Назад в будущее

Звенящая тишина повисает в воздухе туго натянутой струной — кажется, если где-то рядом зажужжит муха, этот звук будет поистине громоподобным. От тотального шока у меня шумит в ушах, и я практически не слышу музыки и гула пьяной толпы, который смутно доносится с первого этажа. Нервно сглотнув и машинально облизав пересохшие губы, я протягиваю ладонь и забираю из дрожащих пальцев Оттингера чуть смятый листок. Написанный от руки текст местами выглядит таким расплывчатым, что мелкие буквы разобрать очень трудно — особенно при таком скудном освещении. Щёлкаю выключателем, и под потолком загорается хрустальная люстра. Кутаясь в покрывало, Уэнсдэй подходит ближе и заглядывает мне через плечо. Мы вместе погружаемся в чтение, и с каждой строчкой сердце ускоряет ритм, а внутри разливается странное опустошение — весь текст пропитан такой концентрированной болью, что она почти ощущается на физическом уровне. Очевидно, блокнот из бардачка был не просто подробным руководством по созданию сложнейшего механизма машины времени, но и личным дневником непризнанного гения. «26 июня 2013 года. Сегодня очередная годовщина её смерти. Глупо, наверное… Каждый год вспоминать тот роковой день, когда я принёс коробочку с кольцом на выпускной бал, но не успел задать самый главный вопрос. Ещё более глупо об этом думать, будучи женатым на другой. Но даже спустя двадцать два года я не могу перестать думать, как могла сложиться моя жизнь, останься Валери в живых. Если бы я успел. Если бы оказался рядом тогда. Если бы сумел предотвратить убийство. Наверняка всё было бы иначе. Как минимум я не просрал бы вступительные в Гарвард и сумел бы осуществить свои мечты. Иногда мне даже кажется, что это я, а не Вэл погребён под двухметровой толщей земли… Ведь с момента её смерти я тоже перестал жить. Существовал словно по инерции. Ежедневно ходил на нелюбимую работу, а потом ложился в постель с нелюбимой женщиной. Мне жаль Мередит, правда жаль. Она не заслужила такого мужа, и она ведь совсем не виновата, что я так и не смог разлюбить другую. Не смог отпустить. Не смог продолжить жить без неё. Впрочем, о своём браке я не жалею. Мередит подарила мне единственный смысл жизни — нашего сына, и первые годы после рождения Юджи мне правда казалось, что я счастлив. Жаль, что это оказалось только иллюзией. У меня не получилось стать хорошим семьянином. И учёным не получилось стать тоже, ведь чёртова машина времени не работает. Что ж. Теперь Юджин уже совсем взрослый, ходит в первый класс, учителя его хвалят... А ещё он очень любознательный. Задаёт так много не по годам серьёзных вопросов. Мне хочется верить, что однажды он сможет меня понять и простить.» Дальше запись обрывается, но продолжения и не требуется — совершенно очевидно, что эти душераздирающие строчки стали последними. Дописав их, Стивен Оттингер забросил блокнот в бардачок, запер дверь гаража и повернул ключ в зажигании злополучной Хонды, тем самым подводя финальную черту в своей жизни. Я невольно задаюсь вопросом, знал ли Юджин об истинных причинах самоубийства отца… И тут же понимаю, что да. Конечно же, он знал. Если он сумел создать машину времени по чертежам старшего Оттингера, он наверняка читал последнюю запись в его дневнике. Но никогда никому об этом не рассказывал. Чувствую болезненный укол вины — всё это время наш друг переживал такую страшную трагедию, а мы даже не интересовались его душевным состоянием. Попросту не замечали, каково ему приходилось. Видели только смешного ботаника в нелепых круглых очках и никогда не пытались разгадать, что кроется за забавным внешним фасадом. Гнетущее молчание затягивается. Я продолжаю сжимать в руке листок с выцветшими буквами, Аддамс продолжает сверлить пространство немигающим взглядом исподлобья — несмотря на привычно непроницаемый вид, я интуитивно ощущаю её растерянность. Стивен сдавленно всхлипывает, даже не стараясь утереть мокрые дорожки слёз с осунувшегося лица. Мне хочется что-то сказать, выразить сочувствие, хоть как-то поддержать… Но никак не могу подобрать слов. Да и есть ли подходящие слова в такой ситуации? Вряд ли. Невольно вспоминаю похороны мамы и многочисленные душещипательные речи, произнесённые над обитым бархатом гробом… И моментально понимаю, что никакие помпезные фразы не помогут облегчить боль после потери безвременно ушедшего близкого человека. Не заполнят скребущую пустоту внутри. Не облегчат невыносимую скорбь, давящую на плечи многотонным грузом. — Кто… — бормочет Оттингер на уровне слабо различимого шёпота. Голос звучит сдавленно, и у меня что-то сжимается в грудной клетке. — Кто… это сделал? Почему? За что? И с этими словами он принимается хаотично обыскивать карманы куртки. Пальцы дрожат и отказываются подчиняться, но спустя