«Все переплетено, море нитей, но Потяни за нить — за ней потянется клубок. Этот мир — веретено, совпадений ноль. Нитью быть, или струной, или для битвы тетивой?» Oxxxymiron — Переплетено
Трехликая Геката испепеляла огненным взглядом, сурово глядя на Соню со стены. Шестирукие Будда и Шива в образах золотых идолов спрятались на разноцветном алтаре, блаженно закрыв глаза. Запах жасмина мягко обволакивал невесомым эфиром, смешиваясь с паром от разлитого в широкие кружки яблочного глинтвейна. На низком китайском столике среди высоких свечей и рыжих коробочек физалиса стояли тыквенный пирог и бутылка красного вина. — А напомни, почему мы в красном? — спросила Соня и скрестила ноги по-турецки, сидя на подушке. — Я думала, будет как в прошлом году. — Символы Персефоны — гранаты, а Деметры — маки, — Алиса разрезала ножом пирог и положила кусок ей в тарелку. — И, вообще-то, праздник плодородия — так что красный в тему. Учи матчасть! — Год назад ты чтила Фрейею и носила золотое ожерелье, — усмехнулась Соня. — Я запуталась. — От перемены названий слагаемых суть не меняется, — отмахнулась Алиса и выжидающе посмотрела на нее. — Ну что, как тебе? — Это нереально, — промямлила Соня с набитым ртом. — Ради твоей еды я готова стать хоть Кришной, хоть Зевсом… — Не-не, Кришна в следующем году, и тебе не светит, — улыбнулась Алиса и принялась поджигать палочку благовоний на подставке. — Персефона — твоя идеальная роль на Мабон. Сбежала от токсичной матери к абьюзеру в царство мертвых — ну, чем не ты? Колесо года повернуло на темную половину: Алиса отмечала три его жатвы, как по таймеру: Ламмас, Мабон, Самайн. Ритуальную часть праздников Соня обычно пропускала — не очень уж верила в мистерии, карты, звезды и прочую эзотерику. Верила она одной Алисе. И верила ей больше, чем себе. — Завязывай, — тяжело вздохнула Соня и перевела взгляд на загоревшийся экран телефона. — Черт. Вспомнишь солнце… Она скривила губы, но все-таки взяла трубку. — Да, Макс, прости, что так долго не отвечала, — виновато протянула Соня. — Ага, проект с Алисой делаем… До ночи будем сидеть. Увы, не смогу, послезавтра вечером смена. Ну, вот так. Я все компенсирую с лихвой, ты же знаешь, — игриво произнесла она, отчего Алиса в красноречивом жесте поднесла два пальца ко рту. — Хорошо, да, приходи к закрытию… Не ругайся на нее — это все из-за преподов. Прости меня еще раз. И я тебя, очень, правда! Соня сбросила звонок, чувствуя, как от собственной лжи ей до скрипа свело челюсти. Если когда-нибудь она перестанет врать Максиму, наверное, земля треснет надвое. — Сколько можно страдать, — цокнула языком Алиса. — Смирись со своей пидорской сущностью — она же так прекрасна. — Если даже ты так говоришь, то как я… — Ой, не душни, — перебила она и поморщилась. — Only ginger can call another ginger «ginger»! — А когда это ты успела записаться в клуб рыжих? — недоуменно взглянула на нее Соня. — Я из него и не выходила, — уверенно заявила Алиса. — У души нет пола, так что я ни от чего не зарекаюсь. — Ну, знаешь ли, Леша вполне себе вписывается в понятие «мужчина», — изобразила в воздухе кавычки она. — Не напоминай, — Алиса опустила взгляд и поправила венок из красных листьев на голове. — Я хотела пригласить его домой на праздник — он тогда очень обрадовался и спросил, чем мы будем заниматься. Я сказала, что планирую ритуал на Деметру, а на агапэ — ужин из трех традиционных блюд второй жатвы. После этого он больше не отвечал. Нормально? — Бедная, — Соня по-доброму рассмеялась и с грустью посмотрела на Алису. — Что ж ты с козырей-то сразу зашла? — Так я не сразу, — возразила та. — На третьем свидании он много спрашивал про мои увлечения, вот я и …Как тогда, блин, с людьми разговаривать? Тебя же пригласила в прошлом году на Мабон — и ты без вопросов пришла. — Правило «трех свиданий» гласит, что