Ghost

Николай все еще вел пару, когда на экране телефона вдруг высветилось сообщение от Сигмы: «Позвони мне. Твою картину купили». Он прошел мимо студентов и их мольбертов к своему столу. Сообщение пронеслось по его телу волной, это было чувство приятной радости, удивления, он сразу вспомнил свои вывешенные картины, но какую купили? Хорошо, что пары закончатся уже скоро, оставалось подождать минут двадцать, больше Николай не выдержал бы. Он вновь прошел мимо учеников, сунув машинально карандаш за ухо и благополучно забыв про него через пару минут. — Вот здесь… — Николай указал пальцем на кусок, который нужно было исправить и спохватился, что нечем это сделать. — Я возьму? — спросил он у ученика, потянувшись за простым карандашом. — Николай Васильевич, он у вас за ухом. — Точно, спасибо, — ответил Гоголь, нащупав потерянный карандаш. Накидка в который раз сползла с плеч, когда Николай отступил на пару шагов назад и сложил руки на груди, присматриваясь уже к другому рисунку, но он не стал ее поправлять, и ткань касалась пола, вздымаясь от движения. Внутренняя сторона была алого цвета, а лицевая — черного с изображениями золотых хризантем, по низу длинного и широкого рукава проходила позолочено-черная линия. Это подобие открытого кимоно он нашел в одном из магазинов секонд хенда; с ним он часто носил свободные штаны светло-серого цвета, которые чуть сужались к низу, и тонкую черную водолазку. Одежда, блеклая сама по себе, вместе с этой накидкой начинала играть красками. Часто Николай разбавлял получавшуюся композицию аксессуарами — это могли быть кольца, причем несколько сразу, браслеты, в волосы цеплялись заколки, а порой, когда он делал вместо косы пучок, Гоголь засовывал в него карандаши и шпильки на азиатский манер. — Посмотрите, пожалуйста, — подозвала его девушка с другой стороны класса, — так? Николаю стоило усилий заставить себя доработать до конца и не думать о других вещах, взгляд то и дело касался непроизвольно настенных часов, а руки то погружались в широкие рукава, то выныривали обратно, чтобы карандашом указать на ошибки и неточности в картинах. Но даже в своем немного отстраненном состоянии он старался отмечать для себя самые удачные места у учеников. На секунду ему пришла в голову идея создания небольшой выставки для своей группы. Задать бы только тему, а там пусть сами определяют, в каком это будет стиле, думал Николай, отрывая неосознанно сухую кожу у ногтей, один кусочек ороговевшей ткани протянулся до подушечки указательного пальца, создавая дискомфорт, но оставить так уже было нельзя, потому Гоголь оторвал его, ощущая, как неприятно натянулась кожа на пальце. Теперь весь день будет напоминать противной болью, от которой не избавиться. Стрелки часов показали заветное время, пара закончилась, оставалось прибрать все. Как только Николай вышел из здания, то сразу набрал Сигме, обычно он не любил звонить, но здесь был особый случай, ответы нужно было получить как можно быстрее, даже несмотря на то, что Сигма всегда печатал сообщения очень быстро. — Привет, рассказывай скорее, что там сегодня произошло? — торопился Николай, шагая в сторону метро. — Пришел ко мне человек, ходил долго по залам, присматривался, но было видно, что он знал за чем именно пришел. — Думаешь, прям целенаправленно? — Иначе бы не согласился так быстро купить картину, еще и не торгуясь. — А какую купил-то? — Гоголь хотел бы быть в тот момент там, в студии. — Последнюю твою взял, с вечерним Питером, такие аналогии приводил, целую лекцию по живописи прочитал. Я в тот момент подумал на секунду, что не твою картину продаю, а Леонардо да Винчи. — А что про самого человека скажешь? — параллельно с этим Николай успел подумать о том, что это и