Собака бывает кусачей

Антон не разбирается. Запах висящих в унитазе специальных шариков заставляет громко фыркать и морщиться, а звуки канализации и вовсе вводят практически в транс. Вечером Арсению приходится (хотя он и не то чтобы сильно против) его выгуливать; не Антона, а Антона-пса, и он уже начинает путаться. Процесс превращения пугает и дико интересует одновременно, но Антон лишь качает головой и уходит в спальню, возвращаясь оттуда ретривером спустя какие-то несколько секунд. Ни стонов, ни криков, ни тебе лоскутов кожи на полу - только предварительно скинутая футболка аккуратно сложена на краю постели. Даже как-то... скучно, что ли. Они практически не говорят весь оставшийся день: Арсений то и дело вздрагивает, на периферии зрения видя у себя дома другого мужика, и Антон, плюнув на всё это где-то в шестом часу вечера, больше в человека не обращается. Превращается? Перекидывается?.. Не важно. Утро воскресения - а потом и понедельника… И так всю неделю - встречает Арсения пинком с самой первой минуты пробуждения: конечно, безумно приятно просыпаться от запаха свежеприготовленной, ещё горячей еды, а не стекающих в уши собачьих слюней, но всё равно настроение падает в геометрической прогрессии. И Арсений, к собственному сожалению, знает почему. Антон больше с ним не спит. Он по-прежнему приходит к нему вечерами, громко сопя в две дырочки вместо просмотра очередного фильма, но стоит Арсению выключить телевизор и потушить ночник, как пёс возвращается в зал - в свою лежанку. И Арсений частично понимает - ему тоже самую малость неловко от того, что он, простите, его человеческие причиндалы рассматривал, но с другой стороны, а чего он там не видел? Да и не обязывает же одна постель к какому-то контакту в принципе. Враньё, конечно, - Арсений себя знает, а ещё Арсений очень давно одинокий одиночка, так что существует огромная вероятность того, что он проснётся обвивающим Антона руками, ногами и для надёжности ещё и вцепившимся зубами. Антон красивый. Ещё в ту роковую субботу, когда притуплённый виски и свежим осенним воздухом шок отступает, Арсений позволяет себе спуститься с уровня проклятий, оборотней и духов на землю грешную с её примитивными проблемами, а именно - Антон красивый. Высокий, жилистый, с загоревшей до цвета свежего оливкового масла кожей, послушными завитками кудрей и совершенно волшебными глазами. Бесконечно добрые, искренние, какие-то по-прежнему не по-человечески преданные глаза, лучистые и яркие в обрамлении паутинки морщин, пожалуй, привлекают Арсения даже сильнее понимания того факта, что под не слишком уж длинной футболкой в свободном полёте дышат внушительные такие гениталии - и вот когда, скажите на милость, такое в последний раз случалось? Да, в душе Арсений тот ещё розово-ванильный романтик, но суровая жизнь гея не богемного круга обитания в России накладывает свой отпечаток, изредка подбрасывая ему тощую пустую кость случайных перепихонов. …А тут ведь и перепихоном не пахнет - даже если абстрагироваться от мысли о том, что Антон - пёс (что как бы нихуя себе, Попов, в каком же ты отчаянии) и Арсений неоднократно был свидетелем того, как он лижет себе яйца (хотя тут впору завидовать, конечно), совсем ничего не говорит о том, что сам Антон будет в Арсении заинтересован. Ничего не говорит и о том, что не будет, но оптимизм Арсения в эти слои его истеросферы не проникает - он даже просто спать человеческим (собачьим?..) сном рядом с ним отказывается! Не то чтобы Арсений его с тех пор хоть раз словами через рот пригласил, конечно. Решив утро субботы начать с тупой обидки именно на то, что псовые духи-оборотни его мыслей не читают, Арсений злобно отпинывает ещё вчера любимое, а сегодня раздражающее идеяло и хмуро пялит в распахнутый гардероб: где-то здесь должен лежать спортивный костюм. Достав оный из таких ебеней шкафа, что сам на себя бесится за брошенную хорошую привычку бегать по утрам, он быстро треплет лениво поднявшего морду ретривера между ушей и вылетает на улицу: раннее