Собака бывает кусачей

– Я скучаю по мытью лап, – вздыхает Арсений, отпивая кофе. Антон удивлённо хмыкает и отряхивает влажные после душа кудри совсем по-собачьи: он и псом очень любил душ, и, стоило Арсению научить его переключать мощность и регулировать температуру, как больше помощь в ванне ему оказывается не нужна - после прогулок он проводит там не меньше получаса, а спустя месяц жизни в квартире так и вовсе влюбляется в биде. Антон задумчиво разглядывает свои руки, придирчиво осматривает ногти и пожимает плечами. – Ну я тут вижу два варианта: либо я не оборачиваюсь в человека, либо ты трёшь мне спинку, – Арсений шокировано давится кофе, не краснея разве что бледной задницей, а Антон, довольный собой, стоит улыбается и виляет хвостом, чуть задирающим край халата. Хвост, какой бы шикарный он ни был, вообще доставляет одни неудобства: бельё-то они Антону подобрали, безжалостно искромсав свежекупленную пачку боксеров (Арсений мечтает забыть взгляд портнихи в ближайшем ателье, куда он завалился с просьбой обметать свежие дырки в трусах, чтобы стрелки не пошли), а вот с одеждой было тяжелее: Антон ничего не имеет против юбок, о чём счастливо Арсению сообщает, но тот, здраво рассудив, что ему и так пошлостей в голове хватает без наверняка возникшего желания прикупить Антону ещё и чулки, отказывается - всё равно пока что никуда не выходит человеком (да и не горит желанием), а позже будет видно - Антон уверен, что рано или поздно сообразит как перекидываться без ушей и хвоста. Арсений надеется, что всё же скорее «поздно», - ушки ему безумно идут, а трогать их вообще чистый кайф. Хвост он трогать не решается - стесняется или боится, сам понять не может. Ему хватает того, как протяжно Антон выдыхает, когда сам касается его им, - то ли он слишком чувствительный, то ли наоборот раздражает. Арсений полностью Антону доверяет о своём дискомфорте, в случае оного, сообщить - как, например, он наотрез отказывается допивать витамины для шерсти, мотивируя это тем, что те «на вкус хуже тухлой крысы, Арс, и химозные до жути, уж лучше маслом меня касторовым мажь, ей богу». Арсений не имеет совершенно ничего против того, чтобы мазать Антона маслом; к счастью (или огорчению) регенерация у того работает как надо, и шерсть у лабрадора тоже в рекордные сроки возвращается в идеальное состояние. Вот Дмитрий Темурович удивится на очередном чек-апе. Арсений снова хихикает в чашку, представляя его глаза, если в следующий раз он приведёт в клинику лайку и будет убеждать персонал, что это Антон. А это, блядь, внатуре Антон. Как прекрасна жизнь. – О чём думаешь? – Антон с благодарной улыбкой принимает из его рук стакан с обычной фильтрованной водой: ни кофе, ни чаи его собачий нюх (и временами желудок) не воспринимает. Он вообще часто и много пьёт обычной воды - Арсению бы у него поучиться. – О том, как ты не даёшь мне сойти с ума, – уклончиво отвечает Арсений. Друзья часто шутят, что когда он свихнётся, они даже не заметят поначалу, но если бы не поддержка Антона во всей этой ситуации с Белым, психоз Арсения заметили бы все без исключения. Сейчас Арсений спокоен: Белый либо прислушался к его словам (что маловероятно), либо снова играет в этот непонятный игнор с целью атаковать, когда Арсений меньше всего будет ждать. Разница лишь в том, что теперь он к этому готов и чувствует себя намного лучше, чем когда совсем не понимал, в чём дело. Антон его отвлекает всеми возможными способами, начиная от бесячки дома и на выгуле и заканчивая постоянными трансформациями в мелких пушистых пёсиков. Вскоре нужда прятать зубы отпадает и Антон осыпает его отборной похвалой и восторгом от того «какой же ты молодец, Арс, я так тобой горжусь». Краснеющий и смущённый Арсений сомневается, что отсутствие страха перед зубами какого-нибудь пуделя является достаточным поводом для гордости, конечно, но всё равно благодарно