15 апреля 1184 года, Иерусалим, королевский дворец
После необычного инцидента с воровкой и королём минуло несколько дней. Тянулись они медленно и повторяли друг друга из раза в раз. Ромирес старалась не привлекать к себе лишнего внимания и всё время проводила за ленивой слежкой и счётом дней, приближающих её к возвращению в Европу. Единственное, что её по-настоящему тревожило это осознание того, что дома ей делать нечего. Конечно, она ни разу не была в Англии, но почему-то туманная земля её едва ли привлекала. Да и потом, чем ближе была родная любимая Кастилия, тем сильнее было желание вернуться в отчий дом, подобно блудному сыну. Очевидно, что такой ход можно было бы поставить вровень с самоубийством: вряд ли кто-то будет ей рад. Кроме разве что матери… Но то лишь далёкие желания сердца, соскучившегося по постоянству. Доротея понимала, что если бы у неё была возможность излить все свои мысли и чувства в дневник, то жить было бы проще. Однако её личная священная книга сейчас находилась в руках короля, что её заметно нервировало. Судя по всему, языка страсти здесь не знал никто, либо же никому не приходило в голову искать переводчика. Монарх, по мнению воровки, был слишком порядочным человеком, что бы копаться в чужом грязном белье. По крайней мере, таким он ей казался. Слегка отстранённый, холодный, но с добрыми глазами. Девушка точно понимала, что такими союзниками не разбрасываются, поэтому нож в спину не входил в её планы. А жалость по отношению к состоянию здоровья государя вовсе почти что размягчила злопамятное сердце. «И без меня помрёт», — мысленно рассуждала воровка каждый раз, когда её уязвленную гордость будоражили мысли о расправе над тем, кто забрал дорогие её сердцу вещи. И всё же, без дневника она обходилась с трудом. В этом огромном городе ей не с кем было поговорить. И дело было не только в языковом барьере, но и её положении цепной собаки с привилегиями. За порог дворца она могла выйти лишь с сопровождением, которое, к слову, не желало иметь с ней личных контактов. Внутри королевского замка было не менее скучно. Все здесь были либо снобами, либо настолько занятыми, что едва ли могли позволить себе даже обратить внимание на такую блоху. Поэтому, когда Лузиньян внезапно покинул замок на пару дней, воровка и вовсе потеряла смысл существования. С королём они не пересекались, все свои наблюдения она доносила лишь до маршала, чтобы тот сам решал, что ему делать с добытой информацией. Высокомерный наследник, как назло, все эти дни вёл себя прилежно, словно чувствуя колючий взгляд на своей спине. Кратко говоря, заняться было абсолютно нечем. Единственное, что скрашивало грустные вечера это занятия с собственным телом. Воровка нашла в саду несколько деревьев, ветки которых служили ей своеобразной перекладиной для подтягиваний. Один раз её за таким занятием поймал Раймунд, на удивление, не состроивший кислую рожу, а даже похваливший её физическую форму. Должно быть, удивился, ведь Ромирес едва ли походила на человека, обладающего силой в теле. Маленькая, почти болезненная, в великоватых одеждах похожая больше на беспризорника. Видимый обман. Когда она подтягивалась на ветви, её рубашка и хафтан лежали на каменной скамье. Тогда маршал впервые увидел напряженные мускулы на тонких руках и подтянутый живот. На предплечье он рассмотрел странный шрам, больше похожий на клеймо. Однако такая работа над собой не была способна заменить воровке удовольствий свободы мысли или действия. Потому вскоре Ромирес смогла выпросить у маршала несколько листов бумаги, на которых она записывала свои мысли.