Назад в будущее

Я измеряю камеру шагами — пять в одну сторону, семь в другую. Часов здесь нет, но по моим внутренним ощущениям прошло около часа с того момента, как отец Гейтса уложил нас обоих лицом в пол, тыча дулом пистолета между лопаток. Конечно же, Аддамс попыталась оказать сопротивление и снова схватилась за кубок, но дело кончилось скверно. Матерый коп вывернул ей запястье и грубо заломил руки. Мой необдуманный порыв прийти на помощь и наброситься на него со спины тоже потерпел крах — с размаху получив локтём по носу, я едва не потерял сознание. Гаррет к тому моменту уже пришёл в себя, и вокруг него суетилась смертельно перепуганная мать, прикладывая завёрнутый в полотенце лёд к пострадавшему затылку. Кажется, миссис Гейтс настаивала на вызове скорой помощи — но тот наотрез отказался и заявил, что всё в порядке. На самом деле, я очень плохо помню их разговор. Из разбитого носа хлынула кровь, а пульсирующая боль в переносице помешала сосредоточиться на происходящем. А потом на запястьях защёлкнулись браслеты наручников, после чего нас обоих вывели из дома под прицелом и принудительно засунули на заднее сиденье полицейской тачки, отгороженное решётчатым стеклом. И вот теперь я здесь. В тесной тюремной камере предварительного заключения с узким окошком под потолком и одним-единственным плафоном, заливающим пространство белым выжигающим светом. Уэнсдэй забрали на допрос ещё с полчаса назад, а мне бросили какую-то грязную тряпицу, чтобы утереть кровь. Кажется, под обоими глазами уже расплылись чернильные пятна синяков, но я не прикасаюсь к лицу — слишком больно. Ко всему прочему, у меня довольно сильно кружится голова, но сесть на прибитую к стене койку я не могу. Нервное напряжение настолько велико, что сердце заходится в тахикардичном ритме, качая разбавленную адреналином кровь по артериям и венам. За прошедшее время я уже трижды предпринял заведомо бесполезную попытку избавиться от наручников, но ни одна из них не увенчалась даже минимальным успехом. В остросюжетных фильмах это всегда выглядело гораздо проще. Чёрт бы побрал лживый кинематограф. Я не имею ни малейшего представления, какую конкретно статью нам навяжут, но дело в любом случае дрянь — послужной список у нас велик. Взлом с проникновением, попытка похищения человека, нападение на сотрудника полиции при исполнении… Я уж молчу про незарегистрированный автомобиль, который наверняка признают угнанным. А единственный человек, на которого мы могли бы понадеяться, заперт в гостиничном номере с кляпом во рту и связанными руками. Совершенно очевидно, что мы вляпались в дерьмо по самые уши. Теперь нам ни за что не попасть на выпускной, ни за что не поймать убийцу, ни за что не вернуться назад в будущее… Конечно, есть мизерный шанс, что пострадавший Гаррет не станет совершать убийство именно сегодня, однако полагаться на везение я бы не стал. Вдобавок сотрясение мозга уж точно не остановит его от расправы над моей мамой. Как знать, вдруг мы только ускорили процесс? Что, если теперь он решит убить Николет гораздо раньше? Мысли скачут и путаются, не позволяя сосредоточиться ни на чём конкретном. Я плохо понимаю, как сработают законы времени в таком случае — однако в фильме про Делориан, когда родители Марти МакФлая не поцеловались, он попросту начал растворяться в воздухе. На всякий случай подношу ближе к глазам свои руки, скованные металлическими браслетами, и внимательно их осматриваю. На запястьях выступили красноватые полосы, но в остальном всё выглядит как обычно. Пока нет никаких признаков, что я могу растаять, словно утренний туман, и это чуточку успокаивает. Совсем немного. Потому что я по-прежнему в тюрьме, и выбраться отсюда будет очень и очень непросто. Если вообще возможно. Я вновь задаюсь вопросом без ответа, как течёт время в нашей настоящей реальности — и сердце болезненно сжимается от жалости к отцу. Винсент никогда не являлся образцовым родителем, вечно стремился переделать меня по своим канонам, но… Он ведь любил меня, пусть и в своеобразной манере. Каково ему теперь, когда единственный сын бесследно пропал, а жена лежит под могильным камнем? О родителях Уэнсдэй думать ещё тяжелее — ведь мистер и миссис Аддамс души не чаяли в своей дочери, смотрели сквозь пальцы на все её закидоны, относились с фантастическим пониманием к любым выходкам. И они могут больше никогда её не увидеть. Если нас посадят в тюрьму, мы сможем вернуться к родным лишь спустя долгие годы. А ведь наши родители уже далеко не молоды… Доживут ли они вообще до этого момента? Горькое отчаяние разливается в грудной клетке концентрированным ядом, беспощадно уничтожая остатки робких надежд. Чёрт, да о чём мы вообще думали, когда устроили такую заварушку? Головокружение усиливается, и я неуклюже плюхаюсь прямо на бетонный пол, прислонившись спиной к решётке и спрятав лицо в предательски дрожащих ладонях. В горле стоит мерзкий колючий комок, однако глаза остаются сухими — что толку оплакивать испорченную жизнь, если я заруинил всё собственными руками? Безмозглый кретин. Конечно, в большей степени нас подвела чрезмерная импульсивность Аддамс, но я ведь мог её остановить… И не остановил. А значит, моей вины в случившемся не меньше. От водоворота гнетущих мыслей меня отвлекает звук приближающихся шагов — резко взвиваюсь на ноги и едва не теряю равновесие, потому что очертания камеры начинают плыть перед глазами… Приходится уцепиться за толстые прутья решётки, чтобы не свалиться мешком от проклятого головокружения. Незнакомый офицер ведёт по коридору непроницаемо спокойную Уэнсдэй, крепко держа её за локоть. На красивом личике как обычно нет ни единой эмоции, но глаза заметно бегают — то ли от волнения, то ли потому, что в её голове зреет очередной опасный план. Отчаянно надеюсь на второе, хоть и слабо представляю, что можно предпринять в настолько безвыходной ситуации. Однако Аддамс всегда меня удивляла. Как знать, вдруг удивит и теперь. Несмотря на то, что её действия привели нас обоих за решётку, я не перестаю в неё верить. — Заходи, — коп отпирает дверь соседней камеры и подталкивает девчонку вперёд, но та упрямится и с вызовом вздёргивает подбородок. Бесстрастное выражение враз сменяется нескрываемо презрительным. Полицейский недовольно цокает языком и грубовато дёргает её за локоть, стремясь поскорее запихнуть в камеру. — Давай быстрее. Мне некогда. Однако Уэнс продолжает сопротивляться