Дамаск, дворец султана Салах ад-Дина
Под стенами дворцовой громады послышалось ржание лошадей и нетерпеливый топот копыт. Крик одного из стражей заставил всадников спешиться. Один из них, грузный и неповоротливый, слезая с крепкой кобылы, умудрился оцарапать блестящую бочину своими перстнями, из-за чего чуть было не получил копытом по спине. Второй всадник лишь удрученно выдохнул. — Вздыхай сколько влезет, а султан всё равно узнает о твоём грязном предательстве! Помяни моё слово! Будешь жалеть, что распивал чаи с франкским вассалом! — Стоять, — стражник закрыл оружием вход во дворец, как только первый мужчина приблизился. — Пропусти, у меня важное донесение повелителю! — торговец хотел было протиснуться внутрь, как вдруг на его плечо легла крепкая ладонь и дернула назад. — Господин, — страж склонил голову, приветствуя бывшего военачальника и сразу освободил проход. — Он со мной, — Назих кивнул ему в ответ и зашел внутрь. Хозяин каравана, задрав нос, поплёлся следом. До покоев султана горе-товарищи шли молча, не сталкиваясь даже взглядами. Каждый думал о своём. Назих не мог не вспоминать о своей подопечной, оставленной под крылом иерусалимского короля. Нечто давящее поселилось в его сердце, что-то сродни той боли, которую он испытывал, когда впервые остался один. Обманываться было глупо и торговец признался себе, что стал жертвой совершенно наивной и обреченной влюблённости. Всю дорогу обратно до Дамаска он мучил себя волнениями и едва не сошёл с ума. Все его мысли теперь крутились вокруг чужеземки, загадочной и красивой, словно ночь. То, что это всё было неправильно, даже преступно мужчина осознавал очень хорошо, потому всячески одёргивал себя. Между ними ничего не могло быть… Ничего, что кончилось бы хорошо. Но юная красавица, словно насмехаясь, преследовала его во снах и не ограничивала свою страсть одними лишь поцелуями. По телу мужчины прошла дрожь, он сглотнул и ослабил давление ворота рубахи на свою шею, оттянув его пальцами. Торговец пробежался взглядом по хозяину каравана, лицо которого отражало вселенскую гордость и самодовольство. Словно он не осознавал грядущего султанского гнева. Наконец перед их лицами оказались двери, ведущие в покои Саладина. Султан весьма быстро согласился принять их. Дело было в том, что Назих, находясь еще в Иерусалиме, отправил одного из стражников принести весть о судьбе воровки повелителю. Стражники пропустили их внутрь. — Господин, — Назих склонил голову, взгляд его опустился на ковёр под ногами, ресницы затрепетали. Махир повторил его жест, но более учтиво. — Я вас ждал, — султан поднял ладонь и поманил торговцев. Мужчины подошли ближе. — Не вижу причин задерживать нашу беседу. Поэтому скажу сразу — я жду объяснений. Махир на эту фразу самодовольно ухмыльнулся и скосил свой змеиный взгляд на «товарища». Назих посмотрел на него открыто и устало, его зубы скрипнули от раздражения. — Ты, Махир, — султан указал пальцем на хозяина каравана. Тот быстро повернулся к нему, глаза его, как у крысы, забегали из стороны в сторону. — Я? Но, повелитель… — Да, ты. Почему ты решил, что тебе дозволено рисковать жизнями моих воинов из-за твоих денег и безделушек? — Саладин поднялся со своего кресла и приблизился к низкорослому караванщику, нависая над ним, словно коршун. — Но, господин, та дрянь… — Не смей. Пусть воры редко мне импонируют, но нашим людям она принесла больше пользы, чем ты. Насколько мне известно, эта… «дрянь» спасла твою жизнь, а также жизнь моего славного военачальника, — он повернул голову в сторону молчаливого Назиха. — Мои воины гибли за твоё золото и ничьей вины, кроме твой собственной, здесь нет. — Прошу, господин, я могу вернуть вам всё, что украла эта чертовка! — торговец упал на колени и почти что в голос разрыдался. — То, что мне было нужно, я уже вернул, — султан расправил плечи, взгляд его был нечитаем. — А вот жизни моих людей никто мне уже не