Пятнадцатое апреля одна тысяча сто восемьдесят четвёртого года. Нужно не забыть вставить это в дневник, как только я заберу его назад. Что же, я почти забыла, как это делается. Я в Иерусалиме уже некоторое время… Всё пошло не по плану. История долгая, но в этом проклятом городе я лишилась всего. Что же, это лишь на время. Скоро я покину Святую землю… Ждут ли меня дома? Куда мне податься после возвращения в Европу? Теодоро, я почти уверена, что на твоей роже была бы улыбка до ушей, узнай ты о моем положении. Будь ты проклят! Небось твоих злых мыслей и поганых рук дело — моя трагедия. Пусть так, брат, смейся, ведь я знаю, я уверена: ты чувствуешь моё горе. Но, Тео, ты ведь понимаешь, что я выберусь? Я уже вылезала из оков неволи, помнишь? А ты? Ты всё ещё там? А Фердинанд? Глупый вопрос, конечно, он там. Как и ты. Ты всегда был слабым… Слишком слабым для большого мира. Знай, мне все ещё нравится здесь, под открытым небом, когда я сама решаю свою судьбу, когда я смотрю направо и налево, выбирая дорогу, когда я… Ну да, конечно, сейчас смейся, пока я в невидимых кандалах! На поводке у прокаженного короля Святого города. Когда-нибудь я перечитаю это и буду смеяться над всеми вами… И над ним. Хотя он того не заслужил. Ты бы удивился, Тео, узнав, что мне жалко его? Первый раз я хочу с тобой поговорить, услышать, как ты кричишь мне в лицо: «А я же говорил!». Будь ты проклят, проклят! Будь проклят отец! И как он там… Отец… Всё ещё мучает его боль? Скучает ли он по мне? Скучаю ли я? Знаешь, Тео, я скучаю по книгам. Я бы вернулась только ради того, что бы ограбить библиотеку отца. Мне кажется, что он бы не осудил меня. Ведь я всегда воровала его книги. Поэтому он научил меня читать, да? Только поэтому. Он же знал, что из меня не выйдет барышни или стражницы правосудия. Ох, Тео, что же с тобой сделали, после моего побега? Как же ты там? А хотя то уже неважно! Я была бы непротив если бы ты умер и лёг бы с отцом в одну могилу. Была бы непротив… И рыдала бы в три ручья. Пожалуй, я сейчас не могу холодно мыслить, как обычно. И отчего же?..
Воровка резко отложила бумагу в сторону и, зажмурив глаза, шумно выдохнула. Оставшийся поток эмоций вылился на пожелтевший лист. Ромирес, словно после интимной разрядки наедине с собой, чувствовала себя опустешенной. Ей срочно нужно было найти себе занятие и, кажется, она поняла, что может быть для неё полезным и увлекательным одновременно. Девушка вышла из своих покоев и направилась в библиотеку, местоположение которой ей на днях подсказала Сибилла. Принцесса допросила её на следующий вечер после случившегося в королевских покоях и, убедившись в том, что воровка с королем действительно решили просто помериться силами, перестала смотреть на чужеземку с подозрением. Конечно, уточнять в очередной раз у самого Балдуина, извечно погруженного в государственные дела, она не решилась. Да и сама Доротея вызывала в ней исключительно положительные эмоции и ожидания. В тот день за королевским столом она так интересно рассказывала о Франции, что Сибилле самой на мгновенье показалось, что она очутилась на исторической родине. Никто из рыцарей, баронов и прочих европейских гостей не говорил так красиво и занимательно. Пусть язык франков и не до конца слушался путешественницу, это нисколько не портило впечатления от её рассуждений, а акцент наоборот добавлял некоторой пикантности. Нечто подсказывало обеим девушкам, что у них больше общих интересов и черт, чем могло показаться на первый взгляд. Ромирес не торопилась, периодически поглядывая по сторонам, дабы рассмотреть получше красоту дворца и, конечно же, вынюхать что-нибудь интересное. Однако её острый слух обнаружил подобное нечто раньше глаз. На одном из поворотов, ведущих в кабинет маршала, воровка резко остановилась, прислушиваясь к необычным звукам. Кто-то разговаривал, причём явно на повышенных тонах. Девушка подошла ближе и, прильнув к массивной двери, начала вслушиваться.***