и крепко хватается скованными руками за толстые литые прутья. Офицер раздражается всё сильнее и рывком дёргает её на себя, заставляя разжать пальцы. Миниатюрная девчонка едва не падает, пошатнувшись от применённой силы, а я не могу сдержать возмущения. — Эй, ты! Убери от неё свои грязные лапы! — ору я во всю силу лёгких, вцепившись в решётчатую дверь и принимаясь отчаянно её трясти, словно это может чем-то помочь. Затея глупая и бесполезная, но я абсолютно не могу смотреть, как этот ублюдок позволяет себе настолько грубо обращаться с Аддамс. Она успевает схватиться за плечи копа, чтобы удержаться в вертикальном положении. — Не смей её трогать, слышишь?! Эй! Мужчина прекращает попытки втолкнуть Уэнсдэй в камеру и поворачивает голову ко мне. Судя по тому, что он беззвучно шевелит губами, коп бормочет про себя отборную нецензурщину. А секундой позже он вдруг снова обращает внимание на Аддамс. Вернее, опускает взгляд на свой пояс, к которому прикреплена связка серебристых ключей… С такого ракурса мне сложно разглядеть наверняка, но понимание вспыхивает в мозгу практически моментально. Ведь подобным образом она стащила бумажник у случайного прохожего. Всё её безрассудное сопротивление не было проявлением извечного упрямства — это был хитрый отвлекающий маневр. И он непременно сработал бы, если бы не помешал я. Чёрт. Грёбаное дерьмо. — Ах ты мелкая воровка, — рассерженно шипит полицейский и отталкивает девчонку от себя с такой силой, что она влетает в камеру спиной вперёд и падает на лопатки. Уэнс немного морщится от боли, но быстро принимает сидячее положение, потирая явно ушибленное плечо. Офицер запирает дверь на замок и быстрым шагом исчезает в полумраке длинного безликого коридора, бурча себе под нос ругательства. Мне становится чертовски стыдно за свою глупость. Я подхожу к решётке, разделяющей камеры, и сажусь на корточки — просовываю ладонь сквозь толстые прутья, но двинуться дальше не позволяют скованные запястья. Аддамс сокрушенно вздыхает и убирает со лба прилипшую чёлку, а потом подтягивает коленки к груди и устраивает на них остренький подбородок с трогательной ямочкой. В такой беззащитной позе она кажется особенно хрупкой и маленькой, отчего у меня болезненно щемит сердце. — Прости… Я не догадался, — шепчу я едва слышно, ощущая чудовищную вину. Если бы не моя бестолковая склонность к рыцарству, у нас сейчас могли бы быть ключи к свободе. Взгляд скользит по её изящным плечикам, на одном из которых стремительно расцветает синяк после жёсткого столкновения с твёрдым бетонным полом. Уэнсдэй не удостаивает меня ответом, вперившись глазами в пространство прямо перед собой. Но мне отчаянно важно знать, что её никто не обидел во время допроса. — Поговори со мной. Как ты? Что они сказали? — Ничего, — глухо отзывается Аддамс, неопределённо пожав плечами. — Я сказала, что не стану отвечать на вопросы без адвоката и официального представителя. Думаю, сейчас они пытаются дозвониться до моей матери по фальшивому номеру. Но скоро догадаются, что это всё обман, и тогда у нас будут проблемы. Я молча киваю в ответ, не зная, что тут можно сказать или сделать. Последние надежды на освобождение рухнули минуту назад, когда она не сумела сдёрнуть с пояса офицера заветную связку ключей. Чуточку успокаивает одно — им правда придётся вызвать государственного адвоката, поскольку элементарные права есть даже у преступников, каковыми нас все считают. Это займёт какое-то время, вот только вряд ли пара-тройка выигранных часов нам поможет. Даже если одному из нас невероятным чудом удастся избавиться от наручников, стальная решётка никуда не денется. Вдобавок в участке полно копов, и сбежать не удастся. — Уэнс… Всё будет хорошо, вот увидишь, — я совершенно не верю в собственные слова, но интуитивно чувствую, что она подавлена. — Заткнись. Ты мешаешь мне думать, — дерзко отрезает девчонка, строптиво тряхнув головой. Сложно сказать, что эта реплика меня успокаивает — однако мне становится чуточку легче от осознания, что упрямая Аддамс не впала в отчаяние. То, что я ошибочно принял за подавленность, было задумчивостью. Жаль, что со мной такая схема не работает. Разум атакуют непрошеные гнетущие мысли, навевающие тоску и вгоняющие в уныние. Сейчас я готов отдать очень многое, чтобы снова оказаться в гараже Оттингеров в компании друзей. Интересно, как они там? Все эти дни мне было некогда вспоминать о близких людях, зато теперь унылые размышления обрушиваются, словно лавина. Папа, обе мои бабушки, Аякс, Тай, Юджи, Энид, Кент, Бьянка… Я скучаю даже по ней, хоть и намеревался порвать со своей официальной девушкой сразу после возвращения в настоящую реальность. Чёрт, а вдруг я больше никогда их не увижу? Самообладание рушится как карточный домик. И хотя мне вовсе не хочется, чтобы Уэнсдэй становилась свидетелем позорной слабости, нахлынувшие чувства оказываются сильнее. Утыкаюсь лбом в холодные прутья тюремной камеры и зажмуриваюсь, ощущая, что в уголках глаз начинает предательски щипать. За себя я не боюсь, нет. Совсем не беспокоюсь о собственной плачевной участи, хотя надо бы. Зато прокручиваю в голове невыносимо острые воспоминания о тех, кто был моей семьёй и друзьями. А ведь они даже не узнают, что с нами случилось. Будут обречены терзаться неизвестностью всю оставшуюся жизнь. Наверняка листовками с нашими фотографиями обклеены все фонарные столбы в округе и все остановки общественного транспорта. Сколько раз я видел такие кричаще-яркие объявления о пропаже людей — но никогда не задумывался, какая трагедия и какая боль кроется за каждым из них. Осиротевшие семьи, которым осталась только опустевшая комната со множеством вещей. Моя бабушка ведь очень тяжело пережила смерть мамы… Попала в больницу с гипертоническим кризом и пропустила из-за этого прощальную церемонию. Даже боюсь вообразить, что с ней случится, когда отец расскажет ей о моём исчезновении. Аддамс возится на заднем плане, громко лязгая наручниками. Приоткрыв один глаз, я отстранённо наблюдаю, как она складывает ладонь лодочкой и изо всех сил тянет браслет с руки. Однако оковы застревают на костяшке большого пальца — впиваются в нежную кожу, наверняка причиняя боль. После пары минут напряжённых стараний, потерпевших полное фиаско, Уэнсдэй бросает сквозь зубы ругательство на итальянском и устало откидывается на спину. Мне хочется сказать, что ей не стоит лежать на голом холодном