♪ Edgar Hakobyan — Waltz 1905
***
Возможно, Чонгук мазохист, но он любит, упорно и безнадежно любит вскрывать в своём сердце раны, не желая умышленно их залечивать. Может показаться странным, но этот взрослый и серьезный на вид человек, весь преданный искусству и творческому делу, влюбился в скрипача стремительно, будто мчась галопом к неизведанным чувствам. Он наедине с Тэхёном провел времени меньше, чем за написанием тому же письма. Глупо?.. Чонгук так не думает, потому что в эту минуту чувствует прикосновение чужих губ, чуть суховатых после сна, на своём лбу. И внутри сладкой патокой разливается возможное счастье. Он, конечно же, слышал, как проснулся Тэхён, почувствовал, как тот юрко сбросил его руку со своей и вылез из-под одеяла, а затем на цыпочках проскользнул в коридор и там же скрылся. Он слышал, как Тэхён выругался, доводя этим Чонгука до беззвучного смеха, а затем вернулся в комнату и чем-то шуршал на его письменном столе. А потом случилось это… Хлопок входной двери нарушает тишину и Чонгук резко приподнимается с пола. Ноги и руки успели за ночь затечь, и кажутся чужими — всё тело пронзает миллионами острых иголочек. Он волочится к столу и читает начерканную наспех записку, клонит голову в бок и улыбается. Да, приятно, что его предупредили хотя бы так, а не оставили вне видении. — Испугался? — Чонгук обводит взглядом комнату и замечает возле диванчика футляр с инструментом. — М-да, Тэхён, ты так торопился, что даже забыл скрипку, — шепчет себе под нос, но в мыслях всё же проскальзывает некая тревога. Получается, что тот направляется сейчас домой, где его ожидает человек, который посмел поднять на него руку? Видимо, у Чонгука всё же появляется веский повод наведаться к ним в гости и скоропостижно выполнить обещание, что оставил Тэхён ему в послании.***
— Это что, скрипка? — Чонгук мимолетно удивляется, когда видит на пороге приятеля с недовольным выражением лица. — Ты всё-таки позвал скрипача, а мне не сказал? Что ж ты за друг такой после этого? — Юн, вот сейчас вообще не до тебя, — Чонгук вставляет ключ в замочную скважину. — Отодвинься! — А где приветственные речи? Где обещанная благодарность за «о, Юнги, мне нужна твоя помощь…», — приятель прижимает руку тыльной стороной ладони ко лбу, изображая драматичную сцену. — Спасибо, что напомнил, но мне и правда понадобится твоя помощь, — схватив того за рукав, Чонгук тащится с ним на улицу. — Пойдем. — Куда ты собрался? — По дороге всё расскажу. Пересекая заснеженную улицу, они вдвоём направляются протоптанной дорогой к дому Тэхёна. Событий действительно накопилось много, и он как на духу всё рассказывает Юнги, и даже то, о чём тот и не спрашивал. Чонгук, видя искренность в чужих глазах, задумывается: как-то быстро они из статуса «приятели» перекочевали в «неплохие друзья», потому что Юнги и правда за всё это время ему очень помог. Дорога пешим ходом занимает около тридцати минут и, стоя на пороге чужого дома, Чонгук начинает волноваться. — Твои действия всегда слегка необдуманны, да? — крутит головой приятель, пока Чонгук исподлобья свербит того взглядом. — Запомни, чтоб я тебя никогда не звал к себе в гости с утра. Ты правда отлично умеешь портить настроение. — Тц… — И, кстати, мои необдуманные действия приводят меня к хорошим последствиям, — подмечает он. Чонгук стучит в дверь и выкрикивает: — Тэхён! Тэхён, это я, открой дверь! — Боже, ты всегда так ломишься к чужим людям? — закатывает глаза Юнги, но, опешивши, резко прерывается и застывает, когда они оба отчетливо слышат за дверью громкий возглас. Чонгук в суматохе