Собака бывает кусачей

Антон от своей «работы» в полном восторге. Добираться до Добровольских приходится долго и логистически тяжело, но ему, разумеется, хватает одного раза, чтобы дорогу запомнить, и одного вдумчивого долгого поцелуя, чтобы Арсений поверил, что «семь вёрст не крюк, Арсюш». Сами Добровольские от Антона в ещё большем восторге: поначалу Ляйсан очень скептически относится к Антону и его отсутствию опыта, но по истечении «испытательного срока» готова чуть ли не в светлую головушку целовать. Об этом красного как рак и что-то несмело блеющего Арсения радостно оповещает сам Павел Алексеевич, щедро выписывая премию. – Держи, раз мужик твой гордый такой, – Павел светится, как пятак начищенный; Арсений смотрит на бумагу с приказом о премировании с суммой почти в половину его зарплаты и отчаянно не понимает, где он в жизни свернул не туда. – Я его сам спрошу, но если вдруг забуду, то ты уточни, пожалуйста, он вообще как, может ещё собачку взять? У друзей щенок овчарки, немца, та же беда. С деньгами не обидят, ручаюсь. Антон собачку взять конечно может. А вот Арсения почему-то не берёт. Сколько бы они ни целовались, как бы увлечённо ни оглаживали тела друг друга, сколько бы раз у них обоюдно ни стояло бы, дальше безумно приятных, но всё же одиноких вылизываний шеи у них не заходит. Арсений молчит - пёс, конечно, Антон, но он чувствует себя тем самым волком, который терпит-терпит, и, собственно говоря, терпит. Какие уж тут разговоры про секс, если раньше просто спать к себе его пригласить боялся? Да и торопить Антона не хочется; чем дольше тот остаётся в человеческой форме, тем сильнее раскрывается его серьёзная сосредоточенность, вдумчивая неторопливость и рассудительная грациозность, которую не каждому дано понять - он даже кружку обхватывает пальцами поочередно, начиная с мизинца: чтобы сначала оценить, насколько она горячая, и не обжечь всю ладонь разом. Такой Антон кажется Арсению взрослее, надёжнее - хотя, казалось бы, куда ещё надёжнее; в такого Антона Арсений сильно и безнадёжно влюблён. Такого Антона хочется до звёздочек перед глазами. Хотя тут, конечно, Арсений пиздит - он Антона хочет любым, даже если по утрам до сих пор изредка наблюдает, как ретривер вытирает зад об траву. Арсений громко хнычет, от несправедливости желая побить ножками о кровать - да и что ему мешает? Он дома один. В отличие от него, суббота для Антона вовсе не означает выходной, и это в первую очередь и вызывает желание ножками постучать. Что Арсений и делает. Сильная самодостаточная личность. Он закрывает глаза, пытаясь сосредоточиться на дыхании, и проигрывает в голове сегодняшнее утро. Стоит Антону открыть для себя волшебный мир поцелуев с Арсением, как он практически перестаёт будить его вылизыванием лица. Арсений не возражает: теперь его будят россыпью поцелуев-бабочек по лицу, шее, груди - куда Антон дотянется, - и намного приятнее просыпаться от прижатых к солнечному сплетению губ, чем от затекающей в нос слюны. Хотя Арсений совсем, вот совершенно ни чуточки не против, чтобы у него по лицу текло что-то другое. Например. Он тяжело вздыхает и медленно открывает глаза, уставившись в потолок: всё ясно, сегодня без медитации. Сладко потягивается, сбивая ногами идеяло, щурится довольно идеально прогретой квартире - из-за неё же дома Антон ходит в одних дырявых под хвост трусах, так что тут Арсению хорошо вдвойне. Вообще, по-хорошему, вид хвоста и ушей, которые Антон уже должен (вроде как) контролировать, как и когти, должен сбивать весь ебливый задор, но Арсений принимает в себе какого-то гурмана-извращенца быстрее, чем когда-то принял гея: идея «принца на улице и Чудовища в постели» его влечёт, как фонарик мотылька. Хотя какое из Антона Чудовище, ну в самом деле? Упругие локоны - упругое в принципе всё - и длинные, почти музыкальные пальцы; в их паре, как ни крути, две красавицы. Арсений улыбается разморено, неспешно ведёт руками по бокам вниз и по животу вверх, задирая футболку. Много думать об Антоне чревато, он на своей шкуре это знает, украдкой стирая ладонь по утрам, пока его ненаглядный готовит завтрак; сейчас же некого стесняться, не от кого прятаться - Антон вернётся только вечером, а значит, у Арсения ещё уйма времени. А домашними делами заняться можно будет уже вдвоём. Он всё равно идёт в ванну: шум