Ghost

Несмотря на то, что Гоголь хотел в воскресенье поспать подольше, небольшая порция алкоголя, попавшая в организм, и волнительное ожидание подняли его раньше. Он позволил себе полежать в кровати подольше, проделал обычную утреннюю рутину (просмотр всех соцсетей по кругу) и пролистал пару видео, подумав о том, что нужно смонтировать свое и выставить. Понимая, что нетерпение все возрастает, Николай все же сел на кровати и потянулся, замечая краем глаза свое письмо на столе. Из-за того, что в этот день совсем не было планов, мысль о доставке письма зудела еще назойливее в мозгах, поэтому Николай взял наушники со стола и включил музыку, чтобы она хоть как-то перекрывала этот поток, от которого начинало дергаться веко в нервном тике. Николай закрыл двумя пальцами глаз, немного надавив, прекращая это подрагивание, хотя стоило убрать руку, тик снова возобновлялся. Нужно было что-то легкое из знакомого фолка, прохладная вода, заплетенная коса, а затем — завтрак. План был исполнен, в ушах мягко звучал дрим-фолк «Немного нервно», в кружке — черный чай со сливками, отчего цвет был похож на топленое молоко. Когда Николай вернулся к себе в комнату, все еще спали. За окном немного похолодало, осень вступала в свои права очень резко, поэтому пришлось накинуть темно-болотный плащ поверх кофейного свитера, захватив с собой сумку с письмом и чуть не забыв скотч, он вышел из дома. Проходя уже знакомый путь от метро, Гоголь прокручивал в голове написанное: кто он, что просит попозировать ему, что придет за письмом в следующие выходные (хотя этот срок казался ему слишком уж долгим). Вот знакомые окна, а вот и нужный подъезд, в который Гоголь прошмыгнул незваным гостем. Очутившись внутри, он хотел запечатлеть в голове каждый кусочек этого места, делая фотографии на телефон: Николай запечатлел кованые черные перила, округлый рельеф вокруг напоминал церквушку в романском стиле. Гоголь медленно поднимался на второй этаж, когда вдруг услышал проворачивающийся в замочной скважине ключ. Словно он был вором, Николай мигом пробежал второй этаж и затаился на третьем, наблюдая с лестницы сверху: из квартиры (возможно, той самой) вышел мужчина в сером пальто с зонтом-тростью в руке, его длинные серебряные волосы были завязаны черной ленточкой, словно у дворецкого из старинных фильмов, на ногах блестящие лакированные ботинки. Этот человек прекрасно вписывался в антураж дома. Гоголь подождал, пока мужчина спустится и захлопнет входную железную дверь, и только потом спустился обратно на второй этаж. Когда дело было сделано, а письмо висело меж дверьми, Николай весело спустился по лестнице и глубоко вздохнул, словно случилось что-то и правда потрясающее. День только начинался, еще даже не было двух часов, а других дел не предвиделось: работа была сделана, на почту никто не писал, да и Сигма не откликался. Проходя мимо церкви, Николай хотел зайти, даже остановился перед воротами, наблюдая, как крестятся люди перед ними, но передумал. Раз уж день был полностью свободен, а дождя вроде не предвиделось, то Николай решил зайти домой, взять свой скетчбук и сделать пару набросков на прогулке. И этот план был исполнен: Гоголь пообедал дома, положил в сумку все необходимое и пошел обходить Петербург, останавливаясь в дворах-колодцах, у мостов и золотых львов, у старинных и темных зданий, которые своей чернотой напоминали Николаю здания в Вильнюсе или Риге, от которых поздней весной мурашки шли по коже, но эти здания рядом с еще зелеными деревьями так не пугали, только напоминали о том, что сплин не за горами, ведь листья вот-вот облетят и оставят вас один на один с темными стволами деревьев. Гоголь рисовал долго, пока пальцы не замерзли, а тело не продрогло от ветра. Нужно было идти домой заваривать чай, разбирать наброски, что-то дорисовывать, что-то подправлять. Пробежала мысль о том, что Николай уже давно не работал с натурщиками, поэтому немного нервничал, думая о том, как тот человек придет к нему. Нужно было потренироваться и попросить Йосано попозировать хотя бы для небольшого портрета. Почему-то он думал, что ему на письмо ответят согласием, Николай даже не допускал мысли об отказе, поэтому мыслями был в будущем, где они сидят в гостиной и Гоголь делает несколько портретов, чтобы привыкнуть к чертам лица, прикидывает оттенки. Какой он в разговоре, думает Николай, интересно он ли играл на фортепиано, нужно ли