полу, ведь может произойти рецидив простуды… Но слова застревают в горле, и наружу вырывается только вымученный свистящий вздох. Повисает звенящая тишина, такая плотная, что её впору резать ножом. Где-то вдалеке слышны неразборчивые разговоры полицейских, но в крыле с камерами временного содержания нет ни единой живой души. Это могло бы сыграть нам на руку, да только шансы на освобождение пробили отметку ниже нуля. От нечего делать я принимаюсь разглядывать Аддамс. Взгляд сам по себе цепляется за полоску обнажённой кожи на животе и золотое колечко пирсинга. Мог ли я предположить, что обрету всё на свете — а потом в одночасье всё потеряю? Ведь если нас посадят в тюрьму, её я тоже увижу нескоро. И это, пожалуй, особенно тоскливо. За последнюю неделю я успел привыкнуть, что Уэнсдэй всегда рядом. Что я могу свободно прикасаться к ней, могу обнимать и целовать где угодно и как угодно. Что мы можем засыпать и просыпаться в одной постели. Поверил, что мы будем вместе. А теперь на горизонте грозовой тучей висит перспектива навсегда этого лишиться. — Уэнс… — мне снова хочется сказать ей о самом главном, потому что иного шанса может не представиться. Я уже набираю в лёгкие побольше воздуха, чтобы выпалить на одном дыхании заветное признание. — Я тебя… Но осекаюсь на полуслове — потому что вдруг слышу быстрый топот ног из глубин полутёмного коридора. Аддамс, которая всего минуту назад казалась совсем отстранённой, резко принимает сидячее положение и поворачивает голову к источнику приближающегося звука. Я чувствую такое напряжение, что нервы натягиваются как тугие гитарные струны. Наверняка это за нами. Наверняка копы хотят продолжить допрос и теперь решили взяться за меня. Соображать трудно, мешает болезненная пульсация в висках и особенно — в травмированной переносице, но я всеми силами пытаюсь подсчитать свой фальшивый год рождения. Нельзя посыпаться на таких идиотских мелочах. Вот только спустя несколько секунд напротив наших камер останавливается не офицер в полицейской форме… а тот, кого мы меньше всего ожидали увидеть. Гаррет Гейтс с крепко перебинтованной головой неуверенно мнётся по ту сторону решётки, переводя взгляд с Аддамс на меня и обратно. Первой мыслью становится, что он просто-напросто пришёл злорадствовать. Хоть такое поведение на него и непохоже. Впрочем, вряд ли я знаю его так хорошо, как кажется на первый взгляд. Ведь я до последнего не верил в его причастность, но маска чумного доктора оказалась куда красноречивее, нежели образ забитого тихони. Однако Гейтс не спешит рассыпаться в насмешках, на которые, в общем-то, имеет полное право — как бы там ни было, но мы действительно приложили его по затылку тяжёлым кубком. Вместо этого он с опаской оглядывается через плечо и нервно переминается с ноги на ногу. — Какого хрена тебе надо? — огрызается Уэнсдэй, презрительно скривившись. — Тише! — взволнованно шикает Гаррет и снова косится за спину, словно опасаясь быть обнаруженным. Это странно до чёртиков. Что он задумал? Пока я теряюсь в догадках, парень подходит ближе к решётке, хватается за прутья и понижает голос до вкрадчивого шёпота. — Вы двое… Вы говорили о каком-то убийстве… Там, в моей комнате. Что вы хотите его предотвратить… Это правда? Хм. Если он блефует, то чертовски умело — на его невзрачном лице со следами подростковых прыщей читается неподдельная растерянность. И совершенно ничего в его облике не говорит о том, что Гейтс задумал расправу над Кинботт. Словно он и вправду озадачен. Мы с Аддамс обмениваемся задумчивыми взглядами — она едва заметно мотает головой из стороны в сторону, пытаясь намекнуть, что ему нельзя доверять… Но что, если предчувствие меня не обмануло, и Гаррета действительно подставят? После непродолжительных раздумий я решаю пойти наперекор её предупреждению. — А если и так, то что? — я поднимаюсь на ноги, цепляясь за решётку. Стараюсь тщательно взвешивать каждое слово, чтобы не ляпнуть лишнего. — Допустим, нам кое-что известно. Но что с того? Разве ты поверишь нам на слово? — Возможно, — уклончиво отзывается подозреваемый, привычным движением втянув голову в плечи. Он заметно колеблется, тянется к перебинтованной голове и морщится, когда пальцы касаются разбитого затылка. — Вы ведь следили за мной. Я уже видел вашу тачку возле заброшек на Гарфилд-авеню. Объясните. Почему вы решили, что я хочу кого-то убить? — Потому что… — начинаю я, но Аддамс перебивает меня на полуслове, окликнув по имени. Резко взмахиваю рукой, призывая её помолчать. — Потому что ты ведёшь себя подозрительно. Это всё, что я могу сказать. — Я?! — на его щеках вспыхивает пунцовый румянец от возмущения. — Серьёзно?! Да вы сами мне прохода не давали! Вечно шлялись по пятам… Даже в комнату залезли! Откуда-то из глубин коридора доносятся приглушённые голоса, и Гейтс моментально затыкается. Нервно облизывает губы, морщится с таким видом, словно принимает важнейшее решение — а потом вдруг достаёт из кармана связку ключей. От настолько неожиданного зрелища мои глаза ошарашенно округляются. — Я не знаю точно, что вы там задумали… — бормочет он, перебирая ключи в поисках нужного. — Но, похоже, вы неплохие ребята и хотите предотвратить что-то ужасное. Пошли. И с этими словами он вставляет длинный серебристый ключ в замочную скважину на двери моей камеры. Слышится негромкий лязг — и дверь беззвучно распахивается, открывая путь к свободе, на которую я уже перестал надеяться. Нелепо хлопая глазами, медленно выхожу в пустой коридор участка, всё ещё ожидая подвоха… Однако Гаррет быстро отпирает соседнюю камеру, жестом подзывает Уэнс выйти оттуда и прикладывает указательный палец к губам. Выждав несколько секунд и убедившись, что никто из полицейских сюда не идёт, Гейтс коротко кивает своим мыслям и поочередно снимает с нас наручники. — Идите налево, там есть запасной выход, — шёпотом сообщает он, выдавив слабое подобие улыбки. — Он существует на случай пожара, поэтому дверь всегда открыта. Всё ещё пребывая в тотальном шоке, я бросаю вопросительный взгляд на Аддамс — но она не смотрит в мою сторону, сосредоточив всё пристальное внимание на Гейтсе. Вероятно, тоже опасается возможной подставы. — Ну же! Бегите! — с нажимом требует недавний подозреваемый, который совершенно внезапно оказался нашим спасителем. — Хотя нет, постойте… Вот. Я интуитивно напрягаюсь, но Гаррет просто запускает руку в карман и протягивает мне раскрытую ладонь… с