Ghost

Сигма уже пару дней был в Москве, Николай следил за его историями в инстаграме: он успел сходить на выставку на Винзавод, что находился на Курской станции метро, где можно было легко потеряться в выходах и входах, пройти по Артплею, где тоже была выставка живых полотен Босха, зайти в Манеж на Красной площади — все это побуждало Гоголя к действиям, вот только сейчас он сидел на кровати в свой выходной, изредка поглядывая на пасмурную улицу и думая о том, что точно нужно сходить на какую-нибудь выставку или в музей… но чуть позже, может, в выходные? А, может, все же сейчас, не унимался второй голос внутри, который всегда помогал перебарывать лень, этакий взрослый, который всегда заставляет убираться, мыть посуду, ходить на работу и балует, если сделал все правильно. Николай часто слушал этот внутренний голос и делал так, как он говорил, но сегодня и правда не хотелось выходить на улицу, да и дел не было. Он вновь пролистал соцсети, завис на коротких видео и пошел с телефоном ставить чайник. Холод пробирался даже в квартиру, потому Гоголь ходил в длинной теплой пижаме с распущенными белыми волосами. Может, он выйдет чуть позже вечером, сейчас нужно было немного прийти в себя, хотя и был уже час дня. Дома как обычно был только Рампо, все остальные работали. После пятницы Николай стал чуть теплее относиться к нему и перестал воспринимать его в штыки, хотя на выходных они почти не виделись, и отношение Гоголя могло поменяться. Он так и не успел спросить про Фёдора и откуда Рампо его знал, не было подходящего момента, а сейчас художник и не знал, как начать разговор правильно. Когда Николай проходил с кружкой горячего чая мимо комнат, из-за двери послышался голос Рампо, он вновь с кем-то играл. Вдруг дверь внезапно открылась, Гоголь чуть не разлил чай, но вовремя успел среагировать и только отступил в сторону. — Чайник горячий? — риторически спросил Рампо, оставляя дверь в свою комнату открытой и проходя на кухню. — Ты без всего пьешь? Гоголь уже хотел идти дальше в свою комнату, но все же ответил, что, да, без всего, думая, что на этом их диалог закончится, но Эдогава продолжил: — Не хочешь сыграть? Ты же не занят? Николай лишь вздохнул, но почему бы и да? Экстренных дел же все равно не было. Потому он вернулся с чаем на кухню, спрашивая, что для этого нужно и во что они будут играть. Эдогава с удовольствием ответил, что это будет легко, сказал, что нужно установить на телефон и пригласил к себе в комнату, так как у него там стоял компьютер. В комнате Рампо не было продолговатости, как у Гоголя, что создавалась из-за совмещения балкона, но все было обустроено весьма уютно. Справа стояла незаправленная кровать, за ней следом, ближе к окну, стоял лакированный старый шкаф для одежды, окно зашторено, хотя день и так не был солнечным. Николай сделал еще один шаг, замечая, как по левую сторону на стене висели желтоватые теплые огоньки гирлянды, еще одна разноцветная лежала на столе, что стоял напротив шкафа, на нем был устроен игровой уголок с широким экраном и кактусом рядом, клавиатура тоже светилась разными цветами в унисон с гирляндой. По той же левой стороне стоял небольшой комод, на котором были уже две кружки чая, несколько открытых упаковок с печеньем, какие-то блокноты с числовыми заметками, а еще Гоголь заметил черную обложку трилогии Глуховского. — Садись, я сейчас все покажу, — произнес Эдогава, ставя свою кружку на стол и поправляя одеяло, чтобы можно было сесть на кровать. Николай взобрался с ногами на кровать, облокачиваясь о стену в ожидании загрузки, а она растягивалась уже на пятнадцать минут, долго. — Уютно тут у тебя, — решил сказать Гоголь, рассматривая комнату и замечая, что