на третьем трахаться не стыдно. Я думаю, его желания оказались гораздо приземленнее твоих. — Идиотское правило! — воскликнула Алиса. — Мы даже не целовались. Между прочим, совместный ритуал — это лучший ментальный секс, а Леша духовно не возбуждал. Повезло, что от меня сами отваливаются те, с кем мне не по пути. — Боюсь представить, как можно тебя, — она сделала акцент на последнем слове, — духовно возбудить. — Например, так же, как Рита привлекает тебя, — после упоминания этого имени Соня сделала щедрый глоток глинтвейна. — Только не подходи к ней близко — пусть она для тебя феей и останется. — И не собираюсь… — Не ври. Я на вас вчера разложила. — Господи, — выдохнула Соня. — И что там? Резкий порыв ветра сквозняком потушил пару свечей на столе — в тускло освещенной комнате стало на порядок темнее. — Не к ночи будь эта ведьма помянута, — прошептала Алиса и зажгла спичку, поднеся ее к фитилю. — Маргарита, Маргарита… Одно имя чего стоит. Она — Шестерка Чаш, Девятка Мечей и Солнце. Ты — Влюбленные, Двойка Чаш и Восьмерка Мечей*. — Расшифруй эльфийский, пожалуйста, — попросила Соня, лишний раз убеждаясь, что в магии она полный профан. Алиса взяла с тумбочки тоненькую стопку карт и, раскинув их перед собой на полу, продолжила: — Шестерка Чаш — это прошлое, ностальгия, детство. Девятка Мечей — страхи, глубинные внутренние переживания. В контексте они могут значить то, что она все еще во власти тяжелой детской травмы, — Алиса показала первую карту. — И, как итог, — она достала другую, — Солнце — нарциссизм и эгоцентризм. — Улетно, — Соня залпом допила остатки глинтвейна. — А я? — Влюбленные и Двойка Чаш — партнерские отношения, все прекрасно, но… Восьмерка Мечей — ловушка, попадание в созависимость. Отнимет Рита у тебя несоразмерно тому, что даст, — Алиса убрала расклад обратно в колоду и встала из-за стола. — Я бы посторонилась ее, но на все воля твоя. И, кстати, пора подавать десерт! — широко улыбнулась она. — По плану у нас яблоки в карамели. — Обожаю твой маниакал. И яблоки. И тебя, — с благодарностью посмотрела на нее Соня. «На все воля твоя», — бросала после каждого предсказания Алиса. И всякий раз, когда Соня полагалась на свою волю, жалела, не находя литературных слов и сил, чтобы пережить очередной кошмар. Жизнь не учила ничему — Соня Филатова умнее тысячелетней мудрости и каверзных пророчеств. Алиса говорила, что знает только то, что ничего не знает, и в Бога не верит. Но если Алиса не верила в Бога, то Соня не верила ей — разве можно угадать, как из тысячи дорог выбрать самую прямую, не видя сути вещей? Неважно, сквозь какую оптику она смотрела вдаль: карты ли, звезды ли, шестое чувство ли — иногда Алисе хватало одного взгляда. Жаль, что удобнее верить в богов, когда в них нуждаешься, и удобнее слышать от них то, что хочется. Вдруг Алиса все же ошиблась, а ересь — нагло соврала? Пока она копошилась на кухне, Соня подошла к самому святому месту в комнате — алтарю на длинной полке книжного шкафа. Он всегда непреодолимо притягивал ее, заставляя щуриться и разглядывать свои бесконечные смыслы. В пантеоне Алисы среди множества традиций мира с их переплетенными амплуа за маститыми статуэтками, стеклянными колбочками и разноцветными камнями прятался небольшой портрет женщины в резной рамке. Алиса охотно рассказывала Соне о каждом сакральном предмете, но этот загадочный рисунок упомянула лишь однажды — бросила короткое «я скучаю» и поджала губы. Соне хватило одного раза, чтобы ужаснуться горю в ее глазах и понять: любые слова сочувствия прозвучат смешным детским лепетом. Чем ярче Алиса выбирала тени, чем длиннее рисовала стрелки, чем чаще красила волосы, тем внутри у нее становилось мрачнее — в самые темные дни она сияла ослепительней Ириды на руинах своей некогда красочной реальности. «Если умираешь — приходи, а