«Здесь не Голландия — здесь безысходная Балтика, Будущее остывает в окрестностях Питера. Темные дамы порхают над вязкими топями И костенеют в болотах уже навсегда». Ночные Снайперы — Черное солнце
В подвальном баре было шумно, пьяно и дымно. Соня пила ром, смешанный с колой, но во рту вместо пряно-сладковатого привкуса оставался лишь обжигающий спирт. Бармен из-за субботнего аншлага мешал коктейли не глядя, словно робот, стараясь только не пролить мимо бокала. Липкая духота врезалась в нос и обволакивала гортань на пару с алкоголем: в зале, где сидели Соня с Максимом, сломался кондиционер. Официантка безразлично разводила ручками и извинялась, не в силах предложить другое место, — народ занял все столики. — Слушай, до сих пор поверить не могу! Взяли же, причем именно меня, — гордо расправил широкие плечи Максим. — Пройду чертов испытательный срок, а там, глядишь, зарплату повысят и можно будет от предков свалить, — он взмахнул руками и заканючил: — Давай, Соня, ну пожалуйста, я же ради нас стараюсь! — Я в тебе ничуть не сомневалась, — она накрыла его ладонь своей и улыбнулась. — Но ты стажер, Макс… Даже если тебя возьмут на полную ставку и немного увеличат зарплату, куда мы на такие деньги уедем? Пока вилами на воде писано, давай не будем загадывать. — Ладно, — в его карих глазах сверкнула сталь. — Не буду портить вечер. Красная лампа под потолком***
2017 год Соня шла по лесной тропинке, изнывая от июльской жары. Раскаленный воздух обжигал горло, рюкзак за плечами казался тяжеленной ношей, а солнце пекло голову через панамку. Вот оно, настоящее паломническое странствие через пустыню Комарово: вожделенная бутылка воды болталась на самом дне сумки, и силуэт Дины миражом блестел впереди. — Дин, долго еще? — Соня простонала, еле волоча ноги. — Мы уже полчаса идем. — Почти пришли, — бодро отозвалась та. — Общественные пляжи — для слабаков, поэтому мы выбираем окольные пути. — Я больше не могу, — протянула Соня. — Если грохнусь в обморок, откачивать меня будешь ты. — Не скули — я же обещала рай, — Дина отогнула ветку и шагнула на пляж. — Мы на месте. Рай что, все это время и вправду скрывался на Щучьем озере? Вокруг тишина, ни души, даже на небе ни облачка. Мягкий песок под ногами и россыпь из тонких стволов сосен на другом берегу. Чистота. Сказочный, не испорченный людьми пейзаж. — Как ты нашла это место? — полюбопытствовала Соня, поставив рюкзак на землю. — Бабушка в детстве показала, — Дина расстелила полотенце и кивнула. — Здесь, так-то, иногда бывает народ — удивительно, что сейчас никого нет. Она стянула с себя футболку и шорты, оставаясь в одном открытом черном купальнике. Соня смотрела на нее, затаив дыхание: покатые бедра, большая грудь, плавный изгиб живота и тяжелые кудри, ниспадающие на плечи. Юная, как сердце весны, но женственная-женственная, как героини картин Боттичелли. Дина кинула одежду на полотенце и выпрямила спину, собирая пышные волосы в хвост, — Соня чуть не потеряла дар речи, все еще замерев мраморным изваянием. — Чего застыла? — игриво улыбнулась она. — Раздевайся, и вперед. Соня робко кивнула и расстегнула льняную рубашку. Она по сравнению с Диной — до сих пор долговязый подросток: тело нескладное, ноги кривые, и никаких плавных изгибов! Это у Дины идеален каждый выступ, а у нее — дай бог какой-нибудь проявится, и на том спасибо. «Так тебе пятнадцать всего исполнилось — может, через год ты себя и не узнаешь», — как-то раз сказала ей Дина, старательно прокрашивая и без того густые ресницы перед зеркалом. — Опять, что ли, себя резала? — Дина взглянула на