Ghost

Еще с пятницы ощущалось потепление, ненадолго пришло Бабье лето, чтобы подарить последние солнечные дни перед погружением в длинный темный сон. Поэтому в пятницу на парах Фёдор чаще смотрел в окно, думая о чем-то другом, что не являлось ни лекциями по зарубежной, ни по русской философии, ни логикой, только онтология просачивалась сквозь отстраненность. Вроде бы почти прошел месяц с начала третьего курса, усталость не успела накопиться, преподаватели не успели разогнаться, а студенты еще не видели угрозы в декабрьской сессии. Между взглядом в окно и на зеленую доску, Достоевский взглянул на экран своего смартфона, подумав о том, что через пятнадцать минут перерыв, хоть и небольшой, но выйти из корпуса можно было. Следующая лекция проводилась в аудитории рядом, поэтому закинуть сразу вещи не составило труда. Фёдор спустился по лестнице, даже не взяв с собой куртку, зато с пачкой Chapman red и зажигалкой. Это был лишь вопрос времени, когда начать курить, здесь это происходит само собой, внезапно: слово за слово и вот ты уже в курилке или поодаль у главного входа стоишь с группой, меж пальцев неизвестно откуда взявшаяся сигарета, а губы сами тянутся к фильтру. Становится понятно откуда в Питере так много туманов. Почему-то желание закурить появлялось только в философском корпусе, кто-то шутил, что надо затянуться чем-то покрепче, чтобы понять, о чем речь. Наверное, в общежитиях так и делают, думал Фёдор, хотя, нет, он был уверен. И сейчас он стоит, поджигая сигарету и делая первую затяжку, ощущая на губах вишневый привкус, как от конфеты, а во рту — горький табак, оседающий на корне языка. К нему подошли знакомые, попросили сигарету, перекинулись парой слов. Порой, Достоевский прислушивался к разговорам других групп, но не говорил сам. Оставшись один, он стряхнул пепел и открыл телефон. Конечно же, зная фамилию, имя и отчество, а также род деятельности, в двадцать первом веке можно было легко найти нужного человека, и Фёдор еще до встречи с Николаем успел просмотреть его социальные сети с фотографиями картин, его собственными фотографиями, видео и постами про работу и искусство. И вот буквально недавно он увидел выложенное видео процесса создания картины «Дух», той самой, для которой Достоевский сам позировал. Не осознавая до конца, что именно его заворожило, Фёдор пересматривал его уже в который раз. Видео было недолгим, всего каких-то шесть минут в ускоренном формате, так как долгие видео люди вряд ли досматривают до конца, Достоевский понимал это, поэтому пересматривал раз за разом, наблюдая за тем, как меняется на Гоголе одежда, сменяется время суток, добавляются цвета, а город постепенно окружает блеклый силуэт, который затем превращается в часть картины. Фёдор не заметил, как тлеющий огонь приблизился и обжег пальцы, заставив оторваться от просмотра. Нужно было возвращаться в корпус, и он зашел в него, на автомате показывая студенческий охраннику, и одна мысль крутилась у него в голове: увидеть вживую. Суббота оказалась прекрасным днем для воплощения желаний в жизнь. Дел не было, погода благоволила; Фёдор проснулся один, покормил кота и еще какое-то время стоял и смотрел на него в какой-то утренней прострации, прежде чем пойти поставить турку на огонь. Ему не очень нравился вкус кофе ранним утром, особенно перед университетом, но субботнее утро, которое могло растянуться и до двенадцати часов, для этого отлично подходило. Пока кофе готовился, Фёдор зашел вновь в ванну и снова умылся, он мог так делать и до трех раз за утро, иначе проснуться было гораздо тяжелее. Первый завтрак состоял из пары печений и кофе со сливками, так как поначалу есть не хочется, но вот через полчаса-час последует второй перекус уже чем-то более сытным. Фёдор не спешил бежать на выставку, перед этим он должен был еще раз проверить правильность места. Нашел он его тоже у Николая, тот даже ссылку с новостью переслал, когда он в тот вечер обсыпал себя красками. Студия и правда находилась близко, да и работала до десяти вечера. Между завтраками Достоевский обошел квартиру, осмотрел все комнаты, лишь подтверждая самому себе, что дома никого нет. Хоть на улице и стояла хорошая погода, но выходить из дома Фёдор так быстро не собирался, заглянув после второго перекуса в библиотеку и просидев там на кресле с книгой еще час. И только дочитав главу, Достоевский начал собираться, погладил кота и вышел, наконец, из дома. Ему нравились газеты, их свежий запах типографии, но читать их в пути было ужасно неудобно, а потому они заменялись электронными новостями, которые Достоевский просматривал по пути. «В Австралии произошло землетрясение», «Потерпел крушение самолет в Хабаровске», «Группа альпинистов попала в снежный шторм», «…пожар в гостинице…», «…суд в Руанде…». Новости — это чаще всего неутешительные факты этого мира, но Фёдор не мог остановиться, не мог прекратить чтение, словно это интересный детектив, где вот-вот раскроют убийцу, которым окажется… Но жизнь не книга и даже если все улики на лицо, даже если все знают убийцу, с этим