октябрьское утро целует в щёки лёгким морозом, но тех, кто бегал зимними вечерами в Омске, такая ерунда не берёт. До того момента, как нужно будет выгулять Антона, остаётся где-то час - вполне достаточно, чтобы несколько прочистить голову и не вывалить непонятные нервы на ни в чём не повинного пса. Человека. Соседа? Друга? Арсению с красивыми тяжело дружить. Ещё тяжелее видеть, как эти красивые с сосредоточенной мордой собачьего лица нелепо гнут задние лапы, мостясь под кустом, а потом с трепетным благоговением косят взгляд на севшую на намордник бабочку. От этого резонанса хочется плакать и смеяться, обнять и трахать, а потом напиться и забыться. Плачет Арсений только от очень сильных эмоций, про трахаться и так уже всё ясно, а бухать теперь как-то стрёмно, потому что он тогда «потеет невкусно». Нужно будет, кстати, уточнить у Антона, что это значит. С этими мыслями, уже успокоившись, Арсений возвращается домой: собирается звать прямо с порога, но ретривер уже ждёт в коридоре с намордником в зубах. Арсений сначала умиляется, машинально затягивая ремешки, а затем блядское подсознание выдаёт ему картинку того, как Антон встречает его в коридоре с поводком в зубах, и краснеет так стремительно и ярко, что на бег и не спишешь. На пса старательно не смотрит - боится увидеть в умных глазах осуждение. Вдруг тот всё же читает мысли? «Покруче всякого домового», так он, кажется, сказал?.. – Тох, а ты мысли читать умеешь? – всё же спрашивает он, когда они, сделав все Антоновы дела, возвращаются домой. Сначала от гнёта ремней и железа избавляется Антон - это база, - и когда Арсений, наконец, тянется к своим кроссовкам, слышит лающий, но вполне себе человеческий кашель. – Не, Арс, не читаю, – чуть хрипловато отвечает Антон. – А жаль. Твои бы я прочёл. Арсений оборачивается к нему и тут же отворачивается обратно - Антон, разумеется обнажённый, стоит на коленях и задумчиво вращает головой, разминая шею. – Не стоит, – бурчит Арсений, судорожно растирая покрасневшие скулы. – Почему? У тебя там как будто своя планета, целая вселенная, – в его голосе слышится улыбка. – Я бы с удовольствием там побывал. «Планета погибла после хорнигенной катастрофы; атмосфера вселенной отравлена грязными мыслями». Арсений тяжело вздыхает; самому от себя тошно. – Эй, ну ты чего? – Антон осторожно касается его плеча и тут же руку убирает; Арсений очень старается не поджать обиженно губы. – Я ж серьёзно. Ты очень интересный, даже обычные вещи рассказываешь как-то по-особенному. Да ту же работу взять. Арсений растерянно вскидывает брови, от удивления всё же разворачиваясь к Антону. Натыкается на бесконечно ласковый немигающий взгляд, сильно плывёт от того, что приходится пусть и самую малость, но задрать голову, и даёт себе мысленную затрещину. – Ты реально слушал весь тот трёп? Антон улыбается широко и так тепло, что Арсений машинально расстёгивает ветровку - душно. – Ну конечно! – он машинально чешет себя за собачьим ухом, и сука в душе Арсения тихонько скулит. – Ты не смотри, что я пёс. У меня сознание всегда моё, человеческое в любой форме. И память, и разум. Только инстинкты и рефлексы от породы. Ну и прочие животные приколы, – Антон ему подмигивает - подмигивает, прости, господи, грешную душу Арсения, - и в тишине коридора раздаётся жалобный вой чужого желудка. Арсений спохватывается, тут же разводя бурную деятельность. – Так, сейчас, пять минут и будем завтракать. Я пока в душ, не могу ничего делать грязным, – он раздевается на ходу, думает пару секунд и плюёт - кидает насквозь мокрый костюм в корзину для белья: потом будет морочиться с режимами стиралки. – Поставишь пока воду для гречки? – кричит Арсений уже из-за закрытой двери, но знает, что чуткий - пусть и не по-собачьи, но всё же довольно острый - слух Антона его не подведёт. Так и выходит: кухня встречает распаренного Арсения медленно закипающей кастрюлей воды и смиренно бдящим за ней из арки гостиной лабрадором. – Хороший мальчик, – улыбается Арсений, коротко касаясь его носа, и