11 апреля 1184 года, Иерусалим, торговый рынок
Время едва перешло за полночь, когда Доротея, ещё не определившаяся с чувствами, выпорхнула из дворца, кое-как найдя выход. Правда с ней совсем ненавязчиво увязались двое стражников, державшихся на некотором расстоянии. Вот тебе и королевское доверие. Воровка закатила глаза, но от своей идеи не отказалась. Без труда найдя главный шатёр караванщиков, девушка приоткрыла занавесь и заглянула внутрь. — Назих, — почти отчаянно прошептала Ромирес, пытаясь всмотреться во тьму. — Ты что здесь делаешь? Почему ты не во дворце? — из тени появилась крупная мужская фигура. Торговец вывел её из шатра за плечи. — А ты авантюрист, господин торгаш, — она посмотрела на караванщика снизу вверх. Глаза её метали молнии. — Продал меня, как холопа. — Юный воин, я желаю тебе ничего кроме добра. Но ты для этого тоже должна постараться, — мужчина отвёл её чуть подальше и огляделся: в некоторых домах горели огни свечей, где-то ухнула неизвестная птица. — Всего месяц. Посиди тихо, умоляю. — Ты так искренне хочешь, чтобы я оказалась на свободе в Европе? — она вывернулась из-под его рук и облокотилась на ближайшую стену. Взгляд её на секунду остановился на двух стражах, оставшихся в тени: они стояли не слишком близко, чтобы не смущать своим присутствием, но и не так далеко, чтобы всё слышать. — Да, я хочу, — глаза его в опровержение словам были грустны. — Тебе здесь делать нечего. Отправляйся домой, к семье. — У меня нет семьи! — Конечно, конечно, — покачал головой мужчина и присел на одно колено, чтобы лучше рассмотреть милое лицо. — Ты был моей семьёй в последнее время, — внезапно расчувствовашись, призналась воровка. Жизнь её круто переменилась за прошедший месяц, прошедший день, что повлияло на неё невероятно. — Рад это знать, — он улыбнулся и взял девичьи руки в свои, мягко сжимая. — Я бы хотел забрать тебя, не буду этого скрывать. Но у нас разные пути, мой милый воин. Я буду скучать. Караванщик, отпустив её руки, хотел было подняться, но на полпути его остановила воровка. Она обвила его крепкую шею руками и повисла на плечах. Торговец тихо хохотнул, поглаживая подопечную по спине. Он медленно выпрямился, прижимая к себе дрожащее тельце. Ромирес заглянула в тёплые карие глаза и, всё ещё будучи опьяненной странным восторгом от объятий, прильнула к мужским губам. Борода и усы торговца щекотали нежные искусанные губы. Караванщик, не ожидавший такого напора, распахнул глаза, но затем углубил сладкий долгожданный поцелуй. Сердце, спрятанное под мощной грудью, забилось с невероятной силой. Но как бы ни были хороши мягкие припухлые губки, какой бы нежной ни была кожа, укол совести заставил торговца разорвать поцелуй. — Ты разбиваешь мне сердце, юный воин, — он покачал головой. — Возвращайся во дворец… Пора прощаться. — Я тебя не забуду, — девушка опустила взгляд и, мягко опустившись на землю, обошла караванщика. Мужчина не ответил, продолжая смотреть на холодный песок под ногами. Воровка кивнула безучастным стражникам и медленно направилась в сторону дворца. — Стой, — окликнул её внезапно торговец. Он быстрым шагом вернулся в шатёр и через минуту вышел обратно, в руках сворачивая тёмную ткань. — Будут великоваты, но я старался найти нечто подходящее. — Надеюсь, что это не очередное платье, — нервно хохотнула воровка, посматривая на свои коленки, которые были едва прикрыты бордовой тканью. — Нет-нет, едва ли бы я так рискнул своей жизнью после твоих рассказов о гаремных нарядах, — он мягко улыбнулся. — Держи, веди себя хорошо. — Да-да… Не желая больше продолжать трагедию, девушка наконец вернулась к сопровождающим и отправилась обратно во дворец. Предвкушение наполняло её сердце ровно до того момента, как она снова не