попросить его одеться также, как тогда вечером… Вопросов было необъятное море, словно к нему должен прийти не натурщик, а личность весьма известная. Вечером Йосано не была занята, поэтому они сели в гостиной, на улице все же начался дождь, небо затянуло тучами и все погрузилось в серую мглу, поэтому осознавать, что ты сидишь дома, в тепле и безопасности — было очень приятно, словно завернуться в плед зимой. Всю неделю Николай провел за работой, за подготовкой материала к октябрю, когда должен был начаться дополнительный курс, у Сигмы он попросил провести выставки и в остальные свободные дни, таким образом, заняв свободные понедельник и среду. По вечерам Николай все еще доделывал воскресные скетчи и выходил на улицу, чтобы захватить как можно больше деталей, у него появилась идея создать изо всех мелких зарисовок одну картину сентябрьского Питера. В течение недели они несколько раз пересекались с Акико, но времени у обоих на разговоры не было, только в пятницу удалось ближе к вечеру попить чай. Тогда Гоголь и познакомился с другой девушкой, она только пришла с работы. — Это Люси, — сказала Йосано, — дадим ей немного выдохнуть, а потом пригласим на чай к нами, как думаешь? Гоголь не был против компании, поэтому они подождали, когда она переоденется и перекусит в одиночестве на кухне. К ней подошла Йосано и пригласила к ним в гостиную. Девушка прошла в зал, чуть приподняв голову, но избегая взгляда Николая. Они познакомились, однако дальше разговор не шел, девушка то ли из-за застенчивости, то ли из-за недоверия ничего о себе не говорила, лишь аккуратно пила чай, даже не притрагиваясь к сладкому. Акико постаралась разбавить атмосферу историями из больницы, спрашивала у Люси, как дела у нее на работе. Так Гоголь узнал, что девушке всего лишь девятнадцать и работает она официанткой, смен всегда берет по максимуму, поэтому дома появляется так редко: только ест и спит. Видя, что Люси так и норовит убежать к себе в комнату, Акико пошутила, что со стариками ей, наверное, не интересно. — Да нет, — тихо, но твердо ответила девушка, — я просто немного устала разговаривать. — Ничего страшного, можно будет потом подыскать лучшее время и отметить наше общее новоселье. Суббота подкралась незаметно, хоть Николай и ждал всю неделю выходных. Он старался не отвлекаться во время занятий, но каждый раз глядел на часы над дверью, проверяя, когда же пары закончатся, и все равно пришлось немного задержаться, ответить на вопросы, кое-какие бумаги занести на кафедру, а затем из университета Гоголь быстро зашагал в сторону метро. Хоть голод и давал о себе знать, Николай решил направиться прямиком за ответом. Мелкий моросящий дождь сопровождал его, отбивая каплями мелодию, словно играя на клавесине. Снова знакомая станция метро, которая успела запомниться также хорошо, как и вестибюль станции рядом с домом. Сырость оседала на его волосах, завивая короткие, выбивающиеся пряди, на его пальто, так как зонт Николай забыл с собой взять. Дверь подъезда оказалась закрыта, Гоголь чуть не взвыл от очередного препятствия на пути к ответу, он решил не притворяться и не гулять вокруг дома, ожидая, когда кто-то выйдет, он лишь встал под козырьком, чтобы не промокнуть окончательно. Ждать пришлось минут десять, а то и пятнадцать, но в итоге Николай попал в подъезд. Конверт был на том же месте, оставалось только вынуть ответ. Пальцами подцепив и вытащив бумажку, Гоголь прочел ее тут же, рассматривая тонкий почерк, черные чернила и большие первые буквы с красивыми закорючками, словно в упражнениях по каллиграфии. Внизу красивым автографов были выведены буквы «Фёдор М. Д.». Еще даже не вчитавшись, Николай радостно улыбнулся, сжимая бумагу в руках, будто выигрышный билет. «Я Вас помню. Точнее до нелепости разноцветный костюм. Я согласен, напишите мне Ваше свободное время на мой номер +79… До встречи». Николай тут же вбил номер телефона и поборол желание написать тут же, а еще лучше — позвонить во все квартиры и отыскать его или позвонить на телефон, почему-то от всей этой истории возникало вдохновение, которое велело ему сейчас же идти рисовать, и Николай повиновался. В метро он все же не удержался, открыл смски и написал: «Добрый день, это Николай, я оставлял конверт, рад, что Вы ответили (Гоголь колебался какое-то время, обращаться ли на «ты» или на «Вы»), я обычно свободен в воскресенье, в понедельник, во вторник вечером, в