***
В один из вечеров за мной зашла Азуми. Я заметно ободрилась, отодвигая от себя листы с нескончаемыми иероглифами — единственное занятие, которое мне допускалось в этом доме. Выходить можно было лишь в туалет или в бани. И везде меня сопровождала чопорная на вид девушка. Поначалу она и вовсе не разговаривала со мной, механически показывая, что и как делается. В банях и вовсе сторонилась, словно через "не хочу" поливая водой, чтобы я могла смыть с себя душистый раствор. Но так как она была единственной девушкой, которую я вообще видела в этом поселении, именно её помощь понадобилась мне через несколько недель пребывания в деревне. Увидев кровь на одежде та не смутилась, лишь спросила странно, трогал ли меня кто-нибудь. Когда же я замотала головой, запоздало поняв смысл сказанного, черствое надменное выражение вдруг сменилось чем-то домашним и мягким. Тогда она впервые посмотрела на меня открыто и представилась. И хоть я до конца не понимала причину, по которой изменилось отношение, но выяснять её не собиралась. Так или иначе, у меня, наконец, появился человек, разговор с которым не походил на штудировку. Азуми даже научила меня нескольким ругательным словам и объяснила сигнальные команды, если вдруг случится беда. Бед, слава богу, не случалось, однако мало по малу меня стал одолевать интерес, как можно было бы улучшить быт, пользуясь знаниями прошлого мира. Первым улучшением стала банная комната, а точнее — её наполнение. Несомненно, горячие бочки расслабляли неплохо и даже нравились мне куда больше ванны, однако душа явно не хватало. Несмотря на неплохие отношения с Азуми, мне было неудобно, когда та проливала ковш за ковшом на мои густые вьющиеся волосы. И хоть девушка говорила, что ей не сложно, я же ощущала ещё один элемент беспомощности. И вот наконец, когда все мои приготовления к небольшой реконструкции были приготовлены, мы с Азуми в очередной раз пришли в банный комплекс. Девушка моих начинаний не оценила и смотрела подозрительно на принесенные бамбуковые жерди, но всё же не без интереса помогала мне с тем, чтобы перевести поток горячей воды из источника в верхние ярусы. В предварительно поставленные ёмкости скапливалась вода, а затем, тихо журча, скатывалась по своеобразным трубам, в конце которых крепилось самодельное решето. — Смотри, — я вошла под небольшие струйки и подставила лицо воде, на миг представляя, что стою в своей московской квартире на окраине. — А захочешь обратно, то просто опусти рычаг. Я указала рукой на деревянную опору, служившую нехитрым подъёмным механизмом. Азуми же смотрела на меня, приоткрыв рот. — Жди здесь, — бросила она, встрепенувшись, а после выбежала вон так быстро, что я не успела возразить. Однако и помыться и чуть обсохнуть времени было предостаточно. Азуми так и не вернулась, а выходить одной на улицу было страшновато: солнце уже наверняка село, а найти дом Чонгана самостоятельно в темноте я бы не смогла. Но один довольно знакомый звук заставил меня выглянуть наружу. Где-то снова загоготала птица. Очень нужная мне птица, потому как от кистей для письма ужасно затекали пальцы и запястья, а красоты в моём почерке так и не прибавлялось. Потому, ведомая исключительно научным интересом, я осторожно вышла и прислушалась: недалеко от комплекса действительно находился птичий и скотный двор. Двинулась я по наитию, а после стойкий запах живности уверил в правильном направлении. Через пару поворотов передо мной вырос небольшой животный дворик: из загонов выглянула бородатая коза и громко проблеяла. Мимо тут же прошляпал величавый серый гусь. Его живые глаза посмотрели на меня с упрёком. Я же рискнула дотянуться желанных перьев, чуть свесившись через ограждения. Гусь, ожидаемо, зашипел и замахал крыльями. Откуда-то появились его товарищи, надрывно гогоча. — Зачем тебе птицы, шумная? Сердце опустилось в пятки. Выпрямилась я не сразу, как и не обернулась, боясь, что мне влетит за простую внеплановую прогулку. Я не видела Кадзу почти два месяца, ровно как и не слышала его. От того казалось странным, что я могу понимать, о чем он спрашивал. И, судя по тому, что мужчина не сопровождал свои слова жестами, о моём познании