в ней на потолке сохранился белый барельеф. Наверное, каждой комнате что-то свое, думает он. — Хочу еще купить плед, но все никак не могу дойти. — Подготовка к зиме полным ходом. А у тебя разве не было пледа? — уточнил Гоголь, вспоминая, как Эдогава ходил в нем. — Это мой плед, а на кровать я другой хочу купить. Ну как там? — Еще семь минут. Пока проходили последние минуты, Рампо рассказывал немного про сюжет игры, персонажей и давал советы для легкого старта. Когда она запустилась, Эдогава подскочил и сел ближе на кровать, ему самому очень хотелось увидеть начало, Николай не был против, слушая его шутки и комментарии. Поначалу, пока Гоголь разбирался, он сидел рядом, время шло быстро, но вскоре Рампо надоело наблюдать и он переместился за компьютер, надевая наушники и отодвигая левый, чтобы слышать Николая. Художник заметил, как Рампо открыл сначала дискорд и только потом игру. — Ты чего не работаешь? У тебя же дедлайны все горят, — произнес Эдогава, явно обращаясь к кому-то по ту сторону экрана. — Понятно. Посмотришь просто или присоединишься? Я тут, кстати, с другом, сейчас подключу. Поначалу Николаю лишь показалось, что Рампо в шутку начал говорить на английском, но, когда и последующая речь потекла на этом языке, это стало необычным, потому он то и дело подслушивал и переводил. Английским он почти не пользовался в жизни, но знал Гоголь этот свой единственный иностранный язык довольно хорошо. — Отвлекись, пожалуйста, — позвал Рампо, — зайди в дискорд, я сейчас приглашение кину. Там мой друг ненадолго зашел, побудет с нами немного. Гоголю пришлось отвлечься еще и чтобы принести наушники из комнаты, уже образовалась привычка все слушать именно так. Короткий звук оповестил о подключении, и Николай услышал по ту сторону приятный голос, который продолжал что-то рассказывать Рампо на английском. Приятный акцент, наверное, британский, даже странного, что произношение понятное, подумал Гоголь. — Николай, это Эдгар, — взяв на себя главную роль, Эдогава представил их друг другу. — Эдгар, это Николай. — Очень приятно, — произнес Гоголь, немного боясь, как будет звучать его голос, так как сам давно не говорил на английском. — Взаимно, — послышалось в ответ, и голос, который до этого так увлеченно о чем-то рассказывал, стал чуть тише и неувереннее. — Эдгар живет в Лондоне и пишет детективные романы, — продолжая представление, произнес Рампо. — А Николай художник, работает преподавателем и выставляется в небольшой студии. — Несмотря на смущение, Гоголь все же отметил, что Эдогава был хорошо осведомлен, интересно, что он знал еще. — Пока вы здесь, можете найти точки соприкосновения. Вместе с разговорами они начали играть, хотя Николай то и дело останавливался, чтобы прислушаться к вопросам Эдгара и ответить на них, а затем задать самому и выслушать ответы. Теперь все вставало на свои места: почему Рампо тогда так хорошо произносил тексты иностранных песен. Во время их беседы Эдогава ничего не говорил, может быть, отвлекшись на игру, а, может, и правда понимая, что для обоих это тяжело. Когда же разговор начал немного затухать, Рампо вновь возник, спрашивая у Николая, иллюстрирует ли он книги. — Нет, для книг я еще ни разу не рисовал. — Мне кажется, твои зарисовки, те, что ты сделал черной ручкой, очень хорошо легли бы на рассказы Эдгара. — Так вот почему он так долго их рассматривал, думает Николай. — Что думаешь? — Я мог бы попробовать, если Эдгар не будет против. — Если Рампо говорит, что они подойдут, то я не против, — твердо ответил По. — Я могу прислать небольшой рассказ на пробу. — Да, хорошо. Они обменялись номерами, Пообещал прислать файл с рассказом, Николай же подумал, что придется вспоминать