Театр вампиров

Изогнувшись, Изабель закусила губу, невольно подавшись низом живота навстречу ласке вампира. Если бы спустился чуть ниже... Зажмурившись, сгорая от стыда, девушка коснулась его ладони, настойчиво направляя руку вниз. Мужчина брезгливо ударил её по пальцам, заставив охнуть. — Господин, — пролепетала она. — Умоляю... прошу вас... пожалуйста... ниже. Она провела ладонью по лицу, отвернувшись, пряча смущение и не желая видеть его реакции на своё бесстыдство. Мысль, что мужчина, отравляющий ей жизнь, видит её голой, видит её похотливое желание, была для неё совершенно невыносимой. Но ещё невыносимее были его прикосновения. Кончиками пальцев он водил по линии трусиков, иногда ненавязчиво проскальзывая под них, задевая чувствительную кожу. Изабель вздрагивала от мурашек, сходила с ума от напряжения, ей становилось всё теснее в остатках одежды. Она приподнялась на локтях, тяжело дыша, встретилась взглядом с мужчиной. Призрак Оперы лукаво ухмылялся, на уголке его губ осталась струйка крови Изабель. Возбуждение переросло в злобу. Сукин сын... Мерзкий, старый, похотливый сукин сын! Как он посмел оставаться в одежде, когда она была практически голой?! Стиснув зубы, Изабель бросилась вперёд, вцепилась в рубашку у него на груди, с силой рванула на себя. Пуговицы отлетели в стороны, обнажая крепкую мужскую грудь. Вампир не отстранил её, когда она приблизилась, когда, поддавшись импульсу, неумело поцеловала его в шею, укусила кожу. Призрак Оперы всякий раз кусал её при всяком удобном случае. Другой ласки, другого проявления желания она не знала. Боже... как же она хотела его. Вампир зарылся пальцами в её кудри, прижимая Изабель к себе, позволяя ей исследовать своё тело. Ровно до того момента, пока она не задела ладонью странные твёрдые бугры у него на плечах. Призрак Оперы сжал её руки, вновь обездвижил девушку. Подавшись вперёд, он поймал губами её возмущённый стон, глубоко, властно, грубо поцеловал Изабель, до боли прикусывая дрожащие губы. Она едва не плакала от отчаяния. Её желание достигло того предела, когда уже начинало причинять мучения. Почему же он не торопился? Девушка чувствовала, что он желал близости ничуть не меньше, чем она. — Прошу, — выдохнула она, дрожа от возбуждения. — Я так хочу вас. Какое-то мгновение он молчал. — Повтори, — прошептал вампир. Изабель закрыла глаза, прерывисто дыша, собираясь с мыслями. В нормальной ситуации она бы с ним огрызнулась. Но сейчас сдерживаться девушка физически не могла. Желание сделало её слишком честной. — Я обожаю вас, — выдохнула она, сопровождая каждую фразу поцелуем. — Вы — мой жестокий гений. Я млею от вашей власти. Я каждую ночь думаю о вас. Я... я... Он выпустил её руки из захвата, стиснув Изабель в объятиях, вновь роняя её на жёсткое сидение автомобиля. Закусив губу, не желая продолжать пытку, она обхватила ногами торс мужчины, крепко прижимая его к себе. Он ведь припомнит ей это! Он точно будет над ней издеваться! Но сейчас это было неважно, незначительно. Их взаимная неприязнь друг к другу, презрение, обиды отошли на второй план. Он шевельнулся, повинуясь инстинкту, тазом подавшись вперёд. Изабель вскрикнула, когда он сквозь одежду провёл отвердевшим половым органом по её промежности. Каким же чувствительным стало её тело... Нормально ли это? Машина вновь вильнула от её крика. Призрак Оперы, тяжело дыша, низко склонился над своей жертвой. — Крикливая, — прошептал он, вглядываясь в глаза. — Придётся тебя не только держать, но и заткнуть. — Ммм..! Мужчина не позволил ей возразить, впившись поцелуем