Раймунд мерил шагами свой кабинет, руки его были сложены за спиной, словно крылья у ястреба. Весь его вид говорил о раздражении и усталости. Наконец он опустился на свое кресло, закрыв лицо рукой. — Я с ним уже говорил. А толку? Пока он считает себя пупом мира, ему будет плевать на всяческие мирные соглашения, — мужчина, сидевший напротив, тоже не выражал никакого желания к обсуждению королевского наследника. — Он снова покинул дворец. Где гарантии, что Ги внял твоим воспитательным беседам и больше не будет использовать твоих рыцарей для своих кровавых разборок с караванщиками, м, Рено? — маршал наклонился ближе к столу, поставив локти на колени. — Я тебе всё сказал, — барон остался недвижим, словно скала. — Пока Лузиньян считает, что вокруг него вертится мир, ему будет плевать на все принципы. Если бы он не был наследником, я бы давно задал ему трепку и вышвырнул из Иерусалима. — Над этим… ведётся работа. Рено, если подобное повторится в ближайшее время снова, то боюсь Керак поредеет на славных воинов. Наказать Лузиньяна сложно из-за его положения, а вот твоих рыцарей… — Раймунд поднял на него уставший взгляд, лишённый угроз или недовольства. — Я не хочу так поступать, но порой они не оставляют мне выбора. Если ты не можешь ничего поделать с Ги, пускай, но сделай так, что бы твои рыцари были менее подкупными. — Я не нянька для принцев или озверевшей толпы. Мои воины защищают границу. А Ги горазд лишь показывать инфантильным фанатикам из Европы «свои владения», подбивая моих людей на конфликты. Я делаю всё, что в моих силах… Но ты сам понимаешь, что годы берут своё, — Шатильон поднялся со своего кресла, приглаживая рыжие с сединой волосы. — Я задержался здесь достаточно в этот раз. Меня ждут дела. — Ступай… Через две с половиной недели несколько судов отчаливают в Мессину, ты отправишься во Францию? — маршал напомнил барону о его делах на большой земле. — Нет, не в этот раз. Ты сам видишь, чем чревато моё отсутствие здесь. Я остаюсь, но насколько знаю, Лузиньян собирается плыть… — Да. Видимо, твоё присутствие все же даёт свои плоды, — маршал усмехнулся. — Что же, рад знать, что ты наконец доберёшься до воспитания своих рыцарей. — Дел достаточно, это так, — едва заметно кивнул барон. — До встречи. Шатильон развернулся и направился а сторону двери, в его голове крутилась мысль, подпитанная усталостью и злостью: «Чёртов Лузиньян, чёртовы сарацины со своими бесконечными караванами!»***
Доротея, заслышав тяжёлые шаги, быстро отпрянула от двери и выскочила в основную часть длинного коридора. Сердце её билось от предвкушения. Это же был тот самый Шатильон, о котором она слышала во время разговора Назиха и Раймунда. Она так ни разу и не узрела загадочного «виновника» кровавой бойни. Однако сейчас её мысли переменились. Пусть Ромирес не смогла понять беседы целиком, суть она уловила: в резне по большей мере был виноват треклятый Лузиньян. Кто бы сомневался? Причин найти на него компромат стало на одну больше. Теперь Ромирес хотела спросить с наследника за собственную жизнь. Ведь отчасти именно он и его действия послужили причиной заточению воровки. Девушка сжала челюсти и рвано выдохнула, чувствуя, как гнев и жажда мести начинают впиваться в её сердце. Она несколько раз тряхнула головой, пытаясь избавиться от наваждения и застыла за стеной, ожидая, когда наконец таинственный де Шатильон появится перед ней. Барон не заставил себя долго ждать и появился из-за поворота буквально через пару секунд, почти что сталкиваясь с воровкой. Мужчина резко остановился, опуская свой взгляд. Девушка медленно подняла голову, смотря на рыцаря снизу вверх. — Прошу прощения, — стальной холодный голос разрезал вечернюю тишину. — Здравствуйте, — неожиданно даже для себя самой пискнула Ромирес и тут же закашлялась. Перед ней, а вернее сказать над ней, возвышался мужчина с широкими, словно ветви дуба, плечами и мощной грудью. Серые глаза в свете факелов и свечей казались почти что белыми. Рыжие волосы, прорезанные сединой, как и густая борода, отливали медью. Брови рыцаря были нахмурены, все тело напряжено. Он вытянул перед собой руку и воровка, словно околдованная, вложила в неё свою маленькую ладонь, на тыльной стороне которой тут же отпечатался колючий поцелуй. — Доброго вечера, — мужчина чётко кивнул головой и, обойдя воровку, двинулся к выходу, скрываясь за одним из