вернёт! — Умоляю, повелитель, пощадите, — толстые пальцы ухватились за полы одеяния Саладина. Тот отступил назад. — На этот раз я сохраню твою безрассудную голову и даже позволю тебе торговать. Но никогда больше мои воины не будут гибнуть за твою жадность. Прочь с глаз моих. Ни говоря более ни слова, упитанный торговец чересчур быстро удалился, напоследок бросив на спину «товарища» подозрительный, по-детски обиженный взгляд. Сам Назих остался недвижимым, словно скала, плечи его были напряжены, глаза изучали узор на стене за спиной султана. — А что нового расскажешь мне ты? — Боюсь, что всё возможное я изложил в моем к Вам послании, повелитель, — сухо объяснился мужчина. — Отчего ты так холоден и беспристрастен, мой друг? Неужели минувшая стычка так ранила твоё сердце? — султан говорил о серьезных вещах, но взгляд его на мгновение стал лукавым. Он будто читал своего бывшего командира, видел насквозь. — Конечно, господин, — воин внезапно покраснел. Он отнюдь не врал, однако сказанное Саладином было лишь частью того, что терзало душу мужчины. — Я не буду лезть в твою голову, мой друг, но поверь мне: я знаю, что ты впустил в своё сердце. Ты знаешь моё к этому отношение… — Господин… — начал было караванщик, но султан прервал его, подняв в воздух ладонь. — Я доверяю тебе и верю в твои добрые помыслы, поэтому не буду ограничивать твоё дело. Но! Если мне доведется узнать, что ты вяжешь себя с неверными, к тому же преступниками… Боюсь нам придется говорить по-другому, — Саладин откинулся на спинку кресла и положил ладони на колени. — Как скажете, повелитель, — бывший воин сник, однако виду не подал. Пусть он уже раз и навсегда распрощался с очаровательной воровкой, но сейчас его сердце будто навсегда закрыли в холодной колючей клетке, чтобы он и мысли лишней не дозволил о своей подопечной. — Я могу быть свободным? — Ступай, — султан кивнул ему и отвернулся к бумагам, лежащим на столе. Назих опустил на тумбу браслет, который он забрал у воровки почти месяц назад. Сердцебиение предательски участилось: он не додумался взять никакой памятной вещицы от своей кастильской головной боли. Впрочем ему не составило бы труда разыскать то самое красное платье, в котором девушку «преподнесли» повелителю. Но лишнее внимание сейчас ему было не нужно. Караванщик покинул покои повелителя на негнущихся ногах, сердце его как-то отчаянно ухало. Ему было стыдно за собственные чувства, за то, какими неправильными они были по законам его страны и по законам его совести. Совсем юное и в какой-то мере невинное создание (Назих улыбнулся, как только неоднозначное словцо всплыло в его мыслях) подвергалось самой настоящей страсти в его снах и мечтах. Конечно, тело, прижатое к сильной груди посреди бескрайней пустыни тоже являлось торговцу в самых смелых его мыслях. Он желал увезти чужеземку с собой, очистить ее имя перед своим народом и султаном и… жениться? Определенно такая идея будоражила его сознание. Однако мечты оставались мечтами и продолжали разбиваться вдребезги об острые скалы, именуемые реальностью и здравым смыслом.***
Солсбери, Англия, замок-темница Алиеноры Аквитанской
Вот уже одиннадцать долгих, тягостных лет королева Англии Алиенора пребывала в изгнании. Некогда горячо и страстно любимый Генрих охладел к ней сердцем и только ярость разжигала в нем жалкие чувства, которые он умело подавлял, уничтожал в объятьях любовницы. Плененная королева же довольствовалась поэтами и трубодурами, которые растягивали свои одинаковые песни под окнами её величественной тюрьмы. То было единственное развлечение, помимо интриг, которое ей оставил дорогой супруг. Королева была разлучена даже с детьми, хотя то и не было чем-то удивительным, ведь её пленение — результат восстания, которое она подняла руками трех своих сыновей. Несмотря на свою циничную натуру, Алиенора скучала по детям. Конечно, не по всем и в разной степени. Того же Джона она была бы