чувствует, как голову накрывает чугунный таз неловкости. Он может такое говорить Антону? А кому-нибудь в принципе вне постели может? Когда люди вообще начали сексуализировать похвалу? А как сам Арсений отреагирует, если его так называть? Он в принципе хороший мальчик или плохой? Он хочет быть хорошим. Почему он хочет быть хорошим?.. Из торнадо тревожных мыслей его вырывает звонкий довольный лай; Антон коротко лижет ладонь Арсения и в ожидании еды уносится вглубь квартиры по каким-то своим особо важным псовым делам. С завтраком Арсений возится долго: крупу варит на двоих, прикинув, что после бега неплохо будет добавить углеводов к запечённой Антоном куриной грудке; решает несколько его побаловать и крупно рубит сырую говядину - наверное, всё же стоит уговорить кушать в человеческой форме, да и вообще бывать в ней чаще: надо же Арсению как-то привыкать? В пароварке уже почти готовы овощи, гречка слита и промыта, а Антон на вкусные запахи так и не приходит; Арсений, со времён выпуска из университета живущий один, искренне удивляется, как быстро он привыкает к компании и как остро теперь чувствует одиночество. Он проверяет, что огонь везде потушен - кажется, его одолевает новая лёгкая фобия - и босиком шлёпает искать своего верного компаньона. В гостиной того не оказывается; все игрушки, купленные Арсением ещё во времена существования вне рамок сериала «Тоша-оборотень», удивительно аккуратной грудой свалены в лежанку - ну вот всем бы мужчинам в жизни Арсения быть такими аккуратными, он, может, даже отношения заведёт. В спальне Антона тоже нет, а футболка есть. Арсений заодно цепляет её; если тот согласится кушать человеком, то нужно будет его одеть немедленно, иначе он окажется единственным, что Арсений будет пожирать. Благо хоть только глазами. Счастье небольшой квартиры: остаётся только коридор и уборная. Прихожая совсем маленькая и просматривается ещё из гостиной, так что Арсений смело распахивает приоткрытую дверь ванной и чувствует, как начинают неметь пальцы. Огромное чудовище цвета молочного шоколада опрокинуло корзину с грязным бельём и теперь с упоением копается в тряпках. Крепкое тело на мощных лапах медленно разворачивается, явив Арсению самую грустную морду, которую он только мог представить, если бы не был вне себя от ужаса - множество крупных складок, нависающие веки, повисшие слоновьи уши… Арсений захлопывает дверь быстрее, чем успевает заорать. Он пятится в гостиную спиной, с дрожью в поджилках ожидая, что пёс вырвется и бросится на него. Этого не происходит - не происходит ничего, на самом деле: из ванной не доносится ни шороха. Арсений разрешает себе выдохнуть только когда захлопывает дверь в спальню. Инфаркт ему не грозит: он понимает, где-то глубоко в душе понимает, что это Антон, но страх быстрее мозга. Руки холодные и дрожат, спину ломает - не ясно, хочется ему согнуться или выгнуться, - идиотский мозг решает вспомнить, что человек дышит, и напомнить об этом Арсению: он пытается контролировать дыхание, но будто забывает, как ему расправлять лёгкие, и через каждый третий вдох рискует задохнуться. Относительно в себя он приходит, когда его, тихо раскачивающегося на кровати, крепко обнимают чужие горячие руки. – Тих-тих-тих, Арс, всё хорошо, всё в порядке, – тараторит Антон куда-то в висок; бурлящая внутри Арсения истерика хочет голосом Ватсона орать «Ничего не в порядке», но всё, что он может - повиноваться чужим рукам и раскачиваться с чуть меньшей амплитудой. – Не думай о дыхании, слышишь? Просто дыши. Вообще ни о чём не думай, или, не знаю, о пчёлах думай. С каждой пчелы за жизнь одна ложка мёда, – он растирает Арсению плечи и спину, стараясь не задевать когтями, и голос у него испуганный почти сильнее Арсения. – Прости, прости меня, пожалуйста. Я думал, что успею перекинуться, но занюхался. Арсений вопреки бьющим дрожью нервам тихо хихикает - очень душевно, очень по-питерски, Арсений не понимает, но и не осуждает. Он не знает, сколько они так сидят - Арсений в попытках успокоиться, а Антон - пытаясь успокоить: сначала атакует постоянным потоком извинений, затем пытается отвлечь каким-то бессмысленным лепетом, а сейчас молча прижимается щекой к изгибу плеча и совсем немного покачивается вместе с Арсением в когтистых лапах. – Что это было? – сухими губами спрашивает Арсений; Антон вздрагивает, и бедра касается возбуждённо взметнувшийся хвост. – Это была ошибка, – виновато отзывается он, чуть сильнее сжимая плечо Арсения. Тот устало улыбается уголками губ, мелочно прикидывая, насколько погано будет воспользоваться вседозволяющей виной Антона и потереться щекой о пахнущие травой кудри. – Что за порода, я имею в виду. – Бладхаунд, – Антон вздыхает и легонько бодает Арсения в плечо. – На любителя, согласен. Но они… Мы… Не, они очень полезные. Арсений тихо фыркает, цепляясь за предплечье Антона, и тянет его руку к себе на колени. Тот не сопротивляется, поддаётся, как по собственной воле, разжимает кулак - позволяет общупать толстые когти и чуть плотнее человеческих подушечки в основании пальцев. – И чем полезны? – У нас… У них. Нюх. Уникальный, лучший среди пород. Самые успешные поисковые собаки. – Ты что-то в ванной потерял? Игрушку какую-то? Антон молчит, прочищает горло, отодвигается от его плеча - сразу становится прохладней; Арсений косит на него взгляд, скользит по растерянному и почему-то румяному лицу. – Что такое? – может, дело в пережитом испуге, может, в долгом молчании, но Арсений говорит спокойно и тихо, и это играет ему на руку; Антон снова надолго замолкает, кусает взволнованно губы, бегает пустым взглядом по комнате, но в итоге решительно вздыхает и от Арсения отползает, вынуждая к нему развернуться. – Слушай, ну я скажу, только, пожалуйста, не считай меня совсем уж конченым, хорошо? Арсений медленно моргает. – Начало уже впечатляет. Ретриверские уши взволнованно дёргаются, а потом и вовсе припадают к волосам; беснующийся хвост Антон вдруг ловит руками, и Арсения будто током прошибает - так ему завидно и хочется так же. – Короче, я тебя нюхал, – он выдаёт это так решительно, ещё и головой кивает для пущей серьёзности, что Арсению даже стыдно как-то становится признаваться, что он всё равно ни хрена не понимает. – Я в кухне был. Хвост вырывается из рук, громко бьёт по простыням. Арсений из последних сил не думает, что ему напоминает этот звук. – Знаю, я чуял перед тем, как. Ну… – Антон краснеет ещё сильнее; Арсений ещё сильнее теряется. – Антон, просто скажи, в чём дело, – устало просит он; голова не болит - скорее всего благодаря Антону, но виски по ощущениям как чугунные. Тот отводит взгляд, и Арсению мерещится - господи, скажи, что ему мерещится - что он тихонечко утробно скулит. – Мне очень нравится твой запах, – вздыхает, как-то разом обмякнув. – Именно твой. Кожи, пота, как хочешь зови, – Антон пожимает плечами; уши на макушке расслабляются, и Арсений в прострации втыкает в них. – Я за весь этот месяц тобой дышу и не могу надышаться. Это как… Как запах дома. Безопасности. Заботы. Арс, ты пахнешь… – он шумно втягивает носом воздух и колотит по постели хвостом; у Арсения сердце из стремительного фуэте падает в пятки, где начинает биться в три раза быстрее, когда он скорее кожей чувствует, чем слышит чужое рычание, – Ты пиздец как пахнешь, Арс. Моим человеком, – Антон коротко облизывается; Арсений видит чуть длиннее обычных клыки и чувствует разом миллионы чувств, среди которых нет страха. – Решил, что если отпечатаю твой запах чётко, концентрированно - на всю жизнь, бладхаунды помнят все запахи, - то меня отпустит хотя бы немного. А всё равно сейчас тут сидел с тобой и всё, о чём думал… – он говорит всё тише и тише, последние слова вообще давит как будто через силу, и замолкает, но смотрит, не мигая, прямо Арсению в глаза и взгляда прятать явно не собирается. Комок в горле отказывается проглатываться и на третью, и на четвёртую попытку. Получается, каждый раз - каждый грёбаный раз - когда Антон ещё псом прижимался носом к его паху и утыкался на всю ночь в подмышку, он делал