Ghost

— Ну смотрите, променяли бы Вы свою жизнь на богатство? — Смотря сколько бы я в этом богатстве жил, — уточнил Гоголь. — Если бы мне дали условие: половина жизни за неисчисляемое количество денег, то почему нет? Допустим я проживу еще пятьдесят лет, половину я отдам за золотую карту, значит проживут двадцать пять лет безбедно. — Такие сделки обычно подписываются с дьяволом, значит, после этого Вы точно попадете в ад. — Но это же не точно? Не факт, что он вообще есть. — Уж если есть такие сделки, то и аду быть. — Это, конечно, тоже верно, но нельзя ли тогда сменить религию, тогда дьявол не сможет утащить, — улыбнулся Николай, потянувшись рукой к коту. Фёдор задумался и не сразу ответил, взобравшись с ногами на диван. — Все равно не понимаю, как можно отдать годы жизни за деньги, за что-то такое материальное. Еще можно понять, как бог простил Фауста, он хотя бы потратил жизнь на поиски знаний и истины. — Хочешь… хотите сказать, что Вы бы сделали то же самое? Отдали бы жизнь за разгадки? — Если удобно, можете обращаться ко мне на «ты», я же просто привык, поэтому говорю на «Вы». Отвечаю: я отдал бы жизнь за справедливость. — Ты говоришь про справедливость, — Гоголь воспользовался предложением, все же в неформальной обстановке он то и дело прыгал между обращениями, не будучи способным заставить себя говорить формально, — но при этом сделка Фауста с Мефистофелем не состоялась просто по божьей прихоти? Я помню, что он там ему все показывал, исполнял все желания за душу, а в итоге ничего не получил. Разве справедливо? Пришлось идти в библиотеку, чтобы искать ответы в книге. Отыскав на полке Гёте, Достоевский перелистнул на последние страницы в поисках нужных фраз. С кухни доносился вкусный запах мяса из духовки, слышалось, как Гончаров режет овощи для салата. Сегодня был четверг, прошло всего четыре дня с прошлой встречи, и вот Николай вновь в доме Достоевского. Книга была дочитана еще утром, когда он ехал в метро на выставку, о чем Гоголь сразу написал в сообщении, они теперь переписывались чаще на темы, которые касались искусства, книг, учебы. И вот получив сообщение, Фёдор пригласил его к себе сегодня, так как пары заканчивались в четыре, а Николай как раз обратно с выставки собирался домой. — Фауст не стремился к материальному, он хотел знаний и справедливости, свободной жизни для всех… Даже, когда позвали ужинать, они продолжили разговор за столом, вместе с ними ужинал Иван, Гоголь о нем многого не знал, но почему-то чувствовал и замечал, что Гончарову доставляли удовольствие разговоры Достоевского, в которые он сам не влезал. Под конец ужина тема себя исчерпала, и каждый погрузился в свои мысли, доедая последние кусочки говядины. Николай встал, чтобы помыть тарелку, но Гончаров опередил его: — Я все помою, Вы наш гость, поэтому отдыхайте. Фёдор Михайлович, не могли бы Вы сыграть нам во время чая? Вы уже давно не прикасались к фортепиано. — Опять мать проверяет, практикуюсь ли я? Шесть лет музыкальной школы просто так не забудутся. — Нет, это моя просьба. — Тогда, раз уж мы говорили о Германии, — Фёдор немного задумался, — я поищу ноты Шумана, а вы пока можете найти в библиотеке «Манфреда» и освежить в памяти. Когда чай был готов, Гончаров принес поднос в зал и поставил на столик, хоть было почти не видно, но Иван был очень взволнован предстоящим небольшим концертом, он вслушивался в первые ноты с закрытыми глазами, откинувшись в кресле напротив. Николай же пролистывал поэму Байрона, если Гёте он еще когда-то читал, то про Байрона знал лишь то, что он был бунтарем и что у него одна нога короче другой была, это как-то въелось в память из редких лекций по литературе, а вот с остальным было сложнее, ни литература, ни музыка не были его основными предметами. До переезда в Питер Гоголь часто слышал о том, что коренные петербуржцы говорят очень красиво, немного заумно, велеречиво, обязательно разбираются в классике будь то литература, музыка или живопись, всегда вежливы и обучены манерам. В общем в голове у Гоголя образ города очень часто смешивался с книгами из школьной программы, поэтому он никогда не думал, что и правда встретится с такими представителями, но так было решено свыше, что он