Собака бывает кусачей

К следующим выходным Арсений счастливо забывает об инциденте в клинике. Хотя "счастливо", конечно, не совсем подходящее слово: рабочая неделя закручивает его таким водоворотом отчётов, счетов и бумажек разной степени нужности и важности, что он тупо выпадает из этого мира. Даже несмотря на то, что Белого он, к счастью, не видит - высшее начальство отправило того в командировку, - постоянный бег по делам банка выматывает так, что сил после работы хватает только чтобы не заснуть в метро, убого выгулять Антона (сидя на лавочке у подъезда и безбожно залипая, пока тот в рекордные сроки (ну что за умница) сделает все свои дела) и, закинув в себя какой-нибудь творожок, завалиться на кровать и устало обнимать всё того же Антона. Вообще, Арсений вычитал на каком-то сомнительного авторитета форуме, что псов лучше на кровать не пускать - дескать, фу, да и контроль с дисциплиной потом страдают. Дисциплина, как и контроль, к большому счастью Арсения, никогда в его списке фетишей не числились, и стоит Антону уверенно начать запрыгивать хоть куда-то, дорога на постель оказывается для него открытой. Да и сам Арсений находит в этом своеобразный кайф: он, несмотря на эпикриз ветеринаров, всё равно боится Антона обнимать слишком крепко, но забросить на него руку и чувствовать чужой быстрый пульс или уткнуться лбом в горячий бок и слушать шумное дыхание - это с радостью. Не в радость, конечно, потом отстирывать вторую подушку от слюней и вытряхивать простыню из-за недостаточно тщательно вымытых после прогулок лап, но Арсений с этим благодушно мирится - небольшая плата за разбавленное унылое одиночество. – И парень никакой не нужен, скажи же? – мурлычет Арсений, намыливая счастливо жмурящегося Антона, занявшего почти всю ванну. – Бля, ну такими темпами тебя и ебать будет пёс, – созвон с Эдом стоит на режиме динамиков; кажется, будто его ржач по трубам слышен всему дому. – Я не осуждаю, если чё, но от подробностей избавь. – Придурок, – фыркает Арсений, предплечьем утирая брызги со лба. – Ты просто мне завидуешь. – Чему? – точно так же фыркает в ответ Эд. – Что я вечером пятницы бухаю с тёлками, а ты надрачиваешь пса, шоб перед Матвиенычем покрасоваться? Те напомнить, как он макак в Африке чуть ли не в сраку целовал? Хуль ты паришься ваще? Антон согласно тявкает и задорно отряхивается от воды, окатывая и Арсения, и всю ванную комнату веером брызг. Арсений вздыхает; вопрос, конечно, справедливый, но такому простому чуваку с украинского района, как Выграновский, не объяснишь, почему для него так важно, чтобы Антон произвёл на Сергея хорошее впечатление. На самом деле, он и себе самому не может объяснить, почему чьё-то - пускай и лучшего друга - мнение для него столь много значит. Он смотрит на довольно фыркающего от воды Антона, счастливо вывалившего язык и тщетно пытающегося попить проточной водички прямо из крана, и невольно улыбается: да и какая, в общем-то, разница, почему? Раз ему надо, то надо. Тем более не сложно. – Так это ты от тусича дикого вместо тёлок в постели зависаешь со мной на телефоне? – спрашивает он, оборачивая пса в огромное махровое полотенце и скорее обнимая того, чем по-настоящему вытирая. – В натуре, дядь, чё эт я, – лаконично отзывается Эд, тут же сбросив вызов, и Арсений смеётся в голос, – Антон визгливо подвывает ему в унисон. – Ты только веди себя... – Арсений мнётся; Антон всегда такой послушный умничка, что сказать "прилично" - то же самое, что оскорбить, – как всегда, хорошо? Серёга точно не обидит, он знаешь как собак любит? Очень сильно, – он звонко чмокает между ушей внимательно слушающего его Антона, вызвав у того счастливый визг и очередное неконтролируемое лизание лица, и кивает в сторону кухни. – Идём, я филе кролика купил, с гречкой будешь? Антон уже сидит на кухне. Арсений не находит в себе ни малейшего желания бурчать, что при собственных скромных запросах в еде он всё равно полдня вынужден проводить на кухне. Малая цена. Всё это - малая цена. (Хотя на гречку она нихера не малая. Но это всё детали.) Они ложатся спать поздно, засмотревшись каким-то сериалом по Нетфликсу: Арсений, пользуясь шансом просто расслабиться под белый шум, и не вспомнит никогда, о чём там рассказывают, а Антон