языка тот был в курсе. — Шумная? — возвращаться к гусям не хотелось. Вдруг подумает, что я утащить одного хотела. — Женщины пищат, впечатлительные, — Кадзу едва заметно дернул головой в сторону бань. Действительно, доносился радостный писк вперемешку с удивленными причитаниями. — Отвечать будешь? — Это не то, что думаешь, — я чуть прикусила губу, в горле засвербело. Мужчина выгнул бровь. — Мне писать неудобно. Хотела у птицы взять. Перо. Как правильно назвать то, что мне нужно, я не знала. Оставалось уповать на то, что это не очень то и интересно Кадзу. Вообще, судя по его поведению, ему мало что было интересно. Почему-то я думала, что он рано или поздно придёт справиться о моём самочувствии, но мужчина исчез, словно его никогда и не было и будто бы это не он привёл меня сюда. — Идём, ... — и вновь то слово, из которого мне теперь стала понятна часть. Кадзу говорил что-то о моём лице, но что именно — оставалось гадать. Навряд ли он бы ответил на мой вопрос. А если так, то в объяснения, как Такао, не пускался бы. Но тем не менее, краткие фразы Кадзу воспринимались куда легче, чем витиеватые разговоры с остальными. Мозг благодарно расслаблялся, нагруженный минимумом информации. По крайне мере, так мне тогда казалось. Тогда, когда я понятия не имела, что чтобы понять молчаливого и скудного на эмоции мужчину, нужно куда больше труда и затрат сил. В этот же вечер внимание зацепилось на рассеченной губе: та ещё не зажила, и Кадзу приходилось слизывать кровь языком. И мне даже в голову не приходило, что наблюдать за этим жестом было интимно и почти что оскорбительно. — Ты дрался? — глупый вопрос. И посмотрели на меня как на глупую. И всё же... — У тебя тут, губа… больно? Мужчина раздраженно дернул щекой и отвел взгляд, замедляя шаг. Воздух стал плотным и влажным, женские голоса ближе. Ещё немного и Кадзу вовсе остановился, не переходя невидимую черту женского общества. — Обычно, — а после развернулся и исчез в мерцающей темноте. И ровно в этот же момент небо озарилось голубым светом: вдоль улиц засветились небольшие фонарики, вызвав новую порцию вопросов. Ведь я чётко знала, что электричества в этом мире нет. — Дария! Куда ушла? Обыскались все, идем, — Азуми дернула меня за рукав и лишь потом заметила выражение моего лица. — Кого-то увидела? — Кадзу. Азуми выпрямилась и огляделась, но, как и я, никого не нашла. — У него кровь на лице, — разбитая губа почему-то не давала мне покоя, но у девушки такое замечание вызвало лишь усмешку. Она махнула рукой, говоря, что для синоби дело обычное. — Синоби? Это кто? — Кадзу синоби, Такао синоби, я синоби, Чонган тоже, — Азуми перечислила всех, кто был мне знаком, а потом обвела рукой пространство вокруг себя. — Все вокруг синоби. Я всё ещё не понимала. Фамилия? Род? Название деревни? Род деятельности? Но какой? Видимо все эти вопросы отпечатались у меня на лице, потому как карие глаза на строгом лице смягчились, а сама девушка добавила чуть тише. Но не из страха, а скорее из почтения к тому, к чему она принадлежала. — Синоби убивают. За деньги.Часть 5. Синоби
24 октября 2023 г. в 08:00
Пару дней я попросту провела в постели, изредка вставая, чтобы сходить в туалет или поесть. За последним дедушка Чонган следил особо придирчиво. Благо, у меня хватало ума не противиться и понимать, что иначе силы оставят меня окончательно. Мысль о былом самоубийстве в тёплых стенах тоже отступила. Глупо уходить оттуда, где кормят и заботятся. Думать о том, что такие поступки продиктованы какой-то выгодой не хотелось. Да и какая выгода от глупой и неприспособленной для этого мира хромой девчонки?
Такао полагал, что выгода всё же есть. И потому, когда я более менее стала ходить по комнате и интересоваться окружающим, он вновь пришёл ко мне с уже знакомыми чернилами и кистями. Пододвинул их мне, терпеливо ожидая чего-то.
— Написать? — я изобразила, как вожу кистью вдоль листа. Мужчина кивнул. У него даже не возникло сомнений, что какая-либо грамота была мне известна. — Кистью не удобно.
Такао истрактовал мои слова по-своему и, присев рядом, взял в руки вторую кисть. Аккуратно вывел несколько иероглифов, затем сказал уже известное мне:
— Рука.
