♪ Katie — Think I need some one older
***
24.12.1899 год.
Неделя пролетела для Чонгука крайне незаметно. Он всё-таки написал письмо Тэхёну, а затем сидел последующие дни как на иголках, постоянно проверяя почту. Ответного письма так и не было. Стены собственной комнаты давили, а творчество не приносило прежнего удовольствия — на бумаге вечно выходили какие-то сплошные карикатуры… Поэтому он, собравшись, выходит за скрипучую от мороза калитку и направляется по заснеженным тёмным улочкам города прогуляться. На часах около шести вечера. Тусклый свет фонаря отбрасывает тени реявших в воздухе маленьких сухих снежинок. Выбивающиеся из-под меховой шапки волосы покрываются инеем, Чонгук ёжится и вздрагивает, ибо мороз пробирает до костей, а по телу расходится контрастная горячая волна. Несмотря на холод, он рад выбраться на улицу: всюду снуют люди, которые готовятся к празднику и закупают сувениры; бегают и кричат дети, восхищенные яркими огоньками, что переливаются разноцветными пятнами на снегу; русские тройки несутся вдоль Невы и статные лошади завораживают взор Чонгука своей грацией и красотой. Он тоже бы хотел провести Рождество с кем-то близким. Дарить подарки, восхищено произносить речь за здравие, получать и желать в ответ счастья, ведь от этого остаются только самые приятные воспоминания. Зависть немного присутствует… Чонгук останавливается на Аничковом мосту и наблюдает за тем, как покачивается и скрипит фонарь от ветра, что пробирает пронзительнее прежнего, а краем уха улавливает затягивающую тоскливую песню… скрипки? Он пускается со всех ног вдоль дороги, слегка озаряясь кругом. Чонгук пытается различить, откуда доносится мелодия, и стремительно мчит вперед вдоль проспекта, пока лихорадочный трепет окутывает всё его тело. Он отряхивает по пути с себя снежные хлопья, что успели налипнуть на меховой воротник, и с каждым его шагом ласкающие звуки приближаются всё сильнее. Чонгука охватывает запоздалое чувство какого-то страха, будто он боится потерять и не настичь скрипача, что играет свою грустную песнь. Он останавливается на параллельной улице и видит его… Красивого, явно замерзшего, хоть и одетого в крытый овчинный тулуп. Руки совсем голые, красные, пусть даже из карманов скрипача и торчат песцовые рукавицы. Тот играет как завороженный, трепетно касаясь длинными пальцами струн. Профиль, линия утонченного носа, ниспадающая кудрявая прядь, переплетенная вокруг щёк, — всё это кажется Чонгуку близко знакомым, родным, чем-то греющим его заблудшую одинокую душу. Он перебегает улицу и впадает в шок: прекрасное аристократичное лицо покрыто синяками, на бледных от мороза губах красуется бордовая ссадина. И всё, что может выдавить из себя в эту секунду Чонгук, — только сдавленно ахнуть. Кто посмел притронуться? Кто посмел поднять руку? Но Тэхён, настолько увлеченный игрой, не обращает никакого внимания на людей, что столпились вокруг него, а подчиняется лишь полноценно музыке — громкой и резкой. Она гулом отдается в голове Чонгука, становясь мутной и до смешного жалобной, потому что эмоции сейчас переполняют настолько сильно, что он всматривается в каждый миллиметр кожи, исследует и хмурит брови — обидно, досадно и горько. За Тэхёна, конечно же. Тот поднимает глаза, когда минорная мелодия прерывается, и, видимо, заметив Чонгука, отводит свой взгляд. Тэхён узнал, точно узнал его, но почему же так быстро начинает убирать свою скрипку в футляр и поспешно пытается скрыться в толпе? Чонгук стоит с пару секунд как вкопанный, не двигается, но понимает, что упустить сейчас молодого человека — это будет предвещавший очередной провал. Он не может упустить его вновь, а потому кричит