бросает футляр на снег — за это он потом отхватит люлей от Тэхёна же, да? — но бросается колотить со всей дури по двери и пытается ошалело выбить её с петель, потому что всё тело пронзает страх за чужую жизнь. Тэхён там один со свирепеющим братом! А вдруг тот опять позволит поднять на него руку? — Юнги, не стой столбом, помоги! Тэхён? С тобой всё в порядке? Открой дверь! Тэхён! И резкая наступившая тишина обволакивает удушливыми щупальцами, а чужое молчание затягивается… Дверь распахивается и Чонгук видит невменяемого человека с дрожащими руками и окостенелыми пальцами, которые совсем его не слушаются. Тот движется вдоль стены и скатывается навзничь на пол, хватается за голову и как в бреду шепчет: — Прости, прости, прости, прости… А ворвавшись без приглашения в чужой дом, Чонгук видит Тэхёна, что лежит без сознания.***
Тэхён будто заснул крепким сном. Он не чувствовал, как его привезли, как его раздели и уложили… Проснувшись на другой день с жуткой головной болью и смутно осозновая происходящее вокруг, он открывает глаза от слепящих солнечных лучей, что выныривают сквозь щель задернутых штор. В попытке подняться он пытается осмотреться, но ощущает резкое головокружение и ложится обратно, издавая протяжный стон. Слышится скрип двери, а за ним приятный бархатный голос: — Очнулся? — Чонгук… Приятно оказаться в чужой постели, конечно. Значит, тот за ним смотрел всё это время? И переодевал… тоже? Тэхён помнит только то, что ночью просыпался пару раз, чувствуя себя как в бреду сильной горячки, но ощущал телом чужое касание теплых рук, а потом, будто убаюканный, снова засыпал. — Да. «И ты вообще не об этом должен сейчас думать», — проносится глумливая мысль в голове. — Как себя чувствуешь? — чужое мягкое шарканье тапочек по полу заставляет скорчить лицо и прикрыть глаза. — Голова болит и очень хочется пить. — Сейчас вернусь. Господи, как стыдно! Последнее, что он помнит, это удар головой и тупую боль. А Сокджин?.. Что произошло с братом? — Возьми, — протягивает стакан. — Чонгук… — М-м? — А что с… — Даже после всего случившегося ты думаешь в первую очередь о нём, а не о себе? — тот вздергивает бровь. — Я попросил присмотреть за ним Юнги. Это мой… приятель, — и прокашливается. Тэхён моргает. Очень часто. — Приятель? — и задаёт вопрос. — Можно сказать, друг. — Друг, — повторяет он за Чонгуком. — Ты издеваться удумал? — нахмуривает брови Чонгук. — Нет, — улыбается Тэхён. Конечно, издевается. Просто Чонгук становится очень милым насупленным дядькой, когда пытается злиться, вот он и… — Веселишься? — улыбается Чонгук в ответ. — Значит, идешь на поправку, — заключает тот. — Ты ведь мне всё расскажешь, да? — Конечно! Только потом, тебе нужно отдыхать. Попробуй уснуть. Тэхёну очень хочется в тёплые объятия, в которых он уютно засыпал этой ночью. Он кожей ощущал, как его трепетно касались, будто боясь причинить боль… — Чонгук, ты… ты полежишь со мной? Чужие глаза немного округляются, будто в смущении, и тот, вероятно, задумавшись, неуверенно качает головой. — Если ты хочешь. — Хочу, — очень! Очень хочет!***