несколько секунд поисков Стивену кое-как удаётся достать старую цветную фотографию — он вытягивает руку, которую колотит словно в лихорадке, и Уэнсдэй забирает снимок. На негнущихся ногах шагаю ближе, чтобы рассмотреть получше. Жалею о своём опрометчивом решении практически моментально, потому что от увиденного к горлу подступает тошнотворный комок — на фото запечатлена мёртвая Валери Кинботт, больше похожая на поломанную куклу. Поза неестественная, руки и ноги раскинуты в стороны, остекленевшие голубые глаза широко распахнуты, причёска из соломенных локонов уродливо сбилась набок, а пышное светлое платье, расшитое золотыми пайетками, залито насыщенно-алой кровью. Рядом с ней валяется чёрная маска с серебристыми вензелями, а на заднем фоне виднеется несколько учеников — в торжественных нарядах и тоже с масками, закрывающими верхнюю часть лица. — Маскарад, — задумчиво бормочет Аддамс, поворачивая снимок под разными углами, а я наконец-то понимаю, почему убийца в маске не вызвал подозрений и сумел подобраться к жертве незаметно. Это просто было темой выпускного бала. А значит, наша задача многократно усложняется. — Кто это сделал? — с нажимом повторяет несчастный Оттингер, поминутно сжимая и разжимая кулаки. Мы с Уэнс переглядываемся, но продолжаем хранить молчание. Я не знаю, насколько разумно будет посвящать его в наши планы и рассказывать о событиях будущего, но Стивен и так уже знает недопустимо много… Пока я напряжённо обдумываю дальнейшие действия, он снова прячет заплаканное лицо в ладонях и принимается сбивчиво шептать. — Я просто не понимаю… Почему? Вэл ведь добрая, она никому не причинила вреда… Она только кажется стервой, но это совсем не так… Просто она вечно слушает эту идиотку Миллер… Господи, ну за что? Почему именно она? Несвязные слова льются непрекращающимся потоком, словно кран с водой развернули на полную мощность. Очевидно, отец Юджина близок к неконтролируемой истерике. Тяжело вздохнув, сажусь перед ним на корточки и очень осторожно кладу руку на дрожащее плечо. Вот только он абсолютно не замечает моей робкой попытки выразить поддержку, пребывая где-то на грани с нервным срывом. Я несколько раз открываю рот, но мне не удаётся выдавить ни слова — в горле стоит мерзкий колючий комок. Буквально физически ощущаю зашкаливающую концентрацию чужой боли, потому что слишком свежи воспоминания о своей собственной. За спиной слышится неясный шорох. Бросаю короткий взгляд через плечо и вижу, как Уэнс копается в стеклянном шкафчике, доставая оттуда бутылку коллекционного бурбона и гранёный стеклянный рокс. Ловко откупорив крышку зубами, она наливает в стакан янтарной жидкости на два пальца — и решительно приближается к дрожащему Стивену. Придерживая покрывало на груди, присаживается перед ним на корточки, неожиданно мягко отстраняет мою руку и суёт выпивку под нос ботанику. Тот потерянно хлопает глазами, расфокусированным взглядом взирая на терпко пахнущий алкоголь, и явно не соображает, что от него требуется. — Посмотри на меня, — в её интонациях звенит металл, и Оттингер подчиняется. Кивнув своим мыслям, Аддамс резко замахивается свободной рукой и влепляет ему звонкую пощёчину. Голова Стивена запрокидывается набок от силы удара, а я невольно вздрагиваю. Однако жёсткий метод срабатывает безукоризненно. Замешательство на его лице сменяется относительно внятным выражением, а взгляд покрасневших тёмных глаз немного проясняется. — Живо пей. Она обхватывает подбородок будущего отца Юджина цепкими маленькими пальчиками и почти насильно вливает ему в рот бурбон. Старший Оттингер моментально закашливается от сорокоградусной крепости, но покорно проглатывает всё до капли. Утерев губы тыльной стороной ладони, он проводит рукой по лицу в бесплодной попытке привести в порядок тотальный хаос голове. Несколько раз медленно моргает, вымученно морщится, делает глубокий вдох — и наконец смотрит на нас осмысленно. — Расскажите мне всё, — настойчиво требует Стивен, безошибочно выявив в Уэнсдэй лидера нашего альянса и пристально воззрившись на неё из-под толстых стёкол очков. — Хорошо, мы расскажем, — кивает она после непродолжительных раздумий, отставив на пол опустевший стакан и принимаясь сооружать из растрёпанных волос небрежный высокий пучок. — Но есть два условия. Ты пообещаешь никому больше не сообщать о событиях будущего. И не вмешиваться в наш план. Никоим образом. — Какой именно план? — пытливо спрашивает он, опасливо покосившись на дверь. А потом тянется к язычку замка и поворачивает его в запертое положение. — Говори. Я готов. Аддамс оборачивается ко мне через плечо, словно дожидаясь подтверждения. Вместо устного ответа я неопределённо пожимаю плечами и сажусь прямо на пол, сложив руки на колени и привалившись спиной к