10 часов 32 минуты
В приемной у Маблунга было непривычно пусто. С отсутствующим видом за столом сидел давешний ординарец (выяснили уже, его зовут Нурмиль — корнет Нурмиль) и смотрел, как сквозняк с открытого балкона перебирает на столе бумаги. Дверь в сам кабинет тоже была приоткрыта: на раскуроченную створку прикрутили амбарного вида скобу, и в проушине болтался раззявленный замок, тоже амбарный. Белег без слов прошел через приемную, едва посмотрев на ординарца, заглянул в кабинет: внутри никого не было, шкафы пусты, стол пуст и замыт, шторы опущены. Позади щелкнул запор на входной двери — Турин сделал, как договорились. Белег убедился, что мешать некому, быстрым шагом вернулся в приемную и, пока корнет Нурмиль озадаченно смотрел в сторону выхода, наклонился к нему и за грудки выдернул через стол. Чернильница, карандашница полетели на пол, бумажки — в стороны, а подоспевший Турин подхватил дрыгающиеся ноги, и они вдвоем вынесли корнета на балкон, где вниз головой свесили через перила. На все про все ушло секунд пятнадцать. — Пускай, я держу, — произнес Турин, крепко зажав голенища сапог под мышками. Нурмиль подергался было, из карманов у него выскользнула какая-то мелочевка, и он замер, кое-как изогнувшись. — Я так из штанов вывалюсь… — А ты не трепыхайся, — посоветовал Турин. — Это будет некстати, — добавил Белег. Он облокотился на мраморные перила и теперь смотрел на корнета сверху вниз. До земли, вернее, до брусчатки, со второго этажа было прилично — райвов девять. Выпавшая из мундира то ли зажигалка, то ли табакерка звонко подскочила там на камнях, и ее подобрал проходивший мимо, шарахнувшийся от неожиданности офицер-гвардеец. Задрал голову и удивленно уставился на балкон. Нурмиль молчал. Лицо у него быстро становилось багровым, светлые волосы разметались вокруг головы, и мундир сполз под мышки. Вид был нелепый, но, вопреки ожиданиям, не очень-то испуганный. — Полковник, это не я. Клянусь!.. — Хорошие голодрим не клянутся попусту. Ординарцы у Маблунга менялись часто: умные быстро просили перевод, способных он сам стремился продвинуть, после чего их, как правило, сразу забирали военные или Граница; от дураков избавлялись под разными предлогами. Правда, в этой вынужденной текучке была и осознанная лазейка — иногда на вроде бы незначительную, но приближенную к самым верхам должность требовалось взять какого-нибудь смышленого молодого офицерика — сироту не из местных, с безупречной биографией и с кристально честным целеустремленным взглядом. За офицериком таким потом присматривали и ждали случая. На жаргоне разведуправления это называлось «гадить в уши союзникам». Корнета Нурмиля Белег вчера увидел впервые. Ничем он из череды предшественников не выделялся, спрашивать про него у Маблунга было недосуг, но сейчас они с Турином зашли в картотеку и, помахав зелеными корочками, вытребовали личное дело. А там действительно в нужном месте обнаружилась нужная пометка. Под окнами уже кричали: офицер убежал, зато прибежал через площадь один патруль, другой, а из дворца высунулись еще служащие. Наконец и в дверь приемной стали колотить. — Полковник, не дури. Вместо ответа Турин по кивку освободил одну зажатую ногу и, резко перехватив другую, опустил Нурмиля еще ниже. Тот все же заорал. — Да твою же душу, Белег! Не я это! Поставь! Поставь — расскажу, как было!.. Внизу тоже орали, посылали кого-то за лестницей и спрашивали, какого демона «там у вас» происходит. Дверь приемной дергалась и сотрясалась. Они с Турином рывком вытащили Нурмиля обратно, уронили на пол, и Белег сразу выпрямился, сунул руку под пиджак. — Да не дергайся… Слушай… — Нурмиль вскинулся, но тут же потерял равновесие, уперся в пол и зачастил. — Такое: я сижу на месте, народ сюда-туда мечется. Да вы сами видели! Потом как-то попустело — вы ушли, всех, кого можно, услали шустрить по городу. Шеф, в смысле Маблунг, в кабинете один, мне его не слышно, дверь прикрыта. Потом только — у двери шаги и замок — щелк! Ну мало ли? Потом вроде голос, но ничего не понятно. Может, по телефону?.. Хочешь верь, хочешь нет — я не подслушивал, как-то не до того тут у вас. А потом через минуту — ба-бах, ба-бах!.. Клянусь тебе, так и было! Сам подумай, остался бы я тут? — он говорил торопливо, шмыгая носом, а когда закончил и приложил к носу ладонь, то на нее сильно хлынуло красным. — Ну вот, пожалуйста… — А днем ты где был? — поморщившись, уточнил Турин. Белег молчал. Из-под пиджака у него — раз, два, три — сухо пощелкивал револьверный барабан. — ‘десь и быв, — прогундосил Нурмиль, — бу’ажки дуда-тюда носив-приносив. Сам ‘днаешь. — И подтвердить это, ясное дело, может — кто?.. Нурмиль замер, перестав размазывать кровь по подбородку, покосился на кабинет. — Пв’оклятье. В приемную уже не стучали — голоса в коридоре спорили, то ли требуя высадить дверь, то ли порываясь стрелять в замок. «Три, четыре, пять», — продолжал щелкать «Карсид». — Белег, — тихо позвал Нурмиль, — ды не пори горячку-то. Раздался выстрел. Дверь распахнулась, в приемную хлынул народ. Белег обернулся. С дымящимся револьвером в руке на него смотрел высокий темноволосый коротко остриженный полковник — в несвежей пехотной форме с погонами, но без лычек и нашивок, в очень пыльных сапогах и с недавним пороховым ожогом на щеке. Позади стояли несколько испуганных комендантских и как всегда в штатском, как всегда непроницаемый Халькон. — Здравствуй, Ордиль. — Отойди от него, — вместо приветствия ответил тот и, не опуская револьвер, качнул стволом направо. Турин посторонился. Нурмиль на четвереньках пополз с балкона, прислонился к письменному столу. — Да что тут у вас за пальба опять, Враг бы вас всех побрал?! — в общем шуме рявкнул из коридора голос Орофера, он распихал кого-то с дороги и прошел внутрь. — Я вас тут всех разгоню к сучьей матери! За полную непригодность! Белег посмотрел на Орофера, на напрягшегося Ордиля, на сникшего Нурмиля. — Ничего особенного, Ваше Высочество. Мы проясняли некоторые вчерашние обстоятельства. — Куталион! Опять! — Орофер подошел ближе, заглянул за стол, при виде ординарца отпрянул. — Совсем спятили? Да я вас под стражу отправлю! За самоуправство! — Это излишне. Я и господин Турамбар действовали в интересах дела. — Да-а? — зловеще протянул Орофер. — Сотрудников аппарата из окон выбрасывать, это в интересах? У вас, наверное, и полномочия такие есть — в интересах дела-то действовать? Вместо ответа Белег вынул из кармана допуск, раскрыл и показал. Орофер недоверчиво подошел ближе. — Когда это он у вас появился? — На днях. — А вчера вы про него запамятовали? — Комиссован по здоровью. — Еще скажите, корнета с балкона кидали по той же причине. — Это я! Я! Перенервничал. Душа за дело болит! — Ах, ну да, Турамбар, вам-то не впервой! Давайте сюда, — Орофер резко протянул руку, Белег руку отдернул. — Не имею права передавать личное удостоверение первого порядка третьим лицам. — Корлас! — Орофер совсем побагровел и свирепо заиграл желваками. — Живо сюда! Проверить по журналу, удостоверение номер… — он продиктовал, — кому, когда выдано. Немедленно! Марш! Через восемь минут запыхавшийся Корлас доложил, и принц вынужден был проглотить дальнейшее возмущение. Должности к удостоверению не прилагалось, никаких других документов не было, но и очевидно подлинную подпись короля оспаривать не решился ни недоверчивый Орофер, ни коротко взглянувший Ордиль — пока. — Очень интересно, господин Куталион, — с издевательской вежливостью проговорил Орофер, когда с разбирательством было покончено. В приемной остались только трое