все равно нельзя ничего поделать, когда Достоевский зацикливался на этой мысли, то все внутри начинало чесаться, поэтому он всегда держал ее в папке на одной из полок в сознании с пометкой: «Это должно когда-нибудь закончиться». Он перешел на страницу с новостями спорта, затем культуры, экологии, науки, а ноги тем временем сами шли по знакомым улицам, которые он исходил не раз и не два за свою жизнь. В студии Фёдор купил билет на постоянно меняющуюся экспозицию, людей было немного, но достаточно для такого небольшого места. Картины были сгруппированы по авторам, и Достоевский обошел их все, уже зная, где именно завершится его экскурсия. Гоголь сегодня здесь не появится, ведь у него была работа, про это Фёдор тоже успел подумать. Не то, чтобы он не хотел с ним видеться, но отчего-то взглянуть на картину хотелось одному. Краем глаза нужное полотно было уже найдено, но для начала Фёдор рассмотрел подробно другие выставленные картины. Когда же он наконец перевел взгляд на полотно, то оно его поглотило. Из-за красок ли, из-за хорошего ли освещения, которое словно стало продолжением питерских вечерних фонарей, нарисованных маслом, из-за главной фигуры, которая, нарисованная последней, управляла картиной, может принцип золотого сечения, который незримо приковывал взгляд наблюдателя. Кстати, о взгляде, подумал Фёдор, чуть приблизившись. Он точно помнил и знал, куда были направлены его глаза — на спрятанный за домом Владимирский собор. Ему нравилось смотреть на него, слушать в праздники колокольный звон. Палитра вечерней улицы перекликалась с его собственной и только белый меховой ворот ярко выделялся, словно что-то инородное. Достоевский стоял у полотна дольше обычного посетителя, очень внимательно все рассматривал, даже смотрительница насторожилась. Хотя художники были начинающими и воровать точно никто ничего не будет, но через некоторое время женщина все же решила зайти к Сигме и предупредить его. На это он лишь кивнул, вышел вместе с ней, чтобы издали понаблюдать за необычным посетителем. Хватило пары минут, чтобы Сигма выбрал в голове правильный подход. — Здравствуйте, я владелец этой студии, меня зовут Сигма. — Добрый день, — ответил Фёдор полукивком. — Я заметил, что вам понравилась картина, не могли бы сказать, чем именно она зацепила? — Конечно, с удовольствием. Размышлять над картинами, над книгами, сравнивать мотивы, героев, искать символизм в красках и буквах — это то, что доставляло удовольствие, и Достоевский не преминул этим воспользоваться, став личным экскурсоводом и раскрывая детали, сравнивая с городскими пейзажами Каналетто, Писсарро, Серова… — Веет ли от картины одиночеством? — поинтересовался Сигма. — Не думаю, скорее единением с городом. — Вам как будто близко это полотно. — Но Достоевский не ответил на этот комментарий. — Но, знаете, в скором времени ее должны продать. Фёдор вновь промолчал, будто не слыша последние слова собеседника, он лишь внимательнее всматривался в картину, словно считывая в ней что-то невидимое, а затем повернулся к Сигме. Его глаза едва заметно блеснули внутренним огнем, то ли это так упал свет от ламп. — Сколько стоит эта картина? — Знаете… — Хорошо, давайте так: за сколько Вы ее продали плюс цена ваших неудобств и извинений перед покупателем. Сигма задумался, чуть поджав губы, воцарилась минута молчания, в течение которой Фёдор продолжал пристально наблюдать за директором студии и выжидать. — Я отойду на минуту. — Как Вам будет угодно, — повернувшись обратно к картине, ответил Достоевский. Ждать пришлось недолго, они договорились о цене, точнее Сигма просто назвал ее, а Фёдор согласился, сказал только подождать минутку и зашел в приложение банка. — Не могли бы Вы упаковать ее? — уточнил Достоевский, поднимая глаза от телефона. — Уже сейчас заберете? — Да, я недалеко живу. Картину аккуратно сняли и унесли, Фёдор успел перевести деньги и теперь в ожидании мельком по второму кругу разглядывал залы студии, но каждый раз поворачивался и смотрел на пустую подсвеченную лампой стену. Призрачная картина. В оповещениях на телефоне промелькнуло сегодняшнее событие, на которое Фёдор собирался пойти вечером, — философский квартирник, на котором собирались студенты, преподаватели, люди, которым были близки те или иные идеи, те, кто хотел поделиться мыслями. Всегда разные, оттого и интересные; в них не было жестких правил, можно было выбирать любые темы и давать другим слово, можно пить, но в меру, многие чаще курили, чем открывали алкоголь. Места таких собраний менялись, хозяину квартиры в таких случаях полагался почет и уважение от других участников. Фёдор вновь взглянул на адрес. — Все готово. — Сигма протянул ему картину, упакованную в бордовую картонную коробку. — Благодарим за покупку. — Спасибо Вам, — ответил Достоевский, а про себя подумал: — В итоге картина обошлась не так дорого, учитывая к тому же, что история со сделкой была фарсом. А директор — ну точно цианея, как говорил Николай. — Усмехнувшись, он направился в сторону дома, чтобы оставить там свое новое приобретение.