Сонины бедра, вдоль и поперек исполосованные темно-красными царапинами. — Котенок, ну ты чего? Как в воду-то заходить будешь? — Да они не свежие — там корочка плотная, — Соня поправила лямку закрытого купальника. — На мне все как на собаке заживает. Дина цокнула языком и развернулась к воде. Соня не успела моргнуть и глазом, как та одним резким движением окунулась по пояс. — Кошмар! — Соня сняла очки и прищурилась. — Тебе не холодно? — Нет, ты что, — рассмеялась Дина. — Из-за такой жарищи все что можно и нельзя прогрелось. Ее улыбка сияла ослепительней, чем солнечные блики на водной глади. Соня всегда думала, что не заслуживает Дину. Думала с того самого дня, когда начала следить за ней в школе, подглядывая в расписание старшаков. Эту моду она подхватила у Насти и ее подружек — те постоянно залипали на странички одиннадцатиклассников и караулили их у кабинетов. Про Диану Решетову, самую красивую и эпатажную девочку из 10 «Б», по школе гуляло два слуха: либо она со всеми парнями в классе переспала, либо они ей и вовсе неинтересны. Настя рассказывала на переменах, что пару раз Дину заметили на тусовках вместе с какой-то студенткой. Загадочная дама целовала Дину так настойчиво и серьезно, что никто не мог понять: Слава ее взаправду бросил, или это просто баловство? Но Дина на сплетниц внимания не обращала. Она же такая взрослая, такая смелая, такая свободная! Делала что хотела и с кем хотела — никто ей не указ. Она отвязно танцевала под рев Джерарда Уэя, раздевающие взгляды и треск разбитых бокалов. Она носила клетчатые юбки, рваные колготки и красила губы вишневой помадой. Она гуляла в одиночку по крышам и вечно убегала из дома от неразрешимого. Дина — это тонкий лед и непредсказуемая химия. Химия — ее любимый урок, лишь ради него она появлялась в школе. В своем дневнике Соня посвятила Дине тысячи строк, рисунков и коллажей, мечтая когда-нибудь рассказать о своих пугающе сильных чувствах. Она бы все поняла. Она казалась единственной, способной понять все. — И правда не холодно, — Соня осторожно ступила к краю воды. — Я немного боюсь — раньше никогда не плавала в озере. — Серьезно? — смеясь, спросила Дина. — Только в море и басс… — но Соня, вскрикнув, оборвалась на полуслове. Дина схватила ее за руку и потащила на себя в глубину. — Да что ты за человек такой, — громче расхохоталась она. — Сколько можно там стоять! — Ну так вышло, я не специально, — Соня тесно прижалась к Дине, обнимая ее за плечи. Странное, жгучее чувство разлилось по ребрам, оседая каплями предвкушения на щеках: Дина впервые подпустила к себе так близко. Соня привыкла быть для нее ручным котенком, то прибегая по первому зову на пьянящий запах мяты, то покорно ожидая, когда хозяйка вновь найдет время ласково почесать за ушком. Интересно, какое у нее настроение сегодня? — Наконец-то научу тебя чему-то хорошему, а не только бухать и прогуливать, — Дина сомкнула кольцо рук у Сони на талии. — Плавать-то хоть умеешь? — Умею! — румянец пробежал по щекам Сони. Она мечтала символично пробить собой дно, но Дина крепко прижала ее к груди и погладила по спине. Тепло разлилось в солнечном сплетении, разжимая клеммы нервов и вен, — Соня уткнулась носом Дине в висок и закрыла глаза. С Диной можно все. С ней — как за крепостью. — Согрелась, смотрю? — Дина, улыбаясь, щелкнула ее по носу. — Давай тогда поплыли, а то нафиг мы сюда столько тащились!***