лежащими на ней ключами от машины. — Возьмите мой фургон. Я успеваю лишь забрать брелок и пробормотать неразборчивую благодарность — Уэнсдэй вцепляется в мой локоть мёртвой хваткой и бескомпромиссно тащит к запасному выходу. В конце коридора и правда обнаруживается железная дверь, выкрашенная местами облупившейся чёрной краской. И она действительно не заперта. Оказавшись на улице, я вдыхаю полной грудью прохладный вечерний воздух — он кажется таким вкусным, как никогда прежде. Запах свободы проникает в лёгкие, и даже противная боль в трещащих висках отступает на второй план. Фургон Гейтса припаркован в нескольких шагах от невысокого каменного крыльца, нам всего-навсего требуется сесть в него и дать по газам… Но у девчонки как всегда свои планы. Шикнув, чтобы я не топал так громко, она сосредоточенно оглядывается по сторонам. Улица практически пуста, если не считать шумной компании возле бара через дорогу. Подступающие сумерки и выключенные фонари надёжно скрывают наши лица от посторонних глаз. Крепче стиснув маленькими пальчиками мою руку повыше локтя, Аддамс силком тянет меня к главному входу в полицейский участок. В первую секунду я открываю рот, чтобы начать протестовать — чёрт, не хватало ещё бездарно просрать единственный обретённый шанс… Но сразу умолкаю, заметив, что аккурат напротив крыльца стоит наша злополучная Хонда. — Уэнс, у нас ведь забрали ключи… — шепчу я на ходу, склонившись к её уху. — Ключи не нужны, — твёрдо отрезает она и внезапно останавливается. Едва не врезавшись в спину Аддамс, я не без удивления наблюдаю, как девчонка наклоняется и подбирает с асфальта здоровенный булыжник, оценивающе взвесив его на ладони. Она бросает на меня быстрый взгляд через плечо, усмехнувшись самыми уголками губ. — Нам нужно только то, что лежит внутри. Ах да. Точно. Пистолет. И наряды на выпускной. Откровенно говоря, я и думать забыл, что мы не можем заявиться на праздничное торжество в нынешнем потрёпанном виде. Всё ещё плохо осознаю, что нам удалось так легко ускользнуть из участка — вероятно, всему виной сотрясение мозга, породившее тотальный хаос в мыслях. Не самый лучший расклад. Через пару часов нам наверняка придётся столкнуться с настоящим убийцей, поэтому катастрофически важно собраться с силами. Провожу ладонью по лицу в бесплодной попытке прийти в себя. Но выходит откровенно дерьмово. Отдёргиваю руку как от огня, неудачно задев пострадавший нос. Зато Аддамс как всегда предельно спокойна и решительна — в несколько быстрых шагов она подскакивает к машине и с размаху бьёт булыжником в боковое окно с водительской стороны. Стекло поддаётся не с первого удара, но со второго или третьего в салон и на землю осыпаются мелкие осколки. Запоздало сообразив, что шум может привлечь внимание копов, я со всех ног бросаюсь назад к фургону Гейтса. Дрожащими руками вставляю в ячейку замка ключ и поворачиваю вправо — а потом торопливо устраиваюсь за рулём. Ещё один поворот ключа в зажигании запускает старый мотор, который дребезжит как ведро с ржавыми болтами. Будет чудом, если убогая рухлядь не развалится где-нибудь по дороге… Вдобавок я хреново справляюсь с механической коробкой передач, и после первой попытки тронуться с места тачка безбожно глохнет. Чёрт. Грёбаное дерьмо. Бурча вполголоса ругательства, я пробую снова — выжимаю сцепление, включаю первую передачу и легонько давлю на газ, очень медленно отпуская левую педаль. Призрак американского автопрома гудит как заходящий на посадку самолёт, но всё же подчиняется моим неумелым действиям. Когда фургон наконец плавно подаётся вперёд, у меня против воли вырывается ликующее: «Да!». Выкрутив руль, чтобы обогнуть здание участка максимально далеко, я слегка сбрасываю газ. Включить фары я так и не решился, а грязное ветровое стекло портит обзор — Уэнсдэй как назло нигде не видно. Чёрт, да куда она могла подеваться? Немного не доехав до Хонды с разбитым окном, я полностью останавливаю машину, но двигатель не глушу. Торопливо опускаю боковое стекло, вцепляюсь в руль с такой силой, что белеют костяшки пальцев… В солнечном сплетении тянет спазмом от уже ставшего привычным мандража. Я озираюсь вокруг как слепой котёнок, сощурив глаза и силясь сообразить, где спряталась несносная девчонка. Не могли же её снова схватить… Или могли? Грёбаное дерьмо, только не это… — Бу! — Аддамс резко выныривает из темноты откуда-то сбоку и ударяет маленьким кулачком по ржавой двери с водительской стороны. — Господи! — жалкий перепуганный писк вырывается совершенно непроизвольно, а я дёргаюсь всем телом как от удара током. — Обделался? — колко поддевает она, и мои щёки как по команде заливаются стыдливым румянцем. Никак не привыкну к её манере появляться из ниоткуда. Уэнсдэй обводит изучающим взглядом моё ошарашенное покрасневшее лицо, поджимает губы… а потом вдруг разражается смехом. Этот звук, напоминающий перезвон колокольчиков, я прежде слышал крайне редко. А может, и вовсе никогда. Вероятнее всего, чудовищное нервное перенапряжение пропустило мои мозги через центрифугу — чем ещё объяснить, что мне тоже становится смешно? Первые пару секунд я ещё пытаюсь сдерживаться, однако очень скоро иррациональное веселье овладевает разумом окончательно. Запрокинув голову и откинувшись на спинку сиденья, я хохочу во весь голос, уже не опасаясь быть пойманным. Чёрт, всего за одну неделю мы бесчисленное количество раз совершили невозможное — провалились сквозь время, встретили своих юных родителей, оказались в тюрьме и выбрались из неё невероятным чудом. На копов уже наплевать. Даже целому штату полицейского участка теперь будет не под силу нас остановить. Пока я корчусь от смеха и одновременно — от боли в опухшей переносице, Аддамс забирается на пассажирское сиденье и забрасывает назад шуршащие пакеты. А мгновением позже вдруг перегибается через коробку передач, крепко обхватывает мой подбородок ледяными цепкими пальцами и разворачивает лицом к себе. В чернильных глазах беснуются черти, манящие губы соблазнительно приоткрываются — и я решительно подаюсь вперёд, уничтожая последние миллиметры ненужного расстояния. Поцелуй выходит жадным, глубоким, даже чуточку яростным… Её горячий язык скользит ко мне в рот, и ощущение металлического шарика в очередной раз напрочь срывает крышу. Руки Уэнсдэй обвивают шею, острые ноготки слегка царапают кожу, запутываются в волосах, тянут ещё ближе, теснее, так, что буквально голова