ему в спину, но Тэхён его явно не слышит. Да, Чонгук забыл о… неважно! Всё это сейчас настолько неважно! Он догоняет Тэхёна, хватает за плечи и разворачивает к себе лицом. Смотрит в бездонные изумрудные глаза, тонкие правильные черты лица, тёмные волосы, что спадают волнами на лоб, и вся решительность Чонгука ломается под обезоруживающим суровым взором. — Тэхён… что с твоим… что с твоим лицом? — и дикое желание дотронуться кончиками пальцев заполоняет весь разум. Тэхён молчит, кусает побитые губы и пристально смотрит, не отводя наряженного взгляда. — Письмо… — на глазах наворачиваются слёзы, и это всё, что тот смог вымолвить из себя. Чонгук робко, боясь причинить лишнюю боль, прижимает его голову к себе и начинает укачивать, словно ребёнка, шепча, как в бреду: — Прости, прости… Это я… Это всё из-за меня! — чувствуя себя совершенно беспомощным, Чонгук пытается сдержаться, чтобы не пустить горькие слёзы от жалости к нему, да и к себе тоже — потому что это он во всём виноват. Всего пара строчек, написанных, как казалось, с добрыми побуждениями, перечеркнули разом всё. И сейчас Чонгук многое понимает, но внутренне рад, что всё ещё не потеряно. Он сможет помочь Тэхёну, сможет его сберечь, если только тот будет не против. Но что эта боль по сравнению с его тупыми ожиданиями, терзаниями и шатким терпением сейчас значит? Тэхён испытал из-за него столько страданий за такой короткий промежуток времени, хотя они были едва знакомы, а Чонгук, найдя теперь его, сможет ли избавить от этой боли?.. Он не знает, сколько времени они стоят в таком положении, но чувствует грудью, как дыхание Тэхёна приходит в норму, понемногу выравнивается, а всхлипы сменяются на тяжелые, чуть сбивчивые. Тэхён опускает голову, но Чонгук снимает рукавицы, перехватывает его лицо и приподнимает бледными пальцами за подбородок, заставив тем самым взглянуть. Он вытирает последнюю слезу, скатившуюся по мокрой дорожке. В лунном свете, что падает на тонкие черты лица Тэхёна, зелёные глаза удивительной красоты сверкают так ярко, будто россыпь самых драгоценных камней. Простит ли Тэхён когда-нибудь его за это? За то, что не предвидел, не уберёг и не смог защитить. — Прости, снежинка… — шепчет он, надеясь на то, что Тэхён его не услышит.***
Декабрьский ветер неприязненно сыплет в Чонгука пригоршню колючих мелких снежинок, которые кружат свой медленный танец, освежая пылающее лицо. Он смущен, ослеплен и до безумия влюблён! Рядом со скрипачом у него будто открывается второе дыхание… Он тянет его вдоль мостовой за запястье, тихо, тайно, чтобы никто не смог их увидеть. Чонгук не знает, какие Тэхён испытывает чувства в этот момент, а спросить — очень страшно, смерти подобно, ей-Богу! Стояли они в обнимку долго, околев до трясущихся рук и ног. Чонгук поглаживал Тэхёна по голове, пока тот окончательно не успокоился, а подняв голову, широко ему улыбнулся, и Чонгук не мог просто подобрать вяжущихся между собой слов и выдал первое, что пришло ему на ум: — Ты-ы не составишь мне компанию? Я… я очень хочу узнать тебя ближе! И тот вновь улыбнулся. Чонгук не смог сдержать ответной улыбки, а потому, схватив того за руку, поволок вдоль каналов прямиком к Неве, где река туго затянула гранитную набережную ледяным корсетом. — Ты умеешь кататься? — выпаливает это Чонгук, когда они, скользя ногами по льду, преодолевают расстояние между торговыми лавками, протискиваясь сквозь кипящую энергией, крикливую и переполненную толпу рынка. — На чём? — округляет глаза Тэхён. — Коньках! — Н-нет… — Значит, научу! — Н-но… я боюсь!.. — неуверенно бормочет себе под нос Тэхён. — Доверься мне! — улыбается Чонгук, и ему правда улыбаются в