Поджав губы, вывела слово и я. Вышло коряво и чересчур размашисто. Краем глаза уловила, как тонкие губы чуть дернулись в улыбке. Неужели так смешно выглядит русская письменность? Но мужчина не смеялся. Вновь вывел изящные знаки. Назвал слово. Я прогладила чернила напротив — всё ещё выходило не очень. Мягкий ворс совершенно не годился, норовя превратить мой почерк в дошкольную возню. Однако Такао не то, чтобы не унывал — хоть периодически хмурился более обычного, пытаясь разобраться — но такие занятия его определенно напрягали. Тогда я взяла новый лист и как можно аккуратнее вывел буквы алфавита. Смурное выражение лица сменилось полу-игривым, когда вслед за указанными буквами, я стала произносить звуки, ожидая, что мужчина станет за мной повторять. Теперь выходило скверно не только у меня, хоть Такао и явно старался. Просто язык не был подточен под фонетику, коверкая произношение. В конце концов, остановились на том, как пишется его имя на моём языке.
— Та-ка-о, — мягкое, хорошо ложится на слух.
Мужчина попробовал написать. Я же почувствовала, как краснеют щеки. Утешала себя тем, что пользоваться кистью для меня было в новинку, чего не скажешь о довольном седовласом собеседнике. Тот, заметив моё расстройство, дотронулся до моей руки, привлекая внимание, и вывел три незамысловатых иероглифа.
— Дария, — тихо сказал он, проведя пальцем сверху вниз, а затем вновь вернул мне кисть. — Напиши.
Я резко вдохнула. Как-никак, а учиться всё же надо. Особенно, если хочу слыть неглупой и смышлёной, способной к умственному труду, а не обслуживанию телом. Хотя судя по отношению окружающих меня людей, меня никто бы и не тронул.
Теперь же к моему унылому распорядку дня присоединились часы уроков, где часть времени обучала всё же я, хоть и не понимала до конца, зачем это нужно. Но Такао был непреклонен и с особой жадностью поглощал всё новое и новое. Мне же язык давался с небывалым трудом. Привычную к формулам и вычислениям, языковой барьер тяготил меня. И когда мелькнула надежда на простые исчисления, меня также ждало очередное разочарование. Цифры здесь мало чем отличались от букв. Всё, что шло после трёх если не приводило меня в бешенство, то знатно раздражало. Благо, до десяти можно было объясняться на пальцах.
Арабские же цифры понравились жителю Нойрё. В каком-то смысле им он уделял куда больше внимания, чем размашистым словам.
— Короткое — хорошо, длинное — долго, — пояснил он мне в один вечер.
— Цифры тоже длинные, — возразила я и вывела ту дату, которую помнила крайней в своём мире. — Сейчас такой год. В России.
— В Нойрё такой, — Такао нарисовал дату привычную моему глазу. Тем не менее спокойствия это не добавило. Мужчина уточнил: — Эпоха Ириса. У вас как?
— От Рождества Христова, — иначе как по-русски ответить не удалось. Внимание холодных глаз сузилось до моего лица. Такао делал так каждый раз, когда хотел узнать больше. Я изобразила руками колыбель, чуть качая невидимого ребёнка. — Рождение Иисуса Христа.
— Император? — неизменно спрятанная под бинтами рука указала на несуществующего младенца.
— Нет, — пришлось прикрыть глаза, чтобы вспомнить и сказать более точно. — Сын божества.
Синие глаза не смеялись. Верили. Принимали так, будто это было само собой разумеющееся. Неприятная догадка кольнула сознание.
— В Нойрё есть боги?
— Много, — кивнул мужчина.
— Настоящие, — выговорила я, не найдя никакого аналога. Голова начинала болеть от избытка информации. Попыталась объяснить: — Кровь, тело.
— И да, и нет,— без промедления ответил Такао, вытирая кисти и сворачивая бумагу. На сегодня урок был окончен.
— У нас не так, — вырвалось само собой. Я чуть прикусила губу, понимая, что ненароком могу оскорбить чувства веры. Кто знает, как здесь относятся к таким мыслям. — Бог один. Но его нет. Сказка.
Такао усмехнулся, но ничего сказал. Я так и не поняла, принял ли он мои слова всерьез или же просто решил оставить как есть. В конце-концов, какая ему разница до тех, кого в их мире никогда и не было?