проточной воды ему очень нравится, да и с контрастом температур всегда можно поиграть. Арсений раздевается медленно, глубоко дыша теплом стремительно нагревающегося душа - сколько ж раз он уже благодарил маму за незапотеваемое зеркало? Наверное столько же, сколько здесь дрочил. Нет, он не нарцисс, напротив - Арсений долго привыкает и узнаёт своё тело, и теперь, когда понимает, как от него кайфовать, не собирается от этого отказываться. Горячая вода охотно принимает его в свои объятия; шелест капель о шторку нисколько не сбивает настрой - он жмурится довольно, проходясь ладонями с маслом для душа по шее, вспоминая не свои касания, по груди и животу, вспоминая чужие объятия, по бёдрам, машинально расставляя ноги и надеясь, что когда-нибудь, хотя бы однажды, это сделает Антон. Когда Арсений, наконец, касается давно стоящего члена, звуки вовсе отходят на второй план; запахи не отвлекают тоже - масло почти без отдушек, Антон выбирал, - и остаётся только чувствовать и представлять. Это Антон прижимает ствол к животу и плавно, неторопливо играет с крайней плотью, заставляя дыхание участиться. Это Антон мягко массирует уздечку, вырывая первый тихий стон. Это Антон едва ощутимо оттягивает мошонку, перекатывая в ладони потяжелевшие яйца. – Выглядит даже лучше, чем пахнет. Это Антон. Арсений вскрикивает и отшатывается так резко, что если бы не специальный коврик для собак на дне ванны, он бы наверняка уже свернул себе шею. Антон стоит в дверях ванной, облокотившись о косяк, и без толики смущения его разглядывает. Успел разуться, сбросить где-то куртку и теперь сжимает привычно стянутую футболку в кулаке, сложив на груди руки; он дышит часто, шумно, то и дело прислушиваясь к стоящим в ванной ароматам. Арсений даже догадывается, какой из них чувствуется для него острее прочих. Он глухо сглатывает, прячась за еле задёрнутой шторой, тщетно пытается расслышать за бешеным стуком сердца собственный голос. – Ты почему дома? – звучит резче, чем Арсению того хотелось бы, и он морщится - лишь бы Антон не подумал, что ему не рады. – Маркиза очень умная девочка, с ней совсем легко. Сегодня закончили пораньше. – А почему не стучишь? – блеск, теперь он звучит обиженным. Да у него чуть сердце из горла не выпрыгивает от смеси возбуждения и стыда, какая уж тут обида. – Так дверь была открыта, – в голосе Антона только нежность и улыбка; Арсений осторожно бросает взгляд в зеркало и задыхается, сталкиваясь в отражении с прямым ответным взглядом. – Мне уйти? – спрашивает, на полном серьёзе собираясь уйти, если такова будет Арсеньева воля, и тот гулко сглатывает, чувствуя, как нестерпимо горят щёки. – Нет?.. – шёпотом скорее сам спрашивает, чем отвечает, и нервно кусает губы. Да где это вообще видано, чтобы Арсений так смущался интима? Раньше он летящей походкой порхал по «свиданиям на ночь», а тут стоит влюбиться - и всё, смелость вянет, мозги в кисель? – Что, Арсюш? Я не расслышал, – Антон улыбается, шаловливо вертит ушами; всё он расслышал - слух, конечно, намного уступает собачьему, но всё равно острее человеческого, - и Арсению хочется зло рыкнуть и жалобно заскулить одновременно. Прав был Белый - сука из Арсения превосходная. Он смотрит на осевший на ретриверских ушах пар, на ни на секунду не останавливающийся хвост в прорези на джинсах, на тяжело вздымающуюся грудь Антона, у которого цвета глаз за зрачком не разберёшь, и судорожно выдыхает. – Ко мне, Антон. Губы Антона дёргаются в полуулыбке. Футболка летит куда-то в коридор, за ней же летит на два счёта сдёрнутый ремень. С джинсами и бельём повозиться приходится подольше, но Арсению это всё кажется секундами - он не успевает даже мозги в кучу собрать. Когда Антон забирается к нему в ванну, первая мысль - выпрыгнуть оттуда и через унитаз щучкой прямиком в Министерство магии. И ничего, что голый, там помогут. Антон смотрит с таким восхищением, с таким безграничным восторгом, что Арсению моментально начинает казаться, что он этого не заслуживает. Неразумно хочется прикрыться, но он буквально заставляет себя стоять смирно. – Как мы интересно заговорили, Арсений, – Антон едва различимо рычит; Арсению хочется громче. Он снова краснеет; вдруг становится стыдно за этот оральный (ха!) выпад. Антон не кажется разозлённым или сердитым; глаза искрятся весельем и любовью, он весь как сплошная