Ghost

Несмотря на то, что Гоголь уже привык к роли преподавателя, встречи с новыми аудиториями для него все равно выливались в едва заметную дрожь. Но так бывало только на первом занятии, во время знакомства, прощупывания почвы, затем вся неуверенность уходила, и он снова мог говорить о том, что ему больше нравилось — о живописи. Сегодня была его первая лекция, на которой будут присутствовать ученики только других специализаций, это был межфакультетский курс, их обычно бывало несколько разных, с разными темами, из которых нужно было выбрать. В конце семестра обычно проводится зачет, Николай уже продумал, что задаст его в письменной форме, чтобы не напрягать ни себя, ни студентов. Все эти курсы проводились только в среду во второй половине дня, поэтому сейчас, в десять утра, Николай сидел за столом на кухне и просматривал распечатанные листы с текстом. Кроме того, он сделал вводную презентацию, которую нужно будет еще раз проверить перед выходом. На самом деле рассказывать про живопись, не показывая ее — абсурдно, поэтому Гоголь думал делать презентации на каждое занятие (хотя все еще не начал это). Поначалу казалось, что на неделе довольно много свободного времени, но отсутствие солнца влияло на продуктивность, потому то, что летом могло даться легко, осенью и зимой занимало в два раза больше сил и времени. Николай продолжал рисовать, находя время даже на небольшие наброски каждый день; все еще вел блог, рассказывая истории из живописи, показывая процесс зарисовок и выставляя сами картины; заходил в студию Сигмы, проводил экскурсии и даже обговорил план лекций (он таким образом решил убить двух зайцев разом: обкатать лекции в университете, а затем и в студии, заработав в обоих местах, но Сигма знал об этом и не был против, тем более, что халтурить Гоголь не собирался); конечно же, продолжалась и основная работа в университете, изредка — заполнение бумаг и отчетов. И хоть усталость только подбиралась к нему, Николай уже чувствовал ее незримое присутствие в деталях: тяжелее заставить себя мыть посуду или убираться, идти в магазин, даже готовить (на всякий случай был куплен экстренный запас лапши быстрого приготовления). И это только подходил к концу сентябрь. Николай снова поставил чайник и взял с полки коробку печенья с молочным шоколадом. Как бы он себя ни сдерживал, сладкое все равно исчезало слишком быстро. С ним мог посоревноваться только новый сосед — Рампо, вот кто мог съесть за один день весь шоколадный торт и глазом не моргнуть. Эдогава вообще не любил готовить, максимум что-то быстрое — картошку пожарить или достать из холодильника купленные котлеты. Большая часть его еды — это либо уже готовое, либо замороженные полуфабрикаты, но это то, что Гоголь успел увидеть за почти неделю проживания бок о бок. За все это время из дома он так и не вышел (если не считать быстрых походов до магазина), при этом интровертом его Николай не назвал бы, поговорить Рампо любил: с соседями, во время игр, по телефону, его голос почти всегда слышался в квартире. Если девушек не было, то Эдогава легко мог завести разговор с Гоголем, как бы тому не хотелось. Взяв кружку с чаем и печенье, Николай пошел к себе обратно в комнату, нужно было закончить писать пост в группу, дорисовать эскиз домашних цветов, проверить презентацию и собраться. Бабье лето закончилось, и вернулась холодная осень с желтеющими листьями, мокрым ветром и зонтами. Гоголь убрал летние куртки и повесил в коридоре на плечики светло-коричневое пальто и темно-зеленый шарф. Когда часы показали двенадцать часов, Николай успел сделать все, что хотел, и уже одевался, хоть и понимал, что выходить еще рано, и его пара начнется только в половине третьего, а потому выходить раньше часа как минимум глупо. В наушниках играла музыка без слов, он так и не переключил ее, задумался после рисования и забыл. Стук в дверь услышан не был, только периферийным зрением Гоголь увидел, как в комнату уже заходит Рампо и что-то говорит. Николай вынул один наушник. — Ты сейчас на лекции? Купишь по дороге пышки? — А чего сам не дойдешь? Ты же все равно дома. — Я дома и выходить не собирался, а тебе все равно по дороге. — Перекатывая во рту конфету, ответил Эдогава. — Деньги я тебе переведу. — Окей, — с ленивым раздражением ответил Николай, но злиться не было ни сил, ни ресурсов, потому было легче согласиться. Он воткнул наушник обратно и взял телефон в руки, переключая волну за что-то более подходящее. Все же пора начать одеваться. В аудиторию он зашел первым, это было большое и потертое от времени помещение с деревянными лавочками и такими же деревянными длинными партами, все это тянулось на десять, а то и больше, рядов вверх. За спиной — зеленая доска, а над ней белый прямоугольник, на который и должны выходить картинки проекции. Николай снял пальто и положил на стул рядом с кафедрой, затем расположил свои листы и ноутбук, проверяя, все ли подключается и видно ли будет картинки и текст. Свет мешает, подумал Николай и выключил его. Теперь окна… Вверху висели