Ghost

Глаза очерчены углем, А ты не выпита до дна, И этой прихотью одной, Душа беспечная больна. И я надеюсь, этот мир Не утолит тебя ничем И на руках твоих уснет Змея железных обручей.

Встретиться в следующий раз удалось только через воскресенье. Гоголь надеялся на то, что погода будет благоволить, чтобы сделать пару рисунков на природе, а для таких планов необходим был полный день, о чем он и написал Фёдору. «Полностью свободные дни у меня обычно выходные, но это воскресенье занято. Вы можете в субботу?» Гоголь бы очень хотел, но пары не давали ему правда ответить утвердительно. «Тогда можем в следующее воскресенье». Следующее — это уже середина сентября, а то и немного больше, хотя, может, погода еще не настолько изменится. Можно будет взять зонты и держаться поближе к зданиям, чтобы сразу же укрыться и не простыть, а то осенью часто забываешь, что дождь уже не летний, а ветер не просто прохладный. Гоголь в детстве часто проверял эту доктрину на себе, обманываясь солнечной погодой. Зато до следующих выходных можно было бы полностью дорисовать картину и начать что-то новое. Списался Николай с Фёдором на следующий день после их встречи, то есть в среду, а к пятнице картина была уже готова. Гоголь хотел бы дописать ее до того, как идти работать в четверг на выставку, но решил немного обождать и прийти вечером, взглянуть на полотно новым взглядом. Он едва сдерживался от того, чтобы не рассказать Сигме о законченной работе. Николай никому не говорил об этом, потому что боялся, что выдохнет, расслабится и не завершит ее, поэтому сразу после студии, пошел прямиком домой и долго еще в тот вечер разглядывал полотно, то дополняя его, то подправляя. Вышел он уже ближе к одиннадцати вечера, чтобы поужинать и отвлечься. Картина была завершена, поэтому первым делом Николай написал Сигме: «Ты завтра у себя? Я зайду». «У меня завтра встречи, я не собирался заезжать в студию. Что-то важное?» Можно было бы оставить картину в его кабинете и подождать, когда Сигма придет туда и увидит ее, но вы когда-нибудь видели, чтобы художник, потратив уйму сил на творчество мог просто оставить свое творение и не увидеть, и не услышать хоть одно слово в ответ? Вот и Гоголь не смог бы так оставить и уйти. «Та картина, я ее сегодня дописал». Сообщение прочитано, но Сигма не торопился отвечать. Может, отвлекся, подумал нетерпеливо Николай. «Приезжай сейчас. Еще не поздно, метро ходит, давай». Гоголь был только рад кому-то прямо сейчас показать готовую работу. Но приезжать куда, он вдруг задумался, и в ответ на свой немой вопрос получил вторым сообщением домашний адрес Сигмы. Даже если я не успею обратно, то возьму такси, сразу промелькнуло у него в голове, когда Николай надевал черную кашемировую водолазку и приглаживал выбившиеся волосы. Укладывая аккуратно картину в сумку, он взглянул на время, убедившись, что точно обратно не успеет на метро, потому что уже была половина двенадцатого и нужно было торопиться. Брать с собой много вещей Николай не стал, лишь перекинул через плечо сумку с картиной, закинув туда еще пару набросков и рассовав по карманам пальто телефон, кошелек, проездной, наушники и захватив зарядник, потому что оставалось тридцать с копейками процентов. До нужной станции Гоголь доехал как раз к двенадцати десяти. Хоть он и знал, что ровно в полночь метро не закрывается, но ощущение было, что его вот-вот выпроводят оттуда, хотя Гоголь и так спешил. Еще около пятнадцати минут он потратил на поиск нужного дома и подъезда. Сигма встретил его на лестничной клетке, запахивая поверх домашней одежды махровый халат, судя по всему, ему тоже очень хотелось быстрее увидеть картину. — Не замерз? Долго искал? — спросил он, запуская в квартиру Николая. Здесь Гоголь раньше ни разу не был, хоть его пару раз Сигма и приглашал к себе. Единственное, что Николай знал, так это то, что квартира была куплена недавно, все еще выплачивается ипотека и потихоньку делается ремонт, но ни про то во сколько обошлась она, ни сколько будет длиться выплата — больше ни о чем Сигма не