Светлая лунная ночь овевает комнату чарующими звуками, пространство сливается в бурлящий поток шума. Все боязливые и тайные звуки оживают в струнах скрипки, смычок плавно движется и беспрерывным скольжением влечёт за собой. Чонгук сидит за мольбертом с закрытыми глазами и наслаждается льющейся мелодией из-под длинных, родных и любимых пальцев. Он рисует всё также упорно, но только теперь не от безделья и тоски; не сидит ночами, корпя над своими холстами, а проводит их в объятиях любимого, предаваясь счастью. За окном пятнами чернеет морозный город, бушует порывистый ветер и кружит крупными хлопьями снег. В углу комнаты красуется пушистая ель, украшенная цепочкой конфет, вызолоченными грецкими орехами и фигурным марципаном. Приятные нотки наполняют комнату, переплетаясь с ароматом дорогого игристого шампанского, мандаринов и горой разнообразных фруктов, что лежат в тарелках парадного сервиза. Чонгук открывает глаза и смотрит на скрипача, будто околдованный, не в силах отвести взгляда. На чужих прикрытых веках подрагивают пышные ресницы, на утонченном лице яркими тенями из камина пляшут языки пламени и, будто подсвеченные в небе звёзды, переливаются миллиардами искр в зрачках, когда Тэхён поднимает свой взгляд на Чонгука и улыбается. Искренне, непритворно и тепло. Наслаждаясь атмосферой и предаваясь воспоминаниям, Чонгук радуется тому, что этот Новый год они будут встречать только вдвоём. Прошлый Новый год не выдался от слова совсем. Нет, всё было замечательно. До определенного момента… Когда комната была украшена свечами, позолоченной россыпью фигурок и заполнялась ароматами угощений, Чонгук и Тэхён до щемящего чувства, что доставляло горьковато-сладкую радость и трогало сердце, скромно сидели и обменивались любезностями за праздничным столом. Перезвон бокалов оглушал, когда они поздравляли друг друга с новым столетием, и Чонгук, нежно коснувшись чужого виска губами, скользнул вдоль румяных щёк к подбородку и прильнул к чужим устам. А всё дальнейшее он помнит как в тумане, покрытой тончайшей, чуть заметной дрожью. В тот момент всё перемешалось в какой-то один дурманящий сон, который Чонгук чувствовал только кожей, потому что кислорода не хватало, дышать становилось труднее, и он всецело отдавался властной воле. Он помнит, как они остановились где-то у края стола, роняя с того в вечернем звоне хрупкие бокалы, и на ходу стягивали с себя одежды. Он легко выцеловывал каждый миллиметр смуглой кожи, каждую родинку на красивом лице, а затем впивался в чужие губы, что стремительно набухали и краснели, трескаясь и распарываясь, как атласные ткани, покрываясь красными каплями. Вокруг дрожали жёлтые свечи, сверкая золотыми смоляными бликами, а Тэхён, как в бреду ему что-то шептал и льнул ближе, будто бы то, что происходило между ними — было необходимо каждому. Скользя и проталкиваясь языком между губ, Тэхён послушно приоткрывал рот, впуская его — горячий, влажный — внутрь. Этот миг становился поистине особенным, а напряжение перекатывалось и разрасталось по всему телу. Развернув Тэхёна к себе спиной, он начал выцеловывать плечи, дотрагиваясь каждой выпирающей покатой мышцы, касаясь нежно и аккуратно, слизывая чужой пот, что выступал от страха и возбуждения. — Чонгук… — тот шептал как в бреду. — Снежинка… — ответный шёпот. — Я… не могу… — Да… ещё так рано?.. — рано, но Чонгук итак еле сдерживал свои порывы быть ближе, плотнее, теснее к желанному телу. — Да, — он закусил чужую мочку зубами, вырисовывая языком узоры между каждой выемкой. — Я хочу… — Что?.. — Тебя, Чонгук. И всё это давало такой толчок вперёд, маяча на горизонте белым флагом, будто Чонгук готовился прыгнуть в самую бездну, совершенно не думая. Тэхён тихо выругался, когда Чонгук зубами прикусил нежную кожу шеи. Он прижался своим возбужденным членом, зажатым складками одежды, к чужим ягодицам и потёрся о грубые ткани, давая тонко понять, насколько ему сложно держаться рядом с Тэхёном. Тот развернулся в руках Чонгука и прильнул сочными губами к его, просовывая язык меж губ, а меж ног — свою ногу. Наклонившись корпусом