идёт кругом. Рядом с ней я теряю самоконтроль в считанные секунды, и в пах уже бьёт знакомым импульсом острого желания... Но Аддамс, по своему обыкновению, сохраняет трезвость рассудка даже там, где мои мозги плавятся от нахлынувших эмоций и ощущений — напоследок прикусив нижнюю губу, она отстраняется и расслабленно откидывается обратно на спинку жёсткого сиденья. — Нам пора изменить историю, — торжественно заключает девчонка, впившись в прямую линию шоссе пристальным взглядом, полным стальной решимости. — Давай поймаем ублюдка. Вот только вернуться в номер мы не можем. Накачанный снотворным Оттингер наверняка успел прийти в себя, поэтому лучше обойтись без лишнего риска. После непродолжительных размышлений решаем отправиться прямиком в школу и собраться там. Дорога занимает не больше двадцати минут — тридцать лет назад пробок в Джерси-Сити было гораздо меньше, и улицы практически не парализованы коллапсом из медленно ползущих автомобилей. Фургон приходится бросить в паре кварталов от здания школы, чтобы не привлекать лишнего внимания. Оставшееся расстояние мы преодолеваем почти что бегом, таща на себе несколько увесистых пакетов. Часов у нас нет, но солнце уже скрылось за горизонтом, а значит, роковые одиннадцать тридцать уже не за горами. Я чертовски опасаюсь, что охрана вознамерится нас обыскать и обнаружит пистолет, однако об элементарных мерах безопасности в девяностом году явно никто не слышал. Стойка администрации оказывается пуста, ровно как и пост охранника. В длинном коридоре со статуей первой леди обнаруживается только несколько разряженных недоумков из компании подпевал моего отца — они роются в шкафчике, воровато озираясь по сторонам. Наверняка протащили на бал алкоголь и теперь пытаются как можно незаметнее надраться вхлам. Потянув Уэнс за локоть, я обхожу компанию парней как можно дальше — хрен знает, что может взбрести в их пьяные головы, а лишние разборки нам точно ни к чему. Обогнув учеников, мы сворачиваем в сторону туалетных комнат. Дверь приходится подпереть шваброй, чтобы никто не вошёл сюда в самый неподходящий момент. Бросив пакеты на столешницу раковины, Аддамс вытряхивает из самого маленького стандартный набор девичьей штукатурки — расчёску, круглую пудреницу, пару-тройку карандашей то ли для глаз, то ли для губ. Я уже намереваюсь уйти в кабинку и собраться там, чтобы не стеснять её своим присутствием, но девчонка жестом подзывает меня к себе и кивком головы указывает на зеркало. Чёрт, во всей этой суматохе я совсем забыл, насколько потрёпано сейчас выгляжу. Отражение, мягко говоря, не радует — под опухшим носом запеклись струйки крови, а под глазами сияют два огромных чернильных синяка. Нельзя сказать, что это первый раз, когда я вляпался в заварушку и отхватил по самое не хочу, но выглядит всё равно дерьмово. Машинально прикасаюсь к лицу и тут же отвожу руку, зашипев от боли. — Не дёргайся, — Уэнсдэй цокает языком и закатывает глаза, после чего вытягивает из диспенсера несколько бумажных полотенец. Обильно смочив их холодной водой из-под крана, она подходит ближе и удивительно бережно прикладывает разваливающуюся бумагу к моему лицу. — Не трогай. Я сама. Невесомые прикосновения маленьких пальчиков, стирающие из-под носа безобразные следы борьбы, совсем не вызывают боли. Это даже приятно — настолько, что я начинаю улыбаться как полный кретин, внимательно рассматривая нас обоих в отражении большого замызганного зеркала. Рядом со мной Аддамс кажется ещё миниатюрнее, с трудом доставая мне до плеча. Закончив убирать кровоподтёки, она приподнимается на цыпочки и с самым сосредоточенным видом проводит мокрым полотенцем по лбу. Борюсь с желанием заключить её в объятия — но моментально проигрываю, когда Уэнс задумчиво прикусывает губу. Кладу руки на тонкую талию, притягиваю девчонку поближе. Она недовольно хмурится, смешно морщит веснушчатый носик, но всё-таки доверчиво шагает вперёд, уткнувшись мне в грудь. Провожу раскрытой ладонью по немного растрёпанным волосам цвета воронова крыла, зарываюсь в них носом, с наслаждением вдыхая тонкий аромат шампуня. Пряный парфюм давно выветрился, оставив только шлейф стандартных отельных средств, но мне всё равно чертовски приятно. Просто потому, что это она. Постояв ещё пару минут, Аддамс выворачивается из кольца моих рук и тянется к столешнице раковины, чтобы подхватить тюбик с тональником. — Решила меня приукрасить? — никак не могу прекратить улыбаться. Так широко и счастливо, словно это не мне предстоит вступить в схватку с убийцей. Да, я точно поехал крышей. — Твоими фингалами можно весь город осветить, — поддевает Уэнсдэй, откручивая крышку и выдавливая на указательный палец немного текучей кремовой субстанции. Поведя плечами, она сбрасывает мои руки и принимается осторожно размазывать тональник под моими глазами. Это немного больновато, и я непроизвольно вздрагиваю, а она хмурится сильнее. — Торп, хватит уже дёргаться. Строгий учительский тон меня искренне умиляет. Пока Аддамс пытается привести моё лицо в отдалённое подобие порядка, в голову приходит дурацкая, но забавная мысль — мне на глаза попадается тушь, и я подхватываю чёрный флакон со столешницы. — Что ты делаешь? — она прекращает свои ловкие манипуляции и с подозрением косится на щёточку в моих руках. — Даже не вздумай дурачиться, это совершенно… Остаток фразы прерывается возмущённым «Ай!», когда я подношу тушь к её длинным пушистым ресницам — Уэнс отшатывается назад, и на бледной щеке остаётся размашистый чернильный след. Она сокрушённо качает головой, всем своим видом демонстрируя, какой же я непроходимый кретин. А потом переводит взгляд на своё отражение и прыскает со смеху. — Торп, ты идиот. И я рядом с тобой тоже становлюсь имбецилкой, — бормочет девчонка сквозь смех, стирая угольно-чёрный росчерк тыльной стороной ладони. А я невольно сожалею, что всё это происходит при таких неутешительных обстоятельствах. Нам ведь по шестнадцать, в таком возрасте и вправду полагается дурачиться, беззаботно смеяться и чувствовать себя по-идиотски… А не гоняться сквозь время за серийным убийцей, рискуя своими жизнями. — Живо переодевайся, у нас много дел, — быстро став предельно серьёзной, Аддамс суёт мне в руки один из пакетов и отворачивается к зеркалу, принимаясь тщательно расчёсывать длинные смоляные пряди. Ещё пару секунд я любуюсь её плавными движениями, прижимая к груди шуршащий пакет с фирменной эмблемой