распространялся, да и это было не важно. В квартире три комнаты: спальня, кабинет и предполагаемый зал, который был занавешен пока что пленкой, так как там велся ремонт. Они прошли на кухню, где Сигма уже заварил чай, почему-то Гоголь был уверен, что в его чашке точно есть сахар — и не ошибся. Николай все еще поражался тому, как хорошо у него получалось запоминать детали. Скинув халат на кухонный стул, Сигма потянулся к сумке, Гоголь этому не препятствовал. Картину он рассматривал долго и безмолвно, пока Николай наблюдал за ним издалека с чашкой чая, разворачивая из стеклянной розетки шоколадную конфету. Через некоторое время раздался голос, Сигма наконец заговорил, он рассказывал про картину так, словно Николай был на экскурсии в галерее: что показывает, какие эмоции отражает, какие цвета и почему задействованы, на что сделаны акценты, что дорисовывалось, начало и конец. И от того, как все хорошо разгадывалось, становилось даже немного страшно, над чем-то Гоголь даже не задумывался, когда рисовал, это было лишь подсознание. В конце лекция перешла в диалог, где-то Сигма спрашивал, где-то Николай дополнял, затем он достал пару набросков со вторника и показал их. Сигма сказал пару слов и по ним, его комментарии никогда не были попыткой показать, как лучше — скорее просто рассуждением, в котором Гоголь мог сам найти свои недочеты. Они с воодушевлением обсудили будущие работы, затем решали, куда лучше на выставке повесить картину, а Сигма точно хотел ее там видеть, следом проговорили будущие конференции, даже затронули работу. Была уже половина второго, когда Николай решил вернуться домой, о чем сказал хозяину дома. — Черт, — цыкнул Сигма, посмотрев на часы. — Я помню, что метро не ходит, поэтому закажу такси, все хорошо, — вставая из-за стола, произнес Николай. — Да нет, не в этом дело. У тебя завтра нет дел с утра? — Нет, ничего такого. — Ну тогда ладно. Просто ты не сможешь отсюда уехать. Метро, может, и не ходит — это ладно, а вот… — Мосты! Квартира Сигмы находилась на Васильевском острове, когда Николай к нему ехал на метро, то не задумывался об этом, но сейчас было понятно, что и Сигма не придал значения времени. — Ну ничего страшного, переночевать можно, только я тебе лучше постелю на диване в кабинете, хорошо? В кабинете пришлось немного разобрать вещи, которые туда были перенесены из гостиной, затем в спальне найти новое постельное белье, подушку и одеяло, а заодно и полотенце. Пижаму Гоголь уже отказался принимать, решив, что можно одну ночь поспать в трусах. Поэтому улечься удалось только к двум часам ночи, пожелав спокойной ночи. На диване пришлось ютиться, он не раскладывался и не был изначально запланирован как спальное место. Николай закинул ноги на мягкий подлокотник и осмотрелся: по стенам иногда полз свет, просвечивающий сквозь шторы, от фар машин, которые заезжали или выезжали со двора, отчего Гоголю казалось, что он лежит где-то в толще воды среди суккулентов-кораллов, а в соседней комнате в своем подводном королевстве спит светло-фиолетовая Цианея с длинными волосами щупальцами, от которых невозможно уйти, они касаются всего вокруг, обрамленные светящимся планктоном. Гоголь хотел бы зарисовать возникшую картину, но не мог, поэтому, засыпая, старался как можно точнее запомнить все, что собирался перенести потом на холст, проговаривал, воображал, пока сон не сжалился и не забрал его. Что же тогда снилось? Николай почему-то именно сейчас, по дороге в Новую Голландию, вдруг решил вспомнил, что он почему-то так долго перед сном думал о море, о красивой фауне и флоре, спокойной океанской тиши, а приснилась ему пустыня. Он помнил, как стоял во сне перед огромной фигурой Сфинкса, долго и внимательно рассматривая ее, такую величественную и смотрящую в даль. Постамент такой высокий, что Гоголь едва ли мог коснуться огромных лап статуи. К чему снится Сфинкс, задумался Николай, вбивая параллельно вопрос в поисковую строку. Вышел он заранее и на ветке почти не было людей утром в воскресенье, а потому можно было спокойно сесть, расположив в