если с тобой все хорошо, то не теряй меня», — писала она и внезапно пропадала из всех каналов связи. Соню не смущали ее временное отсутствие и накал таинственного вокруг — скорее, пугала горькая тоска настоящего, от которой Алиса оберегала свое сознание как умела. «Если у тебя чего-то нет или что-то исчезло навсегда — это можно нарисовать, и тогда оно будет существовать в другом мире!» — с искрой в глазах повторяла она, возвращаясь из запределья с картинами или иными откровениями. В коридоре хлопнула дверь и раздался шорох — Соня резко обернулась на звук. — Привет, пап! — крикнула Алиса. — Ну как, закончил роспись? — Ох, нет, что ты, — из прихожей послышался лязг брошенных на тумбочку ключей. — Эта история еще надолго. — Мы тут равноденствие отмечаем, — все так же отвечала из кухни Алиса. — Я тебе оставила кукурузный хлеб с хумусом и тыквенный пирог! Валерий Тимофеевич повесил куртку и приветливо улыбнулся Соне сквозь светлые усы и бороду. Как-то раз она пришла к Алисе, а та еще не успела вернуться домой — задержалась в своем любимом оккультном магазине. Валерий заботливо налил ей чаю, показал пару новых работ в домашней мастерской и сказал, что здесь ей всегда рады. Соню и без того удивляли радушие и гостеприимство чужого ей человека, но в тот день он произнес одну фразу: «Алиса наконец-то не молчит. Ты первая, с кем она подружилась за последние несколько лет». Тогда обескураженная Соня не придумала ничего лучше, чем натянуть идиотскую улыбку в ответ, не понимая, радоваться ей или грустить. — Слушай, я тут подумала: а что, если двойственность духовности не в пресловутых свете и тьме, а в том, что одни стремятся слиться с абсолютом, то есть не быть, а другие, наоборот, — остаться частью цепи перерождений и быть? — Алиса вернулась в комнату и поставила тарелку на столик. — Но тогда и выход из колеса сансары во втором случае тоже получится новым звеном цепи… Или нет? — задумалась она, глядя в одну точку. — Что скажешь?***
Во второй законный «выходной» вечер Соня решила разобрать то, ради чего съездила домой, — пленочный «Зенит» и этюдник. Ваять работы по живописи на двери больше не придется, если она придумает, куда его уместить в маленькой комнатушке. Соня достала несколько старых альбомов из деревянного чемоданчика и разложила его. Поставила между шкафом и своей кроватью, прикидывая, правильно ли будет падать свет на холст. — Это тут теперь всегда будет стоять? — спросила Кристина, глядя на Соню, которая корячилась в тесноте, регулируя высоту ножек своего нового «мольберта». Соня отвернулась и закатила глаза: не по фэншую место нашла, наверное. Соседка сидела на кровати в позе лотоса, блаженно ловя дзен. Отправляла запросы во вселенную, жгла свечи и медитировала на новые отношения. Соня мешала. Соня для нее — одна сплошная проблема. То домой приходит поздно, то за ноутом сидит ночами, то «мусор» какой-нибудь в виде кучи картона притащит, то на дверь огромный лист бумаги наклеит и достанет краски. Суета. Миленькой, порядочной Кристине так себе ни парня найти, ни женскую энергию прокачать! «Как обычно, не от мира сего», — каждый раз говорила она Соне. Кристина жила по правилам, по режиму, по графику от маникюра до ресничек. У Сони не было ни правил, ни режима, ни маникюра с ресничками — и в график она укладывалась со скрипом. С того, что Соня пару раз завалилась в комнату пьяная и молча легла спать, Кристина пришла в ужас и бесповоротно разочаровалась в таком потерянном для общества человеке. Она — молодец, никакими непотребствами не занималась. Соня, как обычный студент, занималась всеми. — Нет, только когда я буду рисовать, — ответила она и потянулась к одному из пыльных альбомов. Соня открыла его и тотчас обомлела: принцесса в рубиновом платье, нарисованная детской рукой, смотрела на нее со страницы. С каждой