поворотов. — Пока, — прошептала Ромирес, все ещё глядя ему вслед. Тряхнув головой, внезапно наполнившейся тёмными извращенными мыслями, она потерла свою руку, на которой ещё несколько секунд назад находились чужие губы. На лице Доротеи растянулась почти что дьявольская улыбка, когда она представила себе тот разнос, который Шатильон устроил Лузиньяну в тот самый день «покушения» на короля. Судя по массивной фигуре барона и его волчьему взгляду, человеком он был не простым и явно не слабохарактерным. И, по странно веселому совпадению, он единственный, кому не было дела до странной гостьи. Рено, видимо, и не знал о Доротее, либо же не видел в ней той угрозы, которую постоянно пытался отыскать Раймунд. Вне зависимости от этого, воровка предпочла выведать что-нибудь интересное о рыцаре позже, а сейчас все же найти библиотеку, дабы отыскать французские грамоты. Таким образом вспомнить этот юркий язык было бы намного проще. Поэтому, выкинув из головы всё лишнее, Ромирес направилась в книжную обитель.***
Рено закрыл за собой дверь покоев, которые он временно одалживал под свое пользование во время пребывания во дворце. Это была небольшая комната, выделенная под одного человека. На стенах висело несколько картин, в углу стоял гардероб и посреди комнаты большая двуспальная кровать. Большего мужчине не нужно было. Стоило ему пересечь порог спальни, как на его плечи начала давить усталость. Он громко зевнул и, стянув с себя рубаху и сапоги, упал на кровать. Голова шла кругом от массы проблем, свалившихся на его голову. Порой ему казалось, что каждое возвращение на Святую землю из Европы давит на него все сильнее. Он не знал, как это трактовать: как намек на то, что ему не стоит покидать его крепость или же знак свыше, говорящий о том, что лучше бы старый рыцарь и дальше оставался в сердце большой земли. В конце концов, не просто же так Бог послал ему наказание в виде избалованного наследника королевской короны. Лузиньян был настоящей головной болью. Кроме изворотливости, красивой морды да громкого имени у него не было ничего. Это раздражало Шатильона, который когда-то, будучи брошенным на произвол судьбы, в далёкой юности на крови и костях добрался до Иерусалима. Горячим рыцарским сердцем, разумением стратега и тактика он выстроил свой путь из обычных бездомных рыцарей в бароны. А Лузиньян? Приехал чуть ли ни на карете и, благодаря «голубой», нужной крови забрался во дворец, словно медведь в пчелиный улей. Понятия чести и смелости были ему чужды, потому он искренне не понимал гнева Рено из-за убитых караванщиков. Конечно, сам Шатильон едва ли мог похвастаться милосердием и любовью по отношению к сарацинам, будь то торговцы или воины. Однако ни разу ему ещё не приходила в полуседую голову идея рискнуть жизнью своих товарищей, честью короля дабы разогнать кровь в собственных жилах таким образом. Грязь, грязь и грязь. Как только Лузиньян появился во дворце и начал питать симпатию к суровости Шатильона, последний понял, что его непременно потащат на дно и не ошибся. Уже который раз он получал выговор из-за самоуверенности наследника и не мог ничего с этим поделать. В конце концов, если он сорвётся и повесит Ги на флагштоке в Кераке, то королевству придётся ещё хуже. Барон одернул себя от подобных мыслей, тряхнув головой и проведя мазолистой крупной ладонью по лицу. Он был слишком стар для всех этих дворцовых интриг. Что вообще имел в виду Раймунд, говоря о том, что над Лузиньяном ведётся некое «дело»? То, что посланник воли франкской аристократии, был человеком абсолютно не праведным и горячным ни для кого не являлось тайной. Вопрос — в чем же тогда цель этого загадочного предприятия? Скорее всего Лузиньяна однажды пожелают представить перед общим судом, найдя его расправам и кровавым потехам как можно больше свидетелей. Конечно, королю до своей смерти хотелось бы сменить наследника на более достойного человека, обладающего хоть каплей «голубой» крови и зрелым чувством