невероятно, и грустно, что не успел показать картину Фёдору; они ведь так и не дошли до студии. Даже почему-то больше грустно. — Ну знаешь, он был точно младше двадцати девяти-тридцати, ни разу не улыбнулся, интеллигентный; с темным каре, в рубашке, а поверх — тонкий свитер… — Жаль, что я его не застал. — Николай немного нервничал из-за такой внезапной покупки, думая, правильно ли Сигма сделал. — Если бы я его задержал, он мог бы и передумать насчет картины. Да и пусть бы, вдруг неожиданно для себя подумал Гоголь, неужели бы ее потом не купили? Почему именно сейчас? Может, не нужно было продавать? — Я уже как-то и не знаю, нужно ли было ее продавать… — произнес в телефон Николай. — Слушай, что произошло — то произошло, не надо над этим долго думать. — Ну, может, хоть имя знаешь? — Давай только без поисков и выкупа обратно, хорошо? — Николай молчал, поэтому Сигма еще раз произнес: — Пока ты мне не пообещаешь, я ничего тебе не скажу. — Да обещаю я. — Смотри пальцы там не скрещивай. Минуту. Его зовут Фёдор, — Сигма остановился словно в раздумьях, говорить ли что-то еще, но в итоге добавил: — Михайлович. — Фёдор Михайлович? — переспросил Николай. Потребовалась пара секунд, чтобы прийти к какому-то слишком уж необыкновенному выводу, но и внешность, и имя совпадали. — Слушай, был ли он похож на того, кто на картине? Ты же всегда все холсты практически под лупой рассматриваешь, должен помнить. — Хочешь сказать, что ее купил тот, кого ты изобразил? — Сигма задумался. — Знаешь, ты про это сказал, и в голове сразу построилась цепочка сходств. Николай быстро попрощался и тут же написал Фёдору сообщение. Совпадение, казалось, все еще абсурдным, но нужно было убедиться. Он попросил о встрече. Достоевский ответил не сразу, а уже когда Николай минут десять стоял в метро, не решаясь зайти, пока не придет ответ. Фёдор был не дома, но если нужно о чем-то поговорить, то Гоголь мог прийти по адресу ***, там сейчас небольшое собрание. Конечно, нужно было идти, решил Николай, забивая улицу в навигатор. Достоевский пообещал выйти и встретить его, сказал, что ничего не нужно приносить с собой, пусть только напишет, когда из метро будет выходить. Место было поодаль от центра, но все равно довольно близко, не больше получаса езды. Мысль прийти с пустыми руками все еще терзала его, поэтому Николай решил загуглить ближайшие магазины и хотя бы купить что-то к чаю. Интересно, что за собрание такое, думал Гоголь, там будут знакомые Фёдора, наверное, или это просто встреча по интересам? Он размышлял об этом, но спросить не решился, все же не за этим ехал. «Подъехал». Сообщение отправлено, а Гоголь взбегал вверх по ступенькам из метро, стараясь быстрее заскочить в магазин за пирогом; палец все еще болел, даже чуть кровоточил, Николай это не сразу заметил и машинально облизнул, но в секунду вспомнил, что руки грязные. Пирог был взят с лесными ягодами. Выскочив из магазина, Николай увидел знакомый силуэт, шедший в его сторону. Фёдор был без верхней одежды, скорее всего, оставил в квартире, на нём, как и описывал Сигма, тонкий бордовый свитер с черной рубашкой. — Необычно выглядите, — произнес Достоевский, когда они поравнялись, — идете с работы? Гоголь уже успел забыть, как он одет, потому оглядел себя как в первый раз, машинально пытаясь спрятать руки в широкие рукава, но мешал пакет. — Пойдемте, поговорим наверху. — А что это за собрание вообще? — поинтересовался Николай, когда они поднимались в узком лифте старого дома. — Наверное, это можно назвать кружком по взглядам. Встречаетесь, болтаете на разные темы или слушаете, что нового предложат другие, обсуждаете. Для кого-то это место, чтобы выговориться, кто-то идет поспорить. Когда они зашли в квартиру, хозяин