столкнется со стереотипной семьей. И сейчас на их фоне ему казалось, что он уж слишком мало чего знает. Гоголь родился в Полтаве, и только в средней школе они с матерью переехали в Киев. На каникулы он всегда уезжал в деревню к бабушке, отсюда и много картин, написанных в той местности или по памяти. Образование у него не выдающееся, хотя ему давали все возможное, от бабушки он часто слушал разные легенды региона, которые передавались из поколения в поколение, знал народные приметы, но никто ему, конечно, не рассказывал про композиторов и не устраивал лекции по литературе. Кот аккуратно соскочил с дивана и пошел на кухню, слишком уж много было людей вокруг. Белая длинная шерсть лоснилась от тщательного ухода, а Николай подумал, что все еще не знает, как зовут кота. Тем временем музыка продолжала литься по гостиной, только занавески сейчас оставались на месте, ведь стало прохладно для постоянно открытых окон. Сделав глоток чая, Гоголь вспомнил вдруг о сообщении матери о том, что она послала ему от бабушки сушеные травы для чая и нужно их забрать на почте. В таких мыслях о разном проходили минуты увертюры, во время которых Николай успевал смотреть на спину Фёдора в домашней темно-зеленой в клетку рубашке, похожей на пижаму, чуть склоненного над инструментом, на завязанные в низкий хвостик короткие волосы, на руки, летающие по белым и черным клавишами, вытаскивая из них мелодию, и на спокойное, полное скрытой уверенности лицо, которое он видел в профиль, как и на выходных, оно было немного бледным, какими бывали лица аристократов. Интересно, развлекается ли он так всегда, споря о книгах и играя на фортепиано, думал Гоголь, это ведь невозможно, чтобы в арсенале было так мало эмоций и возможностей. Неужели он ко всем всегда обращается так вежливо или же Николай что-то делал не так, что видел Достоевского только с одной интеллигентной стороны, хотя они и не знакомы так долго, чтобы можно было делать выводы. Когда раздались финальные аккорды, Гоголь подошел к фортепиано, чтобы посмотреть поближе на ноты, они были похожи на своеобразный рисунок, на очень замысловатую шифровку, особенно те, что были на первой странице. — Не представляю, как ты их разбираешь, это буквально шифр, — улыбнулся Николай. — С такими познаниями любые загадки по плечу. — Сначала кажется трудно, но потом становится читать легче, как с иностранным языком. — А ты много языков знаешь? — Со школы немецкий и английский, в университете дополнительно учил латынь, а там и с итальянским и французским разобраться легко… — Фёдор Михайлович, Вы об этом так скромно говорите, — подключился к разговору Гончаров, — а как же греческий, иврит и шведский? — Иван Александрович, не преувеличивайте, на греческом и древнегреческом я читаю, но не могу говорить свободно. — Да, помню, Вы их учили, чтобы разобраться с гомеровской «Илиадой», как там она начинается? — «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…» — заученной скороговоркой отчеканил Фёдор. — Первый памятник литературы, сохранившийся с давних времен. — Ничего себе, — только и смог проговорить Николай. — Это невероятно, разве можно столько всего знать к двадцати годам? Еще и фортепиано с такими-то произведениями… — И не только оно, — Иван произнес это гордо, словно перечисляя заслуги сына. — В музыкальной школе обычно выбираешь два инструмента, — пояснил Фёдор, — фортепиано для всех, у меня же еще была виолончель. — Ты что, демон что ли? — покачал головой в изумлении Гоголь. — У тебя оставалось время на себя? Достоевский не ответил на вопрос, закрывая крышку и собирая ноты, Гончаров тем временем отнес пустую кружку на кухню, на подносе еще оставались конфеты, печенье, лукум и две кружки, к одной из которых даже не притронулись, это была кружка Фёдора. Он отпил остывший чай и, наконец, посмотрел на Николая. — Вам понравилось? — Словно на концерте оказался, просто вау, хотя я и немного в этом смыслю. — Это ничего. Хотите выберем еще одну книгу Вам? — Давай, я посижу еще немного и пойду, чтобы не засиживаться долго у тебя. — В коридоре сидел кот, облизываясь и умываясь лапой. — Кстати, как его зовут? — Лавáн. Эта встреча, в отличии от других, оставила внутри какой-то отпечаток