непосредственных участников переполоха, он сам и разведка — появившегося откуда-то взволнованного доктора Игливина тоже выпроводили. — Если посреди «интересов дела» найдете свободное время — будьте так любезны, почтите вниманием. Нам пора кое-что прояснить. И ушел, от души хлопнув дверью. Рокотание «Ну ждите, я вам тут порядок наведу!» донеслось уже из коридора. — Интересно, — повторил Белег и внимательно посмотрел — на подобравшегося Ордиля, на Халькона, потом на Нурмиля. — А-а, переоперился, — разочарованным тоном добавил Турин и, убедившись, что больше в приемную никто не идет, поморщился и пихнул «корнета» ботинком в бок. — Сориендировався, — гнусаво поправил тот. В подробности Ордиль вдаваться не стал. Дождался, когда из приемной выйдут Халькон и под локоть ведомый им, явно уже на все наплевавший «корнет», затем сухо пояснил: незадачливого нарготрондского агента подловили на чем-то («Не твое дело на чем»), поставили перед нехитрым выбором и определили сюда. Так что сидит он под присмотром и не дергается, дело порученное делает и в худшем случае может теперь психануть и сбежать. Но это вряд ли. — Стало быть, у тебя все везде схвачено, господин начальник, — насмешливо подытожил Турин. Ордиль молча повернулся к нему. Окинул медленным равнодушным взглядом: от пошарканных носков армейских ботинок, от обмоток над ними, ношеных галифе, старой кожаной куртки, в расстегнутом вороте которой виднелась клетчатая рубашка, — до торчащего на бок вихра челки. Окинул — повернулся и пошел к выходу. Приостановился только на пороге: — Делай что хочешь, Белег. Мешать не буду. О помощи не проси. Ушел, дверь осталась открытой. — Эй. Ты чего? — подождав, окликнул Турин. Белег вздохнул. Приобнял молодого человека за плечо и подтолкнул вперед. — Идем.11 часов 48 минут
— Приехали! Приехали! — прокричал кто-то на лестнице, и известие тут же подхватили, понесли дальше по дворцу. Белег и Роглин, который пересказывал текущие (а вернее, отсутствующие) результаты обысков по городу, подошли к перилам на площадке парадной лестнице и заглянули через них. Внизу распахнулись высокие двери, почти бегом стали появляться гвардейцы в форме королевского полка, замелькали зеленые береты аросских егерей, оранжевые нашивки толгаленцев. Сверху было не видно, но снаружи, с площади, доносился моторный шум многих автомобилей, голоса, резкие команды. Наконец через порог перешагнул высокий мужчина в темной армейской куртке; с характерной, неистребимой привычкой огляделся быстро и цепко, словно оценивая обстановку на предмет угрозы, не нашел ее и только тогда обернулся — подал кому-то левую руку. Она впорхнула, не остановилась и обычным своим порывистым, но легким, словно танцующим шагом пересекла площадку и — цок, цок, цок — стала быстро подниматься по ступенькам. (На Тол-Гален телефонировали почти сразу. Говорил Эльмо: говорил сам, один и потом, когда Белег уже ходил между допросами гномов, сам же его разыскал. «Выезжают, — сообщил он, — к полудню будут. — Всю ночь поедут? — Белег только уточнил, не став больше ничего спрашивать, а Эльмо только покачал головой, словно прислушиваясь к чему-то, и добавил, вроде как поясняя: — Лютиэн»). — Белег! — воскликнула она, увидев его наверху лестницы, и всплеснула руками. Черный приталенный плащ колыхался вместе с юбками, вуалетка на приколотой шляпке сбилась набок — верхний пролет принцесса преодолела уже бегом и, подпрыгнув на предпоследней ступеньке, повисла у Белега на шее. Он не покачнулся: она была все такая же — маленькая и легкая. — Белег, милый, да как же так… — прошептала Лютиэн ему в самое ухо и крепко, как в детстве, стиснула, прижалась щека к щеке. Щека была горячая и сухая. А пахло от нее уже не детством — дорожной пылью, костюмной шерстью и только слегка, издалека как будто — ландышами. — Не знаю, малыш. Пока не знаю. Следом уже поднялись Берен с Диором, остановились чуть ниже. Тингол был несправедлив, когда говорил, что Диор пошел только в мать. Нет, высокий, стройный, очень соразмерный юноша взял лучшее от обоих: большие синие глаза, мягкие и правильные черты Лютиэн с резкой, броской, очень мужской внешностью Берена смешались равно — и гармонично. Ясно было: пройдет еще несколько лет, сойдет последняя детская округлость, и принц станет мужчиной редкой красоты. Белег поставил Лютиэн на пол и по очереди пожал руки сыну и отцу. По человеческим меркам Берен почти не изменился: он старел медленно, но все же старел. Дальше пошло предсказуемо: на шум набежали, зазвучали слова сочувствия и утешения, опять заблестели слезы — чьи-то чужие, не Лютиэн, Лютиэн не плакала; опять кого-то увели… Наконец вся эта пестрая разночинная толпа кончила стоять на лестнице и потекла дальше — в сторону Собственного дворца. — Результаты? — тихо спросил Берен, когда их в общем потоке повлекло по переходам. Лютиэн бежала впереди: Белег успел освободиться от ее руки и уступил место подоспевшему Галадону — теперь брат и сестра о чем-то быстро говорили там, за сомкнувшимися спинами гвардейцев и офицеров комендатуры. — Не особо. — Делать что? — Обсудим. Нагнав, ухватив за плечи, между ними протиснулся Диор, понизив голос, спросил: — Нас потому вывезти хотели, да? Опасались чего-то? А? — покосился на отца и, еще понизив голос, добавил, жалуясь: — Не говорит мне. — Помолчи, — коротко попросил Берен, и дальше действительно шли молча. В личные королевские покои они с Турином вчера попасть и не пытались. С Мелиан следовало поговорить пораньше, но она так и не появилась ни на совещании, ни в дворцовых переходах, а Белег так и не придумал, как и что ей сказать. Роглин сообщил, она по-прежнему не принимает, и сам он смог зайти только на пару минут и безо всякого толка, а в остальном поручил обыскивать комнаты Тингола, но и там ничего не нашлось — Сильмарилл под подушкой не отыскался, футляр от него тоже, а личные записи касались сплошь семейных дел, и их почти сразу забрал себе Орофер. Сейчас Собственный дворец был оцеплен, вооруженные часовые стояли в переходе из Нового, в коридоре к личным покоям, в предваряющей их приемной комнате. Толгаленские гвардейцы и егеря отстали раньше, и внутрь вошли только Лютиэн с семьей, Галадон, появившийся откуда-то Эльмо, Белег и несколько высших офицеров. — Ваше Высочество! — на голоса поспешно вышел доктор Игливин, вскинул руки, останавливая идущих. — Примите мои соболезнования. Чудовищная, непостижимая трагедия! Но обязан сразу заявить: всех внутрь не пущу. Ее Величество едва справляется с произошедшим и… Лютиэн не стала дослушивать доктора, обошла его и толкнула дверь. Мелиан была в своем будуаре. В обычном дневном платье, аккуратно причесанная, умытая, она не выглядела убитой горем, но как-то странно косо, боком — будто нарочно посаженная кем-то — сидела в кресле и безо всякого выражения смотрела в пустоту — ни на звук шагов, ни на голоса, ни на оклики стоявших здесь же придворных дам головы не повернула. Конечно, Лютиэн сразу бросилась вперед: упала перед креслом на колени, стала звать, гладить мать по безвольно лежащим рукам; следом нетвердо подошел растерянный Диор, остановились в нескольких шагах Берен, Галадон, Эльмо… Мелиан, будто просыпаясь, медленно повернулась, посмотрела на дочь, на внука и, так же медленно, будто узнавая с трудом, потянула к ним руки. Пальцы стали сжиматься, стискивать — сначала слабо, потом все сильнее — до белизны, до боли, а лицо стало меняться, искажаться, и наконец ее совсем уж страшно перекосило, и тогда из груди исторгся какой-то потусторонний не плач, не крик — вой. Белег спиной