кровати. Алкогольный дурман постепенно отступает, и у меня начинает ощутимо покалывать в висках от похмелья и нервного перенапряжения. Поэтому я предоставляю Уэнсдэй полный карт-бланш. Если она считает нужным посвятить отца Юджи в наш заковыристый план по перевороту событий прошлого, так тому и быть. — Мы знаем, кто виновник. И мы предотвратим убийство твоей подружки, — безапелляционным тоном заявляет девчонка, заглянув ему в глаза, отчего Оттингер заметно воодушевляется. Аддамс изрядно кривит душой, ведь пункт о спасении Валери Кинботт по-прежнему остаётся под большим вопросом. Но лучше уж соврать. В противном случае Стивен однозначно начнёт действовать самостоятельно и может натворить непоправимых проблем. — Но ты не должен вмешиваться. Рисковать нельзя, потому что будущее слишком непредсказуемо. Она говорит долго и обстоятельно — в красках пересказывает историю убийства моей матери, тщательно обходя конкретные имена. Оттингер внимательно слушает, задумчиво кусая губы и изредка задавая уточняющие вопросы. Уэнс отвечает преимущественно уклончиво, чтобы собеседник не догадался, о ком именно идёт речь. Надо сказать, в словесных манипуляциях она чертовски хороша. Вдобавок Аддамс хорошенько приукрашивает подробную речь, разбавляя её выдуманными законами доктора Брауна. В конце концов ей вроде бы удаётся убедить Оттингера оставаться в стороне. Но стопроцентной уверенности нет. Похоже, для подстраховки нам придётся следить и за ним. — Что там с машиной? — спрашивает Уэнсдэй после того, как Стивен клятвенно обещает не вмешиваться, чтобы не разрушить Вселенную. — Ах да, совсем забыл… — он сокрушенно хлопает ладонью по лбу, едва не смахнув очки. — Мне удалось понять принцип работы. Всё дело в генераторе… Очевидно, удар при аварии спровоцировал короткое замыкание, которое и активировало встроенный в двигатель механизм резонансного трансформатора. Поэтому оно и не работало при обычном режиме езды. Вероятно, на наших лицах чётко отражается тотальное непонимание услышанного — потому что Стивен вздыхает и принимается объяснять на более простом языке, активно жестикулируя по-прежнему дрожащими руками: — Это похоже на качели, понимаете? Например, если они будут раскачиваться самостоятельно… Допустим, от ветра, то ничего не произойдёт. Но если приложить усилие, амплитуда будет прямо пропорциональна прилагаемой силе. Только тут в роли качелей выступает колебательный контур трансформатора, а в роли усилия — генератор, — он выдерживает короткую паузу, милостиво позволяя переварить полученную информацию. Впрочем, я всё равно понял примерно нихрена. Остаётся надеяться, что умный ботаник сумеет починить пострадавший механизм. — Одна из катушек сильно повредилась, но я заказал её аналог по почте. Придёт через пару дней. Хм. Сегодня двадцать второе июня, выпускной состоится двадцать шестого. Если всё сложится удачно, мы сможем прикончить Гейтса, а потом скрыться от правосудия, переместившись назад в будущее. Пожалуй, стоит провернуть всё за одну ночь, чтобы минимизировать риски быть схваченными. — В полночь двадцать седьмого июня ты должен будешь отправить нас обратно, — твёрдо заявляю я, поднимаясь на ноги и натягивая брошенную на пол футболку. — Сразу после того, как мы расправимся с убийцей и помешаем ему проткнуть ножом классные сиськи твоей скудоумной подружки, — бескомпромиссно подтверждает Аддамс, запахивая на груди немного съехавшее атласное покрывало. За последние пару дней я успел позабыть, какой язвительной стервой она может быть. — А теперь сделай одолжение. Свали отсюда, мне нужно одеться. Кажется, старший Оттингер только теперь запоздало понимает в насколько неподходящий момент он ворвался в спальню — его взгляд падает на Уэнсдэй, и на щеках мгновенно вспыхивает стыдливый румянец. Смущённо потупив глаза в пол, будущий отец Юджина выпрямляется и поспешно покидает комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь. — Как думаешь, он послушается? — с сомнением переспрашиваю я, неотрывно глядя на то, как Аддамс отбрасывает покрывало на осквернённую кровать и принимается надевать бельё. Тонкая паутинка чёрного кружева плавно скользит вверх по стройным бёдрам, отчего я снова начинаю ощущать нарастающее возбуждение. Мне всегда будет её мало. — Хрен знает, — отзывается Уэнс, а потом замечает мой потемневший жадный взгляд и прекращает одеваться. Помятый топ, который она сжимает в правой руке, падает к её ногам. Я уже делаю шаг вперёд, намереваясь прижать Аддамс к себе и повалить на смятые простыни, но этим планам не суждено осуществиться. На первом этаже резко обрывается музыка, и шум разнузданного веселья сменяется нестройным гомоном толпы. Чёрт, ну что там опять такое? Невольно напрягшись, я бросаю на Уэнсдэй вопросительный взгляд — она смотрит