вообще все восемь серий просопел в глубоком сне, щекоча дыханием волосы у Арсения на макушке. Просыпается Арсений резко, притом сначала телом, а уже затем головой: в дверь кто-то ломится, истошно крича и ругаясь матом. Антона рядом нет - Арсений слышит его настороженный лай из коридора, и пролетевшая мысль о том, что вандалы ворвутся и нападут на пса, заставляет вылететь из-под огромного тяжёлого одеяла быстрее, чем вероятность опоздать на работу утром. – Антон! – кричит он; спотыкается о собственные ноги, чертыхается. Слышит в коридоре какой-то грохот, чертыхается снова и вылетает-таки в коридор. Слава всем богам - ну и какой после этого из Арсения атеист? - дверь по-прежнему закрыта. Антон всё также продолжает на неё лаять и рычать, заглушая чужие голоса, и Арсений всеми силами пытается пса утихомирить. – Ты куда ломишься, пьянь подзаборная, – слышит он зычный женский голос, – мы выше живём. А ну пошли! Слышен густой и в умат пьяный мужской мат; стук в дверь обрывается, плитка противно скрипит под волокущимся прочь телом. Арсений судорожно выдыхает, облегчённо прикрывая глаза и нервно перебирая короткую шерсть на загривке Антона. – Вот тебе и охраняемый дом, – философски хмыкает он, смотря Антону в преданные глаза и чуть хмурясь: что-то не так. Как будто что-то изменилось, какая-то малость, совсем незначительное, но что - Арсений понять не может. Но тут Антон широко зевает и особенно лениво лижет ему ладонь, и Арсений зевает в ответ: чего только не померещится от усталости. – Пошли спать, Антош, нам ещё завтра с Серёгой бухать, – тянет он сквозь зевок и тихо смеётся, когда тот вперёд него бежит к кровати. Сергей заваливается к нему ровно в восемнадцать ноль-ноль субботы, ни минутой раньше, ни минутой позже: точность - вежливость королей, о чём ему сообщает Арсений и с каким-то почти истеричным гоготом водружает на голову корону из Бургер Кинг. У Серёги с собой бутылка вина без единого слова на русском языке для Арсения и пол-литра виски - просто подарок: сам он алкоголь не понимает и не пьёт, зато способен в рекордные сроки уничтожить любой запас хорошего кофе, который, кстати, по-хозяйски варит сам - как будто и не в гостях вовсе. – Так где твой Тоха-то? – спрашивает он, лишь слегка повернув коронованную голову в сторону Арсения: от турки отрываться ни в коем случае нельзя, чревато. Арсений лениво отпивает свой кагор и довольно щурится, чувствуя позабытую уже лёгкость и спокойствие: такой уж у Матвиенко эффект - где бы он ни появлялся, всюду тут же воцаряется какой-то неуловимый комфорт. От тепла плиты и чувства абсолютной безопасности очень хочется спать, но Арсений давит зевок - как-то некультурно всё же при госте - и пожимает плечами. – Стесняется, – и это ведь правда; он знает, где Антон - обнюхивает верхнюю одежду и ботинки Сергея, пытаясь в одиночку с ним "познакомиться". – Как скучно станет, придёт. Он у меня не из тех, кто прятаться будет, поверь. Сергей фыркает. – Да где у тебя тут прятаться, в двушке-то, – он разливает кофе по чашкам и, к восторгу Арсения, ставит одну из них перед ним. С многообещающим звуком откупоривается виски. Следующий час проходит в оживлённой болтовне: Сергей рассказывает о подрастающей дочке, как обстоят дела с бизнесом и что появился вроде надёжный человечек, с которым не страшно попытаться осуществить давнюю мечту - открыть развлекательный центр для детей. Арсений в ответ рассказывает те из историй, что они делят с Эдом на двоих в реальности, а потому не часто тащат ещё и в чат: о жизни в одной квартире с псом, когда ты до усрачки боишься собак, и о далеко глядящих планах взять Антона с собой в Омск на новогодние праздники. Они решают переместиться в гостиную, где Сергей с довольным возгласом находит Антона спящим в своей лежанке. – А вот и красавчик! Ну-ка, дай на тебя посмотреть, – сквозь умилённо надутые губы сюсюкает Сергей, бесстрашно начёсывая Антона за ушами. Арсений, хмельно хихикая, наблюдает за этой картиной, облокотившись о дверной косяк и удерживая на весу уже целые кружки с кофе. Антон не кидается вылизывать Сергею лицо, как наверняка сделал бы с Арсением, но выглядит довольным и утробно урчит, вывалив слюнявый язык. – Ну хорош, хорош, здоровяк. Блин, Арсен, а вы ему чем-то