это не потому, что «так собачки знакомятся с людишками», а потому что тупо кайфовал от запаха?.. Охуеть можно. Арсению жарко, Арсению снова трудно дышать - не от страха, а от этого взгляда; он не плотоядно-пожирающий, не испепеляющий, не провоцирующий на разборки - это всё тот же добрый ласковый Антон с его волшебными глазами, - но он смотрит чуть из-подо лба, уверенно, изучающе, выжидающе, тапетумом слегка отсвечивая тусклый свет из зашторенного окна, - и Арсений совершенно не понимает, чего именно от него ждут. Хочется кричать, хочется задержать дыхание минут на пять; хочется спрятаться, хочется раздеться, хочется снова взять Антона за руку, на этот раз сплетя пальцы, прижать к себе и позволить дышать столько, сколько его душе угодно - он, возможно, до конца и не понимает мотивов Антона, но против уж точно ничего не имеет. Наверное, если об этом сказать самому Антону, ему тоже станет проще?.. – Я… ну, ладно? – вместо красивой успокаивающей речи блеет Арсений и мысленно даёт себе леща. Антон его (не)ожидаемо понимает и щурится. – И тебе не противно? – недоверчиво переспрашивает, наклоняется к Арсению, показательно раздувая ноздри - принюхивается. – Нет, – легко отвечает Арсений, неловко пожимая плечами. – Хотя, конечно, сам понимаешь, мало кому понравится, что кто-то копается в их грязном белье, причём букв-… – Я чувствую твои феромоны. Арсений захлопывает рот так резко, что слышен стук зубов. – Собаки не чувствуют человеческих феромонов, я читал иссл-… – Так я человек, – поправляет его Антон, снова принюхиваясь, – просто с обонянием в сотни раз острее. Блядь. Блядь. Блядь. Арсений тяжело сглатывает, отводит взгляд, впивается пальцами беспомощно в идеяло. – Но да, разобрать я их, к сожалению, не могу, – легкомысленно заканчивает Антон, а Арсений готов поклясться, что слышит хор ангелов в раю. – Страх, возбуждение, печаль, восторг пахнут примерно одинаково. Но я всегда почувствую не только тебя, но и что с тобой что-то не так. Как сейчас, например, – он снова шумно тянет носом воздух. Арсений мечтает провалиться сквозь землю. – Ты всё ещё напуган той породой?.. Мне правда очень жаль, Арс. В душе Арсений истерически смеётся. В жизни он как можно незаметнее тянет край идеяла к себе на колени. – Да ничего страшного, Антон, я… – Но тебе было страшно, очень страшно. Я не хочу тебя пугать, – Антон страдальчески заламывает брови; ушки будто локаторы живут своей жизнью. – Пожалуйста, поговори со мной, расскажи, в чём дело? Даже если я не смогу помочь, я обещаю постараться сделать всё возможное, чтобы свести твой дискомфорт на минимум. Вау. Вот будь все мужчины в жизни Арсения… Так, где-то он это уже думал. – Да там… история-то типичная, – несмело тянет Арсений. – Мне десять было. Мы с отцом гуляли, шли мимо своры собак. Они дворовые были, большие такие, но спокойные, знаешь, которых все подкармливали и по именам кликали, – Антон ему ободряюще улыбается, и говорить становится немного легче. – Я всегда животных любил и очень хотел их погладить. Отец запретил к ним подходить. Я всё равно полез. А они тогда как раз ели и, ну… – он на пальцах в воздухе показывает укус; Антон мягко ловит его ладонь, несильно сжимает своей. – Ну а дальше скорая, мамины крики, уколы от бешенства, стационар… шрамов и то толком не осталось. Они оба молчат с минуту, но для Арсения это тридцать семь поглаживаний чужого пальца тыльной стороны его ладони. – А что отец? Арсений иронично фыркает. – Сказал, что предупреждал и впредь буду его слушаться. Пожалуй, именно тогда я начал бояться собак, ненавидеть отца и любить быстрый бег. – Арсений… – вздыхает Антон, но под тяжёлым взглядом замолкает и качает головой. – Так ты… прямо всех собак боишься? Арсений протяжно выдыхает, крепко задумавшись. – Ну, вроде карманных всяких не боюсь. Чихуахуа там, тойтерьеров всяких. Там я отобьюсь, если что, – он невесело ухмыляется; Антон внимательно его слушает. – Ещё сильно пушистые собаки как-то не вызывают такой уж прям паники. Колли, например, даже погладить