еще больше язык, отчего немного нервничал. Еще и новая работа, такого ни разу не было. — Тогда давай поставим срок на эту неделю? — и добавил: — За работу я, конечно, заплачу. — Да, об этом не беспокойся, — отозвался Рампо. Но Николай беспокоился не об этом, а скорее о том, понравится ли сделанная работа Эдгару, ведь он даже не видел стиль Николая, согласился из-за Рампо, а еще как именно лучше сделать рисунок, сделать ли их несколько… И в мыслях само собой возникло предложение: «Если будет трудно, я спрошу совета у Фёдора». Успокоив себя этим, Николай немного расслабился. В скором времени Эдгар попрощался и вышел, а они сняли наушники, углубляясь уже в саму игру, хотя мыслей в голове меньше не стало, поэтому через некоторое время Гоголь решил спросить: — А почему вы с Эдгаром знакомы? — Да так, были общие интересы к детективам, сейчас он иногда консультируется у меня по некоторым вопросам при написании. — То есть, ты консультируешь его? — Да, по вопросам убийств, логики и прочего, рассказываю про реальные случаи и нераскрытые дела. — Он печатается? — И весьма успешно, его книги выходят на английском, но однажды сборник рассказов даже перевели на немецкий и французский. Вау, подумал Николай, судьба словно сама толкала его в нужную сторону, оставалось ухватиться за этот шанс и идти дальше, нужно больше работать. Эти мысли воодушевили его и оттолкнули лень. Через некоторое время пришло сообщение от По, высветившись уведомлением, он поздоровался и следом отправил файл с рассказом. — Слушай, хотел еще с пятницы спросить, — начал Николай, продолжая играть, — а откуда ты про Фёдора знаешь? — М? Ты про что? — не отрываясь от экрана, уточнил Рампо. — Ну ты тогда у барной стойки спрашивал, давно ли я с ним знаком, но я тебе не говорил про него ничего. — Я же твои рисунки увидел, вот и спросил. — Хоть ответы и были странными, но не казалось, что он уходит от темы, скорее она его мало интересует. — Иди вот сюда и возьми лучника. — Да, помню, ты его тогда пристально рассматривал, но просто я же не говорил тебе его имя. — По работе знаю, — с небольшим вздохом все же ответил Эдогава. — Он у нас весьма известная личность, всегда на митингах, всегда высказывает свое мнение, которое не всем нравится, да и со своими собраниями Достоевский ходит по грани. — Николай уж точно не ожидал услышать, что полиция интересуется Фёдором, еще и в таком ключе, открывалась еще одна пока незнакомая страница жизни. — Кроме прочего, — продолжал Рампо, — он еще и успел загреметь в отделение полиции, потому что в порыве спора пнул их машину. Его повязали и отвезли, потом, конечно, за него внесли залог и отпустили. — С трудом верится, он кажется очень спокойным и рассудительным, — с удивлением ответил Гоголь. — Он спокойный — это да, но стоит кому-то пойти вразрез с его точкой зрения, просто ужас. — Эдогава потянулся. — Мне часто рассказывают про него. Ну и раз мы с тобой друзья, я скажу, — Рампо повернулся к Николаю, кладя руки на спинку стула, — за ним всегда присматривают, просто ждут. — А что-то должно произойти? И можешь ли ты мне такое выбалтывать? — с нервной улыбкой спросил Николай. — Да нет, не то, чтобы что-то прям должно произойти сейчас, просто ждут очередную промашку побольше. Хотя он кажется умным, надеюсь, что сам понимает все это. — На секунду Рампо задумал, а затем потянулся за печеньем. — Сейчас «внутри» начинаются какие-то волнения, еще и эти митинги весь год… Все может быть. — По твоим словам я бы не сказал, что ты хочешь, чтобы его поймали. — А я и не говорил, что его мысли плохие, — пожал плечами Эдогава. — Но это не значит, что только мыслями можно что-то изменить. — Значит, мировоззрение у вас все же