Однажды в Магиксе

      В целом, город, как город — ничего примечательного. Однотипные домики ближе к внешней границе, вся городская жизнь ближе к центру. Хезер таких повидала кучу.       Ивонн, вернувшись к родным пенатам, спешно выскочила из машины, скомкано попрощалась, клятвенно пообещала дать о себе знать в ближайшие дни и усвистала куда-то, приклеившись к телефону. Хезер, мягко говоря, удивилась: такое поведение было последним, что ожидалось от крайне заинтересованного заказчика, и приняла решение — пока — на все плюнуть, привыкнуть к городу, разведать, где что поесть, где водится приличный кофе, а не эта бурда из гостиницы, с риелтором познакомиться…       Риелторов нашлось даже несколько и довольно быстро — как если б в гостинице, в которой Хезер сняла номер, растрезвонили на всю округу ее данные вместе с информацией о намерении найти жилье. Первые три отвалились, не успев толком познакомиться. Как уже говорилось, Хезер, слыла клиентом не самым благонадежным, что было бы еще ничего, если бы не ее предпочтения в выборе квартиры: не отдельный дом, а именно квартира, с одной спальней, а лучше студия, без стиралки ни в самой квартире, ни в целом доме, меблированная по минимуму, можно без кухни — словом, Хезер устроила бы практически самая дешевая халупа из всех возможных. Еще два риелтора попытались развести ее на двуспально-двуванные варианты, с дизайнерским ремонтом, опционально, и были посланы, куда Макар телят не гонял. Один «кормил завтраками» несколько дней, но ушел сам, как только провалились его коллеги с дизайнерскими двушками.       Результаты самостоятельных поисков в сети тоже были неутешительными: сравнительно-подходящие квартирки освобождались самое раннее через полгода и сдавались не меньше, чем на год, то есть, пришлось бы или задержаться в Гардинии и после выполнения контракта, или платить лишние полгода за сьем уже ненужного жилья.       В общем, последние дни Хезер зависала в гостинице, паразитируя на бесплатном вайфае, или торчала в одной из двух кофеен в пешей доступности, или устраняла упаднические настроения, заседая в пабе. Делать было решительно нечего: Ивонн со своим страшно-важным чем-то не объявлялась который день, Гардиния сама по себе на первый взгляд казалась абсолютно нормальной — зацепиться не за что, новые риелторы не объявлялись, даже уборкой занять руки не получалось — в гостинице благополучно убирались вместо нее. Затяжное безделие, как показывал личный опыт, заканчивалось так себе, поэтому Хезер требовалось срочно найти себе хоть какое-то занятие.       Именно поэтому день на пятый Хезер решила изменить уже вроде как устаканившейся привычке завтракать в кафешке через дорогу от гостиницы — там до полудня действовала более, чем приличная скидка — и вместо этого отправилась бродить по городу. На машине добраться получилось бы абсолютно куда угодно, поэтому Хезер усложнила себе задачу по поиску завтрака, вознамерившись добраться до нужного места пешком. Гардиния не слишком располагала к пешим прогулкам — Калифорния вообще так себе пешеходный штат, с колесами получалось жить много проще; однако ж Хезер не относилась к тем людям, которых легко получалось сбить с пути возникающими трудностями, поэтому сорок минут невозможных крюков спустя она стояла на пороге прелестнейшей кофеюшки. Вывеска, навес, цвет стен и двери здорово напоминали ей внешнее убранство цветочного магазина, которым некогда владела ее мама. Не зная, сочесть ли это совпадение добрым знаком или же насмешкой судьбы, Хезер твердо решила позавтракать именно здесь, и минут пятнадцать кружила в поисках способа по-людски перейти дорогу. Нашла.       