тычется губами в ямочку от счастливой улыбки на щеке Антона. Дальше поцелуев в щёку Арсений заходить элементарно боится, хотя и хочется до зуда в нёбе, а Антон и вовсе не пытается: верх его ласки - это осторожные объятия, пока они валяются в постели и болтают обо всякой ерунде, и уткнувшийся в шею нос, уже привычно неспособный Арсением надышаться. И даже это незамысловатое нечто кажется Арсению приятнее и интимнее любого грязного жёсткого секса в его жизни. Арсений очень некстати вспоминает о вибраторе, закинутом в дальний ящик: с появлением в его жизни Антона становится мало того, что не до него, так и не до дрочки в принципе. Не удивительно, что его мажет даже от хриплого рычащего шёпота с утра. Не то чтобы он хочет что-то с этим решать. Он просто хочет. Но может и потерпеть. – Я вообще в шоке, что ты так легко всю эту пёсью тему воспринял, – улыбается Антон, вырывая Арсения из мира пикантных мыслей. – Думал, тебя дурка заберёт, а меня в приют какой сдадут. Арсений тихо фыркает, любовно обводя оттопыренное собачье ушко. – Хрен тебе, а не приют. Застрял со мной на всю жизнь. Антон улыбается тепло-тепло, заменяя Арсению солнце в этот дождливый осенний день. – Джек-рассел-терьер, – с готовностью отвечает он. – М-м? – Порода с самой большой продолжительностью жизни. Почти тринадцать лет. Улыбка на губах Арсения дёргается нервно, стекает с его лица растаявшим маслом. – А люди, – голос позорно даёт петуха, и он прочищает горло, – люди в среднем семьдесят живут. Давай ты со мной человеком будешь, а? Антон лишь теплее улыбается, подперев лицо ладонью. – Давненько я человеческий счётчик не запускал, – фырчит он, но вмиг делается серьёзным. – Потянешь, Арс? Арсений вскидывается, оскорблённо и воинствующе распахнув рот, но поняв, о чём именно спрашивает Антон, сдувается как шарик. С появлением дома здорового пса Арсению конечно пришлось пояс подзатянуть: банку было похер, что у него беда, им главное, чтобы платили взносы по ипотеке, но как только необходимость в дорогих лекарствах отпадает и Антон перестаёт требовать в своём рационе по шестьсот граммов мяса в день, всё более-менее устаканивается. Но это сейчас - Арсения жизнь научила не зарекаться: кто знает, сколько он ещё продержится на этой работе рядом с Белым? Сможет ли найти другую? А если здоровье подведёт? Или с Антоном ещё что-то случится? Арсений не думал даже кошку заводить, а тут тянуть на себе ещё одного человека? Ну, почти человека. Антон молча ждёт ответа - Арсений вдруг понимает, что тот примет абсолютно любой, даже если это будет «А знаешь что? Выметайся», и злится сам на себя: голова на плечах есть, руки из этих же самых плеч целых две, а ещё целых три друга, которые если и не всегда подсобят деньгами, то всегда помогут куда-то пристроиться и встать на ноги. Всё будет хорошо. – Потяну конечно, – уверенно отвечает Арсений. – А в случае чего, я практически уверен, что у Эда найдутся знакомые, которые смогут сделать тебе документы - будешь помогать. Антон аж выпрямляется весь; беснующийся хвост путается в полах халата. – Правда? Я с радостью, Арс! Арсений не сомневается, что Антон найдёт себе работу: он оказывается очень рассудительным и неожиданно начитанным (для шестидесятилетнего пса) молодым человеком, и когда Арсений этому открытию вслух удивляется, то на него натурально обижаются. «Арс, бля, ну я же псом жил, до этого человеком, а не кирпичом в стене, на которой только "хуй" написано. Я и грамоте обучен, и читать умею - на трёх языках, между прочим! Было бы только, что читать». Так Антону отходит старенькая электронная читалка Арсения - чтобы сильно не скучал, пока тот на работе. Арсений улыбается и уже не стесняясь чмокает Антона промеж ушек. – Осталось фамилию тебе придумать. – Так давай родовую и оставим? Шастун я. – Давай. Тебе подходит. Не то чтобы Арсений хочет, чтобы Антон тоже был Попов. Вовсе