распахнул дверь и тут же снова ее захлопнул. Из будуара вместе с тем, чуть приглушенным теперь жутким звуком, который ударил тугой волной и от которого, судя по лицам, не только у Белега заложило уши, доносились голоса, рыдания, шаги, двигали там что-то… — Я же говорил… — расстроенно пробормотал доктор Игливин, бросил крутить завод своих карманных часов и, пихнув Белега с дороги, поспешил внутрь. Оставшиеся в комнате отводили глаза, хватались за виски и затылки, отворачивались и один за другим беззвучно выходили обратно в приемную. Они с Мелиан никогда не были особо близки. Все они. Отношения были теплые, ровные, но отстраненные, никогда не выходившие за пределы общения вежливого, но поверхностного, лишенного какой-то особой сердечности, личной привязанности. Неизвестно, было ли это желание самой Мелиан, их собственная невольная отчужденность или тактичность, или просто нежелание слишком проникать в эту глубоко частную, интимную сторону жизни Тингола; а может, так просто сложилось. Ведь все это совершенно не мешало тому, что Лютиэн росла на глазах у всех четверых, у всех четверых сидела на коленях, каталась на плечах и называла «ты» и по прямому имени — к Тингола чистому восторгу. И все же при этом он их в семейные дела не очень-то посвящал и вообще умудрялся ловко разделять разные свои роли — Тингола-короля, Тингола-мужа, Тингола-друга-почти-брата. Основания на то были разные, но личное благополучие единственного из пятерки счастливого отца семейства бывало иной раз и поводом для дружеской шутки, и причиной неловкого молчания. За спиной что-то звякнуло, и Белег обернулся. Женщина стояла на другом конце опустевшей комнаты — видно, только что вышла из соседней — и помешивала что-то мутное в высоком стакане. На ней было строгое черное платье в пол и с глухой застежкой под горлом, полное отсутствие украшений, но пышные, длинные, неубранные, невиданной красоты волосы золотым облаком окутывали и голову, и плечи и спускались до самых бедер. — Здравствуйте, — первым поздоровался Белег и повернулся всем корпусом. Как вести разговор с воем из-за двери, пока оставалось нерешенным, а вот здесь все было понятно. Галадриэль продолжала помешивать в стакане и рассматривала внимательно и спокойно. Наконец ответила: — Здравствуйте. — Переговорим? — Могу без опаски отказаться. — Можете. Звон прекратился. Галадриэль прошла мимо Белега к дверям будуара, открыла их и скрылась внутри. Вышла через пару минут уже с пустыми руками. — Идемте. Соседней комнатой была небольшая мягкая гостиная, за ней — буфетная, там сильно пахло спиртом и лекарствами, на полу поблескивало замытое пятно. Из буфетной анфилада пустых тихих комнат вела в такой же пустой танцевальный зал — большой, парадный, от пола до потолка украшенный роскошной каменной мозаикой, лепниной и огромными зеркалами. Придворных дам из свиты королевы по большей части распустили по домам, а может, они сами отыскали себе какие-то иные занятия и помогали сейчас где-то во дворце; прислуги тоже было не видно. В танцевальном зале, в углу, прикрытое будуарного вида ширмой, наспех задвинутое с глаз долой, стояло кое-как украшенное Урожайное дерево — в этом году раскидистый орешник в кадке; яблоки и конфеты, шишки, золоченые шары, банты, цветные фигурки животных, стеклянные фрукты и фрукты из папье-маше, настоящие желуди, поддельные монеты, звезды из горного хрусталя висели там и сям без всякого общего замысла; внизу из-за края ширмы виднелась груда корзин, корзиночек, подарочных коробок, кульков, свертков упаковочной бумаги, мотков лент, цветочных гирлянд… До Праздника урожая было еще достаточно времени, но королева и ее дамы всегда готовились к нему заранее: программы мероприятий и визитов, благотворительных вечеров и аукционов, программу большого приема во дворце, меню праздничного ужина, оформление, подарки и прочее придумывали с весны, а в личных покоях королевы Урожайное дерево появлялось одним из первых. — Ты что опять здесь делаешь? — вдруг резко спросила Галадриэль, и из-за ширмы выглянул мальчишка — уже не совсем мальчик, еще не совсем подросток. — Ничего, — нисколько не испугавшись, ответил тот и потянулся, снял с ветки шоколадную монету. — Пожалуйста, — подчеркнуто сокрушенно заметила Галадриэль, взглянув на Белега. — Один раз выгнала, так он снова тут. Объедает наше Урожайное дерево. — Да кому оно теперь нужно? — пожал плечами мальчишка и демонстративно неспешно отправил в рот шоколадный кругляк. В аккуратном мундирчике, очень похожем на темно-зеленую форму королевской гвардии, с аккуратно причесанными, заплетенными золотыми волосами, он и в целом производил впечатление эталонной аккуратности и полной невинности — если бы не совершенно бесстыжие, смеющиеся ярко-зеленые глаза. — Я попрошу твоего отца засадить тебя за уроки. — Не выйдет. Во дворце ни одного ментора, — ехидно сообщил мальчишка. — Спроси у кого угодно, любезная сестрица. А отец слишком занят. Можешь попытаться, но я бы на твоем месте не стал — попадешь ему под руку, будет и тебя выспрашивать, где ты ходишь, с кем шепчешься… — Юный принц готов поделиться наблюдениями? «Юный принц» на мгновение замер, делано задумался, а потом нарочито неспешно напихал по карманам еще украшений — яблок, конфет, мелких подарочных свертков, — повернулся и пошел к дверям. — Что вы, дядечка Белег. Я же шучу только. Когда за ним закрылась дверь, Галадриэль снова взглянула на Белега, с возмущением поделилась: — На удивление нахальный мальчишка! Страшно представить, что из него вырастет. Высокие распашные окна в этом зале, почти как в кабинете Тингола, выходили на садовую террасу: во время приема можно было продолжать веселье и внутри, и снаружи. Галадриэль выпустила Белега, прикрыла за собой створку, оставив раздернутым занавес, и махнула стоящему у перил часовому. — Не положено, — неуверенно ответил тот, но пристальный взгляд убедил его не спорить и поскорее убраться из пределов слышимости. — Удивляюсь, как это наш бука Орофер не мог его вовремя приструнить. Теперь, полагаю, поздно. Знаете, из гадких детей порой вырастают очень гадкие взрослые?.. Действительно, строгий равно к себе и к окружающим Орофер с единственным сыном был строг только на словах. Юный Трандуил рос хитрым, себе на уме, сообразительным и острым на язык мальчишкой; нет, он был прилежен в учебе, делал в ней заметные успехи, но при этом отцовских чаяний и ожиданий того, как должно вести себя принцу крови, явно не оправдывал. «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» — спросил как-то Тингол. Он любил всех своих многочисленных племянников, а самый младший еще и подкупал живым, лукавым нравом. Тингол вообще испытывал слабость к чужому нахальству. «Королем», — охотно ответил тогда Трандуил, и Тингол с восторгом расхохотался. Присутствовавший при этом Орофер вспыхнул и, по выражению лица, явно пожелал провалиться сквозь землю. — А вы, господин Куталион, — продолжила Галадриэль, — с детьми управляетесь уверенно. Виден опыт. Отошедший в сторону парка часовой по-прежнему косился на них и неуклюже пристраивал на плече ствол винтовки — самые опытные части отправили на улицы города и на внешние кордоны, а внутреннюю охрану дворца, похоже, набрали по остаточному принципу. — Нет, правда! Вы ведь почти вырастили этого мальчика, сына Хурина. Насколько я знаю, не самый простой был подопечный… Всегда было интересно: это дядюшка его на вас повесил или вы сами вызвались? Если второе, то понимаю, уж вам-то взять воспитанника — оправданно. Хотя разумнее эльфийского сироту, их, к