Яркие закатные лучи разрезали комнату, подсвечивая дым и невесомые пылинки, кружащиеся в воздухе. На втором этаже ветхого деревянного дома сквозил прохладный ветер — жаркое марево медленно теряло свою власть, уступая спасительной ночной свежести. Соня, раскинув руки, лежала на хлипкой кровати и одновременно летела в пропасть: градус на термометре упал, а в крови и рядом с Диной — повысился. — А твоя мама не заметит, что мы выпили ее пиво? — спросила Соня, увлеченно проводя пальцем по узору ковра на стене. Дина горько усмехнулась и выпустила струйку дыма в распахнутое окно. — Глупостей не говори. Она сейчас так нажрется у соседей, что не заметит и метеорита, падающего на землю. — Ты злишься на нее? — Соня обернулась к Дине: розовый свет скользил по ее лицу, плавно перетекая на длинную шею и изящную ямочку ключиц. — Конечно, злюсь, — поморщилась она и глубоко затянулась. — Если бы эта старая алкашка меньше квасила, то у меня появилась бы мать. — Наверное, поэтому ты такая взрослая, — вздохнула Соня и посмотрела на потолок. — Все сама делаешь и никогда помощи не просишь. — Так и ты тоже, — хмыкнула Дина. — Я бы с твоей мамашей однозначно чокнулась. Даже и не знаю, что из этого хуже… Соня перевернулась на бок и поджала губы — видимо, Дина права. Она однажды призналась, что после развода ее мать начала пить, потеряла солидную должность в банке и стала работать продавщицей. Про отца Дина никакими словами, кроме как матерными, не выражалась — этот «кусок дерьма» променял их с мамой на новую молодую пассию и теперь воспитывает маленького сыночка. О Дине он не вспоминал много лет, словно ее вовсе и не существовало на свете. «Как же все заебали, ты бы знала. Иногда мне кажется, что ты одна меня понимаешь», — вытирала слезы Дина, стоя с сигаретой на обшарпанном балконе девятиэтажки. Соня не могла до конца ответить, почему она хорошо понимала Дину. Боялась признаться в том, что, в сущности, мало чем от нее отличалась: ведь чем старше Соня становилась, тем чаще рядом с Ларисой чувствовала мамой себя. — Но ничего, — Дина затушила сигарету о пепельницу, — последний год осталось в этой дыре протянуть, и смотаюсь в Питер. — Придумала, на кого будешь поступать? — Да наплевать вообще, — фыркнула Дина и легла на кровать рядом с Соней. — Лишь бы баллов хватило пройти куда-нибудь на бюджет, чтобы свалить из этого ада. Я, так-то, после девятого хотела уехать, но эта дура разоралась и никуда меня не отпустила. Обрекла два лишних года лицезреть ее пьяную рожу — решила, сука, в заботливую мамочку поиграть. — Я ее не оправдываю, но, может, в чем-то она была права? Все-таки рано это — сейчас срываться… — на свой страх и риск сказала Соня, взяв Дину за руку. — Я бы вряд ли смогла. Хотя тоже сплю и вижу, как собираю вещи. — Тебе сам бог велел срок отмотать до победного, — Дина переплела их пальцы. — Потому что, в отличие от меня, у тебя есть цель. — Если честно, — Соня опустила взгляд и закусила губу, — я совсем не хочу, чтобы ты уезжала. Понимаю, что другого выхода нет и так тебе будет лучше, но… Мысль о том, что ей осталось провести рядом с Диной меньше года, заставляла все внутренности сжиматься. Она и так то появлялась, то исчезала, крутилась неуловимо на ветру, как флюгер, — куда ветер подует, туда ее и понесет. Умудриться поймать ее тут — несказанная удача, так что же говорить о другом городе? Вдруг Соня так и не успеет сказать ей о самом главном? — Котенок, ну ты чего? — Дина провела кончиками пальцев по Сониной щеке. — Я же не умирать собралась. — Я знаю, — кивнула Соня, глядя в карие глаза перед собой. Она не успела отследить тот миг, когда Дина притянула ее к себе за талию и поцеловала в губы. Стихийно, мимолетно, нежно — отключая разум в долю секунды. Соню переполнили