чертовой страницы в этом альбоме! Это что, символ? Знак судьбы или послание свыше? Соня, отстраненно моргая, раскидала по кровати листы бумаги и таращилась на них, нервно хватаясь то за один, то за другой. Она отчетливо помнила, как рисовала добрую фею, когда страх сковывал солнечное сплетение, а острая боль застилала глаза. Когда мама в сотый раз оглушительно кричала на отца и била тарелки, обвиняя его в бесхребетности и отсутствии. Когда в школе Толик и его компашка травили за слишком «толстые» щеки, прятали учебники в цветочных горшках и запрещали выходить из класса на перемене. Когда бабушка появлялась дома, а после мама становилась такой злой и непредсказуемой, что Соня ходила по квартире, словно по минному полю. Когда папа пожимал плечами, безразлично глядя на то, как Лариса в очередной раз замахивалась на нее с криком: «Идиотка!» и рвала вторую за вечер тетрадь на клочки. Когда мама рыдала в истерике со словами: «И что мне делать со всеми этими уродами, Соня? Скажи мне, а? Ну скажи!». Когда Соня до крови кусала губы и не знала, как помочь маме с «уродами», именуемыми ее семьей. Когда… Стоп, хватит, хватит! Соня медленно опустилась на кровать и уставилась на разбросанные пожелтевшие бумажки. Если будет вспоминать все, собирая из осколков темные витражи, для них не хватит и целого готического собора. Лучше написать фрески по бумажным эскизам — те, что будут украшать стены храма светлых воспоминаний. Те, где недостижимая принцесса Мелисанда склонится над принцем Рюделем в закатных облаках и унесет с собою все страхи**. Соня вновь и вновь оживляла в голове образ феи — насквозь испещренный кракелюром и покрытый толстым слоем пыли. Детские картинки мелькали перед глазами цветными проекциями диафильмов: Рита в палисаднике из роз — красных, колючих, кустовых, Рита — посреди волшебного леса, Рита — с крыльями за спиной, Рита — держит кого-то за руку над бездной, Рита… — Че с тобой происходит? — фыркнула Кристина, снимая наушники. — Ты на эти странные рисунки пялишься минут десять. Мне стремно. — Все нормально, — отрезала Соня, недовольная тем, что ее заставили вернуться с небес на землю. — Не обращай внимания. Ей нравилось бродить по туманному и заколдованному лесу своей памяти. И неважно, что ядовитая дымка ослепляла, кусты роз царапали нежную кожу, а извилистая тропа коварно вела вглубь непроходимых зарослей. Главное, что там, далеко, в параллельном мире, добрая фея все еще рядом и теперь снова держит Соню за руку, когда над ней сгущается мрак. Потому что в реальности… Да что в этой промозглой реальности у них может быть? Ведь даже сама Соня все еще не поняла, чего хочет от Риты.***
Рыцарские иллюстрации Бердсли звенели латами и смертью, жидкое золото картин Климта растекалось по телам влюбленных, а плавные женские изгибы плакатов Лотрека искажали аллегорией действительность. Венский сецессион собрался вместе, наплевав на правила и академизм, — Соня отвлеклась от навязчивых мыслей, восторженно рассматривая шедевры ар-нуво. Вот бы все ее чувства выстроились в ряд, как рейки на знаменитом «Стуле-лестнице» Макинтоша, а не извивались запутанными линиями плаката «Принцессы Грезы» Мухи. Рита стояла в свете проектора на фоне слайда с легендарной Сарой Бернар, а у Сони пространство двоилось в глазах. Когда она смотрела на Риту — становилось легче. То ли от того, что Соня убеждалась в ее существовании, то ли от того, что каждый ее жест и каждый взгляд — очаровывал? Принцессы, наверное, и должны такими быть: элегантными и неприступными, строгими, но справедливыми. Должны завораживать, притягивать, опьянять разум, но в то же время оставаться на расстоянии. — И, пока не забыла, — произнесла Рита под конец пары, — я должна рассказать о вашем новом проекте. Обреченные вздохи с последних рядов прозвучали в идеальной тишине громче