в губы. Впрочем, как только он это сделал, все аргументы Изабель улетучились, испарились. Одной рукой он крепко стиснул её запястья над головой, не позволяя ни пошевелиться, ни прикоснуться к себе, ни сбросить в порыве страсти чёртову маску. Второй рукой Призрак Оперы сорвал с неё полупрозрачные трусики, на мгновение сдавив тканью пылающую жаром плоть. Изабель вновь простонала, но этот звук заглушил глубокий, требовательный поцелуй. А ведь она не сказала ему... Не предупредила. Но послушал бы он? Решил бы быть осторожнее, нежнее с девственницей? Он так на неё разозлился... Изабель попыталась оборвать поцелуй, когда вновь ощутила прикосновение к чувствительной, влажной промежности. Такое бесстыдное, такое неторопливое и пробирающее до мурашек. Девушка вновь почувствовала, что её исследовали, тщательно изучали, оценивали каждую реакцию. Изабель застыла, когда он медленно, неторопливо вошёл в неё. Девушка зажмурилась, невольно поджав ноги. Было ли дело в малокровии или невыносимом желании, но боли не последовало. И, неготовая к подобному, Изабель вскрикнула и содрогнулась, стоило ему задеть особо чувствительную точку внутри. Какого чёрта? Почему ей это так сильно нравилось? Чувствовать вес его тела, его прикосновения, поцелуи, его близость. Он же такая сволочь! Властная, непокорная, надменная сволочь! Но сейчас он был только её сволочью. Сейчас он принадлежал только ей. Сколько бы он ни пытался быть аккуратным с ней, не торопиться, сколько бы ни хотел помучить её неспешной страстью, в конце концов желание одолело его самого. Его хриплое дыхание вырывалось из груди рыком, смешиваясь с её приглушёнными стонами, своим телом он вдавливал её в сидение автомобиля. Призрак Оперы до боли стискивал её запястья, свободной рукой держа её за бедро, не позволяя ни сбежать, ни вырваться, ни успокоиться и выдохнуть. С каждым грубым толчком тело Изабель содрогалось, а напряжение внизу живота, жар сводили с ума. Ни о чём другом, кроме их спонтанной, свирепой близости она думать не могла. Мужчина был так свиреп, что даже его долгий, глубокий поцелуй причинял девушке боль. И всё же, Изабель трепетала. Она была желанной, её жаждали, она вызывала страсть. Её не ненавидели, не отвергали, не прогоняли. Её слёзы и крики не могли убить того, кто уже мёртв. Она... могла быть собой? Могла? Изабель оборвала поцелуй, выгибаясь в его руках, содрогаясь от спазмов наслаждения. Её стоны стали низкими, глубокими, больше похожими на звериный рык. Удовольствие переросло в яркий, чувственный экстаз, разливавшийся по телу жаркими волнами. Она хотела скрыть свои истинные эмоции, хотела всегда быть с Призраком Оперы сдержанной, холодной, отстранённой, но сейчас терпела сокрушительный провал. Тело слишком красноречиво реагировало на близость, и не обратить на это внимание было тяжело. Впрочем, мужчина тоже с трудом контролировал себя. Когда Изабель оборвала поцелуй, он прильнул губами к шее, легонько прикусывая нежную кожу. Он был таким несдержанным, а его страсть — такой ретивой. Но, стоило ему достигнуть пика наслаждения, как произошла разительная, моментальная перемена. Призрак Оперы покрывал её лицо поцелуями, сжал в ласковых, нежных объятиях, гладил её по затылку, спине, задевая чувствительное основание крыльев. — Хах... мгах... Закрыв глаза, Изабель позволила себе расслабиться в его руках, провела ладонью по его груди, обняла в ответ. — Как же ты прекрасна. — Господин... Она замерла, глядя в его пылающие глаза. Впервые они показались ей не ужасными, не пугающими, но такими печальными, полными