собранные плотные шторы, но как их опустить? Пришлось идти спрашивать. В итоге ему все же помогли с этим разобраться. Теперь Гоголь был доволен — презентация была хорошо видна. Постепенно аудитория начала заполняться учениками, кто-то приходил по одному, кто-то компанией, Гоголю говорили о том, что на первых занятиях может быть много людей, потому что студенты все еще выбирают занятия и к середине октября группы станут нормальных размеров: обычно от тридцати до восьмидесяти человек. Конечно, все в поисках халявных зачетов, думал Николай, стоит сделать лист посещаемости и небольшую контрольную в конце. Пока аудитория потихоньку заполнялась, Гоголь решил сходить купить себе бутылку воды, говорить ведь придется почти полтора часа, да еще и первые пятнадцать минут точно будут немного нервными. Он оставил верхнюю одежду, ноутбук и сумку, взяв с собой только телефон и кошелек. В столовой как обычно очередь, конечно, она меньше, чем в другие дни, но все равно постоять пришлось. Николай даже на секунду засомневался, а не опоздает ли он на свою пару, но вода была куплена, а вместе с ней и шоколадный батончик, который Гоголь открыл по пути. Запивать шоколад прохладной водой такое себе удовольствие, но времени на чаепитие сейчас не было, потому пришлось довольствоваться имеющимся. Звонков в университете не было, точнее они изредка появлялись пару раз в неделю, но словно только затем, чтобы показать, что они есть, а так приходилось следить за временем самостоятельно. До пары оставалось шесть минут. Когда Николай зашел, в аудитории стоял гул голосов. Студентов было много, а их куртки, лежащие рядом с ними, визуально удваивали количество людей, поэтому Николай не всматривался в сидящих. Он вывел ноутбук из спящего режима и окинул, наконец, взглядом всех, стоя рядом с деревянной кафедрой. В этих корпусах все еще были очень древние технологии и старый ремонт, отдававший советским союзом, трещины на стенах и деревянные парты с рисунками, которые с каждым новым поколением становились все изощреннее, там можно было найти и краткую характеристику преподавателей и лекций, а также их зарисовки простыми карандашами и ручками. Микрофон на кафедре был, но он не работал, потому нужно было говорить громко и четко, благо форма аудитории помогала всем хорошо расслышать слова преподавателя. Пока горел свет, Николай представился, описал свой курс в паре фраз и рассказал, как можно получить зачет, уточнил, есть ли вопросы, записал на доске свою почту для вопросов и попросил на листе записать присутствующих. За это краткое выступление получилось наладить контакт со студентами и немного «встать на ноги» перед самой лекцией. Смахнув косу назад, Гоголь выключил свет, чем обрадовал бóльшую часть собравшихся, и подошел обратно к ноутбуку. В руках у него уже была приготовлена лазерная указка. Итак, курс «Визуальный язык изобразительного искусства» начался с семиотики и философии изображения в неприкладных искусствах. На слайдах Николай разместил картинки и выжимку из того, о чем сам рассказывал. Приходилось часто подглядывать в листы, но без этого было никак. Студентов он лишь изредка окидывал взглядом, проверяя, как они реагировали на лекцию; конечно же, были те, кто лежал на задних партах, кто-то записывал, кто-то просто слушал. В такой полутьме и под полуторачасовой подкаст Николай тоже не отказался бы поспать, поэтому никого и не осуждал. Лекция завершилась за десять минут до конца занятия, потому Гоголь просто уточнить, есть ли вопросы. — А какому искусству принадлежите Вы? — вдруг последовал вопрос с четвертого ряда. Николай поднял голову, ища глазами, но его нашли первым. И как он раньше его не увидел: этот кошачий спокойный взгляд, улыбку и чуть наклоненную голову. — К художественному? — полувопросом ответил Николай, подаваясь вперед и облокачиваясь руками о стол, не совсем понимая, этот ли ответ ждал Фёдор. — А Вы рисуете? — Вопросы знакомому незнакомцу, Гоголя немного забавляла эта ситуация, где только они вдвоем знали о спектакле. — Да, конечно, иногда пейзажи, портреты, ловлю сказочные и призрачные мотивы. Думаю вот интерпретировать Дориана Грея, — он улыбнулся и обвел глазами остальных. — Есть ли еще вопросы? Девушка со второго ряда спросила, выставляется ли Николай и где можно посмотреть его картины. Гоголь включил сначала свет в аудитории, отчего многие сонно заморгали, затем ему пришлось выписать на доску еще и адрес студии «Тенку», а также название своего блога. На этом вопросы закончились, на стол ему передали лист с записанными именами, курсами и факультетами присутствующих. Николай попрощался со всеми и начал собираться сам. Студенты уходили медленно, они никуда не торопились, ведь межфакультетский курс — это обычно последняя пара. Николай краем глаза следил за Фёдором, который тоже медленно надевал пальто и шарф; и все же вышел он первее Гоголя. Николаю потребовалось еще пять минут. — Может, пойдем пообедаем? — предложил Фёдор, отходя от стены. Сегодня он был во всем черном, может, поэтому его не было