незнакомые ранее чувства — она не могла, не знала, не хотела справляться с рвением весны и юношеской страстью, что закипели в крови. — А как же Слава? — на выдохе спросила Соня, судорожно изучая взглядом лицо напротив. — Ты говорила, что вы вроде снова сошлись… — Да пошел он, мудила, — бросила Дина и нахмурилась. — Не думай об этом. Лучше ни о чем сейчас не думай. Она действовала уверенно — настолько, что Соня не смогла ничего ей возразить, оставшись в одном нижнем белье. Под майкой у Дины ничего не оказалось, поэтому, когда в сторону улетела и она, Соню сковало легкое оцепенение. Может, все-таки стоило помедлить? Подумать, взвесить, разобраться… Но топик уже оказался на полу и Дина уже прильнула губами к Сониной груди, и рука ее двигалась вниз по животу. Соня стиснула ее предплечье, впиваясь ногтями в загорелую кожу. Господи, да чего трястись: Дина обнаженной ее, что ли, не видела? Пусть не полностью, но по пояс-то точно! Все она видела! И каждый шрам, и несовершенный изгиб, и дурацкую россыпь родинок по всему телу. Тогда отчего же Соня так несмело касалась ее? Почему хотелось прикрыться, пока все тело словно горело под чужим взглядом? — Дина, — тяжело дыша, произнесла Соня, пытаясь оторваться от поцелуя. — Дина, постой… Я боюсь. — Чего боишься? — спросила она и тут же остановилась. — Не знаю, — Соня отвернулась, сжимая рукой простынь. — Тебя, себя, того, что между нами происходит. Я раньше ни с кем… — Скажи честно: ты хочешь этого? Мы можем прекратить в любую минуту. — Хочу, — после недолгой паузы ответила Соня. — Очень хочу. — Тогда доверься, — Дина ласково погладила ее по голове. — Ты — самое чистое и светлое, что есть в моей гребаной жизни. Я больше никогда не сделаю тебе больно. И Соня доверилась, ни капельки не жалея о своем выборе. Весь этот год, полный недосказанности, необъяснимого притяжения и молчаливого понимания, все шло к тому, чтобы сузиться до одной точки в прицеле. Соня чувствовала себя в руках Дины фарфоровой статуэткой, больше не в силах скрываться от нее за ширмой неловкости. Кровь пульсировала в висках, с каждым поцелуем и жестом учащая гулкий ритм сердца. Быстрее, быстрее, быстрее! Взгляд Дины, волосы Дины, губы Дины, ее ноги и руки — Соня хотела все, все что было ей. Страх больше не сковывал тело и не сжимал грудную клетку, ведь Соня знала — нет, безоговорочно верила! — в то, что Дина, как и обещала, не сделает ей больно. Расслабленная улыбка застыла на губах Сони, когда узоры на ковре поплыли перед глазами: калейдоскоп из гранатовых цветов, танцующие стебли линий, переплетения рыжих всполохов пламени. Далекий отголосок настоящего напомнил ей о том, что пути назад во всех возможных и невозможных смыслах отныне не будет.***
Утром Дина проводила Соню на электричку. Лариса начала без устали названивать, срочно требуя, чтобы дочь вернулась домой. Соня искренне недоумевала, что могло произойти: мать отпустила ее на выходные с условием, что возьмет номера телефона Дины и Алены Дмитриевны. Она покорно выполнила все условия сделки — так чего Долорес вдруг взбесилась и испортила самый счастливый день? Соня стояла на перроне, прижимаясь к Дине и целуя ее в обе щеки по сто раз — потому что на людях в губы нельзя. Улыбалась, искрилась, светилась, таяла от ее нежности и не хотела отпускать ни на минуту. — Не переживай, котенок, — Дина прижала Сонину ладонь к своему сердцу. — Я на даче с маман закончу — и скоро вернусь. Встретимся с тобой обязательно — как раньше, уже не будет. Соня закивала и с улыбкой уткнулась Дине в плечо. Тщетно пыталась надышаться, наглядеться, запомнить