нет. Они проводят всё утро, обсуждая всевозможные перспективы на их совместное будущее - доходят до всякого абсурда, включающего в себя переезд за город и питание зайцами, которых будет таскать Антон, - и примерно в полдень Арсений не терпящим возражений голосом отправляет клюющего носом Антона спать. Вечер субботы удивительно домашний и неспешный: они вместе готовят ужин, вместе его едят и также вместе всё убирают - Арсений моет новую посуду, Антон вытирает чистым полотенцем. Они говорят постоянно, пусть о всякой ерунде и дебильными каламбурами, но практически не замолкая и, к удивлению, от этой болтовни не уставая. В шестом часу вечера Антон оборачивается в золотисто-рыжего шпица; Арсений с умилённым улюлюканьем сгребает его на руки, вообще забыв бояться. – Слушай! – стоит ему перестать наминать пушистые щёки, как к Арсению приходит прекрасная идея. – А ведь в этой форме ты можешь без намордника гулять! Хочешь? Антон счастливо тявкает тоненьким голоском и облизывает ему щёки. Арсений собирается в рекордные сроки; октябрь медленно перетекает в ноябрь, и вечерами становится совсем прохладно - лёгкая чёрная парка уже не спасает. Он достаёт из шкафа пальто на тёплом подкладе и единственную подходящую к нему шапку: саму по себе ублюдскую, слишком сильно подвёрнутую наружу и зачем-то ещё и простроченную. Она даже ушей не прикрывает и создаёт скорее образ оффника, но выбирать не приходится. – Я выгляжу как чмо, – счастливо смеётся Арсений; в сторонке его дожидается крошечный идеально чистый и пушистый шпиц, и на контрасте они выглядят просто уморительно. Он снова переводит взгляд на зеркало и видит отражение сидящего на полу Антона. – Ты очень красивый, – тот улыбается, радостно виляя хвостом, и к сомнительному луку Арсения добавляется ещё и легкий румянец. – Ты перекинулся только чтобы это сказать? – пытается скрыть смущение за выгнутой бровью и фырканием. Антон картинно задумывается, дует губы и наконец кивает. – Да. Пожалуй, да. Арсений скользит взглядом по сильным икрам и поджарым бёдрам; по плоскому животу с очаровательными боками, по сильным жилистым рукам и обманчиво тонкой шее; по плавным линиям скул, вечно улыбающимся губам с очаровательными складочками кожи в уголках, по прямому носу и смеющимся глазам. В груди что-то болезненно ёкает, выплывая в голову шокированной мыслью: «И вот он сам, добровольно, хочет со мной остаться?..». – Взаимно, – тихо выдыхает Арсений; Антон лишь склоняет голову на бок, и спустя несколько секунд между ног Арсения уже нарезает восьмёрки рыжий шпиц. Они идут в знакомый парк недалеко от дома; всё те же мамочки с детьми недовольно щурятся, завидев знакомого Арсения, а потом удивлённо моргают не на небезызвестную «огромную псину», а на маленький умилительный плюшевый комочек. Дети восторженно пищат, собираются в радостные компашки. Кто-то наскребает в себе смелости спросить у Арсения разрешения Антона погладить; тот пожимает плечами, кинув растерянный взгляд на Антона, и тихо фыркает, когда шпиц с радостным тяфом подставляется под десятки ласкающих ручек. Они идут дальше; Арсений улыбается, наблюдая, как лишённый поводка и намордника Антон скачет по жухлой траве, нюхая всё подряд словно в первый раз. Замирает в ворохе листьев, завидев на противоположной дорожке девушку с ушастым, кажется, тойтерьером, которая дружелюбно машет им рукой, и встревоженно оборачивается на Арсения. – Иди, – кивает Арсений. – Я в порядке. Он действительно в порядке. Антон с тойтерьером по кличке Генрих носятся по парку не меньше трёх часов, - Арсений успевает с собачницей Анной познакомиться, задубеть и угостить средней паршивости горячим шоколадом из парковой лавки. Расходятся уже по темноте; Арсений порывается Анну проводить, но та отнекивается, парируя, что живёт ещё ближе, чем он, и хочет встретить возвращающегося с работы мужа. Антон счастлив, это видно