оказалась на территории роскошной, хотя по-странному уютной громадины. Стражники покинули её моментально, возвращаясь на посты. За всё её маленькое путешествие они не промолвили и слова. Воровка осмотрелась, повернувшись вокруг себя пару раз. Напротив, на небольшом возвышении находился трон. Повсюду гобелены, сверху балкон, окруживший весь «зал», над которым простиралось ночное небо. Девушке такое архитектурное решение пришлось по нраву: во дворце Саладина она подобного не видела. Ромирес удовлетворённо причмокнула губами. Вокруг также были разные кресла, большой стол с двумя скамьями и опять же — множество растений. — Ну и чем тут заниматься? — скучающе закатила глаза девушка, а потом хитро прищурившись ещё раз посмотрела на звёздное небо. В её утомившуюся голову пришла идея, подкинутая желанием быть ближе к свободе. Настолько, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах. Доротея кивнула сама себе и, поднявшись под одной из лестниц, оказалась на террасе. Открыто, тихо. Но этого было недостаточно. Ромирес посмотрела наверх и почти что облизнулась: множество выступов, служивших самым разным целям, стали для неё очередными ступенями. Преисполненная азартом, она с ловкостью кошки поднялась наверх. Сверху дворец казался ещё более огромным. Воровка оглянулась в поисках подходящего для тяжёлых дум места и начала бродить по крыше. Наконец её острому взору предстал один из парапетов, с которого открывался красивейший из видов…***
То же время, покои короля
Едва распрощавшись со странной, но милой особой, Балдуин снова погрузился в раздумья. Он, приложив побольше усилий из-за усталости, вышел на террасу и сел за небольшой стол. Из-за пазухи мужчина достал письма, отданные ему Гийомом несколькими днями ранее. Из ослабшей груди вырвался рваный выдох. Монарх поставил рядом свечу, воск медленно потёк вниз. — Ну что же… Папа… Что ты оставил мне? — дрожащими руками он развернул один из пожелтевших листков.***
Февраль 1163 года
Его высочество, наследный принц Амори, с самым измученным, но довольным видом сидел в глубоком мягком кресле, наблюдая за сыном. Рядом на столе лежало недописанное письмо брату. Совсем ещё крошечный, евда окрепший Балдуин бестолково грыз собственную ручку и что-то лепетал. Светлые кудрявые волосики шевелились на маленькой голове от дуновения ветра на террасе. — Пишу твоему дяде, — улыбаясь, пояснил мужчина. — О том, как едва выпросил тебя из материнских рук на вечер. Чем займёмся? — Дяаа, — попытался повторить будущий король. Язык его не слушался, что малыша разозлило. — Да-да! А ну его. Скажи-ка «папа», давай, — Амори сел на колени перед кроватью с нескрываемым счастьем смотря на сына. — А-а! — малыш рассмеялся, когда увидел лицо отца вблизи. — Иди ты, папа, нахе, — мужчина закашлялся, осознав, что ругаться при ребенке идея не из лучших. — Да? Что написать твоему дяде? Король сейчас занят, конечно, но найдётся же у него минута для племянника? — А-а, — снова пролепетал малыш, ручками потянувшись к густой отцовской бороде. — Что, хочешь такую же? Рано-рано, — Амори поднял сына на руки и вместе с ним сел обратно в кресло. — Что же, оставим послание дядюшке Балдуину. Малютка весело замахал ручками, услышав своё имя. Губы мужчины тронула улыбка: сын пробуждал в нём самое искреннее желание к жизни. Он и не думал, что душа способна радоваться чему-то так сильно. Однако маленький принц с каждым днем переубеждал его в этом все больше. Ангелок чистейшей воды. Голубые глазки горели жизнью.Настоящее время