ответ. Вновь. Лучезарно и открыто. Петербург щедро балует своих жителей морозом, а потому ярмарка, расположившаяся вдоль Английской набережной, кишит праздничным весельем, запахом еловых веток и ароматом терпких мандаринов. Вся атмосфера будто предвещает и настраивает на долгие гуляния, согревая своим рождественским теплом. — Коньки! Две пары! — Чонгук, это же… дорого! — едва шепчет Тэхён. — Не волнуйся об этом, всё хорошо! — забрав коньки, Чонгук тянет его за руку. — Идём! Ноги Тэхёна стремятся разъехаться врозь и, по всей видимости, боясь при каждом шаге потерять равновесие, тот цепляется со всей силы в рукав Чонгука. — Согни колени и наклони немного корпус вперед, — подсказывает тому Чонгук. — Ага, отлично! А теперь попробуй развернуть носки коньков наружу, будто танцуешь! — Страшно-о, — кричит Тэхён. — Первый раз всегда страшно. Давай, держись! — А-а-а… — плюхается Тэхён на пятую точку. — Господи! На что Чонгук старается сдержать смешок и отводит голову в бок, чтобы Тэхён не заметил его физиономии. Он вытягивает губы уточкой и чуть смеётся сквозь зубы. — Чонгук! Ты что, смеешься? Я не слышу. Ты смеешься? — Нет, тебе показалось! — Ты смеешься! — Тэхён оборачивается и хмурится. — Ах ты, негодяй! Вот я сейчас ка-а-ак встану и догоню тебя! — пытается приподняться и снова падает. На этот раз Чонгук и правда не может сдержаться и начинает смеяться. — Давай я тебе помогу! — подъезжает к нему Чонгук и обхватывает того своей рукой. Тэхён снял рукавицы, пока пытался встать, и Чонгук дотрагивается горячей ладонью его заледеневших пальцев. — Ты замерз?! — смотрит на того с большим удивлением. — Немного, да. Я ведь уже давно на улице. Обхватив его ладони, Чонгук начинает тянуть Тэхёна на себя, но по-видимому тот не успевает опереться на ребро конька и тянет Чонгука за собой обратно, и они оба плюхаются на твердый лёд. Тэхён лежит на спине, опешивший, как и Чонгук, который своими коленями уперся меж его ног в толщу льда. У Тэхёна спала шапка, волосы забавно взъерошены на макушке, чёлка кудрями непокорно топорщится, нежные щеки, нос и губы рдеют румянцем, глаза становятся смеющимися, задорными, а губы вытягиваются в широкую улыбку и Тэхён начинает во весь голос смеяться. Чонгук смеется в ответ, засматриваясь слишком долго на его лице. Он подмечает, что некая сейчас детскость Тэхёна составляет особенную прелесть — тот очень мило удивляется и смущается. Да и сам Чонгук чувствует себя неловко, пока лежит на чужом бедре, опёршись на него всем своим весом, а потому начинает впопыхах вставать. — Извини, — выпаливает он. — Ты очень много извиняешься, Чонгук! — Хочу загладить свою вину! — Как? — Раз ты замерз, то я приглашаю тебя на чай. Греться! Да, и… если честно, я бы не очень хотел, чтобы ты возвращался домой. По крайней мере, пока мы не разберемся с этим, — он указывает на лицо Тэхёна. — Чонгук, — тот неуверенно отводит взгляд, — я думаю, что это не твоё дело. — Не моё? Прости, но тебя покалечили из-за меня! — Да, но… — Возражения не принимаются, — безапелляционно заявляет Чонгук. — Сначала мы тебя согреем, накормим, а потом решим, как поступить дальше. Хорошо? — Хорошо, — начинает заразительно смеяться Тэхён, — я вас понял, сударь! — и Чонгук невольно к нему присоединяется. — Поехали? — Да, — кивает в ответ Тэхён.***