невооружённым взглядом, и Арсений понимает почему - человек (и уж тем более человек-пёс) существо социальное, и одной его компанией сыт не будешь; иногда социализироваться просто необходимо, и Арсений чуточку корит себя за то, что все эти два месяца лишал Антона такого счастья. Он думает свои невесёлые думы, шагая по лишённой фонарей аллее к дому - Антон семенит впереди, и его светлый мех отражает те крохи света, что сюда добираются. Первый и последний тусклый фонарь - над козырьком их подъезда; Арсений задубевшими без перчаток пальцами пытается достать ключи, пока Антон возбуждённо вокруг него скачет, вызывая улыбку - проголодался небось. – Арсений, – слышится за спиной до боли знакомый голос, и он дёргается так сильно, что ключи падают на землю. – Добрый вечер. Как раз собирался к вам звонить. Нет. Блядь, нет, только не это. – Руслан Викторович, – как можно ровнее говорит Арсений, медленно разворачиваясь. – Какими судьбами? – Ты ключи вчера оставил в офисе, – Белый свободной от сигареты рукой демонстрирует ему связку совершенно незнакомых ключей. – Дай, думаю, сам завезу, не буду ждать понедельника. Арсений тяжело сглатывает, пытается нащупать в кармане мобильный, но вспоминает, что оставил тот на обувнице. – Впервые вижу эти ключи, Руслан Викторович, – цедит он сквозь зубы, – очень жаль, что Вы зря проделали весь этот путь. А сейчас извините, нас ждут дома. – «Нас»? – Белый выгибает бровь, а затем замечает замершего подле Арсения Антона. – О-о-о, так это и есть твоя печально известная собачка? – он мажет безразличным взглядом по светлому меху и брезгливо кривится сквозь улыбку. – Достойная тебя шавка. Антон звонко гавкает. Арсений сжимает в карманах кулаки. – Как я и сказал, нам пора, – он хочет нагнуться за ключами, но его хватают за плечо, коротко встряхивая. – Ты кончай комедию ломать, – шипит Белый, судорожно выдыхая дым в октябрьскую ночь. Ясно, значит, спектакль окончен. – Своему губастому дружку можешь эту хуйню про парня на уши вешать. По тебе же видно, что ты, – он усмехается, опустив взгляд на тихо рычащего Антона, – выражаясь вашим же языком собачников, – Белый делает последнюю затяжку, – не повязанная сука. Окурок приземляется прямо под лапы шпица, и тот, звонко взвизгнув, срывается с места, прячась в темноте аллеи. «Это очень больно. Особенно когда об уши…». – Антон! – испуганно кричит ему вслед Арсений. Ему больно не от того, что его тут оставили на произвол судьбы; ему больно потому, что сейчас может быть больно Антону. – Смотри-ка, и этот дружок тебя кинул, – ухмыляется Белый, делая к Арсению ещё один шаг, практически вжимая в дверь подъезда. – Вот мы и остались одни, получается? Может наконец решим нашу… проблему полюбовно? Арсений чувствует, как каменеет тело и снова сбивается дыхание - не ровен час этот ублюдок воспримет это за возбуждение, с него станется. Что делать? Бить? Белый больше и сильнее - вырубит одним ударом. Звать на помощь? Да кто ему сейчас поможет? Пожилая консьержка и то наверняка спит. Из темноты аллеи раздаётся низкое утробное рычание. Белый, нахмурившись, оборачивается на звук; никого не видит и хмурится ещё сильнее. Сердце Арсения тревожно пропускает удар. – Что это было? – ни к кому конкретно не обращаясь спрашивает Белый. Арсений видит, как в темноте вспыхивают два жёлтых глаза. – Карма, – выдыхает он, истерично хихикая. Белый смотрит на него с подозрением. – Какая ещё карма? – зло переспрашивает он. Аллея снова вибрирует низким рычанием. От темноты отделяется кусок, плавно выплывая на свет фонаря. Обманчиво худые сильные лапы несут тело беззвучно, несмотря на мелкий гравий; под гладкой, почти чёрной шерстью упруго и чётко перекатываются литые мышцы каждый раз, когда пёс в странном танце припадает слегка к земле, а затем пружинисто отпрыгивает. Большие острые уши смотрят чётко в хмурое небо, купированный хвост неподвижен. Доберман