видно в темноте аудитории. — Мне нужно еще в учебную часть зайти. — Хорошо, пойдем. Они поднялись по лестнице на третий этаж, прошли мимо нескольких открытых классов, в которые Достоевский с удовольствием заглянул, пока Николай разбирался с документацией. — Часто ли у Вас ученики рисуют с натуры? — спросил он, когда вновь увидел Гоголя. — Постоянно, но у разных курсов разный «уровень сложности», если ты про людей, то это старшие только делают. Ветер на улице стих и теперь было не так холодно. Когда Николай сказал об этом, Фёдор заметил, что это еще тепло, а вот со следующей недели говорят о похолодании. Холод, который будет длиться ближайшие полгода. Они прогулялись до кафе, вел Фёдор, распланировав все заранее, он даже ни разу не взглянул на карту. Николай взял первое, так как дома совсем его не готовил и иногда хотел разбавить свой рацион. Достоевский взял себе лосось со шпинатом в сливочном соусе. Они еще по дороге успели перекинуться парой слов о лекции и о том, откуда Фёдор про нее узнал: ему тоже нужно пройти один такой курс в этом семестре, ну и он сказал, что подписан на блог Николая, а потому знал о лекциях. — Кстати, про какую картину Вы говорили тогда? — Ты про интерпретацию Дориана Грея? Как раз хотел об этом поговорить и спросить, не будешь ли ты против вновь поработать моделью для меня? В этот момент принесли заказанные напитки. — Я буду только рад, — ответил Фёдор, делая глоток безалкогольного грога. В глубине души его радость была даже сильнее чем то, что он произнес; в его планах это был долгосрочный проект, а Николай сам внезапно предложил, значит, Достоевский его все же зацепил. — Еще из новостей: к нам заехал новый жилец. — Что из себя представляет? — Он одного со мной возраста, но выглядит и ведет себя так, словно ему и двадцати нет: много говорит, личные границы нарушает. Кстати, о них, — вдруг вспомнил Николай, — он сегодня зашел ко мне в комнату и попросил купить пышек. — Ощущение будто домой к себе приехал. — Да, как в отпуск. За эти дни ни разу из дома не вышел. — А он работает? — Говорит, что работает в полиции вроде бы, в криминалистике, наверное, что-то типа детектива. — Интересное занятие. Если он Вам надоест, можете приезжать ко мне, я буду не против, — улыбнулся Фёдор, отправляя кусочек принесенной рыбы в рот. — Тогда у меня уже две причины приехать к тебе домой. Первая, конечно, картина, но для начала нужно будет распланировать что и куда разместить на холсте. — Уже есть план? — Я думал об этом, когда шел в субботу с той встречи, там долгая цепочка мыслей, но я пришел к некоторым заключениям, что хочу видеть на холсте решение загадки Сфинкса в двух актах, а потому сослался на Дориана Грея. — Звучит уже очень интересно, я бы потом послушал всю цепочку рассуждений, — ответил Фёдор, подогревая таким образом вдохновение Николая своим интересом. — Завтра у меня свободный день, поэтому если хотите, то можем встретиться у меня. — На самом деле по четвергам у Достоевского были элективы и полностью свободным этот день не назвать, но он решил пожертвовать этими парами. — Кроме того, нам никто не помешает, так как у Ивана Александровича простуда, поэтому он пока не приходит ко мне. — Это была правда наполовину, Гончаров и правда заболевал, но это был максимум насморк и ничего серьезного; и Достоевский знал, что сейчас он дома готовит ужин, но ему не стоило ничего попросить не приходить Ивана несколько дней. — Если так, то я смог бы зайти во второй половине дня к тебе. Еще мне, конечно, интересно посмотреть снова на свою картину, — улыбнулся Николай. — Я повесил ее у себя в комнате, потому что не могу насмотреться, — эту фразу Фёдор произнес медленно, словно что-то ужасно интимное, смотря в глаза Николая, чем видно смутил, потому что Гоголь на секунду отвел глаза к окну, затем вниз и только после вновь взглянул на лицо Фёдора. Сердце стучало лениво и гулко, словно после алкоголя, на секунду Николай поймал себя на мысли, что его опьянило, потому что только так ему хотелось касаться других. А сейчас он хотел бы прикоснуться к Фёдору. — Знаешь, такое ощущение, что нам принесли вовсе не безалкогольные напитки, — неловко усмехнулся Николай, вновь пробуя свой пунш. — А Вы быстро пьянеете? — Нет, просто, знаешь, как люди становятся менее скованными, когда выпьют. — Я, наверное, более разговорчивым становлюсь в такие моменты. Когда все было съедено, даже заказанные десерты, Фёдор попросил счет и, продолжая говорить с Гоголем, оплатил все картой. Николай сказал, что скинет за себя ему, но Достоевский ответил, что не примет денег, тем более не так уж и много было потрачено, а чтобы Николай все же не попытался отправить их ему, добавил, что ужасно обидится, если Гоголь его не послушает. — Тогда увидимся завтра, — стоя уже в метро, произнес Фёдор. — Берите все, что Вам необходимо, если будет нужна помощь, то пишите. — Конечно, тогда я приеду ближе к трем часам, хорошо? Достоевский впервые протянул ему руку и Николай пожал ее, ощущая, какая она холодная и мягкая словно шелк.