Теперь Балдуин, уже будучи сам королем, плохо представлял себя самого несмышленным малышом. Ему казалось, что письмо отца, направленное к его дяде, рассказывало ему о ком-то другом. Но покойный Амори большую часть послания посвятил именно достижениям маленького сына. Как он упорно продолжал называть крестного «дяей», как хватко дёргал отца за бороду и уже начинал интересоваться противоположным полом. Всех служанок наповал сражали большие голубые глаза, с интересом изучающие окружающий мир. Монарх невесело улыбнулся: сейчас любую из тех служанок он мог бы сразить только количеством шрамов и ран на некогда прекрасном лице. В ещё большую печаль его повергло осознание того, что его крестный письмо Амори не получил: король Балдуин III скончался в Бейруте в тот же месяц и, находясь в отчаянии, его младший брат просто оставил послание в одной из книг, впоследствии о нем позабыв. Мужчина сложил листок и отложил в сторону, беря в руки другой. Снова пришлось напрячь больные покрасневшие глаза.***
Июль 1166 года
В дворцовом саду зелень пестрила множеством цветов. Всё благоухало. На раскинутых ветвях устроились птички, щебечущие и играющие друг с другом. Король Иерусалима — Амори I — начал изучать очередные донесения, которые он откладывал в долгий ящик из-за проблем со здоровьем. Однако сейчас, полностью способный ко всякой государственной деятельности, он сидел рядом с горой бумаг разной важности. После смерти брата Амори сильно замкнулся в себе, потяжелел его взгляд и его тело. Одна лишь радость у него была — пятилетний сын уже твёрдо держался на ногах, начинал по-немногу вытягиваться. — Мотье, где сейчас Балдуин? — сухо обратился монарх к стоящему рядом слуге. — Занимается, Ваше Величество. — Позови сюда. Давно не видел сына. — Как скажете. Через несколько минут с другого конца сада рядом со входом во дворец раздался радостный крик: «Папа!». Мужчина поднял голову, его тусклый взгляд стал более живым. Только монарх, опираясь на стол, встал на ноги, как к нему в объятия врезался сын. Король без труда поднял его на руки и покружил, затем усаживая наследника себе на плечи. В одночасье его жизнь снова приобрела смысл. — И чему тебя успел научить старик Гийом? А? — мужчина медленно двинулся вглубь сада, где им никто не мог бы помешать. — Историю рассказал. Как наши предки из Европы вернули Иерусалим под знамя Христа, — болтая ножками, делился своими познаниями будущий король. — Вот оно как… Стало быть и о Европе рассказал? — Да. Сказал, что наши корни во Франции. Мы фра-а-анки, — протянул мальчик, когда отец спустил его вниз возле небольшого пруда. — Верно. Молодец, сынок. Всегда нужно знать, где твои корни, часть твоей семьи, — мужчина сел возле воды и продолжил. — Например, знаешь ли ты, что далеко в Европе, за морем находится туманная земля, где правят наши с тобой братья. — Правда? — Истина. Нас скрепляет общая французская родовая кровь, хотя говорим мы на разных языках, — мужчина взял в руки камешек и одним броском отправил в пруд. Несколько раз он шлепнулся о поверхность воды и наконец опустился на дно. Мальчик удивлённо охнул, бросив палку, заменяющую ему меч. — Хочешь научу так же? Иди сюда.***
Настоящее время
Балдуин едва сдержал внезапно подступившие слезы. Письмо не было адресовано кому-то постороннему. Это была обыкновенная записка, правда на другой её стороне находилось старое донесение. Покойный король искренне пожелал запечатлеть момент, когда научил сына красиво бросать камни в воду, а затем, словно вдогонку, рассказал, как подобное занятие поспособствует развитию силы в руках. Конечно, он не обманул Балдуина. Но сейчас молодой монарх едва ли помнил, когда в последний раз чувствовал в себе силу: правая рука почти не слушалась хозяина, левая же сохранила в себе ещё остатки монаршей воли. Он развернул последний лист. В глаза сразу бросились разводы на тусклых неровных буквах.***
Весна 1170 года