живого разума, интеллекта, задумчивости. И такими притягательными. — Господин, — её голос задрожал. Сказывались сильная потеря крови и резкая, почти насильственная любовь — Изабель слабела. — Это же... это... не от уз крови?.. Это... это... Она не могла держать голову, перед глазами темнело, в тело вернулся знакомый холод малокровия. Призрак Оперы что-то ответил, но Изабель его не слышала. Сознание оставило её. *** Тарадор терпеть не мог вампиров. Сказывались частые военные конфликты в прошлом, потери близких от клыков ночных кровопийц, их извечные коварство, интриги, недомолвки. Каждый ангел знал, что дружелюбная улыбка вампира страшнее яростного оскала Чумы, что их дружелюбие опаснее залпов людского оружия, что их объятия душат, ломают, калечат. Именно поэтому ему было гадко даже думать о встрече с одним из сильнейших вампиров континента. Но разве он мог поступить иначе? У вампиров было численное превосходство, они прекрасно уживались с другими расами, подчиняли их себе. Ангелы же со времён Ночи ночей так и не восполнили свои потери. Они обращали новичков, но прошло слишком мало времени, чтобы у них выросла хотя бы первая пара крыльев. Закурив, Тарадор прошёл в клирос. Там, в лучах рассвета переливался золотом и рубинами цветной витраж, изображавший генерала европейских ангелов. Тарадор не знал, кто создал этот портрет, но ему пришлось прыгнуть выше головы. С величайшим старанием он передал красивое женское лицо, сияющий золотом взгляд, шёлк длинных светлых волос. Генерала изобразили в серебряных доспехах с шипами — потому что она всегда рвалась в гущу боя и ранила вампиров своей бронёй. В вытянутой к небу руке она держала серебряный меч. За спиной молодой женщины сияли лучами солнца двенадцать крыльев. Тарадор всегда приходил к этому витражу, когда не знал, как поступить. Сто лет назад на него взвалили ношу быть командиром французских ангелов, и серафим не знал, достойно ли справлялся с задачей. Зато он знал, что ненавидел вампиров, из-за которых в Ночь ночей погибла женщина, подарившая ему бессмертие. Он знал, что ненавидел высшие чины ангелов — десятикрылых — которые от своего бессмертия уже лишились рассудка. В Ночь ночей именно они дали приказ остановить обе армии вампиров, дать им отпор, поставить ночных тварей на место. Выступать в полнолуние против вампиров — самоубийство. Но дезертирство — тоже самоубийство. Тарадор закрыл глаза, стоя перед золотым витражом. Он до сих пор прекрасно помнил, как Дамона, его первая любовь, его реципиент, его создатель умерла у него на руках. — Командир... Тарадор открыл глаза. К нему подошла девушка в одеялии монахини — его донор, которая льнула к нему на приёме. Её кровь он пил уже стабильно пару лет, а она, в свою очередь, чтобы быть поближе к серафиму и продемонстрировать свою верность, забыла о прежней жизни и ушла в монахини. Правда, в ангельских соборах монашество было условным. Никто не удивился бы, узнав о беременности девушки. — Что-то случилось, Карлотта? — Вы всякий раз приходите сюда, когда встревожены. Я хотела бы помочь вам унять переживания. Он хмыкнул, держа руки за спиной. — А если я пришёл полюбоваться? Видишь? — Тарадор кивком указал на витраж. — Это Гелиос. Она же Елена Прекрасная. Наш генерал, единственная и неповторимая. Рождённая во времена патриархата, она руководила самыми свирепыми воинами, гнала армии вампиров, жестоко расправлялась с ними. Карлотта молчала, внимательно слушая его. — Что за женщина... одним ударом выбивала тридцать зубов. — Командир, это ужасно! Как вас может восхищать