положенного. — Ну, не грустите, со мной выгодно дружить: убьете сразу двух зайцев — закроете практику и получите плюс в карму на экзамене, — Рита присела на край стола и перевела взгляд на студентов. — В галерее, где я работаю, планируется выставка работ Аристарха Лентулова. Выставка не очень большая, но знаковая — вам нужно будет разработать ее фирменный стиль и публично презентовать свою идею. На работу — месяц, лучший проект — реализуем. Подробности вам еще обязательно расскажут другие преподаватели. — Что, прям все серьезно? — спросила староста группы. — Серьезней некуда. С вами заключат договор, и вы какое-то время будете работать над проектом в нашем отделе дизайна. Прекрасно. Соня заранее знала, что все ее шансы на победу похоронит треклятый цирк на публику. Зря она, что ли, себе это еще со школы вторила? А впрочем, неважно — проекты сейчас волновали ее в последнюю очередь. Она осталась после занятия в аудитории одна и смотрела на Риту в упор, почти не моргая. — Соня, вы меня пугаете, — лопнула натянутая тетива от голоса Риты. — Если вы хотите что-то спросить, то самое время это сделать. — То, что я хочу вам сказать, совершенно абсурдно, — Соня несмело подошла к ее столу, держа в руках альбом с рисунками. — Если у вас не признание в любви, то я готова выслушать все, — ухмыльнулась Рита, что-то быстро печатая в телефоне. — Хуже, — она сняла очки, готовясь совершить подвиг, как гребаная Кара Дэнверс. — Посмотрите на меня. Рита оторвала взгляд от телефона и сдвинула идеально уложенные брови. Пока Соня, запинаясь, рассказывала ей о встрече десятилетней давности, взгляд Риты нервно бегал по ее лицу, словно сканируя его. Она все еще хмурилась и молчала, а Соне казалось, что она умрет от ее долгих задумчивых пауз. Умрет прямо здесь, в этой чертовой аудитории! Не выдержит тягучего молчания и бреда, что кишел в сознании. — Вы помните меня? — с надеждой спросила Соня. — Пожалуйста, скажите, что помните, иначе я сойду с ума. — Сходить с ума точно не надо. Я смутно припоминаю ту встречу и твою маму. Соня шумно выдохнула и опустила голову, опершись рукой на стол. — Что с тобой? — Рита отложила телефон в сторону. — Теперь ты пугаешь меня еще сильнее. — Расскажите мне, — рассеянно пробормотала Соня. — Расскажите, как вы тогда оказались у нас? Вы кажется говорили, что когда-то давно познакомились с моей матерью, но… — Господи, Соня, сядь, — Рита подошла к парте и отодвинула стул. — Все дело в том, что я родилась там же, где и ты. Моя мама знакома с твоей бабушкой и Ларисой — ей, видишь ли, по долгу службы выгодно дружить с коллегами из органов власти. Тогда я пришла по ее просьбе, с Ларисой мы толком не общались. — Вы пришли давать ей взятку? — отрешенно произнесла Соня и подняла взгляд на Риту. — Я тогда немного подслушала ваш разговор. — Ну, к слову, не я… — протянула Рита и поспешила перевести тему: — В общем, что бы там ни произошло, никакой страшной тайны нет. Они, вроде как, закончили один институт и дружили, до того как моя мать переехала в Петербург. Коварство провинции сыграло с нами злую шутку, и всего. Теперь тебе стало легче? — Не совсем, — нервно усмехнулась Соня. — По правде говоря, мне все равно на проблемы матери. Но не все равно на вас. — Мы виделись от силы два раза десять лет назад — ты была еще совсем ребенком, — развела руками Рита. — Почему ты до сих пор помнишь такую мелочь? И странно, что помнишь вообще. — Три, — поправила ее Соня. — Вы пришли три раза. Я помню все, Рита, — понизив голос, добавила она и тут же исправилась: — То есть, Маргарита Андреевна… — Соня, я не совсем тебя понимаю, — покачала головой та и подошла обратно к своему столу, закрыв крышку серебристого ноутбука. — Я тогда не сделала ничего сверхъестественного — мы и часа с тобой не провели. — Нет, неправда! — воскликнула Соня. — Вы поверили