был в разгаре разговора, потому не встретил нового гостя, Фёдор предложил поставить пирог на стол и спросил, хочет ли Николай чай. Они вместе сели за кухонный стол, пока там никого не было, и поставили чайник. Гоголь осматривал старый интерьер небольшой квартиры. — Что-то случилось сегодня, потому Вы пришли? — спросил Фёдор, опираясь руками сзади на столешницу и смотря прямо на Николая. — Я как будто играю в детектива, да и звучит странно, — начал Николай и, не выдерживая взгляд, бегал глазами от окна к свитеру Фёдора, то и дело цепляясь за эмблему с конем с левой стороны, — ты был сегодня в студии? — С чего Вы взяли? — Чайник уже вскипел, потому Достоевский разлил кипяток по кружкам с пакетиками чая и перенес их на стол, но не сел, ожидая ответа. Николай замолчал. — Да ладно Вам, — произнес Фёдор, в ободрительном жесте касаясь плеча Гоголя и на секунду дольше оставляя руку, — Вы правы, я был сегодня в Вашей студии. — Он почувствовал, как тело Николая расслабилось и плечи чуть опустились, и только после сел напротив. — Так значит, все-таки это ты купил мою картину? — Достоевский кивнул, делая глоток. — Понятно. — Вас самого когда-нибудь рисовали? — Наверное, только друзья из университета, да и то в шутку. — Тогда Вы не поймете этого чувства. Представьте, что Вас написали на картине, именно Вас долго искали и ждали на холсте — это бы Вам очень польстило. Или, например, Вам бы написали стихотворение или Вас бы сделали главным лицом книги. — Фёдор на секунду остановился, чтобы пригубить чай и посмотреть на художника. — Понимаете, осознать, что Вы стали причиной вдохновения. — Нет, никогда у меня такого не было. Мне иногда нравится рисовать людей, не знаю, считается ли это, но с твоей картиной и правда вышло по вдохновению. В тот момент, когда я проходил мимо окна, мне показалось, что я вижу воплощение Питера… а может даже больше — всей России. — Что именно натолкнуло на такие мысли? — Не могу описать, это была внезапная фантазия, ты так органично вписывался в город. Я еще подумал: ему не хватает к плащу с белым мехом и кожаным сапогам шапки-ушанки, хотя и стереотипно немного. — Смешно, но она у меня, кстати, есть, — Достоевский улыбнулся, а Гоголь рассмеялся, может, немного нервно. Ненадолго разговор затих, послышались отчетливее споры из других комнат. Фёдор вновь прошел мягким взглядом по чертам Николая, по его причудливо белым волосам и подумал, что странно, что Гоголь никогда не был чьей-то причиной вдохновения. Вновь глоток чая. Может, он стал бы героем мифов, где длинные белые волосы превращаются в морскую пену, думал Фёдор, вспоминая просмотренное видео, где мелькала его длинная коса. Хочу всегда быть его вдохновением. Мысль сырая, неоформленная, а потому и не высказанная, и прежде, чем Достоевский успел хоть что-то произнести, на кухню зашла пара парней, один из которых оказался хозяином квартиры, который позвал их в зал. Николай шел рядом, вслушиваясь в их разговор, он ухватил обрывки про «Метаморфозы» Овидия как насилие в России, ничего не понял, но шел за ними дальше. Фёдор живо включился в разговор и не прервался ни на минуту, даже, когда они садились на мягкий диван, в котором оба практически утонули, оказавшись совсем близко. Как бы Гоголь ни хотел отсесть, у него это не получалось, тело уже было поглощено материей (не совсем было понятно какой из: темной, философской или тканевой). Его не тревожили и не спрашивали ни о чем, поэтому Николай спокойно облокотился о спинку и осмотрел всю комнату, наполненную двенадцатью, а то и тринадцатью парнями, и на мгновение вспомнил, что Сигма говорил про Леонардо да Винчи и представил «Тайную вечерю». Вот я и оказался в неформальной обстановке, думал Николай, рассматривая темные