вперед, Тэхён уткнулся пахом в его бедро и начал плавно скользить вверх-вниз своим возбуждением, совершая рваные фрикции. Чонгук несдержанно ахнул, зарываясь пальцами в кудрявые волосы, когда чужая рука начала приятно ласкать его сосок сквозь ткань праздничной рубашки. — Господи, ты меня с ума сводишь… — он застонал, запрокидывая голову. На самом деле Чонгук не врал, ибо находился в такой ситуации впервые: обычно это он полностью подавлял и заставлял несдержанно стонать партнёров, но сейчас ситуация переворачивала его сознание вверх дном. Его мысли расплывались и терялись от того, что Тэхён быстрыми движениями упругих бёдер доводил себя и его до исступления. А потом они оба застыли на месте, потому что… Потому что Чонгук услышал сквозь пелену возбуждения, как пьяный вдрабадан друг по имени Мин Юнги — который после подобного трюка вернулся в статус «приятель» — стоял, грубо бранился и ломился к нему в дверь. Чонгук встал и со всей злости распахнул дверь, а тот ввалился на порог как ни в чем не бывало, упал и… уснул. Они с Тэхёном оттащили того от двери, уложили на диванчик и ушли кататься на ледяных горках, санях и засматриваться на фейерверки. Не сказать, что праздник был испорчен, но у Чонгука были совсем другие планы. После той ночи, когда Чонгук забрал Тэхёна из братского дома — всё переменилось. Они так сблизились, что проводили практически всё свободное время вместе, привыкая друг к другу и выстраивая совместный быт. Конечно же, после неудачного случая с разбитой головой Чонгук больше никуда не отпустил Тэхёна. Да он и не смог бы, ибо влюбился до потери памяти! А Тэхён мелкими, аккуратными, нерешительными шагами стремился проявлять к нему ответные взаимные чувства… Чонгук больше не чувствует одиночества, а непроглядная дыра, что разрасталась в его сердце годами и питалась чувством его безликой субстанции, наполняется с каждым прожитым совместно днём теплом и домашним уютом, исходящими от любимого молодого человека. — Моя снежинка, — он смотрит на Тэхёна влюбленно, будто видит его впервые, как на концерте в тот знаменующий вечер. Тэхён откладывает скрипку и направляется к нему в объятия — самые чувственные и трепетные. — Я люблю тебя, — тот шепчет на ухо и целует чуть сухими губами его лоб.***
Тэхён лежит рядом с камином — расслабленный, разнеженный усладами новой жизни, в груде меховой шкуры, накинутой лишь на оголенное плечо. Его чёрные кудри распластаны вдоль плеч, руки лежат на диванчике позади него, а ноги элегантно вытянуты вперед. Полюбившееся творчество Чонгука прельщает невероятными достижениями, а самому Тэхёну нравится быть его главной музой и играть в искусстве значительную роль. Всё-таки со временем Чонгук добился того, чего хотел… Тэхён ухмыляется, вспоминая изначальную версию того, почему тот так хотел с ним встречи. Он, конечно, обижался на того первое время, но сейчас так благодарен Чонгуку за красивые строки в разорванном письме, за встречу и прогулку вдоль набережной, за коньки и ночь, проведанную на диванчике — всё это подтолкнуло Тэхёна к невообразимым чувствам. За этот год случилось много событий, например, теперь Тэхён даёт концерты один, ибо с братом он хоть изредка общается, но больше не ищет с ним встреч. Чонгук оказался прав: Тэхён всегда выбирал «семью», которой как таковой и не было никогда, а сейчас он её приобрел — с господином Чон Чонгуком. Это воспитало в Тэхёне выдержку, он повзрослел, и Чонгук помог ему вырасти внутренне: приобрести уверенность, в какой-то мере сепарироваться и не быть привязанным к деструктивным отношениям. Тот всегда