Его Величество король Амори I принимал гостей из Франции. В Иерусалиме было шумнее, чем должно в таком святом месте. Город наполнился красками европейских тканей и самоцветов. Во второй половине дня начался большой пир, который из самого дворца тянулся вглубь города. Народ славил короля и его гостей. Монарх освободил сына ото всяких занятий наукой и отправил играть с другими детьми, которые прибыли на Святую землю вместе со своими знатными родителями. Наследный принц быстро нашёл общий язык с ровесниками и потому был несказанно рад такой милости, хотя науки он любил не меньше, чем игры. Также отец намекнул ему, что среди девочек, которые проводили время обыкновенно в саду, есть и его будущая невеста. Мальчик быстро выяснил, кого король хотел выбрать ему в жены и, как любой уважающий и любящий себя юный рыцарь, решил впечатлить маленькую леди храбростью и силой. Как только Гийом, назначенный присматривать за детьми, зарылся в очередную древнюю рукопись, покрытую вековой пылью, принц выбрал себе палку потяжелее. Вызванный им на «дуэль» мальчик был старше на пару лет, но несильно перегнал Балдуина в росте, потому посчитался последним самым достойным из противников. Маленькая графиня Леони едва заинтересованно посмотрела на двух мальчиков. Она перебирала пальчиками нежные цветы и напевала песенку, болтая худыми ножками, свисающими с каменной скамьи. Девочка краем глаза смотрела, как её брата ловко загоняет в угол наследный принц. На её личике расцвела улыбка, которую она спрятала рукавом платья: будущий король ей искренне нравился и ей хотелось погулять с ним по саду вдвоем. Графиня поднялась со скамьи и приблизилась к летописцу. — Извините, господин, можно Вас попросить отпустить нас с принцем на прогулку? — она улыбнулась нежнейше, и мужчина поднял рассеянный взгляд. Его глазам сразу же открылась картина шуточной драки. — Ох, негодники! Конечно, ему то будет на пользу, милая госпожа, — Гийом встал со своего места и приблизился к месту сражения. Мальчишки смеялись в голос, избивая друг друга нещадно палками. Летописец хотел было прервать поединок, как вдруг остноавился: что-то было не так. Если графский сын периодически ойкал и ахал от боли, то Балдуина, казалось, ни коим образом не смущали сильные удары. Кожа его не краснела, оставаясь бледной и холодной. Мужчина резко приблизился к наследнику и, схватив того за плечо, увёл внутрь дворца. — Что случилось? — почти разозлившись, спросил мальчик, когда летописец повыше задрал рукав его белой рубашки. — Тебе больно? — мужчина начал сильно растирать кожу на бледной руке. — Нет, всё хорошо, — спокойно ответил принц, пожав плечи. Его сейчас волновало только впечатление, которое он произвёл на юную графиню. — Да что с Вами? — Нет-нет-нет, не может быть! Упаси Господь, помилуй детскую душу! — начал причитать наставник, глаза его заслезились. Балдуин плохо понял, что произошло, однако он вмиг оказался на королевской постели, его окружили лекари. Через считанные минуты в покои ворвался король, голубые глаза метали молнии. Он остановился напротив кровати и присел на одно колено. — Папа, что случилось? — мальчик приподнялся на локтях, однако Гийом мягко толкнул его обратно. — Что происходит? Ты поранился? — мальчик покачал головой. — Ваше Величество, можно Вас? — летописец отвёл монарха подальше от сына и рассказал ему о своих печальных подозрениях. — Нет-нет, он просто вынослив. Он же мой сын! Разве могло такое случиться? — с каждым словом голос короля дрожал всё больше. Сомневайся или нет, а факты были на лицо. — Оставьте нас. Два десятка человек в сию же секунду покинули покои короля. Мужчина тяжело опустился на кровать и, позабыв о всяких рисках и предрассудках, положил свою большую ладонь на онемевшую руку сына. Мальчик поднял на него почти отчаянный