сожалению, тоже хватает… Нет, вы не подумайте, я просто знаю, о чем говорю: мой брат Аэгнор ввязался в нечто подобное. Галадриэль замолчала, словно в ожидании какого-то ответа, но его не услышала и продолжила: — Имею в виду, что слишком привязался к смертному человеку. Знаете ведь, он чуть не женился на женщине из беорингов? — Я слышал. — Ну вот, — Галадриэль вздохнула, — впрочем, жизнь распорядилась с мрачной иронией… А ведь в вашем случае тоже чуть не вышло иронии? Можно, наверное, так назвать? Скажите, трудно было через это переступить? Господин Куталион? — Мы переступили. — О, я задела вас? Извините, если так, — Галадриэль взглянула виновато, протянула руку, мягко взяла его за локоть. — Мы все немного не в себе… А вам же особенно тяжело — еще толком не оправились, и тут выпало потерять в один день двух друзей. Вы ведь были так близки и с дядюшкой, и с господином комендантом… — Что-то еще? — помолчав, все-таки произнес Белег. Опустил взгляд и посмотрел на холеную руку у себя на локте: рука была тонкая, с нежными голубыми прожилками под белой кожей, с единственным узким золотым кольцом, с аккуратно подточенными заостренными ноготками. Под его взглядом рука медленно разжалась и медленно опустилась. — Ну хорошо, — улыбнулась Галадриэль, — спрашивайте уже. Белег ждал. Галадриэль улыбнулась шире. — Ах, то есть я еще и сама должна? Что ж… В Дориате любили поспорить о том, кто прекраснее — дочь короля или его племянница. Споры были долгие и бестолковые, нередко сводящиеся к совсем уж постороннему сопоставлению своего, синдарского и чуждого, заморского. Белег во все это не втягивался, но сам видел ясно: Лютиэн была красива исключительно, совершенно, и красота ее была насквозь пронизана очарованием, неиссякаемым жизнелюбием и безграничной добротой. Наверное, именно это видел каждый в огромных лучистых глазах, в по-детски приоткрытой улыбке и смешливых ямочках на щеках; о своей красоте она не задумывалась. Галадриэль же все о себе знала. Это в полной мере сквозило в ее стати, в повороте головы, в манере с легкой уверенной улыбкой смотреть из-под полуопущенных век; Галадриэль была прекрасна и пользовалась этим. — Что ж, — повторила она уже серьезно и повернулась к Белегу лицом, расправила плечи. Каблуков под длинным подолом было не видно, но они там были — иначе бы она не смотрела почти вровень. — Никаких новых обстоятельств по существу произошедшего я вам сообщить не смогу: я все утро провела на половине королевы. Сначала мы вместе разбирали ее переписку, потом продолжили работу с приготовлениями к празднику. Мне даже нечем развлечь вас. Если только организационными курьезами. — Вы не выходили в сад? Не видели ничего в окно? — Поверите: нет. Мы были страшно заняты. Это безобразие, объедаемое несносным кузеном — одно из свидетельств тому. К празднику нужно было еще многое сделать, а времени оставалось в обрез. Мы все время были в этих комнатах — и я, и Ее Величество. Придворные дамы, — она назвала несколько имен, — могут подтвердить. — Кто еще кроме них заходил? С какой целью? — Ее Высочество Кайссэ, она пришла около девяти и пробыла с нами до полудня. Дядюшка Эльмо пришел вместе с ней, но задержался минут на двадцать, не больше. Дальше у него какие-то свои штудии или философские размышления… Вам лучше у него спросить, я не вникала. Обычно вникаю, я же добрая племянница, но тут слишком уж занята была… Была госпожа Руиндис — с вопросами сметы на праздник во дворце. Доктор Игливин, он принес списки из госпиталя: планировался визит к раненым и подарки для них… Кто еще?.. Дядюшкин секретарь, Рандиллион, он приносил какие-то бумаги, лично для королевы. Еще, если интересно, звонила госпожа Ллин-Маэб, Ее Величество сама с ней говорила — что-то о праздновании в квартале авари… А в остальном только наши придворные дамы, прислуга, какие-то дворцовые служащие — честно сказать, я и не следила, да и за чем тут следить: они выходили и возвращались, носили бумаги, кое-какие образцы, пробники… Проверьте — на случай, если не исключаете, будто женщина могла незаметно выскользнуть отсюда и расправиться и с дядей, и с тем несчастным ряженым гномом. Она не улыбнулась и не дрогнула лицом, но где-то в глубине ярко-голубых глаз отразилась издевка. — Женщина могла это организовать. — А смысл? Неужели устранить дядю в надежде усадить мужа на трон? — Не повод? Тут Галадриэль все же позволила себе снова усмехнуться. Повернулась, расслабленно оперлась спиной о парапет. Из кармана, обнаружившегося в складках платья, появился строгий, без отделки, без инкрустации портсигар чистого золота; из портсигара — такой же строгий золотой мундштук и тонкая, белоснежной бумаги пахитоска. Белег прислонился к парапету рядом и, как того требовали правила игры, достал зажигалку. — И не подумаю… Закурите? Они крепкие, крепче, чем кажутся… ну как хотите… Да… не подумаю отпираться, — тугая струя дыма вырвалась из красиво округлившихся губ. Галадриэль проводила ее взглядом и уже без улыбки посмотрела на Белега. — И поверьте, это бы всем пошло на пользу. Мы с вами достаточно опытны, чтобы говорить открыто, а вы теперь слишком незначительны, чтобы вас опасаться: дядя все очень запутал, а я бы — исправила. Я бы и раньше исправила, если бы он позволил, но — увы. — Шанс представился. — Теперь? Теперь кузен Орофер из штанов выпрыгнет, если я попытаюсь. Да и в качестве кого? Нет, действовать придется, как иначе… но… пока не решила, как именно. Может, попросту заявить о своих правах, что думаете? У нас с Келеборном на двоих их побольше, чем у любого другого на континенте. А что: он — непосредственный наследник, я — внучка трех королей, племянница четвертого. Мы с Ородретом вдвоем такие остались, и то он себя своим браком принизил. А у меня, заметьте, родословная, как у редкой суки, никаких сомнительных союзов: ни бабки-белошвейки, ни матери-рыбачки. Ни, убереги, Создатель, смертных отцов. — Ни крови голодримской. — Ну, это несерьезно… Ладно, шутки в сторону! Честное слово, господин Куталион, мне все это совсем не на руку. Убийство?.. Такое вопиющее?.. Столько шума, проблемы с гномами, Сильмарилл — большие проблемы с кузенами… Представляете, что сейчас начнется? Конечно, представляете… Нет-нет, — она вздохнула и подчеркнуто расстроенно покачала головой, — все это очень, очень неудобно. — Что же было бы удобно? — Удобно… Если совсем начистоту, — Галадриэль вдруг лукаво улыбнулась, переложила мундштук в левую руку и потянулась, крепко обвила его за шею, зашептала в самое ухо: — Думаю, удобнее всего был бы какой-нибудь ужасный несчастный случай. Понимаете, какая-то трагическая случайность — ни следов, ни виноватых… Вам в вашей работе не приходилось думать о подобном? — Приходилось. Думать, — спокойно ответил Белег. Галадриэль чуть отстранилась и теперь смотрела дразнящим смеющимся взглядом; рука у нее была прохладная, щека горячая, а от кожи пахло крепким мужским табаком, бергамотом и перцем. — Вот видите. С вами приятно иметь дело, господин Куталион: вы открыты для понимания. Но — у вас есть границы, — она снова посерьезнела, напоследок погладила его вскользь по затылку и отстранилась полностью. — У меня тоже. Они постояли молча, размышляя. Пахитоска дотлела и погасла, и Галадриэль небрежно вытряхнула ее на пол, спрятала мундштук. — Так что, убедила я вас? — Был такой расчет? Она снова усмехнулась. — Appiё, наивный вопрос. — Но я вас услышал. — А вот это уже немало, — заметила Галадриэль и выпрямилась. — Тогда облегчу вам задачу. Хотите знать, что я со своей стороны думаю? — Со своей, — повторил