любовь, но Арсений всё равно стыдливо хнычет и пытается в ладонях спрятать горящее лицо. Антон ловит его руки, целует тыльные стороны, чуть задерживается на правой, блаженно закатив глаза - по ощущениям Арсений уже бордовый. – Не прячься от меня, пожалуйста. Ты такой красивый, – у Антона хватает совести смело говорить такое вслух, смотреть при этом в глаза и быть таким любимым, что Арсений задыхается. – Если ты меня сейчас же не поцелуешь, то… Арсений даже закончить свою угрозу не успевает; Антон целует его резко, сильно, сразу глубоко, так, как не целовал ещё ни разу - покусывает губы, вылизывает язык, рычит утробно и так потрясающе, что Арсений даже не пытается сдержать собственные стоны. Отвечает тем же: сжимает в кулаке влажные волосы, несильно оттягивая и получая особо протяжный рык, царапает плечи и спину, прижимает к себе теснее и потирается о чужое бедро почти бесстыдно, считая цветные всполохи под опущенными веками. Когда чужая ладонь накрывает истекающий от желания член, всполохи превращаются в яркую белую вспышку. Антон рукой не двигает, лишь уверенно сжимает, одним этим заставляя Арсения сдавленно застонать; он разрывает поцелуй, впивается губами в плечо, скользит по шее. – Покажи, как надо, – рычит ему на ухо Антон. – Покажи, как ты любишь. Арсений дрожит; он бы с удовольствием показал, как сильно он любит, но ума не прилагает как. Вместо этого он судорожно толкает Антона в грудь, шлёпает по руке. Разворачивается, впечатываясь задницей в чужой многообещающий стояк, и слепо нащупывает его руку, возвращая её на законное место. – Так… давай так, – еле давит из себя Арсений, теряясь в ощущениях. Он сам сжимает его ладонь крепче, показывает примерный ритм, вращает кулаком. Тихо скулит, когда Антон сам трёт под головкой, выгибает спину дугой, вращая бёдрами, когда толстые когти осторожно цепляют соски, стонет звонко, стоит Антону толкнуться в ложбинку между ягодиц в ответ. Антон шумно дышит ему на ухо, возбуждая ещё сильнее с каждой секундой. – Теперь и у меня есть свой хороший мальчик, – вдруг шепчет он, и тугая спираль возбуждения внизу живота Арсения выстреливает такими же тугими струями спермы, пачкая ладонь Антона и кафель перед ванной. Арсений не кричит, даже не стонет, просто ловит ртом воздух, пытаясь хоть раз нормально вздохнуть, и дрожит, дёргаясь изредка как от лёгких разрядов тока. Он всё ещё чувствует чужое возбуждение, упирающееся ему в поясницу, пытается развернуться, чтобы отплатить тем же, но Антон не даёт, крепко сжимая бедро чистой рукой. – Тиш-тиш-тиш, – шепчет сбивчиво, мягко ведёт уже человеческими ногтями вдоль талии, собирая мурашки от лёгкой щекотки. – Постоишь так? Арсений кивает согласно и чувствует, как потихоньку выравнивается сердцебиение. Опирается на локти о стенку ванной, прогибается красиво в пояснице, жмётся щекой к тёплому кафелю. Он так приятно измотан, эмоционально и физически, что ему абсолютно всё равно, что там с ним ещё хочет сделать Антон. Тот только рычит глухо, ведёт рукой по пояснице, мягко нажимает, молча прося прогнуться ещё немного - Арсений лишь коротко вздрагивает, чувствуя на коже своё семя, послушно шире разводит ноги, прогибаясь глубже, и глухо стонет, когда спустя несколько секунд чувствует там же чужую сперму. А когда вслед за этим ощущает на спине знакомые касания шершавого языка, натурально хнычет. – Господи блядский боже, – едва шевеля губами, шепчет Арсений; кафель сильнее греется от его горящего лица. Впрочем, Антону он не мешает - гореть им в аду вместе. Тот тихо фыркает и помогает Арсению выпрямиться, тут же крепко обнимая обеими руками; всё это время потоки воды разбивались об его спину, и Антон осторожно разворачивает их обоих, чтобы тёплые струи помогли расслабиться затёкшим мышцам. – Ты со словами поосторожней, – Антон улыбается, коротко чмокая Арсения в щёку. – Как показала практика, тебя могут услышать. Вместо ответа Арсений его целует - медленно, долго, нежно обводя языком чуть заострившиеся клыки - до тех пор, пока мешающие брызги не начинают раздражать. Он позволяет Антону вымыть себя и буквально падает в его руки с распахнутым полотенцем; в спальню идёт сам, чтобы уже в постели, плюнув на идеяло, прижаться всем телом к самой любимой грелке. «А если меня всё-таки кто-то слышит - позвольте мне вот так прожить эту жизнь».