сначала на дверь, а потом на меня, нахмурив брови. — Нужно спуститься и проверить, — безапелляционным тоном заявляет девчонка, после чего подхватывает разбросанную одежду и с почти армейской скоростью приводит себя в порядок. Спустя несколько секунд совершенно ничто в её облике не говорит о том, что между нами произошло. Разве что в угольных глазах сохраняется лёгкий возбуждённый блеск. Торопливо одеваюсь, наспех привожу постель в относительно приемлемый вид, надеясь, что мистер и миссис Фрамп не догадаются, какая вакханалия творилась тут в их отсутствие. Вряд ли нам разрешено было сюда заходить и уж тем более трахаться на чужой кровати, но Уэнсдэй Аддамс всегда шла наперекор установленным правилам. Потушив свет и плотно прикрыв дверь, мы спускаемся обратно в гостиную. Толпа школьников изрядно поредела, поэтому сразу я замечаю среди них посторонних людей. Рослый мужчина в полицейской форме стоит посреди стремительно пустеющей комнаты, подгоняя подростков на выход. — Давайте расходитесь, — он пару раз хлопает в ладоши, словно управляя стадом безмозглых баранов. Чёрт. Вероятнее всего, копов вызвали бдительные соседи, которым надоело слушать громкие музыкальные басы. Остановившись на последней ступеньке широкой лестницы, я предостерегающе сжимаю локоть Аддамс, чтобы она как обычно не влезла в самую гущу событий. Не стоит нам попадаться на глаза полиции. Офицер хмурится, потому что школьники покидают дом Фрампов слишком уж медленно, и тут же применяет главный рычаг давления. — Пошевеливайтесь, салаги. Или в участок захотели? — неприятно осклабившись, он демонстративно кладёт ладонь на широкий ремень с висящими на нём наручниками. — Так я быстро организую вам путёвку на всю ночь. — Пап, не надо… — робко бормочет Гаррет, которого я замечаю только сейчас. Его слабый голос звучит совсем тихо, но оглушительная музыка больше не грохочет, поэтому Гейтса слышат абсолютно все — и абсолютно все косятся в его сторону с явной неприязнью. Стоя в отдалении от общей массы одноклассников, бедолага сконфуженно заливается краской по самые уши и виновато опускает взгляд в пол. Очевидно, он чувствует себя чертовски неловко, что на вызов соседей приехал именно его отец. — Это ты настучал папочке, козлина? — презрительный выпад доносится откуда-то сбоку, а секунду спустя в Гаррета летит смятая пивная банка. Остатки шипящей пены заливают его рубашку, расплывшись по клетчатой ткани уродливыми пятнами, а его отец моментально багровеет от гнева и сжимает руки в кулаки. — Вы совсем охренели?! — старший Гейтс сразу повышает голос до зычного крика. — Всем стоять на месте! Кто это сделал?! Да я вас… Чёрт. Грёбаное дерьмо. Обстановка ощутимо накаляется, и дело принимает совсем уж нехороший оборот. Пора отсюда сваливать, пока никого не арестовали за хулиганство или вроде того. Воспользовавшись тем, что офицер стоит к нам спиной, я тяну Уэнсдэй в сторону призывно распахнутых дверей, ведущих на кухню. Благо, она подчиняется без возражений — незаметно ретировавшись из гостиной, мы покидаем дом Фрампов тем же путём, которым пробрались на вечеринку. Хонда дожидается нас на парковке. Я успеваю занять водительское сиденье. Не без раздражения закатив глаза, Аддамс вкладывает ключи в мою протянутую ладонь, после чего я запускаю мотор и нажимаю на педаль газа. Быстро добравшись до мотеля и взяв по дороге парочку бургеров, мы ужинаем, сидя прямо на полу. Уэнс отчего-то выглядит особенно хмурой и на корню пресекает любые попытки завязать разговор — мне ничего не остаётся, кроме как наблюдать за ней краем глаза. И нервно гадать о причинах такой внезапной отчуждённости… Ведь на тусовке всё было хорошо. Мне всерьёз казалось, что за прошедшие дни барьеры между нами рухнули, и она начала мне открываться. А теперь вдруг такое. Пытаюсь поймать её взгляд, но Аддамс с явным недовольством хмурится и отворачивается, уставившись в выключенный экран пузатого телевизора. В грудной клетке неприятно свербит, и моё настроение стремительно опускается ниже уровня плинтуса. Забросив в мусорную корзину чизбургер, к которому она едва притронулись, Уэнсдэй поднимается на ноги и скрывается за дверью ванной. Я остаюсь сидеть на полу в одиночестве, окончательно потерявшись в догадках и больше всего на свете опасаясь, что по каким-то непостижимым причинам она сочла происходящее между нами ошибкой. От нечего делать принимаюсь щёлкать пультом, но не могу сосредоточиться ни на одной передаче. Наверное, нам следует серьёзно поговорить… Вот только мне не хватает смелости и наглости вломиться к ней в ванную и потребовать объяснений. Я слишком боюсь услышать отказ вслух. Пока девчонка не сказала ничего конкретного, надежда есть. Аддамс возвращается в комнату спустя минут пятнадцать, которые показались мне