магазина, после чего наконец скрываюсь в крохотной кабинке. Здесь чертовски тесно, а кафельный пол затоптан грязными следами обуви, поэтому на переодевание уходит больше времени, чем обычно. Кое-как застегнув пуговицы на белой рубашке и натянув поверх неё местами помятый пиджак, я приглаживаю пальцами неряшливо отросшие лохмы — пожалуй, стоит сходить в нормальный салон после возвращения, чтобы не выглядеть как общипанный цыплёнок. При условии, что нам вообще повезёт выжить и вернуться домой. Шнуровать ботинки рядом с унитазом оказывается ещё более сложной задачей. Неловко согнувшись, я туго затягиваю шнурки на лакированных туфлях, в очередной раз сетуя на нелепую моду прошлого века. — Ксавье, — негромко зовёт Аддамс из-за закрытой двери. — Помоги застегнуть платье. Торопливо сунув свою прежнюю одежду в пакет, я дёргаю хлипкий шпингалет, отпирая дверь, — и замираю как вкопанный, сражённый наповал открывшейся взгляду картиной. Уэнсдэй стоит спиной ко мне, убрав волосы на одну сторону. Длинное чёрное платье струится до самого пола, облегая каждый изгиб точёной фигуры. От вида её гибкой обнажённой спины моментально перехватывает дыхание. Невольно сглотнув, я скольжу жадным взглядом по линии хрупких позвонков, изящным лопаткам, хрупким плечам… Она так красива, что это самое настоящее преступление против человечества. Абсолютно противозаконно быть такой. Абсолютно противозаконно повергать меня в тотальный ступор одним своим видом, одним своим существованием. — Ше-ве-лись, — по слогам чеканит Аддамс, поймав мой взгляд в отражении. Однако она едва заметно улыбается, словно прекрасно осознаёт произведённый эффект. На негнущихся ногах шагаю вперёд — абсолютно завороженный, приближаюсь к ней словно по мановению дудочки крысолова. Затаив дыхание, вскидываю руку и кончиками пальцев очерчиваю контур позвоночника, опускаясь до поясницы и поднимаясь обратно. Уэнсдэй едва заметно вздрагивает, прикусывает нижнюю губу, переступает с ноги на ногу. На ней туфли с высокими каблуками, крадущими внушительную разницу в росте. Мне почти не нужно наклоняться, чтобы оставить несмелый поцелуй на шее под линией роста волос. Она трогательно зажмуривается, подаётся назад на несколько миллиметров, безотчётно стремясь быть ближе. Каждое её действие будоражит мои ободранные нервы, заставляет сердечный ритм разгоняться до критического предела. Кажется, в этот момент мне требуются все силы мира, чтобы не развернуть Аддамс к себе — чёрт, я мог бы усадить её на столешницу раковины и взять прямо тут… Но сейчас не время. Минуты и часы ускользают как песок сквозь пальцы, и до нападения на Кинботт остаётся совсем немного. Титаническим усилием воли заставляю себя мягко потянуть вверх язычок молнии, скрывая обнажённые лопатки под плотной тканью с россыпью мелких блёсток — её платье чем-то напоминает чернильный ночной небосвод, на котором сияют мириады созвездий. Две простые чёрные маски на глаза прячут наши лица, после чего я галантно предлагаю ей руку — Уэнсдэй фыркает с забавным возмущением, но всё же становится рядом и подхватывает меня под локоть. Накрываю тонкую девичью ладонь своей собственной, после чего мы покидаем туалет, бросив пакеты с вещами на раковине. Плевать, вернёмся за ними позже. Или никогда. Не особо понимая, где именно проходит бал, мы идём вдоль запертых кабинетов на звуки музыки — недолгий путь приводит в ярко украшенный спортзал. Под потолком крутится диско-шар, распространяя по стенам и полу множество слепящих бликов. В центре кружатся пары, среди которых я сразу замечаю родителей Аддамс. Судя по тёмно-бордовому платью Мортиши, она решила проигнорировать желание моей матери нарядиться в одинаковые бело-золотые тона. Гомес облачён в чёрный фрак, больше подошедший бы для пафосного светского раута, нежели для школьного выпускного в спортзале. Зато троица школьных королев одета как полагается — их пышные как у диснеевских принцесс платья выделяются на фоне остальной толпы. Приглядевшись получше, понимаю, что даже причёски у них абсолютно идентичные — подобие Пизанских башен из платиновых кудрей, украшенные жемчужными шпильками. Различить их можно исключительно по маскам разных цветов: золотая у Николет, серебристая у Валери и синяя у Ларисы. — Ведём себя как обычно, — командует Уэнс, потянув меня ниже и заставляя склонить голову. Она говорит довольно громко, но музыка гремит так оглушительно, что даже если бы она начала кричать во весь голос, никто бы не услышал. — И не спускай глаз с Кинботт. Будущая жертва маньяка о чём-то шепчется с моей матерью, после чего они обе заливисто смеются. Лариса почти не принимает участия в диалоге подруг — проследив направление её явно недовольного взгляда, понимаю, что она пялится на танцующих Мортишу и Гомеса. Похоже, в звёздном квартете случился раскол. Впрочем, девчачьи разборки сейчас не имеют никакого значения. Даже без пристального наблюдения совершенно очевидно, что Уимс просто-напросто ревнует. И пытается залить чувства алкоголем — она чаще других подходит к чаше с пуншем, чтобы наполнить свой бокал. Аддамс мягко, но настойчиво увлекает меня к длинным столам из школьного кафетерия, которые обильно заставлены напитками и закусками. Без особого энтузиазма принимаюсь жевать суховатое канапе с индейкой, ни на секунду не сводя взгляда с Николет Миллер. По-хорошему мне бы стоило сосредоточить внимание на Валери, но сердце болезненно щемит от мысли, что в случае провала нашей миссии это последний раз, когда я вижу маму живой. Боковым зрением замечаю, что от толпы парней в углу зала внезапно отделяется Винсент — несмотря на то, что его лицо полностью скрывает карнавальная маска Анонимуса, узнать его нетрудно. Отец держится в своей подчёркнуто горделивой манере, высоко задрав голову. В прошлую встречу я не заметил этой маленькой детали, но теперь понимаю, что в юности он тоже носил длинные волосы — на его затылке виднеется аккуратный пучок, туго стянутый чёрной лентой. Винсент подходит к моей матери и предлагает ей руку. После минутных колебаний Николет расплывается в улыбке и принимает предложение. Провожаю взглядом удаляющихся на танцпол родителей, пока Уэнс не пихает меня локтём под бок. — Смотри, — шепчет она, кивнув в сторону оставшихся возле соседнего стола девушек. Лариса снова отходит к чаше с пуншем, а Валери уже в который раз принимается озираться по сторонам — запоздало понимаю, что она наверняка