Приятные нотки ладана нежно обволакивают, успокаивают и дарят душевный покой. В доме Чонгука невероятно уютно. Тэхён действительно ощущает себя здесь как на своём месте, будто бы всё пространство окутывает своим гостеприимством. Сквозь окно, за которым по-прежнему белым бело от затянувшегося снегопада, на стенах отражаются яркие огоньки. Тэхён подходит к камину, в котором потрескивают берёзовые поленья, и пытается согреть окоченевшие руки. На кухне он замечает начищенный до блеска пузатый самовар, в котором уже закипает вода, а сверху красуется разноцветный заварной чайник. — Сейчас будем пить чай! — восклицает Чонгук. — Можешь пока осмотреться… — и обводит вокруг руками. Тэхён кивает. Он вспоминает о том, что Чонгук ведь художник и ему очень хотелось бы посмотреть на его работы. Вдоль стены расставлены живописные полотна в золотых и серебряных рамках. На одном из них изображены будто бы миллиарды звёзд, что рассыпаны в хаотичном порядке по чёрному небу. Заметив возле окна мольберт, он подходит чуть ближе. На белой бумаге изображена женщина, которая лежит на диванчике, что стоит у Чонгука подле камина. Стоп! Ему же не кажется? Это… О Господи! И как теперь Тэхёну развидеть это? — Анна Павловна, да, — смеется за его спиной Чонгук, на что он, внезапно испугавшись шума, оборачивается. — Ты не представляешь, как мне сейчас стыдно, — и прикрывает лицо руками. — Я будто бы собственную мать увидел… — Это моя работа, — пожимает плечами Чонгук. — Нет-нет, не пойми меня неправильно, это очень красиво! Просто… — Успокойся. Я тебя и с первого раза понял, — ухмыляется тот. — Садись, сейчас накрою на стол. На мраморной столик перед камином Чонгук расставляет сливки, мёд, сухофрукты, сливочное масло, печенье, пряники и баранки. — Ешь! Только не стесняйся. — Спасибо. — Ты хоть немного согрелся? — Чонгук хватает его за руку. От неожиданности Тэхён пугается и одергивает чужую руку, сбрасывая с себя. — Ох, извини, я не хотел… — хмурится тот. — Всё… хорошо, — Тэхёну хочется кричать! Странное это чувство. Понимаете? Знаешь ведь, что человек, который находится с тобой рядом, испытывает к тебе светлые чувства, а ты, как дурак, не понимаешь ничего, от слова совсем… Тэхён и так очень тяжело сходится с людьми из-за того, что плохо слышит, хотя он очень открытый и дружелюбный человек. Просто он не всегда может спокойно поддержать беседу в связи с тем, что может слышать только обрывки фраз, в частности из-за того, человек может говорить неразборчиво и быстро — на это он вообще может потерять суть мысли. А здесь Чонгук — мужчина, которому Тэхён очень симпатизирует. Он смущен, застенчив, да и вообще не знает, как себя вести с ним рядом. И что он должен испытывать? Нет, Чонгук ему симпатичен как человек. Да и сегодняшний вечер он провел прекрасно. Они много общались, разговаривали, а совместное время, проведенное на катке — было удивительным! Чонгук для него раскрылся не только как порядочный человек, тот пытался распахнуть свою душу перед ним, свою личность. Делился своими знаниями, умениями и жизненным опытом. Тэхён ведь по сравнению с ним — глупый мальчишка… Поэтому он сидит, шумно хлюпает из фарфоровой чашки с золотой каймой чай, закусывает всё это дело пряником со сливочным маслом и думает. По крайней мере, пытается. Но бесспорен факт только один — да, Чонгук очень красивый мужчина! Тэхён качает головой, избавляясь от кружащих мыслей, осматривает комнату, хмурит брови и видит в уголке подрамник, накрытый тканью. — А там что? — и кивает головой в ту сторону. Чонгук закусывает губу, цыкает, немного зависает и отвечает: — Я покажу тебе в следующий раз. — В следующий раз? — Если ты захочешь, Тэхён. Конечно, он бы очень хотел. Ему приятна компания Чонгука, но пока всё, что ему может предложить Тэхён — это исключительно общение. — Я хочу, — нет, на самом деле хочет, просто бормочет крайне неуверенно. — И да, если тебе неприятно, что я к тебе прикасаюсь, просто скажи. Я не хочу тебя как-то обидеть и задеть твои чувства. — Чонгук, мне не неприятно, а просто это