схоже. — Не знаю, я не думаю о таком, — произнес Рампо, поворачиваясь обратно к экрану. — Давай просто немного развлечемся. В тот же день Николай занялся внимательным прочтением присланного рассказа, в котором было около тридцати страниц. Перед чтением он сходил в ближайший копицентр, чтобы уже потом пройти по незнакомым словам с карандашом в руках, да и в бумажном варианте ему всегда было легче читать. Все разом осилить оказалось сложно, пришлось отложить и продолжить уже во вторник. Гоголь читал в перерывах между парами, грея замерзшие пальца в рукавах свитера, так как отопление еще не дали, а температура за окном и в домах стремительно падала; затем в своей комнате после работы. Повествование захватило его так, что на некоторые незнакомые слова, которые не влияли на смысл, он не обращал внимания и не переводил. Дочитать получилось только к поздней ночи, жертвуя часами сна, так что презентацию к факультативу он заканчивал уже с утра в среду. Встать было очень трудно, в больших помещениях квартиры гулял осенний холод, согреться можно было только под горячим душем, Николай даже подумывал сходить в баню, чтобы жар до костей пробрал, потому что дома не помогала даже длинная теплая пижама с носками и тапками. Чайник то и дело грелся, когда на кухню заходил то один, то другой житель квартиры. Во вторник Рампо не было дома, наверное, ушел на работу, думал Николай, вспоминая, о чем они вчера говорили. Кроме того, в понедельник художник отправил рассказ и Фёдору, описав ситуацию, чтобы у Достоевского тоже было время осилить его до среды, потому что сложные моменты в понимании текста все же возникли, Гоголь отметил их в листах, чтобы после занятия спросить у Фёдора. Времени для этого было достаточно, так как после они собирались вновь пойти дорисовывать картину, еще в воскресенье Николай сделал несколько фото Достоевского на диване, рубашке и шубе, собираясь в эту среду начать, наконец, с красок и не заставлять философа снова переодеваться ради этого. Достоевский ждал его в метро, так как на улице все еще лил дождь, Николай снова забыл зонт дома, отчего волосы завились пуще обычного. Они вместе идут до университета, обсуждая прочитанный рассказ По, Фёдору тоже понравилось, давно он не читал ничего детективного; они обсудили устно непонятные моменты в тексте, а Гоголь тем временем вслух прикидывал, какую бы сцену зарисовать. Фёдор тоже выдвигал предположения. Отчего-то именно сегодня они остановились под козырьком корпуса, закрывая зонт, и философ достал пачку сигарет, прикуривая бледными ледяными руками, но Николай не был против, время до начала занятия еще было. Интересно, что сигареты не были зависимостью, так как курил Достоевский нечасто, и все же зачем-то он тратил на них свое время. — Сегодня дома Гончаров, — произнес Достоевский, выдыхая дым, который из-за холода и влажности был похож на обычный пар изо рта, Николай тоже попробовал выдохнуть белое теплое облачко. Сегодня очень холодно. — Но он нам не помешает. В аудитории многие, в том числе и Фёдор, не сняли верхнюю одежду, даже Гоголь стоял в своем коричневом пальто, в старой аудитории, казалось, даже был слышен ветер. Николай читал лекцию, то и дело грея одну руку в другой, хотелось скорее выпить горячего чая или залезть в горячий душ. Стоило им зайти домой, как каждый в мыслях возблагодарил всех богов, что сегодня там был Иван, потому что в квартире было тепло, а на кухне уже заранее был приготовлен обед. — Добро пожаловать, — поздоровался с ними Гончаров, как обычно одетый в брюки и рубашку, строгость в одежде и в манерах вновь окунала Николая в эпоху прошлых лет, отчего Фёдор напоминал ему графа или князя, вернувшегося в свое имение. — Я