разыскивает Стивена. Чёрт. Главное, чтобы она не додумалась позвонить ему домой. Вот только спустя пару секунд блондинка жестом подзывает совсем другого человека. Лавируя в пёстрой толпе учеников, к ней приближается незнакомый мне темнокожий парень, и они начинают о чём-то шептаться. Крепко сжав мою ладонь, Аддамс тянет меня подойти поближе. Едва успеваю сунуть недоеденный канапе обратно на тарелку и делаю несколько шагов вперёд, остановившись чуть сбоку от будущей жертвы и её собеседника. Но подслушать всё равно не выходит — музыка глушит их голоса. Замечаю только, что Кинботт что-то забирает у незнакомца и прячет в сжатом кулаке — похоже на маленький полиэтиленовый пакетик, хотя не факт. Рассмотреть точнее я не успеваю. Ещё раз осмотревшись вокруг, блондинка внезапно направляется к выходу из спортзала. — Я прослежу за ней, а ты узнай, что этот недоумок ей дал, — деловито заявляет Уэнсдэй, кивнув на быстро удаляющегося в противоположную сторону незнакомца. — Нет, стой… Это может быть небезопасно, — предостерегающе сжимаю её ладонь, на что дерзкая девчонка лишь закатывает глаза. — За меня не беспокойся, — усмехается она, смерив меня снисходительным взглядом. — Я ведь не с голыми руками пойду. Шевелись. Встретимся здесь через десять минут. Пока я гадаю, что конкретно Аддамс имела в виду под этой туманной фразой — и если то, о чём я думаю, то куда она умудрилась спрятать пистолет, девчонка оставляет меня топтаться в одиночестве посреди зала и решительным шагом направляется вслед за Валери. Тряхнув головой, заставляю себя отогнать непрошеное беспокойство. Мешкать нам некогда. Не без труда отыскиваю взглядом свою цель — темнокожий парень теперь трётся возле стойки диджея, очевидно, уговаривая того поставить другую песню. Напомнив себе, что нужно действовать максимально решительно, я шагаю к нему и довольно грубо подхватываю за локоть, рывком развернув к себе. — Какого хрена, чувак?! — возмущённо восклицает незнакомец, взирая на меня из-под простой серой маски на поллица. Благо, он ниже меня почти на голову, и этот факт подстёгивает проявить побольше жёсткости. — Пойдём-ка поговорим… — бескомпромиссно заявляю я, потянув парня за собой. Тот ворчит и протестующе дёргается, однако я усиливаю хватку, не позволяя ему вырваться. — Да что за… Заметив в стене небольшую нишу, где в наше время обычно хранились спортивные снаряды, я буквально силком запихиваю туда оппонента и только после этого разжимаю ладонь на его плече. Парень моментально предпринимает попытку слинять, но я преграждаю ему путь. Вести себя настолько грубо мне непривычно, но другого выхода попросту нет. — Что ты ей дал? — я угрожающе надвигаюсь на него, а парень отшатывается назад, пока не упирается спиной в полку с баскетбольными мячами. — Лучше говори по-хорошему. — Чего тебе надо от меня? — собеседник заметно тушуется и озирается по сторонам словно в поисках поддержки, которой нет и быть не может. Остальные выпускники школы Нэнси Рейган слишком заняты выпивкой и танцами, чтобы обратить внимание на сцену в тёмной нише. — Чувак, да отвали ты… Какого хрена… — Что ты только что дал Валери Кинботт? — повторяю я, начиная терять терпение. Нервная система, не привыкшая к таким перегрузкам, начинает постепенно сдавать, и мной понемногу овладевает слепая злость. Какого чёрта он не может ответить на прямо поставленный вопрос, когда на кону стоит жизнь моей матери?! Кажется, я даже непроизвольно сжимаю руки в кулаки, хоть и не собираюсь его бить. Наверное, не собираюсь. За прошедшую неделю я совершил столько нехарактерных для себя поступков, что уже потерял им счёт. — Господи Боже, да это просто травка! — испуганно выпаливает парень и рефлекторно сжимается, становясь ещё мельче, хотя я даже не замахнулся для удара. Чёрт. Грёбаное дерьмо. И на это я потратил столько драгоценного времени? Пробурчав себе под нос нецензурное ругательство, я замечаю на запястье собеседника часы — окончательно забив на тактичность, я бесцеремонно хватаю его за руку, чтобы свериться со временем. Стрелки показывают без пяти одиннадцать. Нам осталось чуть больше получаса, чтобы поймать настоящего преступника. Сказать, что мы в дерьме по самые уши — не сказать ничего. Я даже не понимаю, каким образом можно найти будущего убийцу среди шумной пёстрой толпы. Но медлить больше нельзя. Решив первым делом отыскать Уэнс, я почти бегом выскакиваю из полутёмной ниши. Обвожу лихорадочным взглядом беззаботно веселящихся выпускников, но никак не могу найти среди них знакомый силуэт в чёрном платье. Сердце разгоняется почти до тахикардии, от жуткого волнения меня снова начинает ощутимо подташнивать — досадуя на дурацкую реакцию организма на любой стресс, я бестолково мечусь от одного ученика к другому… Разумом понемногу овладевает паника. Потому что я не вижу не только Аддамс. Здесь больше нет ни Валери, ни моей мамы. И это, пожалуй, страшнее всего. В голове даже вспыхивает совершенно безумная мысль, что убийцей вполне может оказаться Николет. Это кажется полнейшим абсурдом, но… Недавно я полагал, что хорошо знаю родную мать, однако безбожно разочаровался. Что, если она и впрямь прикончила свою подружку, а тридцать лет спустя кто-то решил отомстить? Завидев в толпе парней своего отца, я бросаюсь к нему со всех ног, уже не думая о благоразумии. — Где Никки? — в лоб спрашиваю я вместо приветствия, на полном ходу влетев в компанию его подпевал и едва не сбив придурка Галпина. — Что, прости? — Винсент взирает на меня из-под золотой маски Анонимуса своим коронным ледяным взглядом. Именно так он смотрел на меня после любого мало-мальского провала. Например, когда я занял второе место вместо первого в школьных соревнованиях по бегу. Или когда случайно разбил антикварную вазу, которую он привёз из командировки в Токио. В такие моменты я всегда терялся, прятал глаза в пол и с трудом сдерживал слёзы от чудовищной обиды, но сейчас суровый отцовский взгляд не идёт ни в какое сравнение с паническим ужасом за жизнь мамы и Уэнсдэй. — А, это ты… — с издёвкой тянет отец Тайлера и демонстративно выступает вперёд. — Мало получил в прошлый раз? Что-то я не вижу тут твоей подружки, чтобы она могла за тебя… — Заткнись, ублюдок! — я обрываю его на полуслове, едва не переходя на крик. В крови бурлит адреналин, и если Галпин попробует меня остановить, я нахрен выбью ему все зубы. С трудом подавляя внутреннюю дрожь, я снова перевожу