вечностью — и сразу же забирается под одеяло, ни разу не взглянув в мою сторону. Укрывается с головой, словно выставляя между нами щит из плотной белоснежной ткани. Так и не решившись ничего спросить, я малодушно ухожу в ванную, надеясь, что расслабляющий горячий душ придаст мне решительности. Вот только решительность не требуется — когда я возвращаюсь обратно, она уже безмятежно спит под титры второго фильма о приключениях Марти МакФлая в две тысячи пятнадцатом году. Выключив телевизор и наглухо задёрнув занавески, я с тяжёлым сердцем ложусь на свою половину кровати. Благо, не до конца выветрившийся алкоголь действует ничем не хуже мощного снотворного. Мне не приходится долго терзаться гнетущими мыслями — очень скоро телом овладевает расслабленность, и я проваливаюсь в глубокий сон. Пробуждение выходит далеко не самым приятным. Виски сдавливает болью от похмелья и сна в неудобной позе, за окном шумит дождь, а кусочек неба, виднеющийся сквозь узкую щель между шторами, затянут свинцовыми тучами. Терпеть не могу такую погоду. Вымученно вздохнув, переворачиваюсь на другой бок — и сразу упираюсь взглядом в Уэнсдэй. Вот только она уже не лежит на противоположной стороне постели, а стоит у подоконника спиной ко мне, барабаня пальцами по деревянной поверхности. В её позе с неестественно прямой осанкой явственно угадывается напряжение, которое сиюминутно передаётся и мне. Сонливость как рукой снимает, и я резко принимаю сидячее положение, отшвырнув прочь одеяло. — Куда ты собралась? — только теперь я вспоминаю, что Аддамс намеревалась сегодня направиться на таинственную встречу, о которой мне ничего неизвестно. Однако она упрямо хранит непроницаемое молчание. — Уэнс? — Неважно, — прохладно отзывается девчонка, даже не повернувшись ко мне. — Будь здесь. С этими словами она отходит от окна и приближается к комоду, чтобы взять оттуда ключи от машины. Но я проворно подскакиваю на ноги и успеваю схватить связку первым. — Нет, — отрицательно мотаю головой, пряча сжатую в кулак руку за спину. — Сначала скажи, куда ты едешь. И почему без меня. — Живо прекрати этот глупый детский сад, — огрызается Уэнсдэй, окатив меня сердитым взглядом исподлобья. Она предпринимает попытку приблизиться и тянется за ключами, но я молниеносно отшатываюсь. Равнодушное выражение на её хорошеньком личике враз сменяется раздражённым. — Торп, отдай ключи по-хорошему. У меня абсолютно нет времени с тобой возиться. И хотя последняя фраза неприятно царапает сердце, я продолжаю стоять на своём. Попросту не могу отпустить её в полном одиночестве невесть куда. Если она не хочет брать меня с собой, дело явно пахнет жареным — и я ни за что не позволю ей ввязаться в неприятности. — Послушай, я же просто волнуюсь… — решаю сменить тактику и предотвратить назревающую перепалку на корню. — Давай поедем вместе? Я буду сидеть в машине, если хочешь. — Не хочу, — хмуро отрезает Аддамс тоном, не терпящим возражений. Сдаваться она явно не намерена. Девчонка скрещивает на груди тонкие руки и с вызовом вздёргивает подбородок с очаровательной ямочкой. Эта поза кажется оборонительной, и мне мгновенно становится некомфортно. Чёрт, ну почему она так себя ведёт? Я ведь просто-напросто опасаюсь за её жизнь. Не пытаюсь контролировать из ревности или вроде того, а элементарно переживаю. Боюсь, что она может влипнуть в очередное дерьмо, которое плохо закончится. — Уэнсдэй, давай поговорим? — предлагаю я, усаживаясь на краешек кровати и похлопав свободной ладонью рядом с собой. — Прошу тебя. Мне это действительно важно. Аддамс презрительно фыркает и закатывает глаза с таким непроницаемым видом, словно мы абсолютно чужие друг другу люди — и словно я несу полнейшую чепуху. Между нами туго натянутой тетивой повисает гнетущее молчание. Градус обоюдного напряжения неуклонно нарастает. Я почти физически ощущаю исходящую от неё враждебность, но не могу отыскать объективных тому причин, и тотальное непонимание происходящего выводит из себя. — Разве я требую невозможного? — стараюсь говорить спокойным тоном и не поддаваться эмоциям, понимая, что излишняя экспрессия всё только усугубит. Нервно комкаю пальцами чистую белоснежную простынь, источающую тонкий аромат кондиционера для белья. — Просто скажи мне, куда ты едешь и всё. Я волнуюсь за тебя. Неужели после всего… неужели я не заслужил немного честности? Уэнсдэй моргает. Один раз, а затем и второй. Похоже, она пребывает в растерянности. Но продолжает упрямиться, не желая сдавать позиций. Чёрт, да что с ней такое? Не могу перестать ломать голову, словно на автомате анализируя события прошлого вечера. В доме Фрампов она была совсем не против повторно заняться сексом, значит, что-то серьёзное произошло позднее. Но что именно? Мы ведь всё время были вместе — я