включил теплые полы, поэтому можете не надевать тапки. После горячего обеда и чая, Гоголь немного ожил, прибавилось сил для работы, Иван и правда не мешал, пройдя в свою комнату и не смущая разговорами. — Тебе будет удобнее продолжить в зале или можем перенести мольберт в библиотеку или ко мне в комнату? — уточнил Фёдор. — Думаю, оставим все в зале. — Хорошо, я могу даже сыграть тебе что-то из твоего плейлиста, — улыбнулся Достоевский, — раз уж я тебе сегодня не нужен. — А ты можешь сделать это сходу? — Могу послушать любую песню и подобрать ноты, это легко. Фёдор отправил в сообщении свой плейлист, чтобы Фёдор мог выбрать что-то из него, а сам вновь подумал о том, что ему рассказал Рампо пару дней назад. Ну никак не мог этот Фёдор оказаться в участке или спорить с полицией на повышенных тонах. Такой учтивый, интеллигентный, добрый и умный… Для Гоголя те, кто оказывался в участке, — это люди противоположные этому образу: дебоширы или пьяницы, наркоманы или буйные подростки. Пока Николай смешивал краски, подбирая нужные и начиная картину, Фёдор сидел за фортепиано, подбирая ноты. Некоторые песни он уже слышал, с ними было проще, с другими приходилось делать паузы, вслушиваясь в мелодию. Так прошло полчаса, после чего Фёдор сделал перерыв. — Сделать Вам чай? — появившись в дверях, спросил Гончаров. — Фёдор Михайлович, вы давно так долго по своему желанию не играли, это прекрасно. — Сделайте чай. — В голосе Достоевского Гоголь почувствовал жесткие, твердые нотки, даже взгляд, обращенный на Ивана Александровича, был тяжелым. — И я сказал Вам: не мешать. — Да, извините, — опустив взгляд, ответил Иван. Гоголь не стал в это вмешиваться, снова переключаясь на картину. Когда Гончаров снова ушел к себе, Николай обратился к Фёдору, сидевшему на диване: — А не мог бы ты сыграть несколько песен? — Конечно, — уже с теплой улыбкой отозвался Достоевский, поднимая взгляд, в котором не было и следа прошлого настроения. — Я тебе скину их, эти песни играли в фильме «Великий Гэтсби». — Есть то, с чего бы ты хотел начать? — На твой вкус, мне там все нравятся. Перед тем как начать, Фёдор закрыл двери зала и только после сел за инструмент, вслед за этим Гоголь погрузился в аккуратные мазки, изредка поглядывая на Фёдора на фоне прозрачных занавесок и непрекращающегося дождя за окном. Волосы вновь убраны справа за ухо так, что можно было рассмотреть спокойное, сосредоточенное лицо, оно завораживало, а движения тела следовали за музыкальным ритмом: вот только что была сыграна «Young and Beautiful», во время которой Николай, отстранившись от картины, сделал быстрый набросок Достоевского черной ручкой на белом листе бумаги, а вот уже играет «A Little Party Never Killed Nobody», где движения более рваные, джазовые. Сердце от открывшихся кадров отчего-то заходилось от восторга и выливалось красками на картину. Фёдор добросовестно сыграл весь альбом из фильма и сделал перерыв, разминая пальцы и руки; он не торопил и не говорил с Николаем, если художник сам не начинал разговор, так как боялся потревожить его, лишь лег на диван, заходя в телефон. — Хочешь сходить в пятницу на литературный вечер? — спросил философ, когда Гоголь звучно потянулся, разминая спину. — В эту? — Да, мне пригласительные дали. Место красивое, этакий небольшой театр с мраморными лестницами, они поставят сцену, несколько столиков, наверное, десять-пятнадцать, и откроют бар. — Вечером я свободен, так что можем сходить. — Николай посмотрел на начатую картину. — Я еще хотел спросить, есть ли у тебя завтра время, не хочу торопиться с рисованием. — Да, конечно, можешь прийти вечером, я как раз вернусь. Это отлично, подумал Гоголь, потому что на цвета тоже