в меня, вы словно сошли со страниц моего воображения, вы… Тогда все было ужасно, но потом появились вы! Когда вы ушли, я так сильно расплакалась, что не знала, куда себя деть. Рита замерла и прочистила горло, с сочувствием глядя на Соню. — Даже и не знаю, что сказать, — она заправила прядь волос за ухо. — Возможно, если бы я тогда вас не встретила, то не оказалась бы в этом универе и бросила все то, что так люблю, — Соня взяла альбом и достала старый снимок, протянув Рите. — Я сфотографировала вас в тот день. Помните? — Я не… — Рита замолчала и взяла помятую бумажку, осторожно разглаживая ее пальцем. — Фотка совсем уж затерлась, но на ней точно вы! — в глазах Сони искрился восторг. — Именно такой я вас и помню — поэтому долго не могла узнать. Вы тогда были светлее? — Скорее, моложе, — вымученно улыбнулась она, глядя на фотографию. — Отличная метафора. — Что вы, я совсем не это имела в виду, — нахмурилась Соня. — Простите, если… — Брось, это мои идиотские шутки, — перебила ее Рита и отмахнулась. — Но раз у нас зашел разговор об абсурдности, то… Можно мне забрать это фото? Кажется, тогда ты отдала мне еще одно, но я вряд ли его где-то найду. Соня бодро кивнула и, приложив ладони к груди, выпалила: — Маргарита Андреевна, понимаю, как это странно прозвучит, но я безумно рада тому, что вы снова появились в моей жизни. Не знаю, зачем я это говорю, зачем вам знать все это, но… — Все в порядке, Сонь, — улыбнулась Рита и убрала фотографию в карман пиджака. — Хорошо, что рассказала. Надеюсь, теперь ты не будешь так пугающе на меня смотреть. — Господи, конечно. Конечно, не буду, — рассмеялась Соня, преодолевая колющее желание коснуться Риты. Хоть случайно, хоть кончиком пальца — ведь пустынный мираж потрогать нельзя. — Подумай, пожалуйста, над проектом выставки — он может стать твоим достойным стартом, — Рита надела черный тренч и взяла сумку. — Я, как и десять лет назад, уверена, что у тебя все непременно получится, — она направилась в сторону выхода. — Пойдем. Соня просияла в улыбке и последовала за Ритой — неужели чудесный детский сон снова сбылся наяву? Да она такой дизайн придумает, что все замертво упадут от его красоты! Костьми ляжет и последних сил не пожалеет, лишь бы остаться лучшей в ее глазах. Может, Алиса и была права в том, что подходить близко не стоит. Но ведь ничего страшного не произойдет, если Соня сделает один робкий шажок к своей фантазии? Все равно ей не стать Рите ближе — потому что действительность строгим канцелярским языком продиктовала им условия и заклеймила ярлыками. Теперь есть правила и субординация — их положено соблюдать. Фея Рита стала Маргаритой Андреевной, и сколько угодно бейся о бетонную стену регламента — с этим статусом не поспорить. Неизменным осталось одно: Маргарита Андреевна все так же прекрасна, а Соне все так же не удалось стать на нее похожей. Волосы непослушно вьются, толстовка растянута, а старые конверсы протерлись чуть ли не до дыр. Ни изящества, ни элегантности! В голове кавардак, в карманах пусто, а за душой ни малейшего понимания, как жить дальше. «Вот уж у нее точно не так!» — думала Соня, пока шла с Алисой по коридорам университета на следующую пару. У Риты, наверное, все есть — мыслимое и немыслимое. Ну разве может быть ей интересна дурацкая Сонина история десятилетней давности?***