взгляд: глупым Балдуин не был и хорошо понимал, что произошло нечто ужасное. — Папа, что случилось? — глаза ребёнка наполнились слезами, как только он увидел совсем потерянного отца. Мужчина всхлипнул, пытаясь удержать влагу, и сжал руку сына крепче. — Я. Я… Прости меня, сынок, пожалуйста, прости, — монарх закрыл лицо свободной рукой и заплакал, словно дитя. — Я так виноват перед тобой, перед твоей мамой… Балдуин не понимал, что так могло расстроить сурового и сдержанного короля, однако один лишь вид полностью разбитого отца заставил наследника пустить слезу. Он обхватил шею родителя руками, упрашивая перестать плакать. Только через несколько месяцев, когда его прежде весёлая жизнь станет бесконечной чередой общения с лекарями, священнослужителями и наполнится разными странными ограничениями, он поймёт, что стал заложником страшнейшей из болезней…***
Настоящее время
Балдуин откинулся на спинку кресла, запрокидывая голову. Голубые глаза наполнились слезами, которые он попытался сморгнуть. Ткань маски быстро промокла от тяжёлого горячего дыхания. Последнее письмо почти что сломало его. Строки послания были обращены к изгнанной королеве Агнес. В нем Амори просил прощения за собственную безответственность, за то, что не смог уберечь единственного сына. Единственного ребёнка, которого оставил на свое воспитание. Многие буквы были смазаны из-за, скорее всего, слез, что разволнвало ослабшее сердце больше всего. — Всё хорошо, папа, я справлюсь, — государь повторил те самые слова, которые сказал когда-то покойному королю, погруженного в тяжёлую печаль. Их он говорил и возле смертного одра отца. Монарх отложил письма в сторону, откидываясь на спинку кресла. Луна сейчас не так сильно трогала его душу, потому он во внезапно полном умиротворении задумался о собственной судьбе. Некогда полного радости юношу жизнь превратила в мужчину. Она сделала его тихим. Если раньше он любил больше говорить, то сейчас привык лишь слушать. Наслаждаться естественным шумом земного мира. Ещё несколько лет назад он готов был захватить весь мир, а сейчас более всего желал, чтобы мир поглотил его. Хотя, стоило признать, что события последних дней немного расшевелили его душу. С одной стороны у него появилась ещё одна головная боль, а с другой… В его жизни появилось наконец нечто новое. Какая великолепная выходила история: Балдуин, который жил одним лишь Иерусалимом и тяжёлыми, гнетущими думами, как вдруг, будто ему снова было шестнадцать, решился на авантюру. Будь, что будет. Гляди, и девчонка заколит его ночью, отплатив таким жестоким милосердием за его доброту. Мужчина глубоко вдохнул, прикрывая глаза и кладя руки на подлокотники. Скоро нужно было отходить ко сну, потому что силы, как физические, так и моральные были уже на исходе. Поэтому монарх в последние минуты наслаждался лёгкой прохладой и тишиной. Точнее насладился бы, если бы не странный шум. Совсем близкий, похожий на шуршание. В поисках нарушителя своего спокойствия он снова открыл глаза и посмотрел наверх.***
Несколькими минутами ранее
Наконец Ромирес, внезапно запыхавшись, забралась на нужный парапет и довольно улыбнулась, подставляя лёгкому ветру горячие щеки. От земли она находилась достаточно далеко, поэтому старалась вести себя аккуратнее обычного. Капли вина, которым она промочила горло за ужином, давали о себе знать, заставляя девушку пошатываться и дрожать от странного возбуждения. Сердце её билось быстро, даже слишком, поэтому Доротея на мгновение села, свесив ноги, и закрыла лицо руками. Ей хотелось рассмеяться: она выжила и скоро будет на свободе! Это ли не счастье для вора? Девушка посмотрела на свёрток одежды, который ей дал Назих и заинтересовалась. Лёгким движением рук она развернула приятную