ногах этюдник, и посмотреть ссылки с ответами. Символ мудрости… ключ к решению сложной проблемы… предупреждение, что нужно быть бдительным… разгадать загадку для будущего… Гоголь листал сонники один за другим, но все они были слишком топорными и прямолинейными, все сводилось к чему-то мифическому, но ничто в его жизни не пересекалось с посланником из сна. Не найдя определение, Николай спрятал телефон в карман и поправил шарф, оттянув его пальцами, так как скоро была его остановка. Они должны были встретиться в вестибюле метро, чтобы никто не мерз раньше времени на улице. Фёдор приехал чуть раньше и сейчас стоял, подперев спиной черную колонну, он был все в том же черном пальто, в котором приходил к Гоголю, а теперь и в шляпе. Увидев краем глаза, спешащего в его сторону Николая, Достоевский качнулся вперед, отходя от стены. Рукой он легко снял шляпу, приложил ее к груди в качестве приветствия, кивнул и надел обратно. Действие автоматическое, словно рукопожатие, и плавное, но Гоголь уже хотел запечатлеть его на холсте на этой призрачной станции. Они перекинулись парой слов о дороге, о погоде, о том, куда они пойдут, а эскалатор все продолжал медленно поднимать их на поверхность. — Можем долго не задерживаться, сделаем пару набросков и поедем на выставку, Вы же хотели увидеть картину? — План хороший, я согласен. Эскалатор продолжал движение. — Рисовали ли Вы что-то еще? — Решил попробовать изобразить хозяина выставки на морском дне. — Интересно. Не ладите? — Нет-нет, — отрицательно закачал головой Николай. — Просто концепция медузы Цианеи. Последние ступеньки, наконец-то, были проглочены и они вышли на улицу. Хоть было по-сентябрьски тепло, порывы ветра с реки все же окатывали прохладой. — Как пары? — решил спросить Николай и поддержать разговор. — С каждой неделей их будто становится все больше, зато круглые столы всегда радуют, особенно по конфликтологии. Гоголь задумался, но решил не делать поспешных выводов и задать еще один вопрос: — А какая у Вас специализация? — Философия, но хотел бы сосредоточиться на религии в будущем. — В будущем? — В магистратуре. — Подождите, не может быть, — Николай думал, что его обманывают и никак не мог принять этот факт. — Хотите сказать, что Вы еще учитесь? — Да, третий курс. Вы подумали, что я старше? Все всегда так думают. — Просто поверить не могу, что у нас пять лет разницы. — Теперь уже я не верю, — произнес Фёдор, посмотрев на Николая. Задумавшись, они дошли до Новой Голландии, нашли место и расположились поодаль от людей. Листья только начали желтеть в кронах и еще не успели засыпать дорожки. Гоголь подготовил рабочее место, вытащил уголь, решив избрать его своим сегодняшним инструментом. Он вновь на секунду заколебался, все же это были не просто уличные наброски, но рисунок с натуры, а значит нельзя просто заткнуть уши наушниками. Фёдор вновь исправил ситуацию, словно следя за его неловкими движениями: — Можно один Ваш наушник? Мне интересно подо что Вы будете меня писать, — сказав это, Достоевский протянул руку, а, получив один наушник, повернул голову в профиль, превращаясь в зоркую статую, которая только изредка переводила взгляд на своего художника, а затем обратно на людей вокруг. Один раз солнцу удалось пробиться сквозь тучи и осветить место, где они были, людей становилось больше и в одно ухо уже отчетливо влетали разговоры и музыка собравшихся. Николай осмотрел почти двухчасовую работу и свои потемневшие от угля пальцы и обратился к Фёдору, заставляя его отмереть. — Не замерзли? — Солнце пригрело, поэтому даже немного жарко. — Хорошо, тогда еще немного здесь побудем и пойдем. — Не беспокойтесь об этом. — Достоевский будто хотел еще что-то сказать, поэтому задержал взгляд на художнике, но передумал, словно сам же и ответил на свой вопрос. Когда рисование немного утомило, Гоголь наконец потянулся, насколько ему позволяли рукава его пальто, вытер салфетками руки, внимательно осматривая картину. — Красиво. — Фёдор возник рядом внезапно. — Будете что-то доделывать в ней? — Думаю уже нет. Я обычно