волосы Фёдора сзади, его спину в свитере. Под потолком клубился не ладан, но дым от сигарет, смешанный с электронками, кто-то пил пиво, кто-то вино, но было видно, что это лишь для поддержания разговора, никто не пришел сюда, чтобы напиться. Здесь скорее, наоборот, не давали тебе ни в коем случае забыться. Гоголь ухватил кусок разговора. — …Рано или поздно наступит конец света, так надо ли стараться? Тем более я уверен, что XXI век будет последним, мы и так выжимаем из земли все до последней капли. — Не жди слишком многого от конца света, он тебе ничего не должен, — произнес Фёдор, а Николай еще долго смаковал эту фразу у себя в голове. Сидя рядом с Достоевским, почему-то понимаешь, что незримо, но внимание многих приковано к разговорам, в которых он принимал участие, и Николай сейчас понимал, почему Гончаров так завороженно тогда про него рассказывал, было и правда что-то приятное в нахождении рядом с таким человеком. И сам становишься частью этого огромного обсуждения, даже не произнося ничего. Фёдор постучал по карманам, всем знакомый жест того, что пора сделать перекур, но его не хотели отпускать. — Кури здесь, мы еще не закончили, — произнес хозяин квартиры. Кто-то передал пепельницу и поставил на столик у дивана. Когда же Фёдор достал из своей красной пачки сигарету, пара рук потянулась, чтобы зажечь ее. Как Моника Беллуччи, тут же подумал Николай, странно, что он ни разу не курил рядом со мной. Словно бы услышав его мысли, Достоевский повернулся, делая затяжку и выдыхая куда-то в сторону. Он взглядом показал на сигарету, но Гоголь покачал головой. — Художник без зависимостей, худший комплимент искусству, — тихо, так, чтобы его услышал только Гоголь, произнес Фёдор. Но по играющей, едва заметной улыбке и взгляду Николай понимал, что это всего лишь шутка. В разговорах и нескольких сигаретах проходил вечер, и Гоголь так почему-то и не решался встать и уйти, ведь то, что он хотел узнать, он уже получил, но объяснял это тем, что ему просто комфортно здесь находится, к тому же Николай запечатлевал в своей голове обновленные картины восемнадцатого и девятнадцатого века: тайные подпольные встречи либералов. Разговоры не были гулом голосов, скорее вздымающимися волнами, накрывающими то один, то другой край комнаты. И вдруг на секунду воцарилось всеобщее единение, Николай почувствовал это кончиками пальцев, когда вдруг один за одним, хоть и не все, собравшиеся начали с выражением, с пылкостью и жаром зачитывать стихотворение А. Блока «Скифы». Гоголь его не знал, но все слова отчего-то отдавались барабанным боем в груди. Хор голосов чеканил слово за словом длинное стихотворение. Фёдор присоединился, хоть и не сразу; его голос звучал спокойно, но твердо, и почему-то в этот момент он решил повернуть голову к Гоголю, отчего получалось словно слова — это его монолог. Николай уловил в его глазах едва заметный огонек, который он все старался почему-то скрыть. Фёдор улыбнулся, он теперь смотрел в глаза Гоголя, а тот уже не отводил взгляд, и произносил такие жгучие слова, что Николаю хотелось повторить за ним: ...Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя, И обливаясь черной кровью, Она глядит, глядит, глядит в тебя И с ненавистью, и с любовью!.. Да, так любить, как любит наша кровь, Никто из вас давно не любит! Забыли вы, что в мире есть любовь, Которая и жжет, и губит!... В голове был выжжен образ темной комнаты, множества людей, чеканящих слово за словом знаменитый стих, и Достоевский, который смотрел на него, говоря и всем людям, и одному лишь Николаю одновременно. Гоголь почувствовал что-то, словно внутри гулко ударил колокол и по телу прошли мурашки. Сильное чувство, как вдохновение или ответ на давний нерешенный вопрос.