ткань и пробежалась по ней взглядом. Торговец нашёл для неё самую маленькую из возможных черную рубаху со светлым узором на воротнике и такие же небольшие тёмные шаровары. Внутри одной из штанин лежал шёлковый пояс, которым можно было замотать и ребра. Всё это было завернуто в плотный хафтан, вышитый серебряными нитями. Назих, несмотря на свое предупреждение, ошибся: всё, что он подобрал для подопечной почти идеально подходило на её аккуратную фигурку, хотя было заметно, что хафтан и рубаха были ушиты в плечах, с остальными проблемами справлялся пояс. Единственное, чего не учёл караванщик — это обувь, ведь даже про ткань для тюрбана он не забыл. Кроме милых сандалий, выданных Доротее служанками, ничего другого у неё не было. И увы, какими бы ни были красивыми странные туфельки, ей в них было неудобно, поэтому она сразу же сняла их, скидывая вниз. Прохладный камень под нежными стопами заставил воровку поежиться от удовольствия. Девушка тут же освободилась от платья, однако на всякий случай отложила его в сторону, не сбрасывая вслед за сандалиями. Из одежды на ней остались лишь совсем короткие нижние штаны. Она сама обрезала их покороче, чтобы они, заканчиваясь прямо под бедрами, не сковывали движений. Корсет Доротея всё же со всей силой швырнула куда подальше. А грудь аккуратно, на древнегреческий манер, перемотала лентами, которые ещё час назад были полами прекрасного платья… Не удержавшись, воровка провела ладонями по блесятщему в лунном свете телу и улыбнулась. Себя она любила более всяких сокровищ и в этот тихий волшебный час не могла не полюбоваться собой. Ромирес растрепала короткие волосы, а затем потянулась, чувствуя, как напрягаются мышцы на животе. Первым делом воровка надела рубаху, застегнув почти все пуговицы на воротнике, затем натянула лёгкие шаровары, сразу подпоясывая их. Хафтан и будущий тюрбан она отложила в сторону платья. Медленно опустившись на прохладный парапет, девушка снова свесила ножки вниз, болтая ими в воздухе. Губы сами собой начали насвистывать колыбельную из далёкого детства. И всё было хорошо, слишком хорошо, отчего горячее сердце забилось быстрее. Что-то было не так. Пытаясь не придавать неясной тревоге лишнего внимания, девушка, будто невзначай, повертела головой и застыла.***
То же время, покои короля
Минут пять Балдуин безмолвно наблюдал за чудной картиной. Это был первый раз, когда он, пусть и издалека, увидел почти что обнаженную женщину. Девушку. Однако первое чувство, которое он испытал, было не воодушевление его мужского естества, а… зависть. Самая настоящая, пусть и короткая. Как же ему все-таки хотелось почувствовать себя настолько свободным, чтобы, стоя над целым городом, раздеться почти догола. Конечно, затея была больше безумной, чем смелой. Однако даже на расстоянии нескольких метров король почувствовал, как хорошо ей было. Без масок и нескольких слоев бинтов и одежд. Без государственного груза на плечах. Мужчина невольно залюбовался, словно встретил воровку снова в первый раз. Она была посвящена сама себе и наслаждалась собой так, как не мог наслаждаться собой он. Государь почувствовал, как его раненые щеки становятся горячими. На бледных губах расцвела мягкая улыбка. Не было смысла врать самому себе: его юная забавная гостья была красивой, по-женски и как-то по-естественному. Однако чувствительность чудной госпожи прервала его удовольствие. Они встретились взглядами, и Балдуин почувствовал себя по-мальчишески неловко, словно он намеренно подглядывал за чужой жизнью. Девушка несколько раз моргнула, на миг отвернулась, а затем снова вернула ему свой взгляд. Теперь уже менее шокированный, но более напуганный. Тем не менее, вместо попытки скрыться или объясниться воровка лишь кивнула государю