не сводит с Белого горящих глаз. – Какого… – Белый испуганно дёргается; доберман, неспешно обходящий его по дуге, низко гортанно рычит, оголяя пасть, полную острых, как бритва, зубов. Он замирает возле ног окаменевшего от ужаса Арсения и активно виляет хвостом. «Привет». – Привет, – на грани слёз шепчет Арсений, укладывая дрожащую руку Антону между ушей. – Это тоже твой? – недоверчиво спрашивает уже не такой смелый Белый, делая ещё один неуверенный шаг назад. – О, ну куда мне такого, – Арсению вдруг становится до истерики весело. – Это пёс моего парня. Краем глаза он видит, как злобно скалится Белый. Антон предупредительно скалится в ответ. – Очень… необычная кличка для пса, Карма. – Ну знаете, некоторые так и про моего Антошку думают, – Арсений мягко водит по гладкой голове, треплет мощную, всю насквозь из стальных мышц холку. Тяжело сглатывает и аккуратно обнимает пса за шею, присаживаясь рядом с ним на корточки. «Я тебя не обижу. Никогда». Арсений Антону верит безоговорочно. – Не боишься, что укусит? – нервно спрашивает Белый. – Доберманы же убийцы. Тупые твари. «Прямо как ты», – думает Арсений; Антон рычит совсем недобро, припадает к земле - по клыкам медленно стекает вязкая слюна. – Он у меня только посторонних не любит, а ко мне уже привык, – отвечает Арсений, громким театральным голосом шепча: «Нет, этому яйца откусывать нельзя». Антон тихо вибрирует всем своим напряжённым телом, но рычит уже не так страшно. – «Этому»? – совсем испуганным голосом повторяет Белый, делая сразу два шага назад. Антон, не мигая, следит за каждым его движением. – Ну Вы помните мой звонок? Проблемы с псом? Белый шумно сглатывает. – Объясняет количество крови, – тихо бубнит он себе под нос. – И почему тогда эта тв-… такой чудесный пёс без намордника? – Так мы ж чисто в туалет и домой, – ослепительно улыбается Арсений. – Кому мы нужны в… – он бросает взгляд на наручные часы, – ого, уже десять? Нас точно заждались. – Да… да, – Белый тоже не сводит глаз с Антона. – Мне тоже, пожалуй, пора. Рад был повидаться. – Я надеюсь, мы «решили нашу проблему»? – кричит ему вслед Арсений, но Белый растворяется в темноте аллеи так быстро, будто он на самом деле Чёрный. Арсений расцепляет одеревеневшие руки, выпуская добермана из объятий; падает на задницу прямо на заиндевевший порог и прижимается затылком к стальной двери подъезда. Рядом тихо и встревоженно скулит Антон; тот всё ещё скалится, силится спрятать смертоносные зубы, но у него не выходит, и он в отчаянии падает на спину, подставляя Арсению живот цвета Антоновых кудрей. – Всё в порядке, – тихо шепчет Арсений, протягивая дрожащую руку к Антону, который мгновенно вскидывается и жадно подставляется под ласку. – Я в порядке, Антон, – он тянет пса на себя, потому что сил подвинуться самому совершенно нет. – Спасибо, – выдыхает он, обнимая добермана снова, пряча лицо в сильной тренированной груди и сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Антон ему тихо подвывает, но вскоре выворачивается из рук и настойчиво бодает мордой в бедро. «Не сиди на холодном, вставай, пошли». Арсений слепо нащупывает ключи и медленно поднимается на ноги. – Ты прав, пора домой. Антон оборачивается в ретривера прямо в коридоре и хватает зубами край его плаща; игнорирует напрочь бухтения на тему «Да ну дай мне хотя бы разуться» и тащит Арсения в спальню. Арсений в свою очередь забивает на следы от грязных лап. Усадив его на постель, Антон убегает в ванную, откуда вскоре доносится шум воды, а ламинат всё стерпит - кто-нибудь из них потом вытрет в любом случае. Он лениво стягивает шапку, которая вслед за плащом падает на пол. Арсений безучастным взглядом смотрит на эту груду тряпок и идёт к комоду: переодевается в домашнее, кое-как сунув джинсы с толстовкой на полку. Арсению не страшно, не тревожно и даже не истерично. Арсению очень пусто. Что было бы, будь