среду и в пятницу». Перечитав написанное, Гоголь подумал, что после его сообщения создается ощущение, что он вообще не работает. Отправлено. Ответ пришел не сразу, а когда Николай уже дошел до дома. «Я в это воскресенье не смогу, по понедельникам у меня пары (Николай зацепился за это, подумав, что Фёдор либо студент, либо его коллега), но могу во вторник, в среду и в пятницу вечером после пяти». «Тогда в этот вторник после пяти? Мой адрес ***, могу встретить у метро». «Не нужно, приду к шести. Нужно ли что-то взять?» «Пока нет. Тогда договорились». Николай перечитал небольшую переписку и все же решил добавить: «Хотя, если не трудно, возьмите тот темный плащ». «Хорошо. До встречи». Николай спрятал вырвавшуюся улыбку за пальцами, было так хорошо, как от покупки какой-то очень понравившейся вещи, аж дыхание спирало. Закрыв дверь своей комнаты и даже не переодевшись, Николай закружился в танце под какую-то французскую песню из наушников, высвобождая все эмоции в эти плавных, а порой и рваных движениях. Буквально через два дня. Два дня, которые нужно чем-то занять. В воскресенье Николай собирался пойти рисовать в залы Эрмитажа, не перерисовывать картины, а потренироваться на движущихся посетителях. В понедельник — в студию Сигмы. Надо бы его, конечно, заранее предупредить. На следующий день Гоголь и правда пошел в Эрмитаж, сначала обошел пару залов, а когда нашел понравившееся место, то сел на пол, ближе к стене, на свой плащ и принялся набрасывать план колонн и высокого потолка, на этот раз он решил все делать черной ручкой, почему-то после того письма она казалась ему очень подходящим инструментом для передачи изящества музея в черно-белой палитре. Хотя Николай написал Сигме заранее и получил ответ, что помогать в понедельник просто не с чем, он все равно пришел, потому что не знал, чем себя занять: поболтал с Сигмой, прошел вновь по залам, замечая перемены в выставочных залах, рассказал паре посетителей про картины, переходя на собственные размышления о живописи, а затем вновь пришел в кабинет к Сигме и, разувшись и взобравшись с ногами на кресло, принялся тихо делать наброски корпящего над документами Сигмы, затем предметов в отдельности: черный стол, окно с жалюзи, стеклянный шкаф у стены с папками, напротив массивный комод с парой круглых небольших горшков, в которых росли светло-розовые, зеленые, желтоватые и фиолетовые суккуленты. Николай подумал, что можно было бы нарисовать Сигму в окружении этих цветов самых разных оттенков. А затем наступил вторник, а вместе с ним и работа. Гоголь боялся, что сегодня опять задержится и хотел даже отпустить всех на пару минут раньше, но занятия захлестнули его, к студентам он потихоньку привыкал, а они к нему, поэтому подходили и уточняли то, что было непонятно, или спрашивали совет. Им нравилось, что Николай умел слушать, умел указывать ошибки и аккуратно направлять, словно демиург, обучающий поколение себе на смену. Хотя иногда можно было увидеть, как он на секунду хмурит брови и поджимает губы, когда видит, что та или иная ошибка вновь повторяется на рисунке, проворачивает в своих пальцах карандаш, а у его как-то завораживающе долго получалось так делать, когда Гоголь в раздумьях стоял перед той или иной картиной ученика, выпрямлялся и делал пару замечаний уже в более строгой манере, отчего голос становился ниже. Такие моменты длились недолго, затем, через некоторое время, на его лице нельзя было различить и тени былого раздражения. К счастью, сегодня он не задержался, освободившись в половине пятого. Дома никого не было — все на работе, как и обычно, хотя на всякий случай Николай все же предупредил девушек о том, что придет гость. Точнее он сказал об этом Йосано, а уж она обещала сказать и Люси тоже. Гоголь заранее подготовился, перетащив мольберт, краски, кисти, карандаши в гостиную и разложив все на столе, словно хирург перед операцией. Гостя он собирался усадить на стул или на диван перед низким журнальным столиком. Когда на часах была половина шестого, пришла смс. «Скорее всего я буду раньше, без десяти или без пятнадцати шесть». «Да, хорошо». В дверь настойчиво постучали три раза, Николай как раз сидел на диване, просматривая со своего места коридор и входную дверь, и, хотя он ждал этот стук, Гоголь все равно вздрогнул, отрываясь от экрана телефона. — Да-да, секунду! — громко произнес Николай, пробегая на носочках босыми ногами по