Вы Этот чорт намекает толще, чем его член
Антон рядом с ним скулит визгливо, и Арсений машинально жмёт смартфон к груди. – А ну не подглядывай в чужую переписку! – возмущается он, стыдливо краснея скулами. Антон пищит почти на ультразвуке и виновато прижимает к голове уши. – И я, если что, не знаю, какой у него член. Надеюсь, что и не узнаю никогда, – зачем-то оправдывается Арсений. Антон громко лает и укладывается мордой ему на бёдра. Эдик-полупедик сука я как чувствовал что эта шкура под тебя опять стелется это он на то одолжение с Антохой намекает? бля дайте я ему втащу Арсений беззвучно смеётся, дожидаясь, пока этот поток сознания иссякнет.Вы Никакого насилия, Эд, тебе с твоими губами никак нельзя в тюрьму
Эдик-полупедик та может мне с моими губами только туда и льзя соблазню какого-нибудь смазливого начальника стражи будет мне к баланде зефир таскать у меня розочки бутылки у него розочки на торте я в «дельфине» а он русалка хуё моё мне бы пошли татухи прикинь прям на хлебальник ебануть?? ладонь какую нить рукалицо – Эд мне нравится, – неожиданно говорит Антон, и Арсений вздрагивает; он снова пропускает его (до обидного беззвучное) превращение, но не жалуется - Антон так и продолжает лежать у него на ногах, разморенно щурясь. – Он заставляет тебя улыбаться. Арсений улыбается уже ему, отвлёкшись от продолжающего пиликать телеграмма. Треплющая холку рука замирает в нерешительности, и Антон ловит её сам, прижимая к своей ключице. Арсений чувствует учащённый для человека, но по-собачьи совершенно нормальный пульс - ударов сто двадцать, не меньше. У Арсения примерно такой же, но по несколько иной причине. – Эд простой, – он пожимает плечами. – Говорит, что думает. Живёт как чувствует. Спит с кем хочет. И друг, которому только позавидовать, – Арсений осторожно барабанит кончиками пальцев по чужой выступающей кости. – Хотел бы я вас познакомить. Мне кажется, вы подружитесь. Антон медленно моргает, подставляя шею под щекотно бегущие вверх касания, зевает широко - Арсений едва сдерживает порыв потрогать его язык: интересно, как и у пса шершавый?.. – А этот Белый, это тот твой начальник-уебан? – Антон почти шепчет; засыпает снова. В спальне тепло, за окном садится солнце; Арсений грешным делом подумывает присоединиться к нему в царстве Морфея. – Я помню твои истории. Арсений сомневается, стоит ли Антону всё рассказывать. С другой стороны, он совершенно не помнит, что уже успел растрепать - Арсений-то болтал с псом исключительно ради болтовни, обо всём подряд, не особо речь фильтруя. – Руслан просто не понимает слова "нет", – уклончиво говорит Арсений. Антон приоткрывает один глаз, внимательно на него уставившись. – Он очень… настырный… ухажёр. А мне не нравится совсем, такие вот самоуверенные мачо - это совершенно не мой типаж, – Арсений отводит взгляд, чувствуя, как щёки топит румянцем. – Я даже выдумал, что у меня парень есть, а ему хоть кол на голове теши. Антон внимательно на него смотрит и молчит так долго, что Арсений начинает переживать - для себя он давно решает не скрывать свою ориентацию хотя бы в этом городе, но всё же наверное стоило уточнить степень нетерпимости у человека, который умеет обращаться в зубастое чудовище и - в теории! - может ему навредить. – За скромную награду в виде пакета свиных ушей могу откусить ему яйца, – абсолютно серьёзным тоном предлагает Антон, и из Арсения против воли вырывается удивлённый смешок. – Что ж вас всех на насилие тянет, – драматично вздохнув, он уже бесстрашно тянется к безумно мягким собачьим ушкам. – Я просто хочу тебе спокойствия. – Ты откусываешь яйца моему начальнику. Тебя усыпляют, меня увольняют. Спокойствие где? Антон, окончательно разомлев под лёгкими почёсываниями, снова широко зевает. – Моё - рядом с тобой. А над предложением подумай, – полушепчет-полурычит он, оборачивается в ретривера и моментально засыпает у Арсения на ногах. – Защитник мой, – умилённо шепчет Арсений, на манер кота наглаживая крепко сбитое гладкошёрстное тело вдоль всего позвоночника, и чуть ли не пищит, когда пёс во сне переворачивается на спину, подставляя живот. Эдик-полупедик не ну а если серьезно че ты с добровольским не перетрешь этот упырь не успокоится же пока тебя не трахнет я его точно тогда жахну а павел батькович вроде норм мужик порешает мирно Арсений поджимает губы. Не привыкший полагаться ни на кого, он и жаловаться с целью получения не просто поддержки, а ещё и помощи, не привык. Тем более, пропесочь гендир мозг Белому, в первую очередь прилетит ему - в банке жизни тупо не дадут, превратив рабочее место в ад; Арсений, к сожалению, знает Белого достаточно хорошо, чтобы это чётко понимать. Хотя лучше бы вообще его не знал.Вы Я подумаю, Эдь Пока он никаких активных действий не предпринимает, мне похер