мягкость ее объятий и каждое мгновение вчерашней ночи. У этих воспоминаний был голос — любимые Дианины песни «Тату» и Джерарда Уэя, что били Соне по ушам в стук колес поезда; был цвет — ярко-зеленый, как летний лес на другом берегу озера, отраженный в прозрачной водной глади; был запах — свежескошенной травы и персикового бальзама, что блестел на губах Дианы. Но все время рядом маячила и реальность. У этой стервы не было ни голоса, ни цвета, ни запаха — лишь одно коварное свойство за пазухой: назначать светлым воспоминаниям высокую цену. — Ты совсем больная, что ли? — прилетело прямо с порога. Лариса стояла с Сониным дневником в руках и смотрела на нее как на чужую. Вся растрепанная, взъерошенная, словно не спала ночью: темные круги под глазами, розовое пятно на бежевом халате и взгляд бешеный, как у волка, готового сию секунду кинуться на добычу. — Какая, нахрен, загадочная «Д.» тебя так сильно интересует? — выплюнула она и постучала длинными ногтями по дневнику. — О каких, к черту, иллюзиях ты постоянно пишешь? Что за куча странных рисунков с одними и теми же девками?! Хватает нам того, что ты руки режешь, куришь и пьешь в пятнадцать лет! Живо мне все рассказывай! — сорвалась на крик Лариса. Соню даже не покачнули децибелы — она кивнула, терпеливо принимая ожоги от летящих искр. Здесь главное — вести себя как перед скалящей пасть собакой: не показывать ей своей слабости и не дергаться. — Я все придумала, — спокойно ответила она, надеясь, что дрожи в ее голосе не слышно. — Нет никакой «Д.» — это вымышленный рассказ от первого лица, а девушек я рисую, чтобы набить руку. «Как раньше, уже не будет» — и Лариса прокричала, что позвонила с обвинениями матери «Д.», потому что она позволила детям непонятно чем заниматься у нее под носом. «Как раньше, уже не будет» — и Алена, «гребаная алкашка, не способная связать и двух слов», послала Ларису, отчего та швырнула телефон на пол, разбив экран. «Как раньше, уже не будет» — и Костя по указке Долорес снял с петель дверь в Сонину комнату, чтоб отвыкала ночами бред сумасшедшего писать. «Как раньше, уже не будет» — и Лариса пригрозила, что если Соня не закончит следующую четверть на отлично, не перестанет рисовать всяких девок и общаться с «Д.» (а уж Долорес проконтролирует), то поедет в учреждение для трудных подростков, где добросовестно разберутся со всеми отклонениями. — Уж там-то на тебя найдут управу, коль ты матери с отцом не слушаешься! — доносилась над ухом зубодробильная ругань Ларисы. — У всех девки как девки, а у нас черт-те что! Я чем это все заслужила, а?! — Я хорошо учусь, не гуляю допоздна, делаю по дому все, что ты просишь, — Соня монотонно повторила заученную фразу. — Что еще тебе от меня нужно? — Да ты прямо ангел, я погляжу! — от стен отскочил ядовитый смех. — Толку от твоей помощи по дому никакого, и в школе половина учителей на прогулы жалуются. Только попробуй мне в следующей четверти на уроках алгебры раз в неделю появляться! — Я всего-то не скоблю плинтуса до блеска и не занимаюсь тем, что мне неинтересно, — Соня сжала кулаки от бессильной ярости. — Да я само исчадие ада. — Не смей мне хамить! — завопила Долорес и швырнула дневник на пол. — Ты здесь живешь — значит, играешь по моим правилам, — Соня отшатнулась от Ларисы и уперлась лопатками в стену. — Ты пока ничего из себя не представляешь, чтобы разговаривать со мной в таком тоне, а наворотила столько, что, если кто-то узнает, в жизнь нашей семье от позора не отмыться! — Как ты нашла дневник? — Соня выдохнула, пытаясь успокоить бешеное