Около девяти вечера дверь в квартиру старого фонда распахнулась. Рита устало выдохнула и сняла кроссовки: туфли, как обычно, оставила в машине на завтра. Она прошла в комнату и включила торшер, мельком взглянув на высокие антикварные часы — четверть десятого. Как рано! Могла бы и подольше задержаться в галерее. Дел, что ли, не хватает? После занятий она полдня отбирала работы на выставку Лентулова и составляла содержание каталога, убеждая отдел пиара в том, что одними брошюрами не обойтись. К ней, само собой, прислушались (еще бы нет!), но тут же пришлось все бросить и поехать на другую площадку — фальшстены возвели не по плану и в смету не уложились с подрядчиками. Оказалось, что коллеги ошиблись при согласовании одного зала с архитектурным бюро, — чуть все не похоронили в одночасье. Завтра нужно срочно что-то придумать. Сроки-то не терпят! Вечером Рома написал — звал на открытие, но она отказала: что-то тяжеловато стало с университетом совмещать несовместимое. «Рита, так нехватка кадров! Понабрали в этом году ужас сколько, а работать некому. Соглашайся, возьмут сразу», — уговаривала однокурсница Даша. Ну, согласилась. А теперь думала: зачем? Знала же, что педстажа — ноль. Смех, а не деньги. Но не ради денег она решилась на этот смертельный номер. И не ради «Маргариты Андреевны». Рита зашла в гардеробную и накинула на плечи шелковый халат, снова взглянув на время: полдесятого. Выругалась вслух, потому что опять обрекла себя на самые отвратительные три часа в дне: уже никто не работал, а спать еще не хотелось. Питерский ритм жизни утомлял своей медлительностью. Хорошо, что погреба никогда не пустели, — иначе она давно бы повесилась. Рита вгляделась за стекло винного шкафа: на чем же сегодня она остановит свой выбор? На Франции или Италии? «Каберне-совиньон» или «мерло»? Хотя, конечно же, «мальбек». Конечно же, Аргентина. Чтобы все неизвестные ее «уравнения идеального вечера» точно сошлись в одном решении. А что же на ужин? Кеторол или пенталгин? Сегодня голова страшно гудела целый день из-за чертовых пересогласований плана — Рита заслужила того, что посильней. Она плеснула в бокал багряной жидкости и легла на диван в гостиной, расслабленно вытянув уставшие ноги. Липкая тишина проникла под кожу холодной змеей; прозрачные тюли легко колыхались на высоких окнах; приглушенный желтый свет озарял просторную комнату; терпкое вино связывало гортань ежевичным привкусом. Раз, два, три, четыре: все фрагменты мозаики ее идеального вечера почти сложились в единую картинку. Мешала стать цельной ей лишь пустота. Слишком большая, поглощающая и черная — такая же, как и эта проклятая квартира. Стоило Рите закрыть глаза и остаться наедине со своими мыслями, как пустота неистово начинала грызть изнутри, точить когти о ребра, рвать зубами мягкие ткани. Пожирала, поглощала, не оставляя от Риты ни кусочка, — хоть на стены лезь, хоть голос срывай от крика, а все равно не отцепится. Невыносимо. Немыслимо! Ну почему она не поехала на открытие? Поберечь себя вздумала? Какая нелепость! Пила бы вино, рассматривая работы очередного подающего надежды таланта, да не мучилась. Фотография десятилетней давности на кофейном столике магнитом потянула ее к себе — призраки прошлого весь день танцевали перед глазами из-за Сони. Рита прищурилась и посмотрела на светлую и легкую девушку со снимка. Это не может быть она. В тот жаркий майский день Рита чувствовала себя самой счастливой на свете: работа над диссертацией почти закончилась, первая серьезная выставка, которую ей доверили, произвела фурор, и с Никой, наконец, помирились. Съехались в кои-то веки в хорошую квартиру после двух лет скитаний по коммуналкам. И впереди, казалось, будет только все самое лучшее. Мать, правда, на мозги капала своими просьбами, но это ничего. Не страшно. Страшно оказалось вернуться из Выборга и обнаружить Нику, собирающую вещи. Рита тогда застыла на пороге, недоуменно хлопая ресницами. «Как можно любить того, кого нет? — задала убийственно простой вопрос Ника. — Живем мы вместе, а толку? Тебя сутками дома не бывает: проводишь со мной вечерами дай бог два часа и отрубаешься. Лучше бы я с другой тебя увидела, а то отсутствие и безразличие хуже криков и скандалов. Тебя, кроме работы, ничто не интересует, и говорить об этом бесполезно — все равно не слышишь. Я