Изнутри кофейня выглядела довольно миленько: круглые столики, накрытые светлыми льняными скатертями, темные стулья с плетеными спинками, на крашеных в сложный — между блеклым малахитовым и приглушенным темно-салатовым — оттенок зеленого стенах встречались цветочные натюрморты, возможно, кисти какого-то местечкового творца. В мамином магазине стены были точь-в-точь такого же цвета. Больше судить о сходстве не приходилось: если у мамы все было заставлено многочисленными стеллажами с горшками и цветочными вазами, то в кофейне, как и полагалось, повсюду стояли столики и стулья. Прилавок был похож, возможно, даже такой же, но в этом не было ничего удивительного: такие прилавки часто встречались у любителей мебели «под старину», стесненных в средствах, так что подобных, если не тех же самых прилавков, Хезер за свою жизнь повстречала достаточно.       Внутри никого не оказалось: рядом с кассовым аппаратом обнаружилась карточка, сообщавшая, что работники вынуждены отлучиться, но вернутся к своим непосредственным обязанностям не позднее, чем через пятнадцать минут; посетителей тоже не было — оно и понятно, все нормальные люди к полудню уже давно бывали на ногах и работали, а не выискивали, где бы перехватить завтрак. Хезер хмыкнула, перечитав карточку с предупрежденеим и просьбой подождать, отыскала меню и уселась за один из столиков у окна. Размышляя, стоит ли омлет с лососиной своих денег, или лучше не выпендриваться и взять пару тостов, и сколько кофе способно утонуть в желудке за утро, Хезер не заметила, как к ней подошли — осознала, что за спиной кто-то встал, уже обернувшись на вежливое покашливание, раздавшееся над правым ухом.        — Мама?! — Ошеломленно брякнула она, раньше, чем успела понять, что такое ляпнула вообще. Моментально стало стыдно. Лицо предательски залилось краской.        — Убирайтесь, — твердо, настойчиво потребовала женщина, стоявшая позади Хезер. Голос ее звучал хрипло, надтреснуто, как будто ляпнутое невпопад «мама» стало для нее потрясением не меньшим, чем для проговорившейся посетительницы.       Хезер вышла за дверь на негнущихся ногах, как деревянная, и бухнулась прямо на газон подле кофейни, начхав кто и что мог бы об этом подумать. Одной ногой она по случайности залезла на проезжую часть, проезжавший мимо мужик на серой BMW, чудом не отдавил ей пальцы и, смакуя каждое слово, разразился тирадой о никчемной молодежи и горьких пропойцах, будь они неладны поперек дороги сидеть. Хезер, зарывшись руками в волосы, не удостоила его взглядом.       Конечно, та женщина не могла быть ее мамой. Мама погибла. Точка. И как бы Хезер ни хотелось иного, как бы похожа не была не нее та официантка, или хозяйка кафе, или управляющая, или кем она там еще могла быть, это все равно не она.       Как бы знакомо ни звучал ее голос, как бы ни была похожа мимика, даже имея схожие черты лица, нанося похожий макияж, делая такую же прическу, и, нацепив поверх точь-в-точь маминых любимого комбинезона и блузы с рукавами-крылышками такой же, как носила она, легкомысленный фартук с оборочками, вышитый веселыми зелеными яблоками, это все равно была другая женщина. Не ее мама.       Хезер мысленно повторяла это как мантру: очень старалась саму себя убедить. Конечно, всему было рациональное объяснение. Она, должно быть, страшно соскучилась по родителям, и была готова увидеть в любых похожих людях именно их. Возможно, ей стоило поискать толкового мозгоправа и проработать эту травму, как бы ни хотелось отрицать сам факт ее наличия. В конце концов, все латиносы чем-то похожи, и людям свойственно путать людей не их расы — для этого явления даже существовал какой-то мудреный термин. С такой стрижкой Хезер встречала десятки женщин, такой макияж носили очень многие, такие комбинезоны и блузки продавались в огромных количествах, и тысячи женщин и девушек имели в недрах шкафов что-то такое.       Фартук!       