справедливости и ответственности. Юный монарх вновь просчитал всё наперёд. Это в нём Рено ценил больше всего. Именно таким должен быть король — дальновидным. По отношению к Лузиньяну такого сказать было нельзя, только если в качестве иронии, ведь Ги не видел ничего дальше собственного носа. Жаль лишь, что Филипп, желающий видеть на троне Иерусалима зависимого от Франции вассала, всячески покрывал Лузиньяна и его приспешников. Конечно, делал он это не открыто и не так уверенно, сам будучи не более, чем игрушкой в руках знати, но обстоятельств это не меняло. Единственным, что отвлекало Францию, впрочем, как и всегда, была Англия. Генрих, а точнее его воинственные сыновья смущали малодушных франкских баронов. А Филипп, на удивление, шёл в этом наперекор своим кукловодам: один из наследников английского престола, Ричард, вызывал в нем искреннюю симпатию. Хотя что можно было взять с малолетнего короля? Если, конечно, то был не король Иерусалима. Рой мыслей заставлял хозяина Керака почти отчаянно хвататься за голову. Порой он помышлял даже о малодушном самоповешании, однако чувство долга и искренняя любовь к своему делу держали его на грешной Святой земле. Взваливать груз ответственности за королевство полностью на плечи прокаженного государя было бы непростительно для его обыкновенно скупой на доброту души. Шатильон стянул со столика графин воды и осушил его в несколько глотков. Он проанализировал весь день с самого начала и внезапно вспомнил о странной коротковатой девчушке из коридора. Будучи поглощенным собственными тяжёлыми думами, он наотмашь наградил нежную ручку поцелуем и оставил неизвестную в замешательстве. Теперь, однако, смущен был он. Барон знал каждого служку во дворце (к этому он обязал себя сам, будучи по натуре своей человеком подозрительным и осмотрительным), а вот девчонку вспомнить никак не удавалось. Только лишь чёрные, словно у мыши, глаза, смотрящие на его фигуру снизу вверх. Сердце рыцаря глухо ухнуло в груди, будто он забыл или не заметил нечто важное. Рено хотел было подняться, однако незримая до сих пор изнуренность сбила его с ног, заставляя тело расслабиться, а сознание уйти в небытие на грядущую ночь.***
Ромирес обнаружила массивные двери, ведущие в библиотеку, через пять минут её небольшого странствия по бесконечно длинным коридорам дворца. Не церемонясь, она толкнула их сначала руками, затем плечом и лишь спустя пару неудачных попыток предположила, что библиотека закрыта. Однако стражники, стоявшие напротив, видимо, наконец решили перестать потешаться над гостьей и с лёгкостью и грацией открыли двери. Правда, в обратную сторону. Воровка чуть не хлопнула себя по лбу, а затем злобно прошептала, входя внутрь слабо освещенного помещения: — Во всём чёртовом дворце двери открываются внутрь… А библиотечная калитка решила поиграть с моими нервами! Девушка, ещё некоторое время поругавшись, сняла со стены факел и приблизилась к громоздским стеллажам. Она водила огнём вдоль длинных полок, пытаясь найти нечто подходящее, но взгляд так ни за что и не зацепился. Однако второй раз за день её слуха коснулся странный шум с другой стороны библиотеки. Ромирес, не сильно страшась неизвестного, пошла по направлению звуков, пока наконец не различила голоса. Один из которых, к слову, она очень быстро узнала, а потому без опаски вышла к двум мужчинам. — О! Моя дорогая гостья решила к нам присоединиться? — государь расположился в кресле рядом с камином в расслабленной позе. Напротив сидел незнакомый седовласый мужчина. — Случайно. — Неужели это и есть та самая… — начал было Гийом, но бывший воспитанник остановил его вопрос лёгким кивком. — Добро пожаловать, юная леди. — Здравствуйте, — она подошла чуть ближе, слегка недоверчиво поглядывая на незнакомца. Тот же, напротив, был настроен весьма дружелюбно. — Всё хорошо. Госпожа, прошу, познакомьтесь с моим другом и наставником — Гийомом, — летописец заключил небольшую ладошку среди своих рук и аккуратно потряс. — А