непременно заметил бы, будь что-нибудь не так. — Дело не в тебе, — уклончиво отвечает она, покосившись на стекающие по стеклу мокрые капли. Кажется, ливень стоит стеной. Как будто Джерси утопает во втором всемирном потопе. — Просто я должна поехать одна. Не вмешивайся. По крайней мере, Аддамс говорит без сарказма. Это немного воодушевляет. Ёрзаю на кровати и стараюсь заглянуть ей в глаза — но она словно смотрит сквозь меня, а мыслями находится бесконечно далеко отсюда. Похоже, я чего-то не знаю. Чего-то очень важного. — Расскажи мне. Пожалуйста, — наверняка моя интонация звучит умоляюще, если не жалко, но сейчас мне как никогда важно докопаться до истины. — И тогда я сразу отстану. Обещаю. Отчасти я кривлю душой, потому что совсем не уверен в своей способности спокойно просидеть в мотеле, пока она будет отсутствовать. Вряд ли сумею справиться с нервозностью и прекратить за неё переживать. Уэнсдэй не отвечает очень долго, как будто всерьёз взвешивает плюсы и минусы открывшейся перспективы. Волнение сдавливает грудную клетку тугими тисками, однако я упорно соскребаю воедино остатки самообладания — бурную истерику Аддамс однозначно не оценит. Если я начну проявлять чрезмерную эмоциональность, она ничего не расскажет. Нужно держать себя в руках. В попытке абстрагироваться мысленно считаю до десяти и обратно. Затем машинально принимаюсь ковырять коросту на разбитой ноющей костяшке. Неудачно срываю корку, и по краям ссадины начинают собираться крохотные бисеринки крови. Вот чёрт. Похоже, снова понадобится перекись. — На вечеринке я узнала номер телефона дяди Фестера, — наконец сообщает Уэнс, чем сильно меня удивляет. Пока я недоумеваю, когда Аддамс ухитрилась такое провернуть, она запрыгивает на комод, подтянувшись на руках, и негромко продолжает. — Мы созвонились. И условились встретиться сегодня. Он готов продать оружие. Чёрт побери, от этой девчонки действительно можно ожидать чего угодно. Я беспрерывно пялился на неё весь вечер — но даже примерно не могу прикинуть, в какой момент она исчезла из поля зрения и успела поболтать с дядей. Однако понятнее не становится. Объяснение порождает тонну новых закономерных вопросов. Почему Уэнсдэй ведёт себя так странно? Почему хотела утаить факт встречи от меня? Почему просто не сказала правду? — И что? Почему я не могу поехать с тобой? — решаю задать наиболее интересующий. Да, я прекрасно знаю, что Фестер Аддамс был плотно связан с криминальным миром ещё задолго до рождения племянницы. Свой первый срок он отмотал лет в двадцать пять. Наверняка дядя Уэнс — не самый приятный человек, но между ними всегда была крепкая родственная связь. И я не вижу ни единой причины, почему должен оставаться в стороне. — Не объяснишь? Она слегка поджимает губы и отводит взгляд в сторону, уставившись на зашторенное окно. Хм. Редкий случай. Обычно Аддамс намеренно таращится собеседнику прямо в глаза своим парадоксальным немигающим взором, чтобы смутить и выбить из колеи. Если она избегает прямого зрительного контакта, значит, что-то сильно её беспокоит. Вот только что? Пытаюсь напрячь извилины, чтобы разгадать загадку самостоятельно. Маловероятно, что Уэнсдэй не желает знакомить меня со своим дядюшкой-уголовником — ведь она с детства отзывалась о нём с такой теплотой, какую заслужили очень немногие. Несмотря на криминальный образ жизни, Фестер неизменно являлся её кумиром. Вот только… Последние годы она почему-то совсем о нём не упоминала. Вспоминаю странную фразу, брошенную будто невзначай в ту ночь, когда мы впервые сели в машину времени… «Я просто на своей шкуре знаю, что это довольно дерьмово. Когда умирает очень близкий человек». И в голове яркой лампочкой вспыхивает осознание. — Его нет в живых, да? — выпаливаю я, даже не успев толком подумать. Аддамс вскидывает голову так резко, что я невольно вздрагиваю. И вдруг вижу в угольных глазах напротив явное подтверждение своих догадок. Взгляд кажется странно остекленевшим, и она несколько раз часто-часто моргает. Сглатываю колючий ком в пересохшем горле и одними губами шепчу. — Я имею в виду… В двадцать втором. Он уже умер, верно? Она ожидаемо ничего не отвечает. Дёргает плечами с плохо скрытой нервозностью, кладёт ладони на обнажённые острые коленки, сильнее выпрямляет спину — наверное, почти до хруста в позвонках. Несмотря на непробиваемый фасад её показного внешнего равнодушия, я уже научился подмечать мельчайшие детали. И готов держать пари, что Уэнсдэй очень непросто справиться с ураганом нахлынувших чувств. Её выдаёт неестественно напряжённая поза, а ещё неразличимые детали вроде побелевших костяшек пальцев, крепко сжавших колено. Чрезмерная эмпатия позволяет мне в красках прочувствовать чужую боль — поэтому мне снова становится стыдно. Мало того, что никто