требовалось вдохновение, которое за один раз не могло покрыть всю картину разом, приходилось делить на этапы. Они сделали еще один перерыв с чаем, от ужина Николай отказался, решив, что и так часто ел в доме Достоевского. — Уж лучше ты приходи как-нибудь ко мне, я приготовлю нам. — Если приглашаешь, то обязательно приду. И вновь у него на губах улыбка, которой хотелось коснуться, художник засмотрелся на нее, сидя напротив с кружкой черного чая, и фраза сама выскользнула: — Очень красиво. — Фёдор на это лишь чуть склонил голову на бок. — Да так… — вдруг очнувшись, произнес Николай, отворачиваясь в замешательстве в сторону. — Тогда чай допьем сейчас, и я пойду, нужно еще зарисовки к рассказу начать делать. Все равно встретимся завтра. Сигма вернулся в Питер в среду, но свою галерею открыл только в четверг, потому Николай поспешил забежать к нему, пока было время: каждому из них было, что рассказать другому. Сигма встретил его радостно, видно десятичасовой сон после самолета пошел ему на пользу. Первым делом он показал вывешенную картину, ту, что Гоголь подарил ему на день рождения, интересно было то, что Сигма решил воссоздать вокруг «морской мир», расставив внизу цветы в горшках, в том числе и суккуленты, и развесив вьющиеся растения, сделал он это на славу, Николай был в восторге и какое-то время взбудоражено то подходил ближе, то делал пару шагов назад, едва не наталкиваясь на посетителей, чтобы охватить полностью всю композицию, и только после этого они ушли в кабинет директора и поставили чайник. В Москве Сигма по своему обыкновению успел многое, а в телефоне стало на пару номеров больше, он успел дать интервью для одного журнала, выпить кофе с совладельцев Винзавода, договориться о совместной работе в питерском парке «Новая Голландия». Николай в свою очередь рассказал про работу над картиной, а заодно и показал фотографии начатого полотна и Фёдора, с которого это все рисовал, Сигма заинтересовано ожидал результата работы; художник поделился и внезапным знакомством с Эдгаром в понедельник, а заодно пересказал ему все прочитанное произведение, спрашивая, какие моменты Сигме запомнились больше, чтобы сделать на них акцент. Кроме того, они обсудили, что со следующего четверга можно уже начать потихоньку вводить лекционный формат. Говорили они так долго и воодушевленно, что Гоголь даже ни разу не посмотрел в телефон, из-за чего сообщения Фёдора остались непрочитанными. Николай увидел их, только когда уже выходил из здания. «Я закончу раньше. Ты еще не обедал?» Сообщение отправлено в половине четвертого, а сейчас уже было пять. «Я в студии был, не увидел, ты где сейчас?» «Уже дома». «Прости». «Ничего страшного, приходи». Когда Фёдор открыл входную дверь, впуская Николая, Лаван прошмыгнул в ногах, резво сбегая по лестнице. Первым за ним в носках побежал Достоевский, заметив позади художника внезапное белое пятно, Николай среагировал не сразу, но тоже бросился следом, вспоминая, закрылась ли входная дверь. Благо она и правда была закрыта, потому кота Фёдор поймал и отнес на руках домой. — Он редко так делает, обычно улица его не интересует. — А ты с ним ходил гулять? — Да, у меня и шлейка есть, специально еще пару лет назад купил, чтобы выгуливать его, вот только на улице он ни на шаг не отходил и на руки просился. Дома Фёдор положил носки в стирку и помыл белые лапы смирно сидящему коту. Гончаров тоже был дома, дверь в его комнату была приоткрыта, потому можно было увидеть, как он сидит в кресле в очках, что-то читая. Обедали они вместе, так как Достоевский пришел всего полчаса назад и решил дождаться ответа на сообщение, да и по дороге он успел зайти в кофейню, сказал, что настроение было так