рада и не являть на свет вовсе: он был копией импульсивности своего отца и некоторой его инфантильности, которую королева хорошо помнила ещё со времен их страстного знакомства. Говоря кратко, на троне после своего супруга более всего она желала видеть Ричарда, унаследовавшего от неё пламенный нрав и стальную волю. После смерти старшего сына её милый Ричи должен был стать первым в «списке», однако упрямый Генрих знал о её планах и вознамерился надеть корону на голову бестолкового Джона. Сначала подобным он лишь запугивал жену, правда затем будто сам уверовал в собственные бредни и окрестил младшего сына своим любимцем. Сам Ричард такому повороту событий удивился не больше матери: принц всегда знал, что будучи воспитанником Алиеноры с самого своего рождения и до сего дня, он всегда будет для Генриха почти что врагом. Однако с каждым днем король терял хватку (сказывался возраст) и сыновья вместе с матерью осмелели, всё меньше и меньше страшась монаршьего гнева. Именно поэтому Ричард совершенно спокойно, не встретив никакого сопротивления, прибыл в замок матери. С помощью угодливых, верных слуг она послала ему весточку и сейчас вздыхала у окна, словно влюблённая молоденькая барыня, ожидающая своего принца на белом коне. И принц явился. И даже на белом коне. Жаль только, что был этой самой барыне сыном: без всяких сомнений Ричард был красавцем, статным и спокойным, будто само море. Но как-то бывало с хитрой стихией, в глубине холодного взора голубых глаз горел пожар. Душа мужчины была буйной и неукротимой. Алиенора подскочила на месте, когда увидела, как старший сын, находясь в окружении малого числа соратников, въехал в ворота замка и скрылся внутри. Женщина спешно покинула покои и направилась на встречу принцу. Ричард встретил её без лишних восторгов и прочих чувств. Королева положила голову на могучую грудь, скрытую за доспехами и почти разрыдалась. — Мальчик мой! Что ж это творится с нами?! Когда наконец твой папенька облагоразумится и сделает тебя наследником? — затянула знакомую песнь герцогиня, мужчина ошатнулся и закатил глаза. — Представление окончено? — Ричард сделал шаг назад и изогнул бровь. — Ты, матушка, явно желала видеть меня не для того, что бы порыдать на мне. — Ты всегда был самым смышлёным из моих детей, птенчик, — женщина улыбнулась, глаза её моментально высохли, на губах была сдержанная улыбка. — Конечно, мне нужно с тобой переговорить. — Я не из больших любителей долгих бесед и ненужной лести, матушка, говорите ближе к делу, — принц кивнул своим стражникам и те покинули приёмный зал. — Думаю, тебе ведомо, что твой непутевый папаша желает угнаться за двумя зайцами, — женщина села в кресло, закидывая ногу на ногу. — Даже за тремя… Оставить себе Алису, не упустить её приданое — Вексэн и посадить на трон Джона. Того и гляди — разорвётся на три части. И всё это без войны с Филиппом… Наивный идиот. — Ты желала меня видеть для перемывания костей? Мне казалось, мама, что мы итак затерли все его хрящики, — Ричард устало опустился на другое кресло, то жалобно скрипнуло под его весом. — Я это к тому, что нам нужно давить не на Генри, он сам себя удавит этой игрой… — Алиенора наклонилась в сторону сына. — Львенок мой, ты же всё ещё водишь дружбу с юным королём? — Каким именно? Мне казалось, что подобных от нашей крови много в Европе и не только, — усмехнулся принц. — Филипп желает видеть на троне тебя и хочет сделать Алису твоей женой, — улыбнулась женщина и внезапно перешла на шёпот, будто некто мог подслушивать их. — Генри наш общий враг. — Да, а ещё Филипп мечтает об Аквитании, — напомнил принц. — Перехочет. Главное — убедить его в том, что он получит желаемое, как только ты станешь королём, — королева коснулась его широких плечей и смахнула с них невидимую пыль. — А там разберёмся… Франция слаба, но достаточно влиятельна, чтобы избавиться от одного дементного королька. — С Филиппом мы… не так