сердцебиение. — Рылась у меня в комнате? — В свинарнике твоем прибраться решила, — фыркнула Долорес. — Ты двигала мебель, чтобы вымыть под ней пол? — в голосе против воли скользнула насмешка. — Он лежал под шкафом, где валяется всякий хлам со времен динозавров. Долорес замолчала. Тишину разбивал лишь стук сердца, неистово колотящегося в грудной клетке. Соня сгорбилась и сильнее вжалась в стену, молясь всем известным богам, чтобы ее сегодня не убили. — Видимо, ты меня плохо поняла, — прошипела Лариса, глядя на дочь исподлобья. — Пока ты здесь живешь — не вздумай со мной разговаривать в таком тоне! — рявкнула она и отвесила Соне пощечину. Лариса развернулась, игнорируя дочь весь остаток дня; Костя смотрел телевизор, хрустя чипсами в соседней комнате; Соня сидела на кровати и мерно покачивалась, обнимая себя за коленки. Она, не моргая, таращилась на резные дверцы злополучного шкафа — вот бы шагнуть туда, за них, или уколоть палец о веретено, провалившись в вечный сон, или раствориться в объятиях Дины, или… Держаться со стойкостью оловянного солдатика. Раз Соня не могла ни на что повлиять, то оставалось смиряться и вычеркивать дни на тюремных стенах своего «дома». Она покинет их. Непременно покинет, даже раньше, чем это позволит ей школа. Ее, незримо для других, выпустят на волю сотни изобретенных способов побега от реальности — тем более, теперь у нее есть Дина. Рядом с ней не хотелось никуда бежать, а любая боль, как по волшебству, превращалась в любовь. Выносимым становилось все. Все, без исключений. В старом парке стояла вечерняя тишина. На разбитой лавочке, под тенью высокого клена, сидели две темные фигурки, прижавшись друг к другу. Соня, запинаясь и путаясь во времени, рассказывала Дине об ужасе, что ей довелось пережить за последние два дня. Льнула к ней всем телом, пытаясь добиться хоть крошечки тепла, хоть крупицы внимания и заботы. Почему, ну почему Дина вмиг стала такой холодной? — Слушай, котенок, я не знаю… — растерянно пробормотала она. — Там столько угроз звучало — вплоть до того, что Лариса обещала к нам домой заявиться. Мне мамаша скандал такой потом закатила на пьяную голову, что бутылки в стену полетели. Да и Слава на днях сильно извинялся, пообещал больше не изменять. Так что… Внутри что-то треснуло. Разбилось, умерло, исчезло. Очередной осколок вонзился в мягкие ткани, и Соня до крови впилась острыми верхними зубами в пластилин губ. Слезы от бессилия невольно покатились по щекам. — Вот оно как, значит, — криво усмехнулась Соня, шмыгнув носом. — Ну не плачь, пожалуйста, — Дина бережно вытерла пальцем слезы и поцеловала ее в уголок губ. — У тебя все-все-все обязательно будет хорошо. Прости меня. Соня и впрямь могла простить все — то, что Дина не решилась героически играть в Тельму и Луизу, то, что выбрала другого, то, что всем ее словам и делам оказался грош цена. Она могла простить все — лишь бы Дина осталась рядом, пусть и не целуя ее. — Я все равно буду любить тебя! — бросила Соня вслед уходящей Дине. Она не обернулась — лишь застыла на мгновение и направилась дальше. Ее клетчатая юбка и темные кудри подрагивали на ветру, рассеиваясь в густой июльской зелени. Вдалеке, у выхода из парка, виднелись очертания старой «Волги» и ее хозяина, сидящего на капоте. Все. Вот и все, конец сказки. Соня, словно карточный домик, рассыпалась на скамейку и закрыла лицо ладонями. Почему же Дина стольким научила, но не поделилась главным секретом? Не предупредила о том, что взрослеть будет нестерпимо больно?***