полу, так как тапки остались у дивана. На пороге показался тот самый образ, который Гоголь так долго пытался воскресить в своей памяти, отчего не удалось скрыть улыбку на сжатых губах. Он сразу протянул руку: — Николай. Мы уже знакомы, но не лично. — Фёдор Достоевский. Протянутую руку пожали прохладные пальцы. Во второй руке у Фёдора был стаканчик, по запаху угадывалась облепиха. — Сегодня на улице прохладно, — такими были первые слова, которые услышал Николай вслед за представлением. Голос спокойный и ровный, без тени неуверенности или сомнения. Гоголю показалось, что Фёдор читает книгу, так хорошо ложились фразы. — Поэтому я решил зайти в кофейню. Надеюсь, не помешал. — Да, погода сегодня осенняя, — хотя Гоголь даже не мог вспомнить, какая она. — Проходи…те в гостиную, руки можно помыть вот здесь, — Николай указал на ванную. — Давайте пальто. — Спасибо. Я взял с собой тот плащ. — Отлично, спасибо! Под черным осенним пальто была обычная белая рубашка и темные брюки. Нельзя было сказать, ходит ли он так всегда или же оделся специально для сегодняшнего вечера, но Гоголь был только рад такому наряду. Они прошли в зал, Николай спросил, не нужен ли чай, но Достоевский отказался, в стакане еще что-то оставалось, поэтому он медленно, по глотку допивал содержимое. Фёдор сначала расположился на стуле, перед которым заранее был поставлен мольберт. В начале своей работы Николай все еще испытывал какую-то неловкость, не знал, нужно ли занять гостя разговором или это будет лишним. Уловив эту несобранность, Фёдор спокойно предложил поставить музыку, чтобы настроиться на нужный лад, что Гоголь и сделал, включив на телефоне плейлист, он не знал, что любит Фёдор, поэтому включил на свой вкус и, таким образом, погрузился в работу. На белом листе запечатлевались острые черты лица, темные прямые волосы, пронзительный взгляд карих глаз, который мельком рассматривал все вокруг. Делая наброски, Николай просил повернуться то одним, то другим боком, приподнять подбородок, наклонить голову… Так прошел час, а может и немного больше, Гоголь понял это только тогда, когда Фёдор начал разминать шею, было решено перейти на диван. — Можете расположиться, как Вам удобнее. — Сказав это, Николай вдруг подумал, о том, что Достоевскому на вид тоже лет двадцать пять, а из-за немного тяжелого взгляда, который проскакивал, казалось, что даже чуть больше, поэтому обращение на «Вы» было логичным, хотя и странным. — Могу налить Вам чай. — Пока не нужно, — махнув рукой, ответил Фёдор. Работа продолжалась еще час. На этот раз Николай попросил накинуть на плечи темный плащ с белым воротником. Изрисовав несколько листов с разных ракурсов, Гоголь, наконец, вздохнул. — Вроде всё. — Правда? Можно посмотреть? — Здесь пока просто наброски, — передавая их в руки Достоевского, проговорил он. — Но Вы говорили, что рисуете какую-то картину? — Да, она в моей комнате, хотите посмотреть? Они вышли из гостиной, в этот момент в двери провернулся ключ и зашла девушка с пакетом. Йосано с улыбкой поздоровалась с ними обоими, приглашая после выпить чай с кексами, которые она как раз купила по случаю гостя. Николай впервые уловил легкую улыбку на губах Фёдора: — Если только я никого не буду стеснять, — произнес он. В комнате Достоевский с таким же интересом, как до этого в гостиной, осматривал высокий потолок, полки с книгами, проводя пальцами по пыльным корешкам. Чернышевский, Булгаков, Горький, Агата Кристи, Дюма, Кафка… — Это Ваши? — Нет, от прошлых жильцов остались. А картина стоит вон там, у окна. Достоевский внимательно посмотрел на нее и на свою призрачную, еще ненаписанную фигуру. — Очень красиво. Выставляетесь где-то? — Только на небольших выставках, — со смущенной улыбкой произнес Гоголь. — Интересно. Я бы хотел взглянуть, когда закончите. Раздался телефонный звонок и Фёдор поднял трубку, бросая пару кратких ответов. — Боюсь, мне придется уйти. Нужно ли мне еще что-то сделать? На самом деле для завершения картины больше ничего не требовалось, но Николай не торопился так отвечать, Фёдор ему импонировал, поэтому он хотел с ним вновь встретиться, поговорить, узнать ближе, а такая встреча, ему казалось, могла произойти только под каким-то предлогом. Живопись. — Напишите, когда у Вас будет время в следующий раз, — произнес Фёдор. — Было приятно познакомиться с Вами и с таким странным музыкальным вкусом, — сказал он, улыбнувшись во второй раз.