было… неожиданно? Прости! — тот кивает головой. Вот и поговорили. Вот так вот они всё и решили. Разморенный и согретый чаем, насытившийся Тэхён понимает, что глаза его предательски подводят, ибо он чувствует, как его неумолимо клонит в сон. Он поправляет бархатные подушки позади себя, кладёт голову и, задержав с пару секунд свой взгляд на профиле Чонгука, ложится, подпирая рукой щёку. — Хочешь спать? — и нежная улыбка касается губ Чонгука. А почему вообще Тэхён на него так засматривается? Это всё помутнее рассудка. Наверное, сон на него так действует. Точно! — Нет, я просто ненадолго прилягу, а потом мы продолжим беседу. Хорошо? — кивает сам себе. — Да, я понимаю, день выдался у тебя тяжелый. Отдохни, — Чонгук начинает убирать со стола угощения и уходит на кухню. Прикрыв немного глаза, всего на долю секунды, Тэхён мимолетно засыпает, погружаясь в сладкую дрёму, но сквозь сон замечает, как Чонгук накрывает его одеялом, поправляя складки по бокам, а затем садится на пол, кладет руку на диванчик рядом с его и подпирает той свою щёку, а затем широко улыбается. — Снежинка… — срывается с губ чужой шёпот. И в этот самый момент ёкает что-то странное в груди, разливается теплым тягучим мёдом по всему телу, проходится горячей будоражащей волной… Приятное чувство! Так и должно же быть, верно?***
Возможно, это неправильно. Возможно, так не поступают с людьми, которые к тебе с душой нараспашку, но Тэхён глупый?.. Жизнь его ничему не учит, а потому, когда он просыпается, то сползает бесшумно на пол, подмечая, что Чонгук как уснул рядом с ним, так и спит до сих пор. На полу. Стыдно становится жутко. Тэхён чувствует себя идиотом, но бежит в коридор, натягивает поспешно меховую шапку, тулуп и обувь, в которую едва ли успевает просунуть ноги. Он уже тянется к дверной ручке, как тихо, бранно выругивается, возвращается в комнату, впопыхах ищет на столе Чонгука карандаш, бумагу и пишет: «Не сердись! Я обещаю, мы ещё встретимся!» А сам краем глаза следит за Чонгуком, чтобы тот не проснулся. Он глупый, да!.. Но подбегает к Чонгуку, смотрит на него как помешанный, и, склонившись, на мгновение прижимается губами ко лбу, не сдержав порыва, а отстранившись, укрывает того одеялом и затем… убегает. Да, вот так просто. Лихим бегом несется по пустынным улицам мрачного, как никогда города, чтобы в конце остановиться, отдышаться, вдохнуть глубоко леденящего легкие воздуха и выдохнуть также сильно. При таком тусклом туманном свете дня или ночи — он даже не удосужился посмотреть на время! — заспанные глаза болезненно начинает колоть… Тэхён испугался. Испугался собственных странных чувств, что внезапно начали врываться в его голову, пропитывать сердце, обволакивать легкие… Он с ума сходит? Или как это вообще называется? Расскажите двадцатилетнему молодому человеку, что такое чувства! Он никогда ни к кому ничего подобного не испытывал! Ему боязно. В голове всё путается, сердце болезненно начинает ныть, ноги становятся ватными… Чонгук писал ему в письме, что влюблен в него, но что же это за чувство такое — «влюбленность»? Он добегает до дома и устало прислоняется к дверному косяку, со всей силой сжимает пальцами виски, пытаясь очистить сознание. Напрасно. В голове мысли переплетаются настолько, что голова начинает кружить. Он ощущает внутренне какую-то связь с Чонгуком, будто между ними переплетаются невидимые нити… И от этого правда становится страшно. Тэхён заходит в дом бесшумно, стараясь раздеться как можно тише, чтобы не разбудить брата. По пути в свою комнату он чувствует терпкий запах алкоголя, слышит шум падающих стеклянных бутылок, а из комнаты Сокджина начинает прокатываться громкий отборный мат… Чтобы