Белег. Галадриэль поняла и кивнула удовлетворенно. — Со своей, господин Куталион, все правильно. Я не пристяжная кобыла, у меня есть собственная сторона и собственные интересы. А думаю я… Думаю, что если все так запутано, что вот и вы, как кутенок, тыкаетесь наугад, то хорошо сработано. До холодка в лопатках хорошо. — Все? — Пожалуй… Ну не гадать же нам с вами: ах, гномы слишком глупо; ах, кузены мои слишком очевидно? Ах, Ороферу мозгов бы не хватило?.. Ой, да шучу, шучу, ха-ха!.. Нет, давайте так: гадать неинтересно, а вот если я что-то узнаю, обещаю, с вами свяжутся. Белег смотрел не на нее, а на ее отражение в дверном стекле: видно было, что Галадриэль не перестает крутить в кармане свой портсигар. — Хорошо. Последний вопрос. Кто мог бы дать за Сильмарилл лучшую цену? — «Мог бы»? Или «дал бы»? — переспросила Галадриэль. — Да и кому что нужно. — Вам, например? — Мне… — всерьез задумалась Галадриэль. — На что я бы поменяла Сильмарилл… Может… Может, на чью-то голову? Или лучше на пару голов? Тут ведь смотря с кем меняться, — и она улыбнулась совершенно обворожительно, сделала шаг к дверям с террасы. — Благодарю, что уделили мне время, Ваше Высочество. — Ах, какие пустяки, господин Куталион, — в тон ответила она и, задержавшись на пороге, картинно передернула плечами. — Признаться, я тоже была рада улизнуть: вы-то и не знаете, но есть вещи невыносимее крови и проломленных голов, — и, страшно округлив глаза, закончила: — Женские слезы. Дверь беззвучно прикрылась, колыхнулась плотная штора. Выждав немного, по лужайке зашелестел часовой — вернулся на пост и, сердито покосившись, вытянулся с винтовкой на плечо. Надо было найти Турина. Тот, скорее всего, остался в комендатуре и продолжал читать рапорты и допросные листы, а может, уже и расспрашивал кого-то, кто ночь напролет рыскал по следам двух гномов — мертвого и, как только что охарактеризовал Роглин, «как в воду канувшего». Версия требовала проверки. Белег повел плечами, шагнул с места и взялся за дверную ручку, но остановился — стекло показало растрепанное отражение со съехавшим на бок галстуком. Он поправил. Только с оставшимся на коже навязчивым запахом табака и бергамота ничего было не поделать.13 часов 06 минут
Рандиллион шел им навстречу по длинному коридору комендатуры и прижимал к груди кипу папок. Он был все в том же сером полосатом костюме, все такой же собранный и бесстрастный. Не дойдя до Белега и Турина, отвернул в приоткрытую дверь и там затих. — Ранвэг? Небольшая комната оказалась доверху заставлена коробками и мебелью — многие кабинеты в этой части дворца пришлось спешно освобождать для допросов. Секретарь короля стоял среди шаткого нагромождения и сосредоточенно разглядывал разлапистый фикус. — Ранвэг? Вы не к Ороферу? — Я? К Ороферу? — медленно переспросил тот и, подумав, уточнил: — Я к Его Высочеству. — Это другой этаж. — Другой, — еще подумав, согласился Рандиллион. Повернулся и собрался выйти обратно в коридор. — Что за бумаги, — Белег заступил дорогу, — вы вчера утром приносили для королевы? В котором часу это было? — Бумаги для королевы. — Какие именно? Рандиллион задумался. Посмотрел на папки у себя в руках, снова на Белега, моргнул медленно и только потом ответил: — Я к Его Величеству. — А… бумаги? — уточнил Турин. — С бумагами. — А спали вы?.. Тоже с бумагами? Тут Рандиллион уже ничего не ответил, повернулся и деревянно пошел в коридор. — Господин секретарь, — окликнул его Турин и большим пальцем показал себе за спину, — лестница. Она там. Когда секретарь скрылся за поворотом коридора теперь уже в правильном направлении, молодой человек покрутил ладонью возле уха и недвусмысленно присвистнул. — Перестань, — укорил его Белег. Они спустились вниз и вышли на площадь, остановились возле припаркованного «Глаурунга». Турин рассказал: он успел переговорить с десятком офицеров, перечитать пачку показаний, переписать себе в блокнот внушительный список самых разных связей мастера Англазара. И все же только убедился: ничего принципиально нового за утро и половину дня ни полиции, ни военным выяснить не удалось. Белег, не вдаваясь в подробности, пересказал свой разговор с Галадриэль. — И ты ей поверил? — Поверил? — Ну, в смысле, помню, помню: мы не руководствуемся в работе понятием веры. «Базовые принципы разведывательной деятельности», раздел первый, глава первая. Я про то: убедила она тебя? — Доводы озвучивала правильные. Кроме того, она боится. — Белег! Ты загнал принцессу в угол и стращал вопросами? Что, и до слез бедняжку довел? Как того гнома? — Скорее наоборот. — Наоборо-от? Она шипела, выпускала коготки и размахивала маленьким револьверчиком? — Примерно. — Жаль, я этого не видел! — окончательно развеселился Турин и явно собрался поглумиться на эту тему еще, но тут заметил что-то у Белега за спиной и резко переменился в лице. Белег обернулся. Быстрой и дерганой походкой через площадь к ним шел Саэрос. Три дня назад он вместе с посольской делегацией уехал в Гавани выторговывать выгодные условия поставок в обмен на очередной щедрый заём, на вчерашних совещаниях его заменял вице-казначей господин Варнистэ, а теперь, значит, он вернулся… Не сбавляя шаг, Саэрос вплотную приблизился к Белегу и без слов, безо всякого крика пихнул обоими кулаками в грудь. Белег отступил, получил еще один такой же ощутимый тычок. На третий поймал Саэроса в охапку, прижал к себе, и тот задергался, забодался, без разбору залупил руками и теперь уже на всю площадь разразился таким исступленным потоком брани, какой сделал бы честь любому портовому грузчику. Саэрос был самый невысокий и щуплый из них пятерых. Очень светлые серебристые, почти белые волосы, черные брови, острый взгляд черных глаз — он был весьма импозантен, всегда тщательно, с придумкой одет и, если бы тонкие черты не искажались почти постоянным недовольством и раздражением, мог бы называться красивым. Приятным в общении он не был никогда. — Все. Пускай, — наконец глухо проговорил, закончив вырываться и изрыгать проклятия. Белег пустил. — Устроили тут без меня, да? Они отошли, присели на скамью возле кованой решетки, что окружала Хирилорн в центре площади. Саэрос вынул маленькую расческу и стал нервно, дрожа руками, дергая волосы, приводить себя в порядок, Белег наклонился поднять выскользнувший из кармана аж хрустящий от крахмала платок и просто ждал. Турин не садился — в сомнениях мялся неподалеку. — Ну? — Нечего пока. — Так-таки и нечего. — Расследование идет, — осторожно вставил Турин, и Саэрос, подскочив на месте, вытаращившись сначала на него, разинул рот, а потом совершенно потрясенно посмотрел на Белега. — Оно что же — разговаривает?! Белег без раздумий пихнул локтем и посмотрел на Турина: тот поиграл желваками, но проявил чудеса выдержки — вовсе промолчал и от греха подальше ушел к бронемобилю. — Мы, кажется, договаривались? — Извини, — отмахнулся Саэрос, — дай душу отвести. После того инцидента, после которого Турин оказался в бегах, а Саэрос — в госпитале и в гипсе, они долго не общались. Нет, Белег приходил в палату, но больной упорно делал вид, что спит, а потом уже и сам Белег Менегрот покинул. Встретились только весной, в тот самый день, когда Белег сидел в кабинете Тингола и выслушивал отповедь. Уже пили приготовленный Алороном чай, и тут зазвонил телефон. Тингол поднял трубку, коротко угукнул в нее и пошел отпереть. — Ты очень кстати. Заходи. Саэрос вошел с бумагами в руках, увидел Белега и тут же отвел взгляд, замер и, свирепея, подобрался. — Так, что тут у нас… Ага!.. Подожди-ка, присядь, перечитаю. Вон, хочешь — бутербродик бери, — и Тингол, якобы ничего не замечая, сел на подлокотник кресла и принялся увлеченно шелестеть. Белег неловко выбрался из-за стола. — Здравствуй, Саэрос. Мы давно не виделись. Тот дернулся, повернулся и с всколыхнувшимся возмущением уставился так, будто и правда только что увидел. — Ах, здравствуйте, господин Куталион! Вас-то я и не заметил! Действительно, давненько. Когда же это было?.. — Прошлой зимой. — Вы правы, господин Куталион, что-то такое припоминаю. Встречались. Какой-то славный денек, кажется, конец недели — незадолго до того, как чья-то ручная обезьяна чуть меня не убила! А что же было дальше?! Ах да, дальше один мой бывший друг умчался и пропал на несколько месяцев! И, дайте подумаю, чем же кончилось то дело?.. Ах да: та же блядья обезьяна чуть не прикончила его самого! — Я тоже рад тебя видеть, Саэрос. — А не пошел бы ты? — А не пошли бы вы оба? — не поднимая головы, предложил Тингол. Они молча вышли на террасу: Белег прикрыл дверь и отвернулся от полоски света между занавесом — ее почти сразу загородила подошедшая фигура; Саэрос, не оглядываясь, быстро пошел через парк. — Саэрос, ты извини, — позвал его Белег. Остановился возле валуна у клумбы и присел. — Мне за тобой не угнаться. Тот сразу вернулся. Садиться не стал — угрожающе навис. — Скажи еще, пока я в госпитале валялся, тоже было не угнаться! — В госпитале ты не был настроен на разговор. — И что тебя остановило? — Что не стоит кричать со сломанной шеей. — Ах, ну так теперь она срослась!.. — с угрозой процедил Саэрос, сунул руки в карманы брюк и, не слишком церемонясь, толкнул его, уселся рядом. — Что там? — Белег взглядом указал на дворец — туда, где находились залы Совета и Государственного Собрания. — А что, какие-то сомнения? Можешь догадаться: одни перебздели и не знают, что делать, другие в принципе не знают ничего по причине врожденного скудоумия. Друг на друга валят, ищут виноватых. — Это знаю. — Что тогда… Остальное тоже сам угадаешь. С гномами, считай, все: кончилась любовь, не знаю, как выгребать. Магистрат пришлось попросту заблокировать, но они уже дали знать в свои норы, оттуда депеша за депешей, грозят нам всеми возможными карами, включая перерезание торговых каналов, запрет на поставки руды и всяких заэредлуинских излишеств. Ладно каналы, ладно руды, но излишества!.. — он воздел к небу руки, трагично ими потряс. — Тебе, кстати, отчасти повезло: Ордиля имеют в особо извращенной форме, хотя тебя тоже поминают недобрым словом. Как это так, почему наша хваленая разведка прозевала таких опасных гномов, а может, и не гномов, а может, людей жадных, а может, коварных ангбанских засланцев, а может, каких-то голодримских выблядышей, которые втерлись к нам в доверие и теперь вона что учинили. Прозевали ведь, а? Белег коротко взглянул. — Нет, я-то тебя не виню: Элу шел к цели уверенно и полным ходом… Ну а в целом все намного хуже, чем просто щемящая боль от потери дорогого вождя и друга. Прямо тебе скажу, Белег: мы в дерьме. На северные рубежи стянули всех, кого могли стянуть из резерва. На юге тоже. Не слышал, Гили великим умищем своим состряпал гениальный план: как с двух сторон, отсюда и от Тол-Галена, ударить по Амон-Эреб — чтоб клочки по закоулочкам. Я только пока не понял — чьи клочки-то… Кстати, нашлись те, кому идея очень понравилась — предлагают выносить на Собрание. Удивил? — Не особо. — А вот меня оба удивили — и Элу, и Маблунг… Я заглянул в медотчет, и что ты думаешь! Оказывается, у обоих все это время были мозги! Я просто глазам своим не поверил… Ладно Элу, но Маблунг!.. Я даже его еще больше зауважал — за такое честное, такое откровенное стремление свои мозги продемонстрировать. А я ведь в нем всегда сомневался… Белег молчал, рассматривая под ногами брусчатку. — …ты меня заткнешь, наконец? — Разве надо? Саэрос замолчал. Потом медленно наклонился, как будто сломался пополам, замычал что-то сквозь зубы, запустил в волосы руки, дернул с силой и с силой закачался — вперед-назад, туда-сюда, продолжая то ли стонать, то ли подвывать чуть слышно. — Что же это такое, Белег… а… что такое… У главного входа во дворец по-прежнему стоял толгаленский кортеж — бронемобили, грузовые фургоны, даже два станковых пулемета на прицепах. Вокруг суетились военные, носили что-то во дворец, возвращались. Рядом остановились Берен и Турин, о чем-то переговаривались, то поднимали головы на громаду дворца над собой, то озирались на кортеж. — Саэрос. — М?.. — Послушай меня. — Слушаю. Саэрос не сразу, но выпрямился, глотнул воздуха, рукавом мазнул по лицу. — Кого-то мы прозевали, это точно. Но кого — не понимаю пока. Лишнего говорить не хочу, а наблюдать за всеми глаз не хватит. — И что? Глазками поделиться? Ордиль подальше послал, да? — Я его понимаю. — А я-то как понимаю! Цени теперь сильнее мое всепрощение!.. Ладно, что там. Гномы? — Зачем им убивать? Сильмарилл — допустим. Но убивать? Таким способом? — Случайно? Силенки не рассчитали? — Нет. Случайно было бы в драке. А драки не было. — Точно? — Точно. Все сделано четко, как задумано. А задумано странно. — Голодранцы. В смысле голодримцы. Затейливые ребята. — Ради этого Маэдрос пишет каждый год? — Да, для показательной расправы не хватает огонька… Тогда Ангбанд. Сидит там, ждет, как мы теперь глотки друг другу рвать будем… Кого-то подослали? — Кого-то, кто мог вплотную подойти к Маблунгу. — Злоебучая Тьма… — Не думаю. Саэрос удивленно посмотрел на него. Потом запрокинул голову и громко, взахлеб расхохотался. — Вот ведь: каждый раз, как я успеваю поверить, что у тебя нет чувства юмора!.. — он отсмеялся и вытер слезы. — Может, еще что-нибудь, над чем мне захочется посмеяться? — Придержу пока. Саэрос прищурился, хмыкнул, но уже невесело. Поднялся на ноги. — Ясненько: мы в еще более вонючем дерьме, чем мне показалось сперва, — он смерил Белега придирчивым взглядом, наклонился вдруг и провел по спине — нащупал под пиджаком ремень портупеи. — Вот это хорошо. Это правильно. Мартышку свою держи поближе, раз она кусачая. Будь осторожен, береги мозги. Меня держи в курсе, надо что — сообщай. Если вдруг государственные умы глупость какую удумают — злой дядя Саэрос вас отстоит, — он весело оскалился, повернулся, не прощаясь, пошел в сторону дворца, а на ходу вдруг обернулся — пошел спиной. — И Белег! Сыщешь когда — не спеши! Вместе рвать будем. Зубками!13 часов 32 минуты
— Куда мы? — спросил Турин. После полудня небо снова посмурнело, с реки задуло и стало прохладно. Но они все равно пошли пешком. От площади на другой берег Эсгалдуина тянулся Королевский мост — парадный, с причудливо выкованными решетками, с высокими ветвистыми фонарями — они изображали выводящую к исполинскому Хирилорну буковую аллею, и хрустальные шары плафонов зажигались в темноте теплым золотым светом. Сейчас фонари не горели, а на флагштоках по обе стороны моста были заменены флаги: вместо дориатского, вместо менегротского, вместо королевского штандартов здесь, как и во всем городе, во всем Дориате бились на ветру черные полотнища — официальный траур уже был объявлен. Заречье лежало через мост напротив дворца: цветные и беленые домики с косыми балками, приусадебные участки, фруктовые сады; левее, на западе, отделенные топкими зарослями вдоль обмелевшей Камышины, недобро темнели кварталы Нового Заречья. — Сходим в Заводи. В то время, когда основная масса синдар во главе с Тинголом пришла в леса будущего Дориата, здесь уже обосновались некоторые из ушедших вперед сородичей. На месте сегодняшнего Клубка существовало