в клинике в глаза капали? Арсений, не ожидавший такого вопроса в принципе никогда, тем более от Сергея, осоловело моргает и решает кружки куда-нибудь пристроить. От греха. – Ну, в самый первый раз промыли и всё, больше не трогали. А что? – Да просто ты ж нам фотки слал, они у него там карие, даже ореховые какие-то. А сейчас вот смотрю – голубые. Думаю, прикольно, бывает же. Арсений хмурится; кагор и кофе с виски, плавно перетёкший в виски с кофе, кружат голову, путая мысли. Антон под руками Сергея затихает, припав к своей лежанке грудью, и даже языком больше не трясёт. – В смысле? – глупо переспрашивает Арсений и самому себе хочет вдарить по лбу; все сказанные Сергеем слова ему более чем понятны, но общий смысл доходит с опозданием. – Как голубые? Он в два шага подходит к Сергею, опускаясь рядом с ним на колени. Антон тихо скулит, пытаясь отодвинуться, но Арсений с усилием поднимает его морду за подбородок и всматривается в кристально светлые и действительно голубые глаза под вечно печально заломленными бровями. – Во, я вот о чём, – преспокойно продолжает Сергей, демонстрируя Арсению их с Антоном последнее селфи: взмыленный, растрёпанный, но до ужаса довольный жизнью Арсений и прижавшийся к нему будто бы улыбающийся пёс. Абсолютно точно кареглазый пёс. – Какого… – потерянно шепчет Арсений, бегая взглядом от фото к притихшему Антону и обратно. – Я про что-то такое слышал, – Сергей, кряхтя и нисколечко того не стесняясь, поднимается с пола и, словно влекомый сиренами моряк, плывёт ровно к кружкам с кофе. – Очень многие породы собак рождаются с голубыми глазами, а вырастают с карими. Немецкие овчарки там, лайки, ретриверы… – Золотистые или лабрадоры? – машинально переспрашивает Арсений, даже не задумываясь над словами, а затем чувствует, как его прошибает холодный пот. – А есть разница? – Сергей, не обращая на перемены в поведении друга никакого внимания, меланхолично пожимает плечами. Арсений медленно отпускает морду Антона и отползает от него спиной назад; тот неотрывно следит за ним внимательным, до костей пробирающим тяжёлым взглядом. Он, кажется, даже не моргает и дышит как-то особенно тяжело, но Арсений судорожно сглатывает и, пожалуй, впервые за всё их с псом знакомство не переживает, что у того что-то болит. – Для меня - да, – сипло отвечает он, медленно поднимаясь и стараясь не выпускать Антона из поля зрения; тот же продолжает лежать на своём месте, разве что вздыхает протяжно - как-то совсем по-человечески - опускает морду на массивные лапы и устало прикрывает глаза. Голубые, мать его - суку, глаза. – Серёж, а ты не знаешь случайно, где я оставил мобильный? Я вспомнил, мне там кое-что срочно нужно глянуть, – от нервов Арсений слегка заикается, но ему сейчас на это бриллиантово поебать. – Да на кухне вроде, – Сергей хмурится, заглядывая Арсению в лицо. – Эй, ты как? Что-то ты взбледнул. Сейчас я принесу тебе телефон… и воды, пожалуй. – Нет! – Арсений вскрикивает; Сергей удивляется ещё красочнее. Антон лишь коротко дёргается и крепче жмурится. – Нет, всё в порядке, я сам схожу. Он обходит лежанку с Антоном по широкой дуге, что наверняка со стороны выглядит безумно неловко, но Арсению плевать. На кухне он устраивается лицом к двери, предварительно всё же налив себе воды, и судорожно открывает галерею с немногочисленными фото Антона. Каждый снимок увеличивает и придирчиво рассматривает, выстроив рядом в режиме двойного экрана, и с каждой минутой чувствует собственный пульс всё отчётливей. Вот здесь на лапке пятнышко, а тут его нет. Грязь? Нет, на обоих фото он свежевымытый. Здесь есть родинка под глазом, а здесь её уже нет. А на этом фото у него вообще лишний палец на задней лапе! Как он, блядь, мог не заметить ебаный лишний палец?! – Эй, Арс, ты в порядке? – тихо спрашивает Сергей, несмело выйдя к нему на кухню. «Нет, Серёг, я совсем не в порядке». – Да, в полном, – тяжело сглотнув, врёт Арсений. – Я тут просто вспомнил, мне по работе очень срочно нужно кое-что сделать. Ты сильно расстроишься, если я предложу закруглиться? – здесь может быть опасно, нужно Сергея выпроводить. – Да ну ты чего такое говоришь, никаких обид, – простодушно отмахивается Сергей. Снова хмурится. – Точно всё норм? Уверен? «Я не уверен, что у меня