из нас не заметил, какую тяжелейшую драму в глубине души переживал Юджин, так я даже умудрился проглядеть, что девушка, в которую я был влюблён, потеряла близкого человека. — Почему ты никому не сказала? — зачем-то спрашиваю я, лишь бы разбавить гнетущую звенящую тишину. — Потому что всем насрать, — отрезает Аддамс в своей коронной ядовитой манере, но я слышу, как её ровный голос чуть надламывается. — А… что с ним случилось? — я чувствую себя жутко неловко, задавая подобные вопросы, но заткнуться не могу. Просто в голове никак не укладывается осознание, что Уэнс, которая всегда казалась мне несгибаемой, способна переживать такие сильные эмоции. — Он был слишком доверчивым человеком. Всегда был склонен видеть в людях только хорошее. И жестоко за это поплатился, — глухо отзывается девчонка, продолжая сверлить прямым пристальным взглядом пространство перед собой. И хотя мне странно слышать такое в адрес матёрого заключённого, не вылезавшего из тюрем особого режима, я не перебиваю. Она говорит медленно, но твёрдо, словно чеканит каждое слово. — Его обманули сокамерники. Подбили совершить побег. А потом взяли и сдали охране, чтобы скостить себе срок. Он ничего даже не успел сделать, но суд всё равно состоялся, и ему дали пожизненное. Дядя не смог справиться… Слишком любил свободу. Повесился в своей камере на следующий день. Мне тогда было тринадцать. Разрозненные детали пазла складываются в единую картину — только теперь я наконец понимаю, что послужило катализатором резкой трансформации хмурой девочки-отличницы с двумя косичками в нынешнюю бунтарку, которая начала прогуливать уроки, тусить со взрослыми парнями и демонстративно плевать на всех и вся. Семейная трагедия наложилась на период пубертата, и от прежней Уэнсдэй в считанные месяцы не осталось абсолютно ничего. — Поэтому ты осуждаешь самоубийц? — задаю очередной вопрос, на который уже знаю ответ. — Не хочу становиться такой, какой он, — тихо отзывается она. Настолько тихо, что я едва могу разобрать слова сквозь непрекращающийся шум дождя на улице. Не зная, куда себя деть, начинаю теребить пальцами уголок небрежно брошенного одеяла, а Аддамс неожиданно откровенно продолжает говорить. — Лучше совсем никому не доверять. Доверие — это просто отсроченное разочарование. А если нет иллюзий, оно не наступит. Последние реплики режут без ножа цинизмом, которого не должно быть у шестнадцатилетней девчонки. Выходит, мне она тоже не доверяет? Осознавать такое довольно… болезненно. Особенно теперь, когда я всерьёз поверил, что в двадцать втором нас может ждать общее будущее. С тяжёлым вздохом и тяжёлым сердцем отбрасываю прочь дурацкое одеяло, ещё хранящее аромат её тела. Поднимаюсь на ноги и на ватных ногах приближаюсь к Уэнсдэй, невольно испытывая чувство дежавю. Всего несколько часов назад я точно также не знал, как выразить поддержку в адрес Оттингера. Но теперь всё гораздо сложнее, ведь дамоклов меч навис уже не над чужими отношениями, а моими собственными. Стараюсь отогнать мысль, что моей официальной девушкой по-прежнему является вовсе не она. — Послушай… — мягко начинаю я, становясь напротив Аддамс и уперевшись ладонями в столешницу комода по обе стороны от острых худых коленок. Заглядываю в чернильные глаза, внимательно всматриваюсь в хмурое бледное личико, не без усилия выдавливаю ободряющую полуулыбку. — Мне жаль, что так случилось. Но ведь ты и твой дядя — разные люди… Не стоит рассматривать его судьбу в качестве наглядного примера. Я имею в виду, что тебя вряд ли кто-то так жестоко подставит. Поэтому нет причин не доверять. Он ведь был преступником, так что… И моментально осекаюсь на середине фразы, запоздало сообразив, что совершил фатальную ошибку. Ляпнул не то. Выражение лица Уэнсдэй меняется за долю секунды — неуловимо, но отчётливо. Выразительные черты заостряются, становясь чётче и резче. Холоднее и враждебнее. Вишнёвые губы сжимаются в тонкую полоску, а в бездонных чернильных глазах вспыхивает такое разгневанное выражение, что я невольно отшатываюсь как от огня. Пожалуй, впервые за всё время нашего знакомства я наблюдаю, как её равнодушная маска раскалывается, обнажив истинные эмоции. Вот только радости это не приносит — ведь я мечтал увидеть совсем другие чувства. — А твоя хренова мамаша в молодости была высокомерной сукой и что? От этого ты меньше по ней тоскуешь?! — всегда бесстрастный голос Аддамс срывается, становясь звонче и выше. Резко подскочив на ноги и отпихнув меня, Уэнсдэй быстрым шагом мчится к выходу из номера — и я подрываюсь следом за ней. Рефлекторно хватаю за руку повыше локтя, рывком разворачиваю к себе… и окончательно теряюсь, напоровшись на немигающий взгляд странно поблескивающих глаз. Как будто ледяная стерва близка к тому, чтобы заплакать. Скорее