«В одном из неснятых фильмов Федерико Феллини…» — дрожащий голос Саши Васильева вернул Соню в реальность. — Обалдеть, котенок! — воскликнула Дина и бросилась к ней в объятия. Все в Дине стало другим: запах, цвет и прикосновения — будто чужие. Теперь пальто ее пахло табаком и навязчивым мужским одеколоном. Теперь прижимала она к себе рвано, тесно и жадно. Теперь образ ее сиял не зеленью июльского леса, а отдавал чернотой грязной подворотни. Все тем же осталось лишь прозвище: «Котенок» — приторное, до скрежета слащавое, разрешенное одной Дине. Соня вдыхала ее и понимала, что останется рядом с ней «Котенком» в любой из жизней, где им суждено будет встретиться. Бар взорвался диким гомоном — после «Сплина» из колонок заорал Лагутенко, протяжно завывая бессмертный «Владивосток». Дина сделала шаг назад и, бойко жестикулируя, начала что-то тараторить, но Соня нахмурилась, не разобрав ни слова. Тогда Дина, словно воспарив на крылатых сандалиях, резко схватила ее за руку и увлекла за собой к выходу. Соня крепко вцепилась в нее и неслась мимо Максима, блеска пошлых неоновых вывесок, полуживых тел, оглушительного хохота и стука бокалов. Поднималась из тьмы бара наверх, сквозь плывущие перед глазами ступеньки, и, наконец, выдохнула. Свобода! — Ну как? — спросила Дина. — Живая? — Почти, — тихо отозвалась Соня. Балтийский ветер когтистой лапой проскользнул за воротник, отрезвляюще царапнув шею. Несколько человек курили неподалеку от входа в заведение: пьяная улица Рубинштейна качалась и мигала желтыми огнями фонарей через полузакрытые веки. Соня перевела дыхание, жалея о последнем выпитом коктейле. Опрометчивая глупость. — Ты бы лучше обратно не спускалась — и так еле на ногах стоишь, — заметила Дина, окинув Соню оценивающим взглядом с ног до головы. — Совсем не изменилась. — А ты? Где ты сейчас? — поинтересовалась она с наивностью пятнадцатилетней девочки. — Я так испугалась, когда после отъезда ты отовсюду пропала, — ни написать, ни дозвониться… Говорили в школе всякое, но я никому не верила. — Правильно говорили, — Диана достала из кармана пачку сигарет и протянула Соне. — На дне я. Соня курить не стала — занятнее оказалось разглядывать Дину на свету. От былой женственности в ней не осталось и следа — худая, как щепка, с болезненно впалыми скулами. Вместо тяжелых кудрей — жидкие волосы, криво обрезанные под каре, а вместо мягких ладоней — красные костяшки и короткие ногти с облупившимся черным лаком. Гармонией отличался в ее облике лишь ноготь на мизинце — идеально длинный, с правильной формой. — Ты и сейчас под мефе… — Да, — резко перебила Дина и подожгла сигарету. — Рядом с тобой себя в руках держу. — Можешь не держать, — шумно сглотнула Соня, — я все понимаю. — Нет. Слава богу, не понимаешь, — ухмыльнулась та. — Знаешь, в чем между нами всегда была разница? — Дина обхватила ее обеими руками за предплечья. — В том, что ты упорно продолжала взбивать лапками масло, карабкаясь вверх по стенке, а я еще до знакомства с тобой решила тонуть. — Но ты ведь ни черта не знаешь о том, какая я сейчас, — выпалила Соня. — Разве ты можешь говорить, что у меня все хорошо? — Не все у тебя хорошо. И никогда не будет, — Дина глубоко затянулась. — Но, в отличие от меня, ты, несмотря ни на что, стремилась к своей цели. Поэтому по тебе хоть катком проедься — все равно прорастешь сквозь асфальт. — Да с какого вообще тебя понесло на эту дурацкую философию? — Соня выскользнула из ее хватки. — Твоя зависимость — это не конец жизни. Искусанные губы Дины растянулись в изогнутую линию. Не пренебрежительную, не насмешливую — скорее, снисходительную. Так кривилась Лариса, когда Соня в