это, как Вы догадались, моя милая помощница и гостья Доротея. — Добро пожаловать в Иерусалим, моя госпожа, — мягко улыбнулся мужчина и отпустил её руку. Девушка ответила ему дружелюбно сощуренными глазами. Епископ опустился в свое кресло и изучающим, но не тяжёлым взглядом, осмотрел чужеземку. Брови его слегка нахмурились, на сухих губах появилась лёгкая незлая ухмылка. Мужчина кивнул, будто делая какой-то вывод. — Наш общий друг много мне о Вас рассказал, — нарушил тишину Гийом. Король на его слова слишком резко дёрнул головой в сторону наставника. — Да? — хитро протянула воровка, а затем неловко почесала затылок. С чего бы монарху трепаться о своих пленниках с кем попало? — Не смею врать, — тихо посмеялся мужчина. Балдуин их не прерывал, изучая реакцию своей гостьи. — Неужто Вам действительно удалось обвести вокруг пальца самого Саладина? — Не так сложно, — кратко ответила девушка, самодовольно поджав губы. Чёрные глаза на миг встретились с голубыми, будто задавая вопрос: «Зачем рассказал?». — Поверю Вам на слово, — кивнул мужчина. — И что же Вас привело в столь поздний час в мою скромную обитель? — Помнится, я упоминал, что госпожа имеет некоторые трудности во французском языке, — наконец заговорил монарх, медленно переводя взгляд с воровки на летописца и обратно. — Ах, конечно! Сейчас я что-нибудь обязательно подыщу, — мужчина поднялся с кресла и, мягко выхватив факел из женской руки, не спеша направился к дальним стеллажам. — А Вы пока присаживайтесь. Не сомневаясь ни секунды, девушка опустилась во всё ещё тёплое кресло. Она по-хозяйски закинула ногу на ногу и с деловитым видом повернулась к монарху. Тот не сдержал тихой усмешки. — Прошу не смотрите на меня так, — он покачал головой, глаза его смеялись. — Почему Ваша сестра не знает, для чего я здесь и допрашивает, а какой-то библиотекарь откуда-то понимает, какой именно язык мне нужен? — она наклонилась к столу. — Ни одной ошибки, уже есть прогресс, госпожа, поздравляю! — из его горла вновь вырвался хриплый смех. — Право не сердитесь, я не имел намерений принижать Ваше достоинство своими сплетнями. — О! — воровка накрыла лицо ладонями и громко вздохнула. Мужчина улыбнулся искренности её эмоций. — Понимаете, Сибилле лучше не стоит лишний раз беспокоиться о том, что происходит внутри её большой семьи, — монарх заговорил мягко, но серьёзно. — Видите ли, она любит откровенные беседы и я боюсь, что её неподдельный интерес к Вам, который я, безусловно, разделяю, может сослужить во вред нашему делу. Вы понимаете? — Да… Но разве ей не будет обидно, если она узнать, что я следить за Лузиньян? — Поверьте, никто лучше моей сестры не знает о, не побоюсь громкого слова, гнилой натуре моего наследника… Она не питает к нему никаких чувств, кроме самых неприязненных… — Понятно, — скучающе протянула воровка и опустила свой таз чуть ниже, почти что ложась спиной на сиденье кресла. — А мой бывший наставник чуть ли не единственный, с кем я без лишней напряжённости могу говорить открыто и свободно, — государь мягко улыбнулся под плотной вуалью, закрывающей всё, кроме голубых глаз. — Потому прошу простить мне мою… излишнюю болтливость. Обыкновенно я не имею с ней дел, однако и Сибилла влияет на меня. — Без проблем, — махнула рукой воровка и снова оживилась. — Я хотеть… хотела спросить кое-что. — Конечно, — Балдуин слегка приблизился к ней, готовый выслушать просьбу. — Мне нужен мой дневник, — выпалила воровка, наклонившись к нему навстречу. — Ах, чудная книга с забавными письменами… — начал было монарх, как вдруг слева от его шеи блеснуло уже знакомое лезвие. — Ты читал? — и без того чёрные, как сама бездна, глаза воровки потемнели ещё больше. Тёмные брови нахмурились, воздух между ними начал почти что трещать от напряжения. — Ни в коем случае, — спокойно, но осторожно ответил монарх. — Видимо, слово «забавные» здесь неуместно. Я имел в виду лишь внешний вид и особенности оформления… Могу Вам поклясться, что видел