Ghost

Раньше Гоголю казалось, что самым тяжелым, но в то же время веселым, испытанием для него станет переезд в другую страну, в другой незнакомый ему город. Поначалу так и было: подготовка документов, сортировка одежды, выбор того, что взять, накопление денег. Все в новинку, захватывающе (насколько вообще могут быть захватывающими события после двадцати пяти лет). Все крутилось вокруг него, он только и успевал делать небольшие наброски в лакунах забитых делами дней. Когда самолет взлетал, Николай крепко вцепился в подлокотник и вдруг только в этот момент почувствовал сладкий вкус результата проделанной работы. Самолет набрал высоту, можно было выдохнуть и расстегнуть ремень безопасности. Впервые за долгое время Николай завис надо всем, что было на земле, над делами, проблемами, задачами, стало так легко, что он наконец-то глубоко вдохнул. Впереди были другие дела, но пока самолет мерно летел над землей. Комнату тоже пришлось еще поискать. Сигма пригласил пожить его к себе на время поисков, как жест доброй воли, но Николай отказался. Он снял комнатку в отеле, рассматривал объявления, звонил, писал, приезжал смотреть комнаты, но каждый раз что-то было не то: фотографии старые, нерабочая духовка, заставленная комната, шумные соседи, дотошный хозяин… В какие-то моменты Гоголь и сам не подходил. В те моменты ему казалось, что даже найти работу было бы легче, чем снять комнату. Комнату в отеле пришлось продлить на еще одну неделю, благо в скором времени его приняли в эту самую комнату в коммуналке. И каждое испытание казалось тяжелее предыдущего, оборачиваешься назад и думаешь, что было не так уж и сложно, а впереди еще много чего предстоит пройти. Закончился август и медленно текла первая неделя сентября, Гоголя обступила работа, домашние дела, ведение соцсетей… Казалось, все на своих местах, график забит, но утекало сквозь пальцы самое главное — вдохновение теперь едва ли появлялось. Оказалось, что ведение занятий — это не про «прийти-проверить-уйти», это еще и про подготовку, про проверку, про поиски, про бумажки. Вдохновение уходило на темы для практических занятий и на структуру лекций, которые должны были начаться только в октябре. Пока бег в колесе только начался, осеннее солнце еще не ушло с неба, а листья не успели опасть, а потому энергия все еще позволяла Николаю совмещать все и даже больше, а именно — встречи с Сигмой в студии и на творческих банкетах, кроме того, он теперь по четвергам вел экскурсии по залам его галереи. Так Гоголь сумел познакомиться с некоторыми художниками, которые приходили туда, и обменяться контактами. Делая все возможное и невозможное, тратя энергию на полезные для будущего дела, Николай все также стоял перед своей картиной, добавляя к ней по нескольким штрихам: не торопясь, осторожно окружая фигуру ореолом города, но человек сидел все такой же карандашный, бесцветный. Когда Николай еще раз проходил мимо окон, они были закрыты, во второй раз его тоже постигла неудача. Сейчас, стоя после субботнего занятия перед картиной с мастихином в руках, он был похож на врача со скальпелем, который присматривается к тому, какой лучше сделать надрез на теле. Настроенная на спокойную волну музыка играла в его наушниках, отлаживая мыслительный процесс. Он смешал на палитре краски и коснулся правого верхнего угла, где должно выглядывать небо. Чуть позади на штативе стоял телефон, записывающий моменты его творческой мысли, которые затем должны были превратиться в длинное, ускоренное видео, ему посоветовал так сделать, конечно, Сигма, ведь «зрителям нравится наблюдать за процессом работы, за тем, что остается за кулисами». Гоголь рисовал в домашней футболке и шортах, а болотный фартук сам по себе напоминал отдельное живописное полотно, но Николай не считал его частью одежды, а потому не стирал. Интересно, а во многих ли домах входная дверь не закрывается, подумал Гоголь невзначай, наверное, даже в том доме. Захотелось проверить. Но даже если дверь и открыта, что дальше? Интересно, а на втором этаже много квартир… Николай остановился и на секунду посмотрел в окно, будто прикидывая, насколько поздно сейчас проверять это. Даже если она и открыта, что с того, спрашивал чей-то другой голос. Тогда можно найти квартиру, отвечал Гоголь. А потом? — А потом проверить та ли это квартира. А потом? Но за этим «потом» последовала, прорвавшаяся сквозь плейлист, электронная музыка и Николай забыл ненадолго про этот вопрос, качая головой в такт музыке. В руке запрыгали, меняясь, мастихин и кисть. Песни незаметно сменились, а вместе с тем Гоголь и не заметил, как уже не просто качал головой в такт, но пританцовывал, беззвучно напевая. Сделав два светлых штриха, он все же положил инструменты на табуретку, отвел взгляд на окно. Ну так, а потом? А потом — суп с котом, хотелось ответить Гоголю. Не знаю, может, напишу письмо и приклею на дверь. А как узнаешь, что он прочитал? Приду на другой