себе, потому он взял себе фильтр-кофе. Николай плохо разбирался в видах, потому Фёдор объяснил, что такой кофе готовится с помощью бумажного фильтра, в который засыпают кофе и заливают горячей водой, затем все медленно капля за каплей стекает в стакан или в чайник. От него и правда все еще пахло кофе, это художник почувствовал, как только зашел в квартиру, а еще ощущался легкий запах сигарет. После обеда Фёдор предложил на выбор чай или кофе. — А сколько обычно ты выпиваешь чашек? — Обычно? — он задумался, повернувшись боком, словно хотел вот-вот встать из-за стола и положил ногу на ногу. — Наверное, и правда не так много. — Тогда, может, чай? На этот раз все сделал Достоевский: налил им в чашки черный чай, добавляя немного сливок. Может, погода так влияла, а может, кофеин и никотин в крови, только Фёдор выглядел более нервным, он не мог усидеть на месте, то и дело проходя по комнате, то играя с котом, то садясь за фортепиано. Николай следил за ним краем глаза все эти полчаса, после чего все же спросил, не произошло ли что-то. — Я, наверное, мешаю, — вдруг произнес Достоевский, — я побуду у себя в комнате, если что — зови. — Да все в порядке, можешь остаться. — Но Фёдор уже махнул рукой и вышел из зала. Мало ли, что могло произойти, решил Гоголь, нужно оставить его наедине. Тогда, надев наушники, Николай продолжил работать кистью и мастихином, оставляя очередные новые пятна на фартуке. Картина захватывала, потому Гоголь не сразу осознал, что прошло уже больше часа, а Фёдор так и не появился за все это время. Потому, решив немного отвлечься, он зашел к нему. Комната Гончарова была первой у выхода, а комната Достоевского, наоборот, находилась в глубине коридора. Дверь была закрыта, потому Николай сначала постучался и только потом аккуратно приоткрыл дверь. Философ повернулся к нему со строгим выражением на лице, сдвинув cвои темные брови на переносице, но затем, словно бы увидев, что это Николай, расслабился. — Прости, сил как будто совсем нет. Он сидел на полу, облокотившись о кровать, рядом стоял бокал с остатками вина, на согнутых коленях покоилась открытая книга. Свет был приглушен. Кот тоже был тут, лежал, свернувшись клубком на кровати на мягком покрывале. — Будешь? — кивнув на бокал, спросил Фёдор. — У меня в комнате собственная заначка с винами, — он усмехнулся, а взгляд пробежал по странице, дочитывая до точки предложение и кладя закладку. Книга тонкая с розовато-голубой обложкой, которая совсем не подходила Достоевскому, что-то несопоставимо легкое чувствовалось в ней, но то было обманное ощущение. — Называется «В арбузном сахаре». Наверное, первое, что в голову приходит — это героин, это его сленговое название, но в книге совсем не говорится про это, хотя и создается ощущение, что писали под наркотиками. — Фёдор делает глоток темной жидкости, а Николай присаживается рядом, тоже облокачиваясь спиной о кровать. — Тигры говорили на человеческом языке и ходили на задних лапах, как люди, но всех их давно убили. Они убили последнего тигра, и никто не противился этому, а затем все громко плакали и бросали цветы на его полосатую мертвую тушу… Голос Фёдора, такой успокаивающий, тепло плеча, терпкий запах, исходивший от волос и рук, смешивающий одеколон, вино, сигареты, кофе и собственный запах тела, — все это скрывало Николая от длительного осеннего дождя. — Налей мне тоже, — попросил Гоголь, отрывая философа от рассуждений. Достоевский, не вставая, потянулся и достал вино, затем налил его в тот же бокал. — Надеюсь, ты не против? За другим придется идти на кухню. — Все хорошо, — сказал Николай и сделал большой глоток, словно стараясь догнать Фёдора в его опьянении. Вино терпкое, но почти не