дружны, как прежде, но вражды между нами нет. Он странен: монаршеские регалии сделали его невыносимым, — спустя минуту молчания ответил Ричард. — Мы ведём переписку, но отнюдь не с целью заговора, ты сама знаешь, что перехватить наши письма будет легко. — Да, этот… упырь в короне других забот не знает, кроме, как ваши бумажки читать, — всплеснула руками Алиенора. Но сын был прав, ведь Генрих действительно за свою власть боялся сильнейшим образом. — Мне нет нужды объяснять его мотивы… Впрочем, неважно. Что требуется от меня сейчас? — Не гони от себя Филиппа. Пусть мальчишка ещё потаскается за тобой, как восхищенный щенок, — женщина заключила лицо принца в свои холодные ладони. Её кожу колола рыжая борода. — Хорошо, — после протяжного выдоха согласился мужчина и тут же отпрянул: излишняя нежность его отталкивла. Алиенора довольно захлопала в ладоши и больно ловко подскочила с кресла, кружась перед сыном. Принц с обречённой усталостью посмотрел на мать и прикрыл глаза, понимая, что снова ввязывается в её игры, которые редко кончаются хорошо для кого-то, кроме неё самой. Филипп теперь прочно засел в его голове: необходимо было налаживать прежнюю дружбу.***
Париж, Франция, королевский дворец
От высоких сводов дворца эхом отталкивалась музыка и стук каблуков по каменному полу. Несколько баронов, собравшись в стайки, обсуждали новости из разных частей света. Кто-то смеялся, кто-то охал, ахал, вздыхал и ругался. В общем-то каждый здесь был увлечён воистину важными делами, имеющими ценность для государства. Его Величество, король Филипп в стороне не оставался. К его трону то и дело с поклоном обращались разного рода аристократы. Обольщали, веселили, и юноша восторженно принимал каждый приторный комплимент. Когда разум его был отравлен вином, а сердце горделивыми порывами, он и не смел подозревать кого-то в нечестности. Если человек говорил, что глазам короля так подходят заморские меха, значит так оно и было. Юный монарх тоже растягивался в речах и отвечал лестью на лесть, смеясь, улыбаясь и бросая вызов своей опрометчивой открытостью. Подобные пиры — его родная почва. Юноша вытянул ноги, повисая на подлокотниках и вздернул подбородок, обращая взгляд к высоким дворцовым сводам. Думы его настигла политика. Король мысленно повернулся кругом, будто разглядывая карту Европы. Взгляд его зацепился за земли Кастилии и Леона: местный король, Альфонсо VIII, отличался пламенным сердцем, но вместе с тем весьма скрытной натурой, шёл на контакт с Францией порою неохотно, будто предчувствуя назойливость франкского монарха. Филипп снова повернул голову и упёрся жадным взглядом в Англию, затем на юг, в милую сердцу Аквитанию, которой по наследным правам и великой материнской любви обладал принц Ричард, с коим они состояли в почти что братских отношениях. Казалось, что король франков более самого любимца герцогини Алиеноры, бывшей жены его покойного отца, желал коронации старшего сына Генриха, однако «старина Генри» всё никак не торопился умирать. Впрочем он был не единственным, кто пока умело избегал смерти, чем нервировал Филиппа. Тот снова повернулся и прищуренными глазами изучил Восток. В сердце Святой земли находился источник многих его душевных мук и страстей обиды: король Балдуин не любил контактов более всех остальных. Надо же, грозный взор французского монарха проигнорировал владения Леопольда, герцога австрийского и саму Священную Римскую Империю. С Барбароссой ему тягаться не было сил. Потому он и мысленно не заикнулся об интригах против императора да и сила воли короля Иерусалима ему надоела куда больше. Юноша позабыл о веселье и земных радостях. Возможно, ни будь его товарищ прокаженным, он и рад был бы водить с ним дружбу и через неё давить на монарха. Однако даже мысль о пребывании в одном помещении с правителем Святой земли казалась ему отвратительной. Некоторый нездоровый интерес глубоко внутри бросал ему