твердит, что он достоин быть только любимым — им, публикой, друзьями… После удара он боялся, что лишится слуха полностью, ведь любая травма, а тем более головы, — влияет негативно. Остаться глухим — не самое худшее, что может случиться с ним. Годы ежедневных тренировок и практик, заученных нот до абсолютного слуха и внутренних вибраций — всё это поможет ему держаться на плаву в музыкальном мире. Просто Тэхён боится того, что не сможет больше слышать родной голос, который будит его по утрам, а по ночам убаюкивает, теряясь в нежных объятиях. — Снежинка, держи подбородок чуть выше, — из-за мольберта на него смотрит пара глаз. — Я задумался. — О чём же? — О портрете, что ты рисовал. — Да, тебя. — У тебя такая хорошая память? Как ты смог запомнить моё лицо настолько хорошо, увидев всего лишь раз? — Ты мне очень понравился, — тот щурит глаза и подмигивает. — И всё же… — Тэхён подползает грациозной кошкой в дорогой набитой шубке к чужим ногам, проводит рукой вдоль бёдер, вальяжно распластанных меж ножек мольберта, и движется пальцами вверх. — Я влюбился в твои глаза. Они блестели как яркие изумруды, окруженные бриллиантами на твоем серьезном лице, а завидев твою лучезарную улыбку, я понял, что выбраться из твоих паучих сетей мне уже не удастся, — Чонгук склоняется и целует в щеку, кончик носа, лоб, подбородок приходясь губами по каждой родинке на лице. — М-м… — Тэхён издаёт жалобный стон. У него от Чонгука голова идет кругом, а по телу горячей волной перекатывается возбуждение. Никто не умеет говорить, как Чонгук, никто не умеет делать приятно, как Чонгук, никто никогда не сможет заменить ему Чонгука. Он пропитал каждую клетку, впал в поры, поселился навечно в его голове и сердце, потому что Чонгук — единственный в своём роде. Красивый, образованный, умный, талантливый… Тэхён подхватывает чужие губы и затягивает в поцелуй. Тот расслабленно устраивается в кресле, откидываясь корпусом назад, из-за чего края расстегнутой молочной сорочки распахиваются, открывая завлекающий вид на грудь и светлую кожу, покрытую звёздной россыпью родинок, к которой незамедлительно хочется прикоснуться. На самом деле он до Чонгука был скромным, неотесанным мальчишкой, который в людских утехах не понимал ничего, но рядом с ним для Тэхёна будто открылись неизведанные любовные грани, с помощью которых он изучил податливое тело до поджимающихся пальцев, до набухших от крепких и страстных поцелуев губ, до кровавых отметин, которыми он облюбовал в одночасье крепкую шею, впиваясь в ту в предоргазменной неге. Его возбуждает вид разластанного Чонгука на бархатном изумрудном креселе, потому он хочет доставить удовольствие своему мужчине. Тэхён дотрагивается пальцами его паха, проникает под широкую тесьму домашних штанов, заменявшую тому ремень, и параллельно касается своего возбужденного члена. — Хочу тебя, — он шепчет сквозь зубы и тянет Чонгука на себя, — очень… — и кивает головой вниз, тонко намекая. — Мы испачкаем сорочку, — молвит тот. Просто буквально пару часов назад Чонгук обмазывал его тело оливковым маслом, дабы предать своей картине эффекта «подсвеченной изнутри кожи». — И не плевать ли на это? — Соглашусь. Огромная шкура медведя, расстеленная на полу, любезно встречает спину Чонгука, когда Тэхён толкает его и нависает сверху, упираясь на локоть рядом с его лицом. Свободной рукой Тэхён начинает водить вдоль бедра, лаская и зажимая чужие ягодицы и дотрагиваясь полувставшего члена, что спрятан под хлопковой тканью. Нежная кожа покрывается мурашками, а тело отзывается на поступательные движения. Отстранившись, Тэхён