Антон не перевёртышем, а обычным шпицем? Как далеко бы зашёл Белый? Помогли бы, спас бы кто-то Арсения, или он сломанной куклой остался бы валяться в том подъезде? На кухне кипит чайник, глухо гремит посуда. Желание обнять Антона, вжаться в него вот сейчас, немедленно, накрывает такой силы, что Арсений, спотыкаясь, вылетает из спальни с ошалевшими глазами и чуть не врезается в спокойного, как скала, Антона, несущего какую-то чашку. Та оказывается в руках Арсения. Стойко пахнет ромашкой и мелиссой, и он растерянно хлопает глазами - откуда у него вообще такое взялось дома? – Идём, – только и говорит Антон, мягко подталкивая его в сторону кровати. Молча ждёт, пока Арсений устроится поудобнее, также молча собирает с пола и вешает на место верхнюю одежду, молча ложится рядом и следит за тем, как Арсений медленно пьёт свой чай. Оказывается, это вкусно. – Спасибо, – тихо говорит Арсений, когда молчание ему надоедает. – Не за что. – Я… Я не про чай, если что, – он чувствует на себе взгляд, но почему-то не может посмотреть на Антона в ответ - втыкает глупо в идеяло, которое мнёт освободившимися пальцами. – Да и я не про него. Арсений закусывает губу, жмурится. Вздыхает решительно, как перед прыжком в воду. И ныряет: – Я думал, ты сбежал. Не в смысле бросил, – поспешно объясняет он, когда слышит судорожный вдох, – а в смысле побежал за помощью. На плечи осторожно ложатся горячие ладони и тянут не сопротивляющегося Арсения на себя. – Моя бы воля, я от тебя ни на секунду бы не отлипал, – честно говорит он, обнимая тепло и невесомо, будто боится дотронуться. – Каким бы этот хмырь ни был уёбком, я его хотел напугать, а не отправить в психушку. Наблюдение превращения шпица в добермана воочию может оставить неизгладимый след на психике, знаешь ли. Арсений тихо фыркает, бодает носом в воротник футболки. – Почему именно доберман, кстати? – Люди их боятся, – Антон пожимает плечами. Хмурится. – Не безосновательно, кстати, и предусмотрительно: они действительно злые и безжалостные, – он поджимает губы как будто обиженно, и Арсений удивлённо охает, когда чувствует поцелуй на своих волосах. – Это, к слову, далеко не самая страшная форма. И не самая опасная. Я мог бы, например, перекинуться в питбуля. Или волкособа. Но за первого тебе, скорее всего, пришлось бы выплатить огромный штраф, а второй оставил бы Белого седым на всю жизнь, – Антон криво улыбается уголком губ, чуть крепче прижимая к себе Арсения. – Я не люблю все эти формы, знаешь. Они в любом случае часть команды, часть корабля, – Арсений тихо фыркает, – но я всё же не они. Не убийца, не боец, не служебный. Я люблю и ценю жизнь - чужую и свою. Ну или что там у меня вместо неё. Арсений перекатывается на бок, практически полностью навалившись на него сверху, но Антон не жалуется - покорно поднимает руки, позволяя устроиться у себя на груди поудобнее, и обнимает снова. – А ещё ты не спасатель, – шепчет Арсений, прислушиваясь к чужому сердцу. – И не обязан вытаскивать меня из очередной жопы ценой собственного комфорта. Антон тяжело вздыхает, вплетает пальцы ему в волосы, мягко массирует затылок. – Ты не понимаешь, а я объяснить толком не могу, – Арсений слышит в его голосе улыбку и утыкается подбородком в грудь, заглядывая в глаза. – Я дух-хранитель, Арсений. Я создан хранить и защищать. Мой род прервался, я потерял всех и обрёл тебя. Я бы любого из них на тебя променял, если честно, но раз уж так оно вышло, то за честь приму позволение хранить и оберегать тебя. Не потому что обязан, а потому что впервые сам этого хочу, – снова когтистые пальцы мягко царапают футболку Арсения, и он искренне жалеет, что вообще её надел. В голове звенит пустота, только сердце бьётся быстро-быстро, опережая, кажется, собачье сердце Антона. – Особенно теперь, когда я знаю, что этот ублюдок, – Антон рычит утробно, и Арсений с восторгом понимает, что ему