вызов, побуждал отправиться с уважительным визитом в Иерусалим, чтобы своими глазами изучить дышащую смерть. Но страх был сильнее всякого любопытства и Филипп довольствовался донесениями, которые ему доносил тамошний наследник, супруг сестры короля, барон Ги де Лузиньян. Правда и тот не шибко много рассказывал о состоянии своего шурина, за что Филипп на него давил и порой лишал милости. Однако Лузиньян и некоторые его слуги были единственными, кто мог бы находиться подле скрытного монарха. Других ушей у короля Франции там не было. По крайней мере пока что. Он лишь уповал на то, что чересчур милосердный, спокойный и расчетливый донельзя для своего возраста Иерусалимский король в ближайшее время покинет этот мир. И как назло Ричард, при последней их живой беседе, не разделил кровожданости Филиппа и напомнил о том, как Европу некогда сотрясла весть о славной победе юного короля над Саладином. Юноша фыркнул и положил щеку на свой кулак, недовольно поджимая губы. Победил и победил, что с того? Разве он, Филипп, единственный сын своего отца, король Франции, не смог бы сделать того же? Дайте ему тысячу рыцарей и он захватил бы всю султанову землю. И никто в этом не сомневался, кроме, разве что, людей учёных, думающих…***
Иерусалим, королевский дворец
Тонкий пальчик в очередной раз проскользил по шершавым страницам путеводителя, искусанные губы начали шептать одну из строк: «Вид этой, казалось бы смертоносной вершины, заставит Вас почувствовать ту самую». Девушка на мгновение застыла, нахмурила брови, чувствуя, как пересох язык от долгого чтения, и закончила фразу: «…волнительное семяизвержение…». Король едва не подскочил на своём кресле, стоило откровенному выражению сорваться с губ воровки. Мужчина закашлялся, чем привлёк внимание своей задумчивой ученицы. — Повтори-ка, — его щеки запылали, а из груди рвался нервный смех. — Что именно? — раздражённо вспылила девушка и скрестила руки на груди. — Всю фразу с самого начала, — посмеиваясь, попросил государь. — Да я тут половину слов не разобрала! Тут где-то смазано, где-то ваши французские крылатые фразочки, это точно путеводитель, а не роман? — Доротея повертела книгу в руках, разглядывая её под разными углами. — Зато ругаешься отменно, — пожурил её монарх и сел прямо. — Просто прочитай ещё раз. — Вид этой, казалось бы, смертоносной вершины, заставит Вас почувствовать ту самую любовь с первого взгляда, — мужчина удовлетворённо кивнул, осознавая, что всего одна буква послужила причиной изменившегося смысла. — Теперь умница, — улыбнулся мужчина, кивая головой. — Я устала, — капризно протянула воровка и растянулась на столе, зарываясь пальцами в тёмные волосы на затылке. — Мы занимаемся всего лишь… — король на мгновение повернул голову, чтобы обратить её внимание на солнечную погоду, как вдруг его взору предстали розовые сумерки. — Всего лишь часов пять? — она смерила его затравленным взглядом, полным осуждения. — Вы держались очень хорошо, милая госпожа, будто Вам подобное не ново, — его глаза загорелись любопытством. — Есть такое, — коротко ответила воровка и отвернулась, а затем шёпотом добавила: — Я бы поела. — Я тоже, — ответил мужчина в том же тоне и понимающе закивал. — Поэтому мы продолжим в следующий раз. Пусть грядущая ночь будет спокойной. Доротея промолчала. Нечто удерживало её в мягком большом кресле напротив прокаженного короля. Странный неведомый уют добрался до девичьего сердца и сжал его в своих крепких объятьях. Девушка сглотнула, когда поняла, что не хочет покидать просторных покоев. Легче было бы выселить государя. Ей казалось, что попроси она достаточно хорошо, надавя на жалость и прочие чувства, он сам отдал бы ей свою милую обитель. Однако остатки совести не позволяли воровке такой самоубийственной вольности, поэтому она просто осталась на месте, буравя взглядом тяжёлую дверь. Сам государь выгонять её не спешил, всё следил за её действиями, изучал. — Вам