берет с мраморного столика оливковое масло, щедро размазывает по ладоням, наклоняется к Чонгуку и шепчет в самые губы: — Снимайте портки, мой господин, переворачивайтесь и сводите бедра. — Слушаюсь! Задирая сорочку, Тэхёну открывается вид на оголенные ягодицы, по которым он размазывает ладонями прохладное масло, чем пускает дрожь по всему телу Чонгука, и тот непроизвольно вскидывает зад выше, виляя бёдрами, будто прося большего. Тэхён раздвигает чуть розоватые от трения ягодицы и проходится подушечками вдоль межъягодичной складки, дотрагиваясь кольца мышц и размазывая по нему масло, на что Чонгук рвано выдыхает: — Мне так… приятно, снежинка… Тэхён спускается ладонями ниже и размазывает масло меж бедер Чонгука, проходясь руками по возбужденному крупному члену. — Простите, господин, но я не смогу больше терпеть, — выдыхает Тэхён, — нам явно обоим требуется разрядка, — у него обильно стекает смазка с собственного члена, который ударяясь, пачкает оголённый живот, потому что прекрасный вид Чонгука, стоящего на коленях и требующего ласки, нестерпимо его возбуждает. Он слышит одобряющий рокот и сминает мясистые бедра, а после приставляет член аккурат меж сомкнутых ног, обильно смазанных оливковым маслом. Нависая сверху, он беспрепятственно толкается вперёд и, раскрыв губы, громко выдыхает, начиная усердно двигаться. Он чувствует, как Чонгук начинает от трения подмахивать бедрами, потому Тэхён обхватывает ладонью его возбуждение и начинает быстрыми движениями скользить. Крупная головка члена Тэхёна завораживающе исчезает меж перинеума, на что он делает буквально пару глубоких толчков и изливается на манящую, едва оголенную спину Чонгука, заведомо пачкая его сорочку. Он чувствует, как Чонгук доводит себя до исступления, толкаясь в его руку усерднее и тяжело дыша, тот с громким всхлипом изливается в руку Тэхёна, дрожа всем телом. — Мой господин, простите, — Тэхён падает навзничь рядом с Чонгуком, — но я испачкал вашу рубашку, — и хлопает глазами, слизывая с пальца чужое семя. — А я говорил, — улыбается тот и ложится рядом, целуя Тэхёна в губы и явно пробуя собственный вкус. Чонгук шепчет на ухо будоражащую и опьяняющую фразу: — Ты — как дорогое вино, моя снежинка, я никогда не смогу вдоволь тобой насладиться… И, видимо, сглаживает всю эту прекрасную нежную сцену, ибо не успев отойти от подлинного апофеоза сладостной любовной неги, Чонгук подрывается с мягкой, нагретой разгоряченными телами шкуры. И прикрываясь одной лишь подушкой из бархатистой ткани, разносит по комнате в яростном крике бранную речь: — Сука-а-а! Пошёл во-о-н! Они пребывают в полнейшем шоке, когда слышат на пороге до зубовного скрежета знакомый ненавистный голос приятеля, коим является, мать его, Мин Юнги, который без приглашения открывает дверь и врывается в комнату с лопочущим приветственным голосом: — Добрейшего вечерочка, друз… Ой!.. А затем получает той самой подушкой с причинного места со всей дури по своему наглому лицу. Смех Тэхёна разносится по всей комнате, и он задумывается: как быстро Мин Юнги теперь из статуса «приятель» перекочует в «недруга» или, что хуже, «антагониста», потому что тот за последний год и правда им очень часто поднасер… мешал… Ну, в интимном смысле. — Тэхён, пообещай мне больше не звать ни утром, ни вечером, да и вообще в любое время суток Юнги, а то я его скоро собственными руками задушу, — это орёт Чонгук вдогонку недоприятелю, который со всех ног выбегает из комнаты, едва закрывая за собой дверь. Чонгук это не со зла. Правда. Просто, ну и дурацкая же это привычка — раздражать людей. Да?