устала и больше так не могу», — закончила свою пламенную речь она и хлопнула дверью. Рита не шелохнулась, стоя в прихожей, и, исступленно глядя в одну точку, приказывала себе заплакать. Ника даже не пыталась вернуться. Потому что к таким, как Рита, не возвращаются — ведь возвращаться-то, на самом деле, не к кому: человека нет — зияющая пустота на его месте. Рита проморгалась, смахивая со штор век кадры слезливой мелодрамы. Пододвинула ближе пепельницу и достала сигарету из пачки: ну вот на какой черт она взяла фото? Не затем ли, чтобы намеренно вспомнить то, что давно стоило утопить в Лете? Рита уж почти позабыла свой родной дом и все, что с ним связано. Ларису она близко не знала, и, если бы мать все ее детство не рвалась вершить правосудие, они бы даже не встретились. Ольга оставляла дочь с кем угодно: с друзьями, бабушками, дедушками, отцом. «Мама на работе» — едва ли не первая, до боли заученная Ритой фраза. Десять лет назад Ольга не дала ей покоя со своим делом. «Эта мелочь не стоит моего времени — просто зайди и передай материалы, раз уж ты собралась ехать к папаше», — впилась когтями в ребра она. Рита сдалась под ее натиском, а когда узнала о том, чего на самом деле та добивалась, — к горлу подступила тошнота. Ольга сказала только то, что ее клиент — придурок: облажался с незаконной продажей офиса в муниципальном владении. Лариса после разговора с Галей тогда согласилась на все, но предупредила, что с Олей связываться больше не хочет. Рита, ведомая спортивным интересом, все-таки прочитала бумажки повнимательней: имя «клиента» Ольги глубоко резануло память. В далеком детстве его противная физиономия изредка мелькала у них с матерью в квартире. Рита не должна была его видеть, но так уж случилось — вернулась не вовремя к себе домой. «Мерзость какая» — с этими словами она вручила матери бумаги и сквозь зубы передала комментарии Ларисы. Рита потушила сигарету и зябко поежилась — тонкие кисти рук сковала мелкая дрожь. Могла бы и на балкон выйти покурить, но оказаться на улице для нее приравнивалось к смертоубийству. Дождь лил целый день, оглушительно барабаня по стеклам, — сентябрь на дворе, а ее трясло так, словно за окном скулили январские метели. Рита болезненно ощущала потерю каждой минуты светового дня, стремительного ускользающего во тьму. Она накинула на себя плед и вновь наполнила хрупкий бокал самым огненным из всех вин. «Ты, Рита, ненормальная, — смеясь, говорила Ника. — На улице плюс тридцать, а ты скачешь бодрая по городу в сиесту. Ну как так?». Сейчас Рита в самый разгар летних дней так резво бегать уже не могла, но охотно подставляла под ласковый солнечный свет лицо, расплываясь в нелепой детской улыбке. Бледная кожа сгорала под скупым питерским солнцем, но это мелочи — ведь ее наконец согревало хоть что-то, пусть и извне. Вопреки беспросветной серости за окном сегодня теплые лучи на мгновенье коснулись ее: когда девушка с золотистыми локонами отдала потертый снимок. Всматриваясь глубже, Рита с трудом узнала ту маленькую и взъерошенную, словно воробей, девочку лет восьми: кудрявую, в смешных детских очках и розовой футболке. Узнала, лишь когда вблизи поймала взгляд все тех же юно-зеленых глаз, переполненных трепетом. Ей нужно больше вина. Еще и еще, глоток за глотком, сжигая гортань, — чтобы волшебное зелье помогло усталости как можно скорее избавить ее от реальности. «Я так рада тому, что вы снова появились в моей жизни!» — звенел в мучительной полудреме голос Сони. Интересно, когда кто-то был так рад Рите в последний раз? Она закрыла глаза, плавно опустив голову на подушку. Меж явью и сном, сквозь хаотичные образы подсознательного белокурая девочка в рубиновом платье рисовала картину: прекрасную принцессу Мелисанду, сотканную не из серых нитей пустоты, а из разноцветных лоскутков человечности и любви.