и опять обернулась на лунный диск, беззаботно покачивая ножками. Несмотря на темноту и слабое зрение, король заметил, что девушка была боса, однако это, казалось, её совершенно не смущало. Доротея в это время радовалась опустившейся на Иерусалим тьме за то, что та любезно скрыла её пылающие от страха щеки. Она пыталась вести себя непринуждённо, но сердце колотилось, словно после очередной погони. Спустя несколько секунд Ромирес отодвинулась чуть дальше, пытаясь скрыть хотя бы половину себя за каменным парапетом. Через минуту правда она снова взглянула на террасу короля, однако его там уже не было, а вход в покои закрывали плотные шторы. — Дьявол бы побрал этих извращенцев, — прошипела воровка, осознавая, что в произошедшем её вины больше. Ромирес вновь обернулась на балкон, в глубине души надеясь, что монарх снова покинет свою просторную комнату. Ей не было известно зачем, но теперь она чувствовала себя странно одиноко. Доротея тихо фыркнула, чувствуя, будто её гордость оскорбили. Она отошла подальше от края и, свернувшись клубочком и укрыв себя хафтаном, закрыла глаза. Так вышло, что любезный государь, видимо, позабыл выделить ей хотя бы самую бедную комнатку во дворце, из-за чего девушка гордо предпочла спать над всеми обитателями замка, словно демонстрируя свое духовное превосходство. Через минуту она уже видела второй сон, тихо посапывая и ругаясь сквозь сон на родном языке.***
Часом позже, покои короля
Несмотря на прежнюю усталость во всех отношениях, теперь Балдуин едва ли мог заснуть после увиденного. Нечто необыкновенное проснулось в нём на мгновение. Чувство расцвело в животе и одной большой волной в миг охватило всё тело. Словно помимо Иерусалима у государя появился ещё один смысл в жизни — разгадать тайну странной девочки-воровки, которая предпочитает молчать и выдавать свои мысли и желания лишь дневнику. Ему хотелось узнать о ней всё: такова была натура монарха ещё с детства, он любил исследовать и узнавать. Однако, когда многие науки уже были ему полностью открыты, внезапно в его жизни появилась ещё одна — странная, почти что волшебная. Балдуин боролся с желанием снова выйти на террасу, чтобы понаблюдать за воровкой, однако в глубине души испугался собственных эмоций и того, что девушка посчитает его слабоумным или бессовестным. Или всё и сразу. Сам того не осознавая, он начал медленно увлекать себя диковатой гостьей. Мужчина даже попытался повторить тот тихий мелодичный свист, которым она убаюкивала луну. Из-за раны на губе получалось плохо, что лишь мотивировало его пробовать ещё и ещё. Сердце его стучало в унисон странной песне, приободряя хозяина и заставляя слабо улыбаться. Однако признаваться, что попытки повторить мелодию в точности были спровоцированы не только гордостью и упертостью, но и мальчишеским желанием себя показать, было сложно. И совсем немного хотением привлечь внимание юной красивой девушки. В чем, конечно, Балдуин признается себе ещё не скоро. Из-за различия культур и языков говорить им было нелегко, однако музыка для каждого уха, бедного или богатого, была одинакова. И все же государь пообещал себе поручить Гийому подыскать нужную иностранную грамоту, чтобы помочь их недолгой гостье лучше понимать и использовать язык франков. Мужчина поудобнее устроился на подушках и прикрыл голубые глаза. На душе его было спокойно. А в сердце появилось маленькое семя давно забытого им чувства, которое теперь будет медленно, но верно расцветать в его широкой, слабой груди. Пока то было лишь юношеское любопытство, подкормленное его небольшим наблюдением, казалось бы, за самой жизнью, поселившейся на грядущий месяц в его дворце.Я уходил от разума и шел к чувству, от безопасности к авантюре, из реальности в мечту.