подобие деревни, и с ее жителями предстояло не раз договариваться и идти на многочисленные уступки, а сами они хоть и перемешались, перероднились давным-давно, но до сих пор с гордостью отмежевывались от большого города и почитали себя коренными — в отличие от «этих», пришлых. Другое дело Заводи. Там, на противоположном берегу, в стороне, в чаще, у заросшей заболоченной старицы еще раньше них поселился Йарво — со своим уже тогда многочисленным семейством. — Пф-ф, что там делать-то? — удивился Турин. — Комаров кормить? — Посоветуемся, — уклончиво ответил Белег. — О чем ты говорил с Береном? — А о чем… Если опустить лирику… Об их поездке. О той, которая планировалась. Он сам говорит: мол, вот как вышло-то — зазывали ехать с помпой, с размахом, под праздник, а получилось… Получилось, сорвались за час, в себя по пути приходили. — Элу звал? — Он. Я почему вспомнил: на совещании же заговорили. Что комендантским лишняя морока, еще и лично Маблунгу зачем-то тащиться… Для охраны, что ли? Ты не знал? — Нет. — И кстати, Маблунг мне на это как раз пожаловался… Слушай, а ведь правда! Вот сейчас я стал говорить и вдруг вспомнил: когда зашел к нему тогда, он спросил там что-то — как дела, как наше агентство, будь оно… приходил ли кто… А потом посетовал, что самому никуда не выйти — дел полно, еще поездка какая-то ненужная предстоит… А вот дальше спросить я не успел. Думаешь, это важно? — Возможно. Белег замедлил шаг, «Карсид» из-под полы привычно защелкал барабаном. — А еще знаешь, о чем мы говорили? — помолчав, продолжил Турин. — М? — Вот смотри, — он остановился, остановил за рукав Белега, посмотрел по сторонам — кроме них на мосту никого не было. — Давай-ка поглядим. Какие сейчас рабочие версии? — Какие? — Ну гномы, да? Потом одно беспокойное семейство с Амон-Эреб. Да? И еще: Ангбанд улучил момент и отыгрался. Да? — Да. — Все? — К чему ты ведешь? — К чему! Вот мы с Береном сейчас и говорили: если бы о людях речь шла, и — говорю как есть, не обижайся — ухлопали богатенького дядюшку, вынесли у него сейф… На кого бы помимо залетного грабежа подумали? Белег ждал. — На бедных родственников! На богатых тоже. На соседей всяких, знакомцев. Мало ли кто глаз положил, прицелился, решился… Не подумай, я не к тому веду, что надо дорвавшегося до большой палки Орофера трясти или у Келеборна по карманам шарить. Но мне подумалось, надо этот фокус… вид… — Ракурс. — Вот! Этот ракурс тоже учесть. Я… Да, проклятье!.. — Турин прижал к переносице кулак, сжал зубы. — Проклятье! Ну да, раз есть такое, надо его тоже рассмотреть ведь! А вы как будто не видите — даже не отметаете, а просто — не видите! Ты вот с Галадриэль поговорил — и что? — Ничего. Пока. — Вот! А у нас в Дор-Ломине она бы уже сидела в участке и язвила под протокол! Напомню, в Нарготронде в свое время Финрода очень технично из города выставили. Тоже ведь чья-то комбинация была… — Я знаю. И как в Нарготронде, и как у вас в Дор-Ломине. — Знает он! — обозлившись вдруг, крутанулся на месте Турин. — Знал бы, я бы тебя от дерева не отвязывал!.. И!.. Извини. Белег повернулся, оперся спиной на студеные перила моста. С реки дуло. «Щелк-щелк-щелк», — стал считать из-под полы револьвер. Собственные познания в людях всегда казались достаточными, но, как выяснилось, таковыми все же не были: не настолько, чтобы, отыскав в лесу банду Турина — тогда еще действительно настоящую самую банду, тут же не нарваться. Еще до всякого разговора его профилактически отпинали, а потом под недвусмысленные взгляды разговор пошел совсем круто. Тогда, у дерева, казалось, что вот так, от пули из собственного пистолета, умереть будет до смешного глупо. — Извини, — виновато повторил Турин, тронул его за рукав, — занесло меня. Белег, а? — Брось, — Белег хлопнул рядом по перилам, — поясни, к чему ведешь. — К чему, к чему… Гномы, голодрим — цветочки все это. Я тебе про другое. Ладно, оставим Галадриэль. Но «корнет Нурмиль» сидел себе под дверью, не отсвечивал, уши грел. Так, может, и не он один? — Во дворце нет случайных служащих. Все свои и давно проверены. — Но в городе же есть! В Торговой палате, в конторах!.. Да где угодно могут сидеть! И зайти с улицы, как мы уже поняли, большой хитрости не надо. — Надо знать, куда идти, как. Во сколько. — Вот! И это уже вторая часть наших ах каких хороших новостей!.. Видишь, как выходит: за кого ни возьмись, подтянуть можно. Белег повернулся, оперся на локти, посмотрел через перила на воду: серый от пасмурного неба, на мятую жесть похожий Эсгадлуин тек внизу скоро и дергано. Здесь, пусть и ниже стремнины, течение все еще было неспокойное, и грузовые суда в черте города ходили только с лоцманским буксиром. Белег покачал рукой, и темный силуэт отражения внизу сделал то же самое. — Страшно? — тоже повернувшись, наклонившись ближе, тихо спросил Турин. — Наверное. — А мне — нет. Хочешь верь, но не страшно — злюсь я. А так — хреново все это. Хреново… Я, представь, только вчера утром ведь думал: устроилось все вроде, надо снова матери писать… Весточки из Дориата в Дор-Ломин и обратно шли нечасто, но регулярно — можно было направить и через верных людей, и обычной почтой — у нее были свои каналы и свои связи. Морвэн отвечала скупо и по делу, теплыми приписками ни о чем были дополнения рукой Ниэнор. А в общем же в самих посланиях ответом на намеки Турину приходил неизменный подтекст: Морвэн никуда не поедет, Ниэнор тоже. Турин, похоже, снова об этом вспомнил и вздохнул. — Ладно. Что стоять… Что делать будем? Белег поднял голову, выпрямился. — Я же сказал: сходим в Заводи. В Заводи никто из посторонних из праздного любопытства не совался — так Тингол сразу договорился с самим Йарво. Никаких строек поблизости, никаких грузовых причалов выше по течению, никакого шума и вмешательства в их дела. Когда фарватер Эсгалдуина потребовалось заглубить — договаривались заново, и пришлось изрядно помучиться. Дориатские законы в Заводях соблюдали, верховенство короля признавали, но в быту жили старым укладом; дети, внуки, правнуки и прочие потомки Йарво, бывало, переселялись в город, заводили свои семьи, но и связи с Заводями никогда не теряли. Белег и Турин прошли тихой окраиной Заречья, потом пустынным берегом реки — через луг, через присыпанную резаной осокой низину (под ногами выступала грязная жижа, в воздухе пахло застойной водой и тиной), миновали перелесок, потом черный от времени, но крепкий, ровно стоящий частокол. Огромные щучьи и судачьи черепа щерились на нем поверху, над воротами была приколочена бурая ветвистая коряга. — Здравствуйте, — осторожно произнес Турин: за воротами стоял голый по пояс беловолосый мужчина и острогой поправлял развешенную изнутри частокола сеть. — Мир вам, — удивленно и гулко отозвался он. Заводи были чем-то вроде большой усадьбы. Несколько десятков вытянутых, крытых дерном свайных домов стояли вдоль изогнутой старицы, окруженные хозяйственными постройками, навесами, распорками для снастей, вешалами с рыбой. К поселению вплотную подступала вода, а частокол прикрывал подход от Заречья; сотни три здешних обитателей промышляли в основном ловлей, лесом и кустарными ремеслами. — Мир тебе, Белег! И спутнику твоему мир, — окликнул их низкий женский голос с непривычным выговором. Босая женщина в одном только коротком фартуке рыбьей кожи и в такой же головной повязке стояла на коленях возле деревянного помоста и энергично натирала солью большую рыбину. Не дожидаясь вопроса, указала в сторону пристани. — Там. Их появление уже привлекло внимание: с сухим шелестом колыхались костяные низки