Эдик-полупедик да в том и дело шо не похер совсем но хуй с тобой дядь я тебя в любом случае подпержуВы Поддержу*
Эдик-полупедик как знать Арсений ему не отвечает, откинув айфон на подушку - всё равно увидятся уже завтра утром, вживую с Эдом общаться даже веселее. Сейчас гораздо важнее насладиться компанией Антона: за те восемь часов в офисе и общей сложностью, сука, почти три часа в дороге Арсений успевает соскучиться так сильно, что до метро практически бежит. Эд всё шутит, якобы он торопится к любовнику, а багровеющему Арсению совсем не смешно. Благо Эдик всей истории с Антоном не знает - не из-за возможных подозрений, что друг ёбнулся в край (это он понял уже давно), а потому, что задолбает своими собачьими шутками. Арсений едва ощутимо проводит пальцами по тёплому боку; все раны Антона давно затянулись, некоторые ожоги уже спрятались под новой светлой шерстью, но местами всё ещё виднеются напоминания о том, что именно бедолага пережил. Антон о том дне больше не говорит и живёт, кажется, обычной жизнью, одинаково радуясь огромной плюшевой рыбине, которую Арсений исключительно прикола ради заказывает в каком-то магазине, и беседам с ним преимущественно за кухонным столом: он с готовностью соглашается кушать человеком, но дольше, чем на три часа в сутки, оставаться в этом теле ему тяжело. С каждым днём, конечно, время постепенно увеличивается, но пока Арсения нет дома, Антону всё же приходится ходить в человеческий туалет, да и он продолжает упрямо готовить завтраки и иногда ужины; даже прибирается, когда видит, что сил у Арсения нет совсем, и поэтому тот получает не так уж много "человеческого" внимания. Хотя по факту, ему в принципе достаётся всё без остатка внимание Антона, в какой бы форме тот ни был - не вынужденно, не по принуждению, а потому что с Арсением ему нравится, безопасно и спокойно. Арсения с этого так мажет, что все мелкие неприятные нюансы он попросту игнорирует. Проблема остаётся одна: спать с Арсением (в любом смысле) Антон отказывается. Даже сейчас Арсений уверен: стоит ему начать отходить ко сну, как Антон тут же это почувствует и убежит в лежанку. Обсуждать этот вопрос Арсению по-прежнему стыдно, и это сильно удручает: значит как лапшу на уши клиентам банка вешать, так это запросто, как родителям врать, что он не женат только потому, что пока не в состоянии семью обеспечить и надо ещё на ноги успеть подняться, - это легко, а как поговорить с безоговорочно внимательным парнем, во всём идущим на компромисс - это мы не можем, это нам тяжело. Поэтому всё, что делает Арсений, - это томно грустно вздыхает вечерами и как можно дольше спать не ложится, изредка заставляя Антона оборачиваться человеком и журить его, что «не выспишься же, Арс, ошибок на работе наделаешь и будешь потом себя грызть. Давай спать, м?». От этой незамысловатой заботы кровь приятно греется. А пустая постель сильно холодит. Всё меняется со вторника на среду: Арсению чудом удаётся избегать Белого, но в пятницу утром так или иначе придётся нести ему документы, и чем ближе этот день, тем тревожнее он спит, сначала долго ворочаясь, а затем просыпаясь как бы не каждый час. Открыв глаза в очередной раз, Арсений тяжело вздыхает и обессиленно хнычет; решает, что просто так валяться до следующего "сна" скучно и бесполезно, и по стеночке, на ощупь, чтобы не будить Антона светом фонарика, босоного шлёпает в туалет. Благо за три года он успевает прекрасно свою квартиру изучить и ни на что не натыкаться. Поэтому, когда спотыкается обо что-то твёрдое и летит носом в стену, Арсений визжит даже для себя неожиданно громко. Он размашисто ударяет по выключателю, наплевав на возможное чужое неудобство, и давится стоящими