написанное лишь частично, когда в первый и последний раз пролистывал Ваш дневник. Дыхание девушки участилось, она почувствовала, как начинает болеть голова и греться тело от переизбытка странного гнева. Воровка сама не понимала, почему так остро реагирует, ведь король точно ничего бы не понял в её сокровенных мемуарах. Мужчина тем временем с нескрываемым сочувствием изучал эмоции на красивом лице. Его исключительно эмпатичная, пусть и твёрдая, натура всеми частичками души ощущала едва скрываемый страх и стресс девушки. Государь крепко перехватил лезвие, не боясь боли, и опустил его на стол вместе с рукой воровки. Ромирес проморгалась и, осознав произошедшее, убрала обе руки под стол. — Прости…те. Я немного переживаю, — она тяжело дышала и едва управлялась с и без того неподдатливым языком. — Я Вас понимаю… Вы оказались в сложном положении и на Вас сейчас слишком много ответственности, — на его слова, мягкие и поддерживающие, воровка лишь уязвимо кивнула. — Мне очень нужен дневник, — вздохнула девушка, опуская взгляд. — Мне здесь… одиноко… Ей казалось, что Балдуин не поверит в эти слова, имея на то полное право. Ромирес действительно не боялась одиночества. Наоборот, она его искренне любила, но лишь находясь на воле, под кроной вековых дубов и звёздным небом, всегда имея возможность поговорить с собой, либо же поделиться мыслями с дневником. Без свободы и своей книги Доротея чувствовала себя лишённой собственной сути, смысла жизни! — Хорошо. Я верну Вам его завтра, обязательно, — сердце мужчины внезапно дрогнуло от её признания. — Говоря откровенно, я просто позабыл о Вашем дневнике… — Спасибо, — слабым голосом произнесла девушка, поднимая на государя благодарный, но затравленный взгляд. — Если честно, Ваша тяга кидаться на меня с ножом при любых обстоятельствах превращается в традицию, что немного пугает, — мужчина снова тихо засмеялся. — Извините. Это нервы, — девушка поставила локти на стол и закрыла ладонями покрасневшие щёки. — Всё хорошо. Думаю мы сможем преодолеть столь пагубную привычку. — Иногда это полезно, — поддавшись веселью, улыбнулась воровка. — Не смею спорить, — король слегка наклонил голову вбок, пытаясь разглядеть девичье лицо, которое та усердно прятала за ладонями. — Кхм, а вот и я, — объявил о своём возвращении Гийом, остановившись между двумя стеллажами. Глаза летописца по-доброму смеялись, на губах растянулась хитрая полуулыбка. Балдуин в этот же момент выпрямился, из его груди вырвался рваный выдох. Девушка убрала ладони с лица и повернула голову к епископу. В его руках было всего три книги: одна толстая и две чутка потоньше. Гийом представил им один большой словарь, как раз-таки посвящённый связям в кастельяно и французском языках. Найти подобный было сложнее всего, однако богатейшая библиотека, собиравшаяся десятилетиями и включающая в себя вкрапления совершенно разных культур и народов, не подвела летописца. Две другие книги были обыкновенными путеводителями с подробнейшими описаниями природных и архитектурных чудес Франции. Девушка сгребла книги в охапку, почувствовав то, какими увесистыми они были, и поднялась с чужого кресла. Она нервно улыбнулась и благодарно кивнула мужчине. — Спасибо. Мне пора, — воровка ещё раз поудобнее перехватила литературу и направилась к выходу. — Доброго вечера, госпожа… А точнее спокойной ночи, — попрощался епископ.***
Когда Ромирес пересекла порог собственных покоев, её руки обессилели и, как результат, тяжёлые рукописи повалились на кровать. Девушка, не снимая одежды, упала рядом. Нечто странное выкачало из неё все соки и теперь воровка чувствовала себя так, будто по ней проехалась колесница. Она медленно стянула с себя сапоги, рубаху и лениво завернулась в прохладное одеяло, сформировав кокон, словно гусеница. Из её груди вырвался тихий полустон, стоило приятной мягкости обнять её тело. Доротея закрыла глаза и через мгновение снова распахнула, состраивая самое отчаянное из лиц: — Да какого дьявола?! Она снова забыла свой кинжал у короля.***