занавесок в дверных проемах, местные выглядывали — кто-то просто помахать, кто-то здоровался, кто-то смотрел безучастно; как всегда, из ниоткуда набежали дети: стайкой рыбешек принялись виться, гомонить, смеясь и норовя ухватить за одежду. У пристани отстали. Пристань, а вернее, длинные дощатые мостки на все тех же сваях, тянулась вдоль расчищенного русла старицы в сторону Эсгалдуина. На столбах, как и везде, сушились сети и мотки лесок, покачивались привязанные барки и долбленки. В конце пристани, свесив в воду босые ноги, сидел мужчина. Его длинные, почти белые волосы были причудливо заплетены в тугие мелкие косички и стянуты вместе в основательный хвост, тот свисал вдоль голой спины, концами косичек лежа на досках. На звук шагов мужчина поднял голову. — Белег. Турин, — коротко поприветствовал, как все здесь — гулко и глуховато, и как все — глотая гласные: получалось скорее «Бельх» и «Турн». — Знаю уже. Присядь. Белег успел загодя снять туфли, отставил их в сторону и, поддернув брюки, опустился на пристань рядом с Йарво. Тот подвинулся, убрал за спину долбленое ведро и продолжил смотреть на кончик удилища. — Видели что? — нарочито бодро поинтересовался Турин, сунул нос в ведро и одобрительно помычал. Ни разуваться, ни садиться он не стал: опустился на корточки и уже с подозрением, с легкой опаской покосился на поверхность воды. Старица была темная, стоячая, густо затянутая ряской и тонкими, разбегающимися в воде нитями водорослей, — они слабо колыхались там, похожие на волосы утопленников. Когда-то Белег вдоволь поводил Турина, мальчика еще, по всему Менегроту, по всем окрестным городкам, по хуторам, по армейским расположениям — показал, перезнакомил со множеством собственных знакомых и с Йарво, конечно, тоже. Но в Заводях Турин всегда чувствовал себя явно неуютно и, как всегда в таких случаях, скрывал замешательство особой, неловкой оживленностью. Впрочем, в подобном отношении к здешнему укладу могли бы сознаться многие менегротцы. — Где нам… Надо что? — прозвучало скорее «натшто», и Йарво покосился на Белега левым ярко-зеленым глазом. Правый был черный. — Хорошо бы кое-что поискать. — Потеряли? — Возможно. В городе нет, в лесу нет. Думаю, вдруг ты поможешь. — Может, и помогу… — Йарво подсек удилище, но натянувшаяся было леска сразу ослабла, и он пустил ее обратно. — Давно потеряли? Далеко? — Позавчера к ночи. Может, позже. Не раньше. У Клубка или ниже. — И велика потеря? — Гондов десять. Йарво что-то пробормотал, подергал себя за мочку — там, слева, в нее была вдета серьга-загогулина из черного камня. Другая загогулина, ярко-зеленая, была вдета в правое ухо. — Добрó, — решил что-то, на ощупь запустил руку в ведро за спиной и, пошарив, вынул плотвичку. Безголовая тушка — голову Йарво сплюнул под ноги — звонко шлепнулась в середину старицы, оставив в ряске темную брешь, сразу ушла на дно. А потом вода вдруг вспучилась, мельком показала черную, гладкую, лошадиной ширины спину — что-то двигалось там в глубине, проборонив поверхность и пустив в стороны крупно побежавшую рябь, и наконец возле пристани показалась башка — крохотные широко расставленные глазки, колыхающиеся усы и обманчиво безобидная, беззубая пасть размером с хороший чемодан. Турин невольно отодвинулся. — Добрó, — повторил Йарво, наклонился и ласково похлопал рыбину между глаз. — Сыщем. Минуты не прошло — голося что-то совершенно неразборчивое, гулкое, утробное, на зов прибежал довольный голый мальчишка с шестом в руках; следом пришел рослый и плечистый — не в пример щуплому Йарво — мужчина в кожаных штанах, армейских ботинках и пехотной блузе старого образца. Коротко пожали руки, мужчина спрыгнул в ближайшую барку, стал ее отвязывать. Оба они были такие же беловолосые, разноглазые; мальчишка — младший сын Йарво, мужчина — старший правнук. Детей у него было шестеро: первая жена, Сорсэ, погибла еще в Походе, остались сын и дочь, а позднее Йарво сошелся с Туммэ. Барка вышла на большую воду через узкую, едва различимую в зарослях протоку и заскользила вдоль берега. Грести и отталкиваться нужды не было — влекло течением, и только Рантам, правнук, слегка правил кормовым веслом. — Вы правда ничего не видели? — решил поспрашивать Турин. — Вы ж напротив почти. Может, переправлялся кто незнакомый? Или на берегу крутился? — Не, — покачал головой Йарво, — чужой не справится… На реке спокойно, там частый ход. А у дворца — скалы, прижим, как подойти, знать надо. Он стоял между лавок, опираясь на шест, и рассеянно смотрел то на воду, то на распластавшегося на носу сына, то на поблескивающую справа-слева от барки сомовью спину. — Правь здесь, — сказал Рантаму, когда поравнялись с Королевским мостом, прошли между опорами и из речной излучины вышли на ровное место. Отсюда круто повернувший Эсгалдуин брал ход на запад, до самого Сириона; течение его успокаивалось, и судам уже не грозили ни скрытые в глубине камни, ни порожистые стремнины. Когда реку пересекли, пошли вдоль непривычно пустой и тихой набережной до устья Оврага: по нему сбегала с холма Шумливка — наверху били ключи, их потоки собирались в короткий студеный ручеек. Здесь рыбина надолго скрылась в глубине, и мальчишка соскользнул со своего насеста — нырнул следом, но, когда вынырнул, только погримасничал, забулькал, замахал руками: ничего стоящего. У Большого порта, особенно у Нового моста, напротив Нового Заречья, задержались еще. Барка медленно шла вдоль укрытий аванпорта, за ними скрывались заглубленные в берег причалы, склады, разгрузочные площадки; виднелись поверх бетонных стенок застывшие без работы буксиры, баржи и грузовые краны. Сейчас шлюз внутрь порта был закрыт, а на верхней площадке, завидев на реке движение, поднялись вооруженные часовые, но узнали — махнули. Здесь в воде было полно мусора, грязной пены, всякой тухлятины; запутавшись в водорослях, качалось возле опоры что-то серо-розовое, раздувшееся — то ли дохлая овца, то ли собака. Йарво уже не отпускал сына нырять, да и сам только свешивался через борт, принюхивался и бормотал что-то всплывающей время от времени рыбине. Начало темнеть. Совсем захолодало. Турин в кожаной своей куртке как ни в чем не бывало вертелся на лавке, заглядывая то за один борт, то за другой. У Белега немел бок. — Глухо… Да продергивает тут. Ранти, правь-ка за Чомгу, в рогоз. Коль дальше гнало, то туда. Белег, ты твердо знаешь, в воде пропажа? — Рад бы твердо знать. — Ясн. За узкой, из лесов вытекающей бурой от торфа Чомгой город заканчивался и, отделенные полосой прибрежных зарослей, начинались поля и предместья. Эсгалдуин здесь разливался еще шире, берега становились низкие и топкие и обильно зарастали осокой и рогозом. — Табань! — Йарво вскинул вдруг руку — отплыли уже достаточно, чтобы город казался остающимся позади. Барка замерла. У борта беззвучно хапнула воздух сомовья пасть и так же беззвучно скрылась. Место возле берега ничем от других не отличалось, но что-то опытный, наметанный взгляд привлекло: Йарво стоял настороженный — всматриваясь, принюхиваясь. Потом жестом остановил готового сорваться сына, дернул на штанах завязку, вытек из них и, без прыжка, без толчка как будто, без звука и брызг, ушел в воду — сразу на глубину. Рантам, сунув в заросли весло, остановил барку и спокойно смотрел через борт; мальчишка нетерпеливо вертелся, но ослушаться не посмел. Прошло четыре минуты: Турин с подозрением уже стал поглядывать по сторонам, но тут вода снова всколыхнулась, и у самого борта показалась белая голова. — Ранти, кидай веревку. Повезло, Белег! Таких раков наберем…