в горле матами: в собачьей лежанке, совершенно не понимая, что происходит, и растерянно потирая лодыжку, лежит Антон - человек-Антон, разумеется. – Бля, прости, я во сне случайно перекинулся, наверное, – от резкого пробуждения он хрипит, моргает заторможенно, но брови уже заламывает виновато, а Арсений смотрит на него, всего в мурашках валяющегося на полу, и сам едва дышит от давящей его жалости. – Антош, ну так нельзя же, – Арсений присаживается возле него, зачем-то осматривая чужую голень, на которой и следа никакого не остаётся, а затем улыбается поджавшему губы Антону. – Давай я тебе диван раздвину, что ли. Бельё нормальное постелю, одеяло дам. Дело к зиме, ты так себе всё человеческое отморозишь же. Антон растерянно хлопает глазами, смотря на диван так, будто сам несколько недель назад не прятался за ним от Арсения и его "вкусных" витаминок. – А можно… – он закусывает губу, тянет ноги на себя, переворачивается, громоздясь на колени: в лежанке длинные ноги никак не помещаются, и Арсению от этого почему-то и неловко, и смешно. – А-можно-я-с-тобой-лягу? – на одном дыхании выдаёт Антон, смотря на него абсолютно щенячьими глазами даже в человеческом обличии. Арсений молча выгибает брови; не столько от самого вопроса, сколько от того, кто именно его задаёт - ещё немного, и Арсений сам бы пришёл к нему в лежанку. – У тебя и тепло, и мягко, и тобой так пахнет - закачаешься, – Антон блаженно закатывает глаза, Арсений привычно краснеет - всё по накатанной. – Я честно не буду перекидываться, правда, обещаю! Или сам меня прогонишь, да? Пожалуйста. Могу в ногах лечь! Хвост глухо барабанит по краю лежанки и бёдрам, уши-локаторы взволнованно вращаются - Арсений от облегчения чуть не плачет. Хочет сказать, что любые опасения Антона пустые, что если он хочет, может вообще в пса не оборачиваться - места всё равно полно, - что он ждёт всегда, даже в формах других псов (Антон потихоньку и очень осторожно знакомит его и с другими подходящими под критерий «не опасных» породами; Арсения топит невыразимая благодарность за терпение), но всё, на что хватает сил, - это выдохнуть: – Пойдём конечно, – и протянуть руку. За руку его не берут: ретривер уносится в спальню вперёд Арсения. Ещё минут через пять удаётся уговорить его лечь нормально, а не в ногах, запугивая весьма вероятными пинками в морду, а затем квартира снова погружается в тишину. Арсений впервые за долгие десять дней спит крепко и спокойно. Антон обещание держит - следующую пару дней засыпает, спит и просыпается псом, привычно лижет Арсению лицо по утрам, вызывая у того смесь очень тревожных мыслей и эмоций, и убегает на кухню варить им кашу. С наладившимся сном проясняется голова и поднимается настроение, и Арсений ложится спать ночью четверга с готовностью утром сворачивать горы и, возможно, шею Белому. Лучше себя чувствовать Арсений, кажется, в принципе не способен. Пятница доказывает, что способен. Арсений просыпается, потому что ему жарко. Мерзляку-Арсению никогда не жарко, и он недовольно ёрзает на простыне, пытаясь понять, в чём дело, так, чтобы окончательно не проснуться, но просыпается всё равно, когда до него всё же доходит: он часто обнимает Антона во сне - спать с ретривером практически то же самое, что с подушкой-обнимашкой, - но в этот раз его обнимают в ответ, обеими руками прижав к себе и в какой-то момент ночи вклинив ногу между бёдер. Арсений давится вздохом, распахнув глаза; не отдавая себе отчёта чуть сжимает чужие бока, скользит ладонями на крепкую голую спину, замерев на ямочках поясницы в опасной близости от "спящего" хвоста. Сердце быстро-быстро стучит где-то в горле - Антон наверняка чувствует даже во сне, так близко он прижат к его груди, - в голове блаженный белый шум: Арсений не хочет даже вспоминать, когда он последний раз просыпался в крепких заботливых руках. Антон вдруг потягивается, не выпуская Арсения из рук, и тот замирает памятником самому себе: боится даже шевельнуться, задерживает дыхание - вот сейчас Антон поймёт, что перекинулся, опять надумает себе невесть чего и плакал арсеньев здоровый сон (и самую чуточку разбитое сердце). Но тот его снова поражает: широко зевнув и громко клацнув зубами, он, так и не открыв глаз, наваливается на