в квартире мой пёс». У Арсения перед глазами калейдоскопом проносится их совместная жизнь: осознанность Антона даже в критической ситуации; его разумный взгляд; то, как Антон всегда внимательно Арсения слушает и гавкает в поразительно нужных местах; как Антон с полуслова понимает все команды и безропотно их выполняет. Антон, Антон, Антон. Какая странная кличка для питомца. «Я не уверен даже в том, что это пёс, Серёжа». – Конечно уверен, Сергунь. Просто сам понимаешь, конец квартала на носу, жопа в дедлайнах больше, чем в родинках, – через силу улыбается Арсений. – Не имею ни малейшего желания знать про родинки на твоей жопе, – хнычет Сергей, воздев глаза к небу-потолку. – Пойдём, проводишь. Захлопнув за Сергеем дверь, Арсений прижимается к ней спиной и пытается отдышаться. Мыслей в голове роится столько, что поймать удаётся только самые вялые тяжёлые - тревожные - и Арсений буквально заставляет себя сделать несколько дыхательных упражнений, которым научила его психолог. Свет в гостиной никто не тушил, но Арсений смотрит на светящуюся арку совсем не как на свет в конце тоннеля. Он как можно тише и медленнее делает несколько шагов, замерев в проходе; Антон сидит возле дальней стены прямо напротив него и, вопросительно склонив голову на бок, смотрит на Арсения горящими на свету глазами. Карими, сука, глазами. – Кто ты… – в горле пересыхает, скребёт нёбо и непослушный язык. Арсений с трудом проглатывает комок, нервно облизнувшись. – Что ты такое? Антон звонко взвизгивает и громко лает, подпрыгнув на месте; Арсений, матерясь себе под нос, слепо шарит по двери в ванну, влетев туда спиной и громко хлопнув дверью. Врубив горячую воду на полную мощность, он суёт под струю дрожащие руки и держит до тех пор, пока те не багровеют, а зеркало над раковиной не запотевает. Затем, переключив на ледяную, Арсений умывается, трёт лицо онемевшими руками, выгоняя из головы остатки алкоголя. – Так, Арсений, – шепчет он, смахнув конденсат и уставившись на себя в зеркало. – Голову не теряем. Мыслим здраво. Всё в этом мире объяснимо; на дворе двадцать первый век - спутники в космосе, планета круглая, женщины просто так от природы красивые, бога нет. Арсений глубоко вздыхает, медленно выдыхает. Все эти пятнышки/родинки/клочки шерсти темнее-светлее на полтона - ерунда, это всё действительно может быть грязь. Вдох-выдох. Подумаешь, лишний палец - давай, Арсений, будь честен с самим собой, ты никакого внимания, кроме той фотографии, на антоновы пальцы не обращал. Может, их там изначально (и всегда!) было пять. Вдох-выдох. И ещё выдох. И ещё. До самого конца. Задержать дыхание. Глаза, конечно, объяснить он не в силах. Можно было бы списать на алкоголь, но Сергей тоже их видел, а он не пьёт. Но, возможно, дело действительно в клинике? Может, стоит всё же прочитать в протоколе осмотра, что конкретно сделали ветеринары? Которые, разумеется, ошибаются в антоновой породе. С этим Арсений уже разобрался. Вдох-выдох. Сердце послушно замедляет ход, и Арсений криво ухмыляется своему помятому отражению - как же, сука, легко его выбить из колеи. Напридумывает себе всякой чертовщины, а потом по темноте посрать идти боится - вот с самого детства так бы-… Из гостиной слышится скулёж, грохот и снова скулёж - намного тише и грубее, и Арсений тяжело вздыхает: опять этот телёнок сиганул на кресло и опрокинулся вместе с ним. Он выключает воду, спешно вытирает руки. С чистой душой и лёгким сердцем распахивает дверь и практически врезается в другого человека. Абсолютно голого человека. – Бля, – хрипло тянет тот, болезненно вращая плечами, – ты, это. Только не пугайся. Арсений не пугается. Он медленно скользит взглядом по худым голеням и поджарым бёдрам, по узкому тазу и плоскому животу с редкими светлыми волосками, игнорирует трогательно-розовые соски на бледной груди, задумчиво моргает, добравшись до бровей - до боли знакомо заломленных - и наконец тормозит на копне жёстких светло-русых кудрей. Из которых задорно торчат два собачьих уха. – Ты главное меня не бойся, – повторяет эта хуйня, протягивая навстречу Арсению руку и - господиёбтвоюдушумать - виляя в воздухе толстым русым хвостом. Арсений ничего не боится. Арсений очень стойко, мужественно и бесстрашно падает в обморок.