день… хотя не буду же я бегать каждый день проверять. Может попросить в определенное время что-то сделать? Выглянуть, например. Гоголь отвлекся на долю секунды на песню. Так, а зачем мы вообще пишем письмо? Но на этот раз в голове звучала лишь музыка. Инструменты были отложены в сторону, фартук откинут на кресло в углу напротив мольберта. На часах еще не было шести, поэтому можно было попить чай, перекусить и немного погулять, пока погода позволяла еще. Первым делом вымыть руки, а затем уже на кухню. Следом за ним вышла Йосано, но из-за наушников Гоголь не слышал, что она говорила, даже не обратил внимание. Только, когда девушка зашла на кухню, он посмотрел на нее и вынул один наушник. — Не хочешь сходить сегодня в бар? Там в десять вечера будет открыт танцпол. Николаю понадобилось несколько секунд, чтобы расставить все пункты в голове. Акико работала в больнице, порой, оставалась и дежурила сутками, поэтому такое предложение Николай точно не рассчитывал услышать от нее, тем более они даже не были друзьями, несколько раз всего перекинулись парой фраз. — А разве у тебя завтра нет смены? — только и спросил Гоголь. — Сказали, что много переработок, поэтому дали еще один выходной. И если я сейчас не оторвусь, то точно сорвусь на ком-то. Или у тебя дела? — Да нет, пойдем. — Хорошо, но только позже, я пока пойду посплю до восьми, часов в девять как раз выйдем. Чайник успел согреться, а планы внезапно построиться. И все же было еще как минимум два свободных часа, за которые уже не удастся порисовать. Тогда Николай решил заранее сходить в магазин и купить продукты на пару ближайших дней, затем посмотреть пару серий и собраться. Когда на часах было десять минут девятого, одежда уже была готова, а в ванне умывалась Йосано, она и правда успела поспать. Нужно было тоже начать одеваться, благо косу Гоголь заплел еще до похода в магазин, поэтому оставалось только немного подкрасить уголки глаз черным. У Николая была открыта дверь, поэтому он четко слышал, как девушка вышла из ванны. Через некоторое время снова послышались ее шаги, к этому моменту Гоголь уже успел надеть темные широкие джинсы и бордовую футболку, на которой стоял на двух ногах и в шляпе кот. Акико стояла перед зеркалом отнюдь не в повседневной одежде, на ней сидело как влитое черное платье до колена. — Красиво выглядишь, — произнес Николай. — Ты тоже неплохо, — усмехнулась девушка, прокрашивая ресницы. Она повернулась и увидела небольшую косметичку в его руках. — Хочешь, немного подкрасим тебя? Причин отказываться не было, поэтому Йосано усадила его на край ванны и чуть приподняла двумя пальцами подбородок. На свету разный цвет глаз был еще различимее: правый серый, а левый немного голубоватого оттенка. Затем Гоголь закрыл их и даже не уточнил, что именно она хочет сделать. Акико легко наносила и растушевывала темно-красные тени, которые были под цвет его футболки, наносила черную подводку и белый карандаш на внутренний уголок глаза. Тинт Николай нанес сам, он мягко впитывался в губы, создавая светло-алый цвет. Сборы были окончены как раз к девяти. От сумок они отказались вдвоем, даже не согласовывая это, Гоголь положил телефон с картой в карман джинсов, а девушка накинула сверху черную кожанку, пряча все во внутреннем ее кармане. По пути Йосано успела спросить про его ощущения от Питера, про работу, рассказала про то, что сама здесь уже второй год. — Ты же и до этого ходила в клубы, почему на этот раз со мной? — Да все просто, — ответила Йосано: — Я иду туда, чтобы оторваться, я не ищу знакомств, но повторять это каждый раз всякому, кто подходит, я просто устану. Да и ты понимаешь, что часто парни даже не допускают и мысли о несогласии или об отказе, зато если показать, что ты с кем-то, то все вопросы сами собой исчезают. А я не люблю лишние вопросы, — она замолчала, но, так как Гоголь ничего не ответил, добавила: — Но ты если что спрашивай. До бара они доехали на автобусе, благо расположение квартиры позволяло легко добраться до центра. Когда они шли, то успели перекинуться поверхностными мыслями о погоде, о родных местах, о людях в городе. Гоголь думал о том, что пить все еще не хотелось, но прийти в бар и ничего не взять — было бы странно, поэтому, когда они пробрались к забронированному столику (а Акико успела позаботиться об этом перед тем, как лечь вздремнуть) и сели, то заказали по коктейлю и по картошке с соусом блю чиз. На танцполе было всего несколько человек, зал еще не раскачался, диджей только настраивал плейлист, официанты лавировали с заказами между столов. Почувствовав давно забытую атмосферу, Николай вдруг ощутил себя студентом и легко вздохнул, сбрасывая на этот вечер груз каких-то взрослых мыслей. И жизнь тогда казалась легче, и проблемы (наблюдая с высоты своего опыта) совсем незначительными. Наверное, через пару лет я точно также буду говорить про свой нынешний возраст, думал Гоголь, прикладываясь к трубочке