не здоровится, моя милая госпожа? — спросил мужчина, в его голосе слышалась доброта и желание помочь. — Может попросить слуг подготовить для Вас комнату по-особому и сытно накормить? — Вы всегда такой добрый? — девушка поставила подбородок на тыльную сторону ладони, покоившейся на столе. — Пожалуй, нет… Отнюдь, — тихо посмеялся мужчина, смотря на неё сверху вниз. — А Вы видите причину на Вас сердиться? — Я не знаю… Я же мешаю больше, чем помогаю, — и всё же Ромирес решила развлечения ради подавить на жалость. — Конечно, моя милая госпожа, Ваше появление здесь сопровождалось некоторыми… сложностями, однако все они давно решены, — сердце монарха сжалось при виде такой спокойной, даже меланхоличной воровки. Сейчас она казалась невероятно уязвимой, хотя Балдуин и говорил себе быть всегда осторожным. — Я не хочу нагружать Вас важными делами, особенно, когда вижу, что даже наш язык порой даётся Вас с трудом. — Ничего он мне там не даётся ни с каким трудом! — резко поднялась девушка. Король улыбнулся. — Просто не вникаю, он мне потом не нужен будет… Не сунусь я в вашу эту Францию снова. — Я Вам верю, — он примирительно поднял руки и тут же опустил их обратно. — Позвольте поинтересоваться, чем же Вам не угодила моя историческая родина? — Больно морозно там и люди замкнутые. На рынках кричат, а дома молчат… Неинтересно, — Ромирес показательно зевнула. — Красиво, конечно, но… Не моё это. — Что же, это абсолютно Ваш выбор. Но всё же язык не забывайте, буду ждать в гости, — на это внезапное приглашение девушка подняла голову, удивленно рассматривая фигуру короля и пытаясь найти в голубых глазах намек на издевку. — Не смотрите так, мне правда интересно было бы узнать о Ваших странствиях. — Здесь полно паломников, — недоверчиво нахмурилась девушка. — Паломники — это… паломники. Они султанов не грабят и за лисами не шпионят. Проще говоря, беседы с ними редко бывают захватывающими, — мужчина опустил взгляд, задумываясь. — Да и потом, кому из паломников хватило бы смелости подобным образом вести себя с королём? — Я… Не знаю. Можете звать меня змеей, но чаще я действую честно и искренне, — пожала плечами воровка и отодвинулась от стола. — Во лжи легко… заплутать, так что мне нет нужды врать лишний раз. А смелость… Можно называть, как его там… Безрассудством. Пусть так. — Вы во всем пытаетесь увидеть моё Вами пренебрежение и желание Вас как-либо унизить, — король положил обе руки на стол, глаза его снова стали улыбаться. — Вовсе нет. Но меня здесь не любят, это факт, — Доротея хмыкнула, скрещивая руки на груди. — Смотря о ком идёт речь… Доротея выдохнула, понимая куда ведёт этот диалог. Скорее всего, сейчас её начнут учить тому, как надо ценить жизнь и видеть хорошее в людях. От короля Иерусалима веяло чем-то проповедническим: он всячески старался поддержать моральное состояние воровки, опекал её, как ей казалось, излишне много и уделял ей немалую долю своего внимания. Последнее порой раздражало, ведь Ромирес была натурой свободолюбивой, а монарх почти всегда знал о том, где она, чем занята и что ела на завтрак. Сейчас он и вовсе взялся учить её их языку, что сначала выбило девушку из колеи. Наконец у неё появился повод придраться и начать вынюхивать что-нибудь интересное о загадочном милосердном государе. — Вы добрый, — повторила воровка как будто с укором. — Я справедливый, — поправил мужчина. — И совсем немного добрый. — Не знаю. Мне кажется, отруби я сейчас Вам руку, Вы бы только обрадовались: «Как славно, научусь писать правой!», — поддела его внезапно вспылившая девушка, давно заметившая, что монарх был приучен писать левой рукой, а правая почти всегда болталась без дела. Взгляд короля помрачнел, сделался тяжёлым. Доротея машинально отодвинулась, чувствуя напряжение, повисшее в воздухе. Глаз она не опустила, не желая сдаваться в этой немой битве. Очевидно, что она сказала лишнего, но извечно покровительствующий