не скалясь. Затерявшиеся в темноте глаза, дающие знать о себе лишь неясным отблеском, внимательно рассматривают ребёнка, замершего напротив белой линии. Ребёнок плачет, прячет взгляд, смотря на свои босые ноги, собирая под ними капли горячих солёных слёз. Маленький и беззащитный. Дракон мог бы приютить его, дать ему защиту под своим крылом, но стоит пересечь черту — она исчезнет. Исчезнет его любимый свет. Исчезнет и его огонь. Исчезнет свет, и всё погаснет в темноте. Делая шаг, Намджун утирает горькие слёзы, нагло смотря Красному Дракону в лицо. Дверь за ним закрывается. Свет гаснет.       Намджун просыпается.