детстве лепетала невпопад какую-нибудь глупость. — Год назад мать положили в дурдом с белкой — теперь она там постоянный клиент, — Дина запрокинула голову наверх и задумчиво посмотрела на черное, беззвездное небо. — Она не может работать — я посылаю ей то, что выношу с закладок. Из института меня выгнали после первой же сессии, потому что торчать мне нравилось сильнее, чем учиться, — уголок ее рта презрительно дернулся. — Почему я тебе об этом так легко рассказываю? Потому что я перестала сопротивляться, а это — самое страшное. Самое страшное, когда смиряешься с тем, что тебя убивает. Соня растерянно хлопала ресницами и прижимала ладонь к груди, словно в нее только что выстрелили. Почему она безмолвно открывала рот, позволяя Дине умирать прямо у нее на глазах? Почему она ничем не могла помочь раненым — ни ей, ни себе? Почему смерть больше не казалась мифической женщиной с косой наперевес, а стояла прямо перед ней? Почему, почему, почему, ну почему! Почему Сонина жизнь с самого детства — сплошной сценарий для дрянного кино?! — Как же так… — ее шепот затерялся в чьих-то голосах и реве двигателя машины. Дина бросила окурок и сняла с запястья браслет из черного бисера. — На память, если сдохну, — она вручила его Соне. — Я все вспомнила, когда увидела тебя. Магия какая-то, правда? — Дина почесала нос и усмехнулась. — Сколько бы лет ни прошло, я буду помнить тебя так отчетливо, словно мы расстались в парке вчера. — Не магия, я тоже все… Соне не дали договорить — Дина громко рассмеялась и наклонилась, опершись ладонями об острые коленки. — Какая же я дура, котенок! Дура, дура, дура! — повторяла сквозь смех она. — Я не обернулась тогда на твое признание, потому что тоже заплакала. Мне стало противно от себя. Противно от того, что я не воспринимала тебя всерьез, что испугалась и позорно сбежала к уебку, который не стоил и твоего мизинца. — Дина, перестань винить себя, — Соня коснулась ее дрожащего плеча. — Посмотри на меня, пожалуйста. — Нет! — она замотала головой. — Не могу. Не могу смотреть на тебя. Потому что все время думаю: что бы произошло, останься я тогда с тобой? Тот мудак Слава подсадил меня на траву, а дальше понеслось как по накатанной — я проебала себя, свою психику и свое будущее разом, — Дина выпрямилась и подошла к Соне вплотную. — Мне уже ничего исправить. Поэтому хоть ты, Соня, живи, как тебе хочется, и слушай только себя! Дина вихрем кинулась к ней и прильнула к обветренным губам. Соня напрягла плечи, но спустя секунду — закрыла глаза, впервые за долгие четыре года ощущая то, что все делает правильно. Целовала Дину так, будто снова очутилась под тенью клена в старом парке, — посреди тишины, у разбитой лавочки, зная, что из двух огней выбрали ее. Именно ее. Они навсегда остались там, где водная гладь блестела на солнце и мягкий песок струился под ногами. Там, где пахло свежескошенной травой и вкус персикового бальзама не исчезал с языка. Там, где расплывались узоры на пыльном ковре и розовый закатный свет скользил по лицам. Там, где они случились в первый и единственный раз — во всех прошлых и будущих жизнях. — Охереть! — громом прозвучал голос Максима. — Соня, что происходит?! — Пока, — прошептала Дина и улыбнулась на прощание. Она упорхнула вниз, унося обратно в преисподнюю остатки яда Сониных сомнений. Годы выживания в аду забрали у нее многое, но не смогли отнять главной особенности — вовремя появляться и исчезать. Соня глядела на взбешенного Максима, перебирая на браслете черные бисерины. «Как раньше, уже не будет», — набатом стучали в голове опостылевшие слова.