Арсения всем весом, заставив перекатиться на спину и нависнув сверху. – М-м-м, добр-р-рое утр-р-ро, Ар-р-рсений, – скорее хрипло рычит, чем говорит Антон ему куда-то в плечо. Арсений судорожно выдыхает, жмурясь от разбегающихся по всему телу приятных мурашек, а затем громко охает и от шока дугой выгибает спину: Антон мягко проводит (всё-таки) шершавым языком по влажной от пота шее, тихо довольно урча. Арсений медленно умирает; буквально чувствует, что кончается как человек с каждым новым касанием языка к своей коже - ключица, танцующий от нервов кадык, линия челюсти, снова шея - прямо над артерией. Разгорячённого, разомлевшего тела лениво касается хвост; когтистые пальцы сжимают бока не сильно - слабее даже, чем когда наступает пёс, - и Арсения накрывает такой волной возбуждения, что всё тело пробивает дрожь. Антон ведёт по коже кончиком носа, принюхивается. Замирает. – Арс?.. – тихо зовёт он, а затем, видимо, осознав, что говорит людскими словами через человеческий рот, осторожно отстраняется. – Бля, перекинулся всё-таки? Жесть. Надеюсь, не придавил? Антон легко его отпускает, перекатывается на место рядом, широко зевает, пока Арсений ни жив ни мёртв стеклянными глазами втыкает в потолок - туда, где только что над ним возвышался самозабвенно вылизывающий шею Антон. Он вылетает из-под идеяла стремительно, не оборачиваясь даже на растерянный чужой оклик. Ванная встречает его отражением абсолютно поплывшего взгляда и пятнистого румянца. На шее едва-едва чувствуется чужая стынущая слюна, и Арсений тихо скулит, крепко жмурясь. Телу безумно хорошо, голове - не очень. С головой придётся долго и изнурительно работать, с телом же разговор короткий. Арсений проводит в душе примерно минут двадцать: на быструю, жёсткую, размашистую дрочку уходит минут пять, а оставшиеся пятнадцать он в тупой прострации стоит под струями воды - бегущий из крана кипяток помогает представить, что это Ад любезно принимает его в свои объятия. Выходит он в одном полотенце к уже готовому омлету с помидорами и чашке свежесваренного кофе. Антон ждёт на кухне - без него к еде не притрагивается - и протягивает разрывающийся трелью оповещения айфон. Руслан Белый рабочий Надеюсь, тебя сегодня ждать вовремя? :) – Сука, – сквозь сжатые зубы шепчет Арсений - и без того невероятно шаткое душевное равновесие сбивается в сторону пиздеца - и опускает взгляд на притихшего Антона. Тот сидит на стуле, поджав под себя ногу, на одном уровне с его полотенцем и, прикрыв глаза, принюхивается к белой махре. – Я-а-а пойду переоденусь и вернусь, ага? – блеет Арсений, чувствуя, как смущение снова пережимает горло. Антон открывает глаза; за зрачком почти не видно цвета радужки, и натянуто улыбается ему чуть подрагивающими губами. – Только не долго, остынет же. Хотя я не спросил, что ты хочешь на завтрак… Могу другое что-то пожарить. «Меня, например». Арсений тяжело сглатывает, миролюбиво улыбается в ответ: – Омлет - чудесно, – и пулей вылетает из кухни. Едят в тишине; Антон - задумчиво и будто по учебнику тщательно пережёвывая каждый кусочек, Арсений - помирая от стыда. Провожает, удивительно, тоже Антон - нет, он провожает до двери всегда, но псом, а сегодня - человеком. Обнимает порывисто замершего Арсения за плечи, вжимается - слава богу, футболкой - в его куртку, шумно дышит в высокий воротник. Арсений, очнувшись от шока, осторожно проводит рукой в перчатке по напряжённой спине и совершенно не хочет никуда идти. – До вечера? – с откуда-то взявшимися вопросительными нотками шепчет Антон, и Арсений очень близок к тому, чтобы послать Белого на хер и остаться дома. – До вечера. Он долго возится с замком - бешено бьющееся сердце греет лицо и заставляет дрожать пальцы. Антона хочется поцеловать - как угодно, куда угодно и так сильно, что Арсений, не дав себе времени передумать, собрав все свои жалкие силёнки, чтобы чмокнуть его хотя бы в щёку, круто разворачивается на месте и натыкается взглядом на сидящего прямо поверх футболки ретривера. Тонкие нежные струны в груди натужно звенят. Все и так странные, неясные порывы обламываются на корню. Арсений глупо растерянно моргает. – Пока, – потерянно повторяет он, выходя в подъезд и закрывая за собой дверь. День обещает быть долгим.