неуверенности в себе и в своих силах. Николай думал о способностях своего нового знакомого, и тот постепенно становился чем-то недостижимым, хотя Достоевский и не возводил стену между ними и никак специально не показывал разницу в их положении, но Гоголю от этого все равно становилось немного неловко находиться в его обществе. С одной стороны, хотелось достичь того же уровня, а с другой — опускались руки. Этот разный старт, полученный от родителей и отличное восприятие мира. В такие моменты Гоголь всегда старался прервать череду мыслей и отвлечься от бесконечного потока, воронкой затягивающего вниз. Завтра должна прийти зарплата, а там, на выходных, можно было пойти с девчонками отметить сожительство, как предложила Йосано, нужно было еще проверить подготовленные лекции, так как они начинались уже на следующей неделе, на последней неделе сентября. Время летело слишком быстро. Уже второй месяц, как я в Питере, подумал Николай, проходя мимо плохо освещенных теплым желтым светом домов. Так интересно, что это совсем не ощущается, точнее кажется, что ничего вокруг не меняется, хотя это совсем не так. Когда он уезжал, то понятия не имел, что его ждет, встретится ли с кем-то, но пока все шло хорошо. Медленно, но хорошо. Гоголь мысленно постучал по дереву и плюнул через левое плечо. Можно было бы взять пару заказов, но лучше уточнить наличие таких клиентов у Сигмы, еще можно было бы вывесить пост в социальных сетях, хотя там все еще было немного подписчиков, едва ли доходило по пяти сотен, но даже это приободряло. Гоголь иногда в шутку думал, что мог бы промышлять рисованием фан артов для разных фандомов, но для этого пришлось бы тратиться на графический планшет и осваиваться там, а на это не было денег. Вселенная похожа на финансовую пирамиду, думал Николай, в очередной раз сидя в вагоне метро, тоже нужно постоянно вкладываться и не всегда это окупается. Подумав о пирамидах, он вновь вспомнил про свой сон, удивившись, как же все-таки интересно работает наш мозг и цепочки ассоциаций, возникающих случайным, подсознательным образом. Возможно, в течение жизни наши ассоциации к разным словам меняются, как и наше отношение к людям, ситуациям и прочему. В своих мыслях Николай спрятал руки в карманы пальто и шел по оживленной улице к дому, не замечая рядом свою соседку Люси, которая в свою очередь, заметив Гоголя, упершегося взглядом куда-то в пустоту асфальта, не решилась его потревожить и просто шла следом. Так они дошли до двери квартиры, и Николай только уже на пороге краем глаза увидел пятно темно-рыжих волос и повернулся к девушке, делая тише музыку в наушниках и здороваясь с улыбкой. Он пропустил девушку вперед себя, давая спокойно разуться, так как сам никуда не спешил. В квартире играла с кухни музыка, значит, Акико была дома. Их она услышала не сразу, а вышла чуть позже, когда Николай прошел в комнату. — Наконец-то я не последняя пришла с работы, — отозвалась Йосано, на ней домашние штаны и футболка, а на плече — кухонное полотенце. — Если бы не дела, думаю, что пришел бы раньше, — ответил Николай, откидывая косу назад. — Кстати, — протянула девушка, — Люси, ты тоже послушай, новость для нас всех: хозяин квартиры написал, сказал, что в ближайшие дни подселит к нам еще одного. — Ничего себе, я думал, что нас надолго трое. — На самом деле дела с жильцами всегда проворачиваются очень быстро, кто-то на пару месяцев приезжает, кто-то на дольше. — А известно, кто будет? — спросила Люси, стоя у ванны. — Вроде парень, а больше ничего, да и я не уточняла, он написал, когда у меня было поступление в больнице, я закрутилась и только дома вспомнила про это, — пожала плечами Йосано. — А я только хотел предложить втроем посидеть где-то. — Ну одно другому не мешает, посмотрим, что это за человек, может, уже вчетвером отпразднуем полное заселение. Поужинав, Николай скрылся в комнате, сегодня было слишком много общения: экскурсии на выставке, Фёдор, а затем и соседки, четверг длился очень долго, и сил совсем к концу не осталось, единственное, что хотелось, — чтобы не тревожили. Он думал порисовать немного, но даже на это не хватило энергии, и, сделав пару измученных штрихов, Гоголь оставил эту затею и закончил день.