стараюсь не переделывать ничего, иначе так можно никогда не закончить. Уже было почти три часа дня, время обеда, и стоило об этом подумать, как само собой возникло чувство голода. — Если есть время, может, зайдем пообедать? — Мы же сейчас поедем на выставку? — вопросом на вопрос ответил Фёдор. — Вы говорили, что она находится на ***, верно? — Да, как раз оттуда недалеко. — Тогда мы можем заехать по дороге ко мне, а оттуда дойти пешком. — Если я не помешаю, то конечно. Предложение было замечательным, тем более что Гоголь уже два раза после выставки ходил мимо дома Достоевского, который находился в пятнадцати-двадцати минутах. На метро поездка заняла всего десять минут с пересадкой на Садовой. Фёдор выглядел чуть более оживленным, может, сон с него окончательно спал; они стояли у дверей с надписью «не прислоняться»: Достоевский держал в руках шляпу, теперь его лицо не было скрыто полями, а в руках Николая был чемоданчик, который он иногда перекладывал из одной руки в другую. Слово за слово и разговор перешел отчего-то на питерские мосты и крыши, являющиеся визитной карточкой города, Гоголь рассказал о недавнем происшествии и о том, как по неаккуратности остался на другой стороне, на острове, Достоевский же рассказал, как однажды взобрался тайно на крышу, еще во время учебы в школе, а его там закрыли. На третий раз в парадную дома Николай попал легально, когда Фёдор открыл дверь ключами, Гоголь боялся, что дома будут родные, но никого в квартире не было. Единственное, что Гоголь заметил, — это была та самая дверь, из которой тогда вышел человек с зонтом, он еще сам от него спрятался на третьем этаже. Николай решил поделиться этими мыслями, когда разувался в коридоре. — Это был Гончаров, — без раздумий ответил Фёдор, вешая пальто на плечики. — Он приходит в будни, иногда в выходные, убирает квартиру и готовит. — И правда, как дворецкий, — шепотом проговорил Николай. — А родители? — Они тоже иногда приезжают сюда, если что-то нужно сделать, а так обычно живут на даче, маме там больше нравится. Осмотрев квартиру изнутри, Гоголь подумал, что под словом «дача» скорее всего Достоевский подразумевает все же загородный дом, слишком уж разное понимание вещей бывает у людей, тем более с квартирой в центре Питера (в чем он потом еще не раз убедится). — Я подогрею пока ёжики с картошкой, ванная рядом с кухней, если что. Николай проскользил в носках по деревянному паркету, вещей везде было мало, в коридоре пара семейных фотографий, все комнаты закрыты, кроме зала, а в глубине коридора, словно в музее, стоит постамент с вазой. Пока Гоголь рассматривал квартиру и немного укладывал водой выбившиеся волосы, Фёдор успел все разогреть. — Могу провести экскурсию по квартире после обеда. Как оказалось, всего в квартире было шесть комнат, включая кладовку: комната родителей, библиотека, зал, комната Фёдора, комната Гончарова, когда он оставался в будни. Но в выходные Достоевский не был один, Гоголь нашел в зале растянувшегося на диване упитанного персидского кота, который лишь лениво посмотрел на гостя и мяукнул, когда Фёдор погладил его. В зале же стояло и фортепиано, которое тогда слышал Николай, и развевались белые занавески от ветра из открытых окон. И вот уже их призрачность не казалась такой сказочной и неуловимой, дом становился вполне живым, а к характеру Достоевского добавилась пара новых капель в палитру. Хотя Николай понимал, что так просто за пару встреч понять незнакомца невозможно. — Может быть, чаю? — спросил Фёдор, сидя уже на диване с белым котом на руках, не заботясь о том, что к одежде пристанет шерсть. Николай согласился. В это воскресенье планы немного изменились и до выставки они так и не дошли, а провели пару часов дома в обыденных разговорах о жизни в Санкт-Петербурге и немного о книгах, отчего Гоголь задумался, когда же он последний раз держал в руках художественную литературу. И, осознав, что давно, спросил совета у Достоевского. Домой он ушел раньше шести с тонкой книгой Бальзака в руках, которую Гоголь обещал прочитать и обсудить позже.