безумно нравится этот звук. Нравится сейчас, нравился, когда его с утра вылизывал Антон, нравился, когда он обнимал добермана… Хотя доберман, конечно, несколько выбивается из ряда. – Может, мне стоит провожать тебя до работы и домой? – с надеждой спрашивает Антон, глухо молотя хвостом о кровать. Арсений грустно улыбается. Обводит пальцем заломленную бровь, гладит щёку, мягко проходится подушечкой под нижней губой. – И что, будешь восемь часов сидеть на морозе в наморднике? Я себе не прощу. – Арс, если от этого будет зависеть твоё благополучие, я хоть презерватив себе на морду натяну. Арсений представляет добермана в презервативе и понимает, что зрелище это ещё более истерически ебанутое, чем пекинес с человеческими зубами. – Антон. Тот опускает чуть подрагивающие веки. – Ты мне один раз покажи где, и я буду встречать по вечерам: оборачиваться в тёмном месте, чтоб никто не заметил, и бежать за тобой. Арсения этой заботой так мажет, что мозги растекаются, как желе на солнце. – Не дай бог кто-то увидит. Поймают, сдадут на опыты. А как я без тебя, м? – А я без тебя как? – резонно парирует Антон, открывая глаза. – Он же… он же конченный совершенно. А если в следующий раз нападёт с оружием? А меня не будет рядом, Арс, я же… Арсений накрывает его губы ладонью - хотя хочется, конечно, губами. – Не надо, родной, – тихо просит и плавится весь от того, как вспыхивают от обращения глаза Антона. – Он не настолько одержимый. Для него это просто игра, а не цель жизни - он же не маньяк. Антон коротко лижет ему ладонь, вынуждая её убрать. – Мне очень не нравится его запах, – ворчит он как-то невпопад. Опоясывает руками крепче, впечатав в себя; дышать становится тяжелее, но Арсений не идиот, чтобы жаловаться. – Тем более не нравится его запах на тебе. Арсений улыбается довольно, сам тычется носом ему в шею, которую тут же с готовностью подставляют. – И как он пахнет? – Мразью. Арсений тихо фыркает, чувствует виском прижавшуюся улыбку и дышит-дышит-дышит; для него Антон пахнет примерно ничем, лишь отдалённо - уличной травой и заваренной ромашкой, но тепло его кожи действительно ощущается как возвращение домой. Может, не такие уж они с ним и разные. Они лежат в комфортной тишине долго, лишь изредка перекидываясь ничего не значащими фразами. Пока до Арсений не доходит. – Слушай, получается, раз у тебя есть нелюбимые породы, то есть и любимые? Антон улыбается так широко, что ему бы впору быть котом, а не псом. – Конечно, – кивает он, приятно царапнув Арсения за ухом. – Показать? Арсений радостно кивает и скатывается с него на свою подушку и даже идеяло как щит не использует: вряд ли после добермана его сможет что-то напугать. – Так, ну лабрадор - это моя любимая форма «крупной» собаки, с ней ты знаком. Давай тогда начнём с маленького, – Антон стекает с постели, а затем запрыгивает на неё кудрявым чёрным облачком с большими висячими ушами и такими же угольно-чёрными глазками-пуговками. Арсений улыбается счастливо; эту форму он уже видел, когда они с Антоном тренировались, но напрочь забыл название. – Напомни, как зовут? – Йоркипу. Помесь йоркширского терьера и миниатюрного пуделя. Дальше? – получив кивок, Антон крепко задумывается, и на месте почти плюшевого возникает пёс чуть крупнее - с яркими голубыми глазами, серым подшёрстком и знакомо не помещающимся во рту языком. Вместо заломленных в вечной печали бровей у него, напротив, вид явно сердитой и насупленной собаки, хотя Арсений понимает, что Антон сейчас испытывает далеко не раздражение. – А это кто? Похож на хаски. – Аляскинский кли-кай. В принципе, ты прав - это мини-хаски. Помесь чёрта с погремушкой, даже я не разберу, сколько в этой породе разной крови, – Антон пожимает плечами и перекидывается снова. – О нет, только не Хатико. – Вообще-то, акита-ину. Прости уж, питаю слабость к шпицеобразным породам. Но если отвлечься от шерсти, то… На