смогу. Наверное. Губы Антона дёргаются в улыбке. – Видел когда-нибудь тибетского мастифа? – Нет, а что? – И слава богу, – Антон улыбается ему солнечно, тепло, умилительно - так обычно улыбаются совсем несмышлёным детям и городским сумасшедшим, но Арсению эта улыбка тоже нравится. – А больше всего пугают..? Арсений нехотя вспоминает тот роковой день. – Высокие такие, тяжёлые - одна весила почти как моя мама! - сильно слюнявые, с зубами острыми… – Ну как лабрадор-ретривер, я понял, – Антон фыркает весело, но ушки на голове слишком явно пытаются спрятаться в волосах. Арсений беззвучно смеётся, качая головой. – В любой другой ситуации я бы сказал, что да. Но ты-то меня не обидишь, – он несмело тянет руку к золотистым ушкам и чуть-чуть умирает от восторга, когда Антон подставляется под ладонь. – Никогда. Ну… точно не специально, – он всё ещё чувствует вину, это видно по робкой улыбке и в принципе яркой мимике, но блаженно закатывает глаза и откровенно кайфует, когда Арсений принимается эти самые уши чесать. Антон так забывается, что от удовольствия вываливает человеческий язык, а затем звонко рот захлопывает и для надёжности ладонями закрывает. – Прости, пожалуйста! Привычка. Арсений тихо смеётся и, пользуясь случаем, проводит по русым кудрям. – Если хочешь, я могу и с тобой таксой жить, – искренне предлагает Антон. – Ну нет, спасибо, я к тебе замечательно привык, не хочу другого, – Арсений улыбается, стараясь позорно не краснеть. – Да и, без обид, но у тебя тогда морда такая перекошенная была, что укусить бы ты мог только свой язык. Антон весь подбирается, машет хвостом так, как будто учуял любимое лакомство. – То есть, всё дело в пасти? В зубах? Арсений саркастично выгибает бровь. – Да, Антон, меня покусали три собаки. Очевидно, дело в зубах. Антон, всплеснув руками, подпрыгивает на кровати; Арсений мужественно не смотрит ему ниже лица. – Тогда, может, я смогу помочь? В смысле, я, конечно, не могу исправить то, что уже случилось, да и вряд ли такие вещи в принципе забываются, но! Я мог бы помочь тебе привыкнуть хотя бы к виду собак? Как ко мне. Чтобы тебя так на ёбало на улице. «Ёбало». Какое хорошее, ёмкое и точное слово. – И что ты предлагаешь? Радостный Антон светит ярче полуденного солнца. – Проще один раз показать, чем пытаться это колдунство объяснить, но вот это, – он красноречиво тычет пальцем в свой хвост, – по идее работает в обе стороны. Давай покажу, а? На… Так. Маленькое и очень пушистое, да? Давай на пекинесе? Пекинес нормально будет? Арсений с улыбкой следит за чужими горящими энтузиазмом глазами. – Нормально, – кивает он, но на всякий случай глубже уходит под идеяло. – Давай попробуем эту твою… Собачатину. – А?… – Антон непонятливо замирает посреди пути за дверь. Арсений лишь смеётся и машет на него рукой. Антон ещё несколько раз по пути переспрашивает, точно ли Арсений уверен, готов ли и «вообще можем вечером, или завтра, или никогда! Точно, Арс?», выбивает из Арсения ржач криком из-за двери «Арсен, приготовься, щас вылетит пекинес!» и несмело показывает в проёме сначала пушистую голову, а затем, не слыша криков паники, бодро семенит к кровати. Арсений почти не боится, правда; всё время он повторяет себе, что это Антон, а Антон ему не навредит - он пообещал и ему хочется верить безусловно. – Так, – тянет он, сползая на пол рядом с псом и поражая их обоих своей смелостью, – и в чём, собственно, колдунство? Антон громко лает пару раз и радостно распахивает пасть. Пасть, полную мелких и очень человеческих Антоновых зубов. Гомерический гогот Арсения наверняка ставит на уши всю их «панельку», но ему плевать; он смеётся до слёз, до позорных похрюкиваний и красного лица. Он не замечает ничего: ни как пекинес подходит к нему и забирается на колени, ни как он облизывает ему лицо, ни как впервые при нём Антон перекидывается в человека: устроившись чуть сбоку, притянув к груди колени и пристроив на них подбородок, он улыбается тепло, спокойно и смотрит-смотрит-смотрит. Как будто не может насмотреться.