ей государь наконец показал ей и другую свою сторону. Видимо, ту, которая и управлялась с королевством и подавляла волю кровожадных рыцарей. — Отруби я Вам голову, Вы бы меньше шумели и извивались, не правда ли? — холодно поинтересовался мужчина, голубые глаза пронизывали её насквозь. — Вот видите, теперь даже Вы меня не любите, — с нарочитым сожалением вздохнула Ромирес и улыбнулась, отчего на её едва округлившихся щечках появились ямочки. — Моя вера предписывает мне любовь даже к врагу, а я Вас таковым не считаю, моя своевольная госпожа, — взгляд государя стал более снисходительным, тело расслабилось. — И всё же прошу не забывать о приличии. Мы с Вами не враги, но и не друзья. — Хорошо. Не переживайте, терпеть меня Вам долго не придётся, — девушка резко поднялась со своего места. — Но в гости я теперь точно не приеду. Спокойной ночи, Ваше Величество. — Прекрасная госпожа, уж не затаили ли Вы на меня обиду? — шутя, поинтересовался монарх, но, заметя пылающие глаза чужеземки, напрягся. — Нет, больно надо, — фыркнула девушка, собирая листки, на которых она записывала свои мысли и новые знания. — Моя милая госпожа, — монарх развёл руками, не веря её серьёзности. — Неужели я Вас действительно задел? — Ни в коем случае, господин, — сквозь сжатые зубы и натянутую улыбку прошипела Ромирес. — Вы правда так просто уйдёте? — наконец забеспокоился мужчина, брови его поползли наверх. Воровка не ответила. Гордо задрав свой красивый носик, она вышла из его покоев и с какой-то неведомой силой захлопнула тяжёлую дверь. Балдуин так и остался сидеть на месте с приоткрытым ртом. Да уж, с девочками его никто не учил общаться. Как только стало известно, что проказа погубит его ещё молодым, отец и мать перестали подбирать ему невест, понимая, что потомство он уже никогда не оставит. Не то что бы Балдуин планировал как-либо сближаться с диковатой особой, однако навыков общения да и банальной мальчишечьей смелости ему не хватало. Сестёр он почти не воспринимал как женщин, служанки слишком стестнялись любого его внимания, знатные баронессы держались на дистанции и соблюдади этикет. Доротея же, несмотря на собственную недоверчивость и осторожность, вела себя с ним, как на равных, что удивляло и привлекало. Теперь королю отчего-то было не по себе. С одной стороны он был прав, а с другой… Девушка была юной и потерянной, даже хрупкий вид говорил о её уязвимости в таком положении. Поручение, которое он ей дал было ответственным и, несмотря на свою непостоянность, воровка хотела выполнить свою часть сделки, старалась для этого, учила забытый язык и терпела настоящую тоску в непривычной обстановке… Сердце короля снова сжалось. — Дурак, — прошептал мужчина и тихо выдохнул.***
Воровка убрала книги и записи внутрь шкафа и упала на кровать. Она сама не понимала, почему так остро отреагировала на вполне справедливое замечание. Видимо, в ней снова проснулась непомерно раздутая гордость и дерзость. Надо же, она уже второй раз поссорилась со своим спасителем и снова вышла проигравшей в их странном столкновении. Ненавистный стыд опять объял её щеки пламенем, и девушка окончательно стушевалась. Теперь ей в очередной раз придётся извиняться перед королём. И все потому что ей нравилось разжигать в людях новые чувства, чаще всего страх либо же интерес. Детство научило её любить подобные игры с эмоциями окружающих, но если раньше Ромирес использовала это себе только в помощь и ради выгоды, то теперь её тёмная душа искренне жаждала узреть тот момент, когда у милостивого иерусалимского короля лопнет терпение и он даст ей повод задушить его. Доротея разозлила себя ещё больше. Последняя мысль показалась ей совершенно безумной и продиктованной проблемами доверия. Она пыталась подловить государя на осечке, жестокости или несправедливости в её сторону. Однако как бы она себя ни обманывала, прикопаться ей было не к чему. Как правитель он казался идеальным, как человека она знала его плохо, как мужчину она его даже не рассматривала. В общем, чем были мотивированы её тёмные цели поймать короля на какой-либо тайной подлости Доротея не знала. В действительности потому что воровка того и не желала, просто не хотела себе признаваться в том, что была бы непротив узнать своего спасителя чуть ближе. Пусть скоро они и расстанутся навсегда и Ромирес вздохнет с облегчением, пока стоило запоминать все необыкновенные черты государя, чтобы сделать его загадочный портрет частью своих мемуаров.***