На следующий день, отдохнув и набравшись терпения, воровка снова совершила диверсию в покои государя. На этот раз занавеси не ограждали их от солнца, позволяя игривым лучам бегать по высоким стенам и листьям цветов. Доротее такая уютная и яркая атмосфера пришлась по вкусу, хотя она и была любительницей ночи. Отчего-то ей казалось, что солнце идёт королю Иерусалима. Потому как его фигура в белых шёлковых одеждах сияла так же ярко, как и его глаза, когда он только повернулся к своей ожидаемой гостье. — Пожалуй, традиций у нас становится всё больше, — усмехнулся король, крутя в руках кинжал. — Доброе утро, госпожа. Вы снова позабыли, где находится дверь? — Нет… Балкон мне нравится больше, — от такой прямолинейности Балдуин едва не ошатнулся. На мгновение ему захотелось поставить свою гостью на место. Однако воспоминание о её вчерашнем состоянии врезались мужчине в голову, стоило ему приблизиться к воровке. — Что же… — мужчина остановился. — Раз Вам действительно сложно мириться с просьбами и Вас мучает одиночество… То я предложу Вам еще одно сотрудничество. — Да? — Я не надеюсь, что смогу заменить Ваш дневник, но я точно смогу заменить большую часть того словаря, который справедливо можно считать оружием, — продолжал монарх. — Знания — сила. — Воистину, — усмехнулся король и, внезапно равно выдохнув, опустился в ближайшее кресло. Из-под маски доносилось тяжелое сопение. — Всё хорошо? — воровка мысленно ударила себя по лбу из-за глупости вопроса. — Ничего особенного, — мужчина поднял дрожащую руку. — О чем это я… Ах да… Я предлагаю себя на роль Вашего учителя. Девушка распахнула глаза, её губы разомкнулись от удивления. Она не ослышалась? Сам король, далёкий и неосязаемый, похожий на призрака, предлагает себя в качестве помощника? Ромирес понимала, что послужило причиной такого необычного решения — её вчерашнее откровение. И самое удивительное было то, что в глубине души она была непротив пообщаться с умным человеком, скрасив свое привычное одиночество. Тем более это вело напрямую ко всем наиболее выгодным исходам — богатство, свобода и новые знания. Кто знает, вдруг ей взбредет в голову посетить землю франков ещё раз, и она без проблем сможет вводить их в заблуждения, начинать с ними свои подлые игры. Да и потом, не она ли всего день назад мысленно выла о том, что ей в жизни не хватает… самой жизни как таковой. Её положение сейчас было таково, что отказываться от такого рода развлечения было бы неописуемо глупо и недальновидно. — А Ваши дела?.. — Поверьте, я редко оставляю нечто значимое на потом, потому всё важное и необходимое завершаю в срок, — отдышавшись, произнёс мужчина, смотря на воровку снизу вверх испытующим взглядом. — Я умею распоряжаться своим временем. И потом такой досуг никак не повредит ни мне, ни Вам. Наоборот, я уверен, что мы откроем для себя нечто новое… — Я согласна. — Рад это знать. Тогда, возможно, Вам стоит нагрянуть ко мне сегодня вечером. Насколько мне известно, наш с Вами общий друг, — монарх кивнул головой вбок, намекая на Лузиньяна, — сейчас не во дворце, а потому Вы можете позволить себе отдых. В будущем же будем действовать по ситуации. — Как скажете, — воровка не сдержала лёгкой улыбки. — А пока ступайте. У меня есть дела… личного характера, — глаза девушки на это заявление расширились, потому король тут же поспешил её успокоить: — Я имею в виду свое здоровье… Девушка понимающе улыбнулась и, развернувшись на пятках, направилась к выходу из уже отчасти родных покоев. — Доброго Вам дня, — ей в спину донёсся тихий, слегка надломленный из-за тяжёлого дыхания голос. — И Вам, Ваше Величество, — не оборачиваясь, ответила Ромирес и покинула королевскую опочивальню. И лишь во время весьма спокойной (из-за отсутствия Лузиньяна) трапезы в компании сурового маршала и дружелюбной принцессы она внезапно осознала: кинжал до сих пор находился у короля.Нет одиночества страшнее, чем одиночество в толпе…