попасть в свою комнату, Тэхёну нужно проскользнуть мимо двери брата, но стоит ему только ступить вперед, как под ногой начинают скрепить половицы и… — Тэхён, это ты? — брат орёт так громко, что даже Тэхён, который едва слышит, ощущает слишком близко чужое присутствие. — Мелкий сукин сын! А ну иди сюда! Он тушуется, опускает глаза в пол, стоит растерянный и сомневается — стоит ли ему раскрывать своё появления здесь, или ещё есть возможность быстро одеться и выскользнуть из дома незамеченным?.. Пока он с пару секунд думает, дверь из комнаты брата открывается, и тот вываливается, еле стоявший на ногах, в коридор — весь пропитанный будто насквозь алкогольным дурманом… Неприятным, от которого начинает резко мутить. Свежее амбре перегара разносится по всему коридору, и Тэхён сглатывает, дабы его не стошнило. — Где тебя носило? — чуть не упав, Сокджин облокачивается на дверной косяк. — Я тебя всю ночь ждал! — Я был с другом… в гостях, — еле шепчет Тэхён. Необъяснимое смутное чувство тревоги поселяется в душе, овладевает им болезненно-мучительно и начинает перерождаться в панический страх. — В каких ещё гостях? С каким другом? У тебя никого нет, кроме меня, — ухмыляется тот. — Зачем ты врешь? — Нет! Я был с Чонгуком! — А… Ну конечно, это же всё меняет, дорогой братец! Это тот любезнейший, который писал тебе письмо? Сам господин Чон Чонгук? Да ладно?! И что он вообще в тебе нашел? — Замолчи! — срывается с губ. Тэхён стискивает до боли челюсти, пока к глазам поступают предательски слезы. Обидно и неприятно подобное слышать от брата. — А то что? — Сокджин смотрит прямо и дерзко. — Не смей говорить обо мне в таком издевательском и насмешливом тоне! — он сжимает кулаки так сильно, что под ногтями становится больно. — А как о тебе говорить? Ведешь себя как дешевая проститутка, — тот просто смотрит холодно-равнодушным взглядом. И Тэхён впервые задумывается: брат для него становится будто чужим человеком… Тот невероятно зол, и Тэхён это так явно чувствует: чужое тело трясется, лицо распухшее, пальцы сжимаются нервно в кулак, челюсти ходуном ходят, а глаза пьяные из золотисто-карих сменяются на кроваво-алые. — Пусть так, но это не даёт тебе никакого права меня судить! — Тэхён пятится назад и быстро хватает с крючка вещи, как слышит за дверью доносящийся крик: — Тэхён! Тэхён, это я, открой дверь! — а за ним следует громкий отрывистый стук. — Молчи! — грозно возвышает голос Сокджин. — Нет! — накидывая тулуп, Тэхён уже хочет дотронуться ручки, как его со всей силы хватают за плечо и разворачивают. — Я сказал тебе: молчать! — Отпусти меня! — кричит он, напрягая лицо от боли, когда брат вжимает крепче свои пальцы в его плечо. — Тэхён? С тобой всё в порядке? Открой дверь! Тэхён! — усиливается крик, а дверная ручка начинает ходить ходуном. — Отпусти. Меня! — произносит медленно, сквозь зубы, расчленяя каждое слово по слогам, а потом ощущает, как хватка пальцев усиливается, и Сокджин всматривается ему в глаза со всей ненавистью. Тэхён ошеломлен до предела, но чувствует, как чужие пальцы натягивают ткани одежды, изнизанных густой тонкой сеткой, до шуршащего звука. А затем одним рывком его поднимают, со всей силы встряхивают и швыряют прямо на холодный пол, как набитый соломой мешок. Паническое состояние накрывает Тэхёна с головой, когда резкая тупая боль пронизывает затылок, а перехваченное на миг дыхание и внезапное головокружение лишают разума. Он не замечает, как по шее стекает собственная ярко-алая кровь, потому что вокруг воцаряется глубокая тишина, а в ушах появляется навязчивый фантомный звон, заполняющий в миг сознание. Но на губах застывает лишь одно-единственное имя: — Чонгук…***