подобное?! — Легенды гласят, что Гелиос могла одним взглядом поднять в воздух сто мечей, — он закрыл глаза, затянувшись сигаретой. — Повела бровью — и мертвецы восстали из могил, — серафим вздохнул. — До сих пор мечтаю о поединке с ней. — Если вы продолжите думать только о ней, я рассержусь. Карлотта надулась, скрестила руки на груди, демонстративно отвернулась от витража. Тарадор хмыкнул. Он любил вредин, любил вспыльчивых, поэтому никогда не брал в доноры тихонь и скромниц. Скромниц. Девушка, которую сегодня Тарадор видел с вампиром, создавала впечатление благородной, элегантной, осторожной. И такое бесстыдство, такой пыл. Поразительно. Интересно... где Призрак Оперы отыскал свою спутницу? Тарадор жалел, что не добрался первым до настолько страстной женщины. — Гелиос правила так, что ангелы процветали, — вздохнул серафим, подняв руку к лицу генерала. — Люди поверили, будто мы святые, стали поклоняться нам, жаждали быть такими, как мы. А вампиров стали ненавидеть и бояться. Порой я думаю... как бы она поступила, окажись на моём месте? — Командир, — Карлотта скосила на него взгляд, не переставая дуться. — Если вас так расстроил этот вампир, я могу выследить и отравить его спутницу. Тарадор расхохотался. — За кого ты меня принимаешь, женщина? Карлотта громко топнула, стискивая кулаки. — Тогда как поступила бы эта ваша Гелиос?! Тарадор хотел было отшутиться, но, взглянув на витраж, глубоко задумался. В конце концов, сейчас ему действительно было не до шуток. — Действительно, как? Мы в меньшинстве; ангелы, потерявшие рассудок, мне не подчиняются; нашим солдатам ещё предстоит отрастить крылья. Оборотни слишком горды, чтобы к нам идти, а маги прежде чем на что-то решатся, успеют дважды помереть и переродиться на своих бесконечных совещаниях. Буду откровенен. Не расклад, а полное дерьмо. Карлотта ахнула от его грубости. Тарадор, не сводя взгляд с витража, сделал глубокую затяжку. — Шаньи... Карлотта наклонила голову набок. Прядь чёрных кудряшек выбилась из её строгой причёски. — Что? — Он сказал, что избавится от каждого де Шаньи, — Тарадор нахмурился. — У этого должна быть причина. Оборотни всегда были ему безразличны. Серафим ещё какое-то мгновение вглядывался в портрет Гелиос, после чего перевёл взгляд на девушку. — Я отправляюсь к Шаньи, — он улыбнулся, — а ты, Лотта, — в театр вампиров. Девушка часто заморгала, напрягшись. — Мы выследим донора Призрака Оперы, — продолжил Тарадор. — Попробуй подружиться с ней, втереться в доверие, — он улыбнулся, оскалив клыки. — И запоминай каждое слово, каждую реакцию. Особенно, когда речь заходит о Призраке Оперы. Карлотта приподняла бровь, кокетливо вытянув губки. Она никогда сразу не подчинялась приказам. — Что такое, солнышко? — Разбейте витраж, — она вздёрнула голову, выпрямившись. — Лотта, нет. — Хм! Круто повернувшись на пятках, девушка вновь отвернулась от серафима и собралась уходить. — Подумай, — мягко произнёс Тарадор. Всегда строгий и суровый с ангелами, он с трудом мог совладать со своим донором. — Разве этот витраж сравнится с моей кровью? Карлотта перестала дышать. — Вы обратите меня? — Да. Такие сложные задания должны награждаться соответственно. Ты согласна? Она вновь взглянула на него, и её лицо озарила счастливая улыбка, ясные карие глаза заблестели от сдерживаемых слёз. Карлотта ждала этого шанса. Возможно, даже с большим рвением, большей страстью, чем другие доноры Тарадора. — Обещаю, мой командир! Сделаю всё в лучшем виде! Наша милая малышка даже не поймёт, что вокруг её прелестной шейки кольцами обвилась змея.