пылающий взгляд на Винсента. — Где Никки? Куда она пошла? Отвечай! Последнюю фразу я буквально выкрикиваю, окончательно утратив жалкие остатки самоконтроля. Очевидно, на моём лице явственно отражается вся буря эмоций, потому что даже будущий шериф Галпин предпочитает заткнуться и отойти в сторону, процедив сквозь зубы презрительное: «Псих». Отец склоняет голову набок, словно изучая. Но мне тотально насрать на его снисходительную реакцию. Я почти что физически ощущаю, как утекают вниз крупицы в невидимых песочных часах. Если мне потребуется добиться ответа силой, я не стану колебаться ни секунды. Сердце глухо стучит где-то в висках, ладони становятся липкими от холодного пота, и меня буквально разрывает от натиска бушующих чувств. — Никки сказала мне, что пошла в туалет, — небрежно роняет отец спустя пару минут, показавшихся мне вечностью. Кажется, он говорит что-то ещё, но я уже не слушаю — бегом срываюсь с места, едва не налетев на длинный стол с закусками, и со всех ног мчусь к выходу из спортзала. Толкаю от себя двухстворчатые двери, оказавшись в звенящей тишине пустого длинного коридора. К счастью, я знаю школу как свои пять пальцев, поэтому до заветной цели добегаю очень быстро. Вот только чёртова маска портит обзор, а дыхание давно сбито в ноль, поэтому в правом боку возникает болезненное покалывание — но сейчас мне наплевать на любой дискомфорт. А когда я вижу целую и невредимую Аддамс, стоящую под дверью туалетной комнаты, сердце делает в груди головокружительный кульбит. Никогда не считал себя верующим, но сейчас готов благодарить Бога за то, что она в полном порядке. Завидев меня боковым зрением, девчонка резко оборачивается и моментально прикладывает указательный палец к губам, призывая вести себя тише. Замедляю ритм бега, но всё равно практически врезаюсь в неё по инерции. Очевидный вопрос наверняка читается на моём ошарашенном лице, потому что Уэнсдэй хмурит брови и кивает на приоткрытую дверь — оттуда доносятся приглушённые голоса. Я без труда узнаю маму… и Валери. Что ж, по крайней мере, я точно знаю, что убийство произошло не в туалете, а возле футбольных трибун на заднем дворе школы — это немного успокаивает. — Она бракованная… — возмущённо бормочет Николет сквозь шум воды в раковине. — Завтра я первым делом потребую вернуть деньги. — Да брось, это только царапина, — со смешком отзывается Кинботт. — Ничего критичного. Дай сюда, я поправлю. Абсолютно не понимая, о чём идёт речь, я осторожно заглядываю в крохотную щель — обе блондинки в одинаковых бело-золотых нарядах стоят вполоборота к двери, поэтому я отчётливо вижу, как Валери возится над маминой маской, пытаясь замазать лаком для ногтей царапину на золотистом пластике. Никки раздражённо кривит губы и скрещивает руки на груди. — Ничего критичного? — нервно восклицает она, уставившись на подругу с нескрываемым недовольством. — Ровно в полночь я стану королевой бала, а ты предлагаешь мне выйти на сцену в испорченной маске? Серьёзно? — Тебя хотя бы кавалер не бросил… — обиженно парирует Валери, отложив маску на забрызганную водой столешницу раковины. — Стиви вообще не пришёл. Как думаешь, это потому, что он хочет расстаться? — Господи, Вэл… — мама всплескивает руками и отворачивается к зеркалу, разглядывая своё отражение. — Как ты вообще можешь думать о своём тупом ботанике, когда у меня настоящая проблема? — Не такая уж и проблема… — с сомнением тянет блондинка, а затем принимается рыться в своём клатче. — У меня есть травка. Уокер дал. Хочешь, покурим и расслабимся? — Убери от меня эту дрянь, — огрызается Николет, оттолкнув протянутый пакетик. — Это самый важный день моей жизни, и я хочу его запомнить от и до. А ты просто дура. Повисает непродолжительное молчание, во время с которого мы с Аддамс обмениваемся задумчивыми взглядами. Мне становится чуть спокойнее — по крайней мере, моя мать вряд ли причастна к убийству. Правда вовсе не потому, что она придерживается принципа мирного сосуществования и не стала бы причинять вред своей подруге или любому другому человеку… Просто она не захотела бы таким образом портить важный день своей жизни, имеющий для неё такое колоссальное значение. — И не вздумай курить в туалете! — надменно бросает Миллер, брезгливо покосившись на пакетик с дурью в руках блондинки. — Забыла, что было, когда идиот Стриклэнд поймал нас в прошлый раз? Лучше свали на трибуны… Или ещё куда-нибудь. Мне пофиг. Но если тебя здесь поймают, и церемония награждения накроется, я придушу тебя голыми руками, поняла? — Поняла, — Кинботт виновато опускает голову и прячет травку обратно в сумочку. — Пойдём? — Ты меня не слушаешь, что ли?! — моя мать резко разворачивается на каблуках. — Я не могу вернуться в зал в этой убогой маске! Я же стану королевой! Хотя знаешь… Дай-ка мне свою. — Но, Никки… — робкая попытка возражения обрывается на полуслове, когда Николет буквально сдёргивает с лица подруги серебристую маску и надевает её на себя. — Господи, да какая тебе разница, в каком виде курить дурь за школой? Ты всё равно без пары, — колко припечатывает мама, сунув в руки блондинки свою испорченную маску. Та тяжело вздыхает, но покорно её надевает. Николет скептически хмыкает, оглядывая результат. — Вот и славненько. Только не вздумай опоздать на церемонию. Если чёртова Тиша нас кинула, то вы двое обязательно должны быть рядом со мной на фотографии. — Как скажешь, — послушно кивает Кинботт, но Миллер даже не думает её слушать. Она высокомерно вскидывает подбородок и решительным шагом направляется к выходу из туалета — мы с Аддамс едва успеваем скрыться за ближайшим поворотом, чтобы не столкнуться с ней лицом к лицу. Переводя дыхание, Уэнсдэй таращится на меня снизу вверх своим коронным немигающим взглядом. Она выглядит слишком задумчивой, словно разгадывает сложнейшее математическое уравнение, и я непонимающе воззряюсь на неё в ответ. — Вот оно что… — негромко произносит Уэнс, обращаясь скорее к самой себе. — Да что?! — нервно переспрашиваю я, чувствуя себя безмозглым кретином. — Идиот, — она вскидывает брови, слегка качнув головой, но всё же объясняет. — Валери оказалась случайной жертвой. Убийца просто перепутал из-за другой маски… Он хотел прикончить вовсе не её. И теперь до меня наконец доходит. Осознание бьёт под дых, и у меня едва не подгибаются колени от тотального шока — ведь теперь я понимаю, что всё это время настоящей целью маньяка была моя мать.