Проснулась девушка с первыми лучами солнца. Её подбадривала готовность принести монарху свои очередные извинения, потому собралась она быстро и от завтрака, который ей настойчиво предлагали принести в постель, отказалась. Ромирес, освежившись в прохладной воде, довольно потягивалась, разминая тело и чистую одежду. Лик её был прекрасен, как и апрельское утро за окном, потому она весело выскочила за порог, наконец решив навестить короля, зайдя через дверь. Она пронеслась по длинным коридорам, уклоняясь от стражников, разглядевших в ней опасность, и оказалась перед тяжёлыми дверьми. Двое мужчин посмотрели на неё удивленно: они уже привыкли, что через дверь воровка только выходит. Они же подтвердили, что Его Величество сейчас внутри. Доротея пригладила свои короткие густые волосы и зашла внутрь с самым важным из видов. Балдуин же в очередной раз не был удивлён, единственное, что его смутило — это желание девушки принципиально войти через дверь, о чем он, конечно, промолчал. В конце концов кому от этого хуже, что чужеземка наконец научилась пользоваться этим дьявольским изобретением, через которое люди ходят сквозь стены. — Ваше Величество, — выдавила из себя воровка, но затем приободрилась. — Я хочу извиниться. Снова… — Госпожа, — устало протянул государь, глаза его по-доброму сощурились. — Как и прежде зла на Вас я не держу. И, пожалуй, сам должен просить прощения за тот груз, который я взвалил на Ваши хрупкие плечи. — Я сделаю всё, что смогу… Шпионить я умею и руки у меня ловкие, так что… Не переживайте о моей судьбе и усталости, — продолжала девушка, находя в себе силы не коверкать французские слова. — Видимо, у нас обоих было, что сказать, — понимающе усмехнулся мужчина. — Знаете, возможно, нам действительно стоило бы побыть… «приятелями», пока Вы здесь. В конце концов, так найти общий язык будет гораздо проще. — Правда? — её глаза загорелись. — Воистину… Так будет и легче договориться о границах дозволенного, — напомнил ей монарх. — Я только «за», — воровка подошла ближе и протянула руку. — Да будет так: наедине мы будем с Вами более открыты и менее враждебны, — не боясь собственной заразности, Балдуин позволил себе коснуться маленькой тёплой ладони и слегка сжать её дрожащими пальцами. Ромирес повторила его жест, однако более уверенно. — Много хлопот не доставлю, — улыбнулась девушка и, отпустив чужую руку, направилась обратно к выходу. — Охотно желаю верить, — посмеялся мужчина. — И всё же… Заплывайте в гости…***
На очередное приглашение Ромирес самодовольно ухмыльнулась: возможно, через пару лет она действительно заглянула бы в Иерусалим и понадеялась бы застать короля живым, пропустить по чашке чая и вспомнить их сотрудничество. Мысль об ограблении она внезапно отбросила. Доротея, вернувшись назад после небольшой прогулки, распахнула двери, ведущие в её покои и, насвистывая незамысловатую мелодию, подошла ближе к кровати и резко остановилась. Перед ней на бархатной подушечке лежало золотое кольцо, усыпанное сапфирами, а рядом записка, надпись на которой гласила: «Надеюсь Вы не воспримите мой маленький подарок как-нибудь дурно. Пусть он послужит символом нашего необыкновенного, хоть и временного, союза. Благодарю за понимание и поддержку.Искренне, Ваш Б.»
А загадочных сперва уважают, а потом уже любят или презирают, смотря по тому, чем обернётся эта загадочность.