всего, мне только так кажется, но мне становится до жути стыдно. Какой же я кретин. Надо было хорошенько подумать, прежде чем трепать языком. — Нет, что ты… Конечно же, нет, — я начинаю жалко мямлить, чувствуя, как по щекам ползёт стыдливый румянец. Но ладонь на её руке не разжимаю, опасаясь, что Аддамс сейчас попросту сбежит. — От того, что я узнал о недостатках мамы, я не перестал тосковать по ней. Не перестал её любить. Просто я не думал, что ты… — Что? — хлёстко и зло припечатывает она, впившись в меня сердитым взглядом из-под немного растрепавшейся чёлки. Способна чувствовать. Но вслух я говорю другое. — Не думал, что ты понимаешь меня… настолько хорошо, — быстро нахожусь я, решив впредь сначала думать, а потом говорить. — Прости меня. Пожалуйста. Я идиот. — Это факт, — всё ещё прохладным тоном подтверждает Уэнс, хотя пристальный колючий взгляд немного теплеет. Убедившись, что она вроде бы больше не пытается выскочить за дверь или испепелить меня глазами, я осторожно выпускаю тонкую руку из цепкого захвата пальцев. Несмело шагаю вперёд, сокращая расстояние между нами до минимального. Смотрю сверху вниз на её хмурое личико с очаровательной морщинкой между насупленных бровей и трогательной ямочкой на остреньком подбородке. Аккуратным жестом отвожу с виска случайную прядку цвета воронова крыла, скольжу кончиками пальцев по контуру бледной скулы, вдоль угла челюсти — и завершаю путь, подушечкой большого пальца прикоснувшись к недовольно поджатым губам. — Пожалуйста, Уэнс. Верь мне, — шепчу едва слышно, одновременно положив свободную ладонь ей на поясницу и притягивая ближе. Она немного спотыкается, но делает шаг вперёд и с явным сомнением обвивает меня руками. Это первый наш близкий контакт, совершённый не под действием крышесносного возбуждения, но под влиянием щемящей душу нежности. У меня сразу перехватывает дыхание от невероятного осознания, что саркастичная и неприступная Уэнсдэй Аддамс действительно позволяет себя обнимать. Вот так просто. Крепче сжав хрупкую талию, я кладу подбородок на тёмную макушку, тяну носом пряный аромат её волос и понимаю самое главное. Как бы сильно я ни пытался убедить себя в обратном, моё влечение к ней всегда было чем-то большим, нежели детская влюблённость или подростковое физическое желание. — Когда мы вернёмся… Ты станешь моей девушкой? Слова срываются с губ непроизвольно — и я катастрофически быстро нарушаю только что данное обещание сначала рассуждать, а потом болтать языком. Похоже, это нереально, когда она рядом. В присутствии Аддамс я неизбежно превращаюсь в слабоумного кретина. — Поговорим об этом после возвращения. Там ведь тоже немало обстоятельств, — уклончиво отзывается Уэнсдэй, немного отстранившись и высоко задрав голову, чтобы посмотреть мне в глаза. Я понимаю, что она практически прямым текстом намекает на Би — но я давно для себя всё решил. Как только мы снова окажемся в двадцать втором, я порву со своей официальной девушкой. Барклай явно достойна лучшего, нежели отношения с парнем, который с детства любил другую. Поддавшись накатившему порыву, я низко склоняю голову и накрываю губы Аддамс своими. И этот поцелуй совсем непохож на все предыдущие… В нём почти нет безудержной кипучей страсти, зато невероятно много нежности. Уэнс прижимается теснее, доверчиво прикрывает глаза, вцепляется маленькими ладошками в мои лопатки, но не царапает как обычно — а мягко скользит вдоль линии позвоночника, отчего кожа в местах касаний моментально покрывается мурашками. Бережно поглаживаю её спину, запускаю ладонь в водопад распущенных волос, но не наматываю на кулак безжалостно и грубо — а просто пропускаю между пальцев мягкие смоляные локоны. В районе солнечного сплетения возникает трепет, а сердце привычно ускоряет свой ритм, словно тахикардично выстукивая бесконечное «люблю-люблю-люблю». Каким я был дураком, что ждал так долго. Но теперь я уже никуда и никогда её не отпущу. Аддамс первой разрывает поцелуй, но не спешит отстраняться, позволяя мне держать её в объятиях. Долго смотрит снизу вверх своими невозможными глазами цвета бархатного безлунного небосвода. Едва заметно хмурит брови и закусывает нижнюю губу, как будто принимает серьёзное решение. А потом коротко кивает и наконец озвучивает свои мысли вслух. — Хорошо, Ксавье, — твёрдо произносит она, обводя ледяными пальчиками контуры моих позвонков. — Ты можешь поехать со мной. Но есть ряд условий. Ты будешь сидеть в машине. И не будешь разговаривать с Фестером. — Как скажешь, — с готовностью соглашаюсь я, пока шестерёнки в мозгу быстро вращаются, разрабатывая план действий. В конце концов, мне необязательно беседовать с Фестером Аддамсом напрямую, чтобы достичь желаемого. Достаточно лишь взять пример с Марти МакФлая и написать письмо.