кислое, мягко обволакивало горло и внутренности, разливаясь теплом и сонливостью. — Так вот, тигры. Тигры, что убивали людей, но не трогали детей и помогали с математикой. Тигры не виноваты, смерть просто часть жизни… До леса оставалось всего ничего, нужно было перебежать мост и затем скрыться за причудливыми деревьями, среди диких цветов и попугаев, всего каких-то несколько километров, а за ними свобода, к который Николай приближался шаг за шагом. В какой-то момент ему показалось, что он вот-вот взлетит, так велико было его чувство радости. Позади горел город, полный огней, полный новых технологий, заунывных людей, правил, строгих учителей, замкнутого круга жестокости, людей, увязших в своей правоте, знаниях и деньгах. Ему все это не нужно, ему не нужен никто. Темная ночь, сзади загремели трубы, словно пастушьи рожки, казавшиеся сиренами. «Неужели я так нужен, неужели весь мир смотрит на меня?» Гоголь спрашивал сам себя, но вокруг была темнота, не было ни камер, ни людей, словно и город всего лишь оставшаяся декорация, которая скоро падет. Но чувство, которое он принимал за свободу, раскрывалось медленно: радость и эйфория были лишь прикрытием чего-то гораздо более серьезного, чего Николай боялся, а оттого не оборачивался, ибо знал, что пути… неисповедимы. Чьи пути? Тигровых полос на его запястьях, синяков под глазами, седых волос или же илиже ильже ильже ильже… ilge. Это слово Николай видел на дверях города и не придавал значение, он никого не предавал и значения тоже, слова можно предать, но они тогда обязательно вернутся. «Ильге» с эстонского: гнусный, мерзкий, тошнотворный, поганый, паскудный, отвратительный, этот мир — Ильге. И точно: Пути Господни неисповедимы, но он их исповедовал, как ему это было нужно. Не Николай, нет, а тот другой, который поглотил этот мир, сделав его тонкой пленкой бензина вблизи огня. Красиво и смешно, крашно и смесиво. Месиво — вот чего он хочет, не справедливости, а кровавой расправы. Осознание — бегство. Тропический лес должен был уже приблизиться к мосту, но бег продолжается, как на дорожке в спортивном зале, будто движение на месте. Его манит лес, что-то шепчет внутри, что нужно бежать. Гоголю кажется, что он уже бежит не на ногах, а на четырех лапах, чем дальше от города, тем больше его трансформация, но и все вокруг тоже преображалось: корни деревьев тянулись к небу, опутывая облака. Даже великое древо жизни опрокинулось, Авидья в небесах, а Джарамарана на земле. Все наоборот. Джарамарана — это смерть, она следует за зрелостью пяти скандх… Когда Гоголь приоткрыл глаза, Достоевский уже не говорил. Он вновь чувствовал запах Фёдора так близко, такой терпкий, словно запах пачули, хотелось вдохнуть поглубже, оставить надолго в памяти, перенести на лист бумаги. Он не сразу осознал, что голова его покоилась на плече Достоевского, темные волосы щекотали лицо, а шея немного затекла. Когда он успел уснуть? — Мне снилось, что я тигр, что бегу далеко от города, — произнес Николай сонно, поднимая голову и разминая шею, но больше ничего не стал говорить, потому что и сам не до конца осознавал, что именно ему привиделось, от чего он бежал, что было позади. Все странно, все взаимосвязано. — Джарамарана. Гоголь вздрогнул, и по телу пробежали холодные мурашки, как когда не понимаешь: почему что-то так хорошо сходится. — Я рассуждал про Древо принципов, про метафизические основы, каббалу, пока ты спал, наверное, потому и привиделось. — Долго я спал? — Я успел дочитать книгу. — Судя по всему Фёдор выпил еще вина, так как бутылка почти пуста, из-за этого его губы вновь мертвецки фиолетовые. — Они бросали цветы в воду, провожая смерть. Кстати, а какие у тебя любимые цветы?