и чувствуя, как кислый вкус касается языка. Алкоголь не чувствуется, но это обманка, сначала кажется, что это обычный лимонад, а потом ты идешь в разнос, так всегда бывает. Девушка наклонилась к нему, проговаривая одну важную мантру: лучше не оставлять коктейли без присмотра, а потому идти танцевать вдвоем тоже нельзя; нельзя брать что-то у других, откликаться на чужие предложения. Хоть Гоголю это и казалось паранойей, но все же он послушно сидел за столом, когда Йосано пошла на танцпол. Песни здесь и правда играли смешанные — что-то из старых русских, из иностранных, ремиксы, молодежные треки — на любой вкус. Медленно попивая коктейль и приходя в нужную кондицию, Николай иногда ловил глазами Акико, видел, как к ней пару раз подходили парни, она указывала на его столик, и они отходили. Через некоторое время Йосано довольная подошла к нему и, улыбаясь, сделала глоток своего вишневого шприца, она кивнула в сторону танцпола, мол, теперь твоя очередь. Выпив свой коктейль на половину, Гоголь с удовольствием пошел танцевать. Он хорошо прочувствовал атмосферу за это время и стремился теперь погрузиться в нее, а так как большая часть песен была ему хорошо знакома, то он кричал на припевах вместе с другими, не щадя свои голосовые связки и порой даже не слыша себя самого среди однородного гула голосов. Николаю нравилось отрываться как в последний раз, людей становилось больше, поэтому он нечаянно наступил кому-то на ногу кроссовкой, а в другой момент в его плечо головой влетела девушка, они извинились друг перед другом и продолжили. Гоголь давно не пил, а потому успел забыть, какие алкоголь раскрывает в нем стороны: он становится очень тактильным, в обычной жизни он об этом не задумывается, но потребность касаться других, гладить, целовать в щеки — она становилась слишком явной, хотя с незнакомыми людьми он никогда ничего не делал, да и легко мог сдерживаться. Мог, но как же не хотелось. Вдруг среди яркой и ударной музыки проскочила медленно-тягучая, кто-то из недавно танцующих сел за свой столик, а вот пары, наоборот, вышли на танцпол. Николай посмотрел в сторону стола, где сидела Йосано, дождался ее взгляда и кивнул головой, приглашая выйти к нему. Она засмеялась, но все же поднялась. В шутку обнявшись словно парочка, они медленно топтались на месте, как во время школьной дискотеки. Его руки аккуратно, невесомо лежали на ее талии, Акико же положила свои ему на плечи, ее пальцы касались друг друга позади его шеи. — Я не ищу отношений, — пояснила Йосано. — Это так, на всякий случай. — Понимаю, да и я тоже. Похоже скорее на зачин новой дружбы. — Гоголю нравилось, что она говорит обо всем прямо, не боясь обратной реакции. — Это точно, — девушка улыбнулась мягко, расслабленно, так как Николай всей своей аурой показывал, что и правда не ждет ничего большего. Танец длился всего пару минут, затем они поменялись местами, и Гоголь пошел к столику допивать коктейль. Домой они пришли к половине третьего ночи, и хоть бар закрывался только в шесть утра, они оба понимали, что точно не дотянули бы до этого времени, да и зачем было себя мучать. Весело зайдя домой, они поставили на кухне чайник, так как у Гоголя все же немного охрип голос после пары часов пения, и сделали поздний ужин. Разговор уже шел гораздо лучше, чем когда они только шли в сторону бара. Николай спросил про то, зачем Йосано переехала в Питер, об их соседке, которая, как оказалось, тоже не так давно заехала в коммуналку. Акико же поинтересовалась, что интересного успело произойти за это время с Николаем здесь, он ответил, не утаивая, про выставки, про картины, про то, как увидел однажды человека в окне, про то, что думает написать ему письмо, но пока даже не знает о чем. — Ты когда-нибудь в детстве переписывался в письмах с другими? — Конечно, бывало. В журналах всегда были адреса детей, вот мы и писали друг другу. — Ну вот представь, что это точно такой же друг по переписке, попробуй. Думаю, он тебя запомнил тоже, если ты говоришь, что шел после выступления весь в краске. — Как думаешь, стоит ли мне это письмо положить в почтовый ящик или приклеить к двери? — А ты точно знаешь номер квартиры? Если нет, то не стоит кидать в ящик. Думаю, для начала стоит проверить, сколько квартир на этаже, прочертить в голове схему и подумать куда чьи окна выходят, думаю тогда удастся. И повесь письмо не на дверь, а на стену между квартирами. Пока Йосано это все проговаривала, Гоголь думал о том, что белый конверт превратит в свою визитную карточку, сделав его по цветам таким же, каким он сам был в тот вечер, тогда вспомнить станет легче. Они допили чай и разошлись по комнатам, а Николай решил не откладывать дело в долгий ящик, сел писать короткое письмо и создавать конверт, пока было вдохновение. Когда все было готово, в телефоне светилось время — четыре десять. Но завтра было воскресенье, потому можно было поспать подольше, а заодно — доставить письмо.