кровати, широко распахнув пасть, неповоротливо кряхтит русая длинная колбаса с огромными висячими ушами. – Такса, – умилённо тянет Арсений, пытаясь сдержать не то рыдания, не то гогот. – В самом деле? У тебя в одном ряду стоят лабрадор, мини-хаски и такса? Скажи, пожалуйста, а ты сам случайно не конч? Антон звонко лает, быстро семеня короткими лапками по постели - Арсений всё-таки неприлично громко ржёт от того, как цепляется животом об складки идеяла, и даже не препятствует тому, что он с крайне недовольным видом забирается на него сверху. В отместку Антон начинает как-то особо мокро вылизывать ему лицо, прерывая смех и вызывая напускное недовольство. – Да ну фу, Антон, ну у тебя с зубками проблема? Ты чего во всех своих формах такой слюнявый? – Арсений вяло отбрыкивается, но серьёзных попыток Антона скинуть не предпринимает и только тихо охает, когда десяток килограммов таксы вдруг заменяются добрыми восемьюдесятью взрослого мужчины. – Не во всех, – Антон улыбается ему своими красивыми губами и ещё более красивыми глазами, смотрит с такой нежностью и топящей лаской, что Арсению, вопреки всяким клише, становится легче дышать. Он дышит глубоко и ровно, не чувствует ничего, кроме безопасности, спокойствия и правильности вот таких вот вечеров. Антон нависает сверху, упирается рукой рядом с его головой, чтобы совсем уж не давить авторитетом, и Арсений, недолго думая, целует напрягшуюся на предплечье вену. Смотрит, как впиваются в подушку выскочившие когти, чувствует - буквально чувствует собственным телом - как Антон задерживает дыхание, как напрягаются и мгновенно расслабляются некоторые мышцы его тела, слышит возбуждённо рассекающий воздух хвост и полностью капитулирует. Касается мягко чужих наконец-то голых ключиц, ведёт вверх по нервно дрогнувшему кадыку, обнимает за шею, слегка царапая холку - так, как он знает, Антону нравится; так, чтобы от удовольствия закрылись глаза и приоткрылись губы. Арсений любуется им и налюбиться не может. Или налюбоваться? Неважно. – Поцелуй меня, – просит тихо и смотрит смело прямо в распахнувшиеся глаза; они чёрные от зрачка, совершенно идеально расфокусированные и поплывшие ровно настолько, насколько по собственным ощущениям плывёт Арсений. – Уверен? – Антон красиво рычит, со свистом выбивая у него последние пробки; опускается ниже, шумно принюхивается к доверчиво открытой шее и неожиданно тихо и очень по-человечески стонет, мгновенно покрывая Арсения табуном мурашек. – Уверен, – довольно резюмирует и мягко проводит по шее языком. Он ловит стон Арсения губами, целуя так легко и нежно, что у того сердце останавливается и запускается снова. Арсений закрывает глаза и всё равно чувствует, как дрожат ресницы; читает чужую лёгкую полуулыбку на своих губах, чувствует уверенное касание к собственной талии, чувствует, как Антон вместо ладони опускается на локоть, чувствует-чувствует-чувствует вдруг так много, что влага с ресниц мгновенно высыхает на лихорадочно вспыхнувших щеках. Он тянет Антона на себя ближе, ещё ближе, сам удобнее поворачивает голову, сам приглашающе приоткрывает губы; ловит касание чужого и отдалённо не по-человечески шершавого языка - чувствует, как все бурлящие в нём эмоции стягиваются раскалённой пружиной в животе, и стонет даже для себя неожиданно громко. Настолько, что Антон с тихим рыком отстраняется, начиная покрывать короткими жалящими поцелуями всё, куда может дотянуться: щеки, нос, веки, подбородок, шею - Арсений захлёбывается этой нежностью, тонет в ней и не хочет выплывать больше никогда. Он, кажется, и засыпает под эти поцелуи - уже более редкие, гораздо более осознанные, но совершенно хаотичные в плане выбора мест; как будто Антон всё поверить не может, что ему можно, и проверяет, не влетит ли ему за такую дерзость. Арсений тоже поверить не может, но лишь крепче сжимает замок из их сплетённых пальцев.