Фартук должен был существовать в единственном экземпляре. Это они с мамой сделали его: вместе выбрали ткань; Хезер рисовала, пока мама кроила и строчила, а вышивку они делали вместе. Хезер тогда первый раз взяла иглу в руки — ей было лет семь, или вроде того, — и исколола все пальцы, пока вышила первый листик; его много раз приходилось распускать и вышивать заново, и Хезер справилась попытки с десятой, под и вокруг ее первой вышивки остались многочисленные проколы, но тогда она страшно гордилась собой, а мама ей — еще больше. Она очень любила тот фартук, носила много лет и как-то умудрялась сохранять его в приличном состоянии. А теперь такой же, авторский, фартук обнаружился на какой-то чужой женщине, как две капли воды похожей на маму!       «Нет, не как две капли», — одернула себя Хезер. — «Это только мне хочется так думать.»       Фартук, если задуматься, вполне мог быть увиден в каталоге или в магазине и благополучно повторен — а значит, сделать такой же мог бы кто угодно. В конце, концов, мамино фото могло мелькнуть где-то в сети, и вдохновить кого-то на пошив чего-то похожего. Да мало ли…       На плечо ни с того, ни с сего легла чья-то рука. Хезер рассеянно обернулась.        — Вы жестоко подшутили над моей женой, — сторого заявил коренастый мужчина со светлыми волосами. — Я вынужден настаивать, чтобы вы ушли. Совсем ушли, — пояснил он.       Хезер стало дурно: в висках застучало, перед глазами сгущался алый туман, желудок сжимался в тугой комок.       Мужчина, обратившийся к ней, до безумия походил на папу.

***

      Хезер пришла в себя в своем номере, сидя на полу подле кровати, судорожно вцепившись в покрывало. Она не помнила, как туда добралась. Очевидно, как-то дошла. Не хлопнулась в обморок, умудрилась не заблудиться, не попала ни под одну машину. Чудеса да и только. Ей-богу, обнаружь она себя в больнице или, развалившись поперек улицы, окруженной толпой зевак, и то удивилась бы меньше.       Ее до сих пор трясло, тело отказывалось слушаться, каждая мышца препротивно ныла, как при гриппе.       Хезер уткнулась лицом в покрывало и впервые за десять лет разревелась.       Не то, чтобы она считала, что слезы для слабаков, и поэтому или почему-то еще запрещала себе плакать. Просто самое страшное, самое худшее в с ней уже случилось давным-давно, и тогда она выплакала запас слез на годы вперед, а потом долго не находила повода порыдать: все это было как-то мелко, неправильно, как будто бы расплачься она из-за козлины-парня или еще какой чепухи, обесценила бы свою личную главную трагедию. Но сегодняшние события совсем выбили ее из колеи.       Постепенно застарелое горе, прорываясь наружу слезами, обращалось в тупую бессильную злобу. Именно в таком настроении Хезер застал непрошенный и нежданный телефонный звонок. Номер не опознавался. «Должно быть, — подумала Хезер, — очередной риелтор. То, что надо». И кровожадно нажала на кнопку принятия вызова. Ей до ужаса нужно было на кого-нибудь вызвериться.        — Привет! — Защебетали по ту сторону экрана возмутительно-жизнерадостным голосом Ивонн. — Извини, что так долго не выходила на связь: мать совсем озверела после моей отлучки, вот и…        — Ты знала, — почти зарычала Хезер, не позволив ей договорить. Она уже понимала, что в последствии не раз пожалеет о сказанном и сделанном, но ей было необходимо проораться, прежде чем она сможет снова мыслить здраво и держать себя в узде. — Ты знала!        — Что, прости, знала-то? — Настороженно поинтересовалась Ивонн.        — Ты знала, что мои родители живы, что они здесь, в Гардинии!        — Нет. Мне бы и…        — Я столкнулась с ними сегодня в городе!        — Да не знала я! Если б знала, думаешь, стала бы молчать?        — Ну, знаешь, — возмутилась Хезер, — особой тактичностью ты не отличаешься!        — Ну да, — охотно согласилась Ивонн, — потому и не стала бы делать из этого тайну.        — Чего? — Опешила журналистка.        — А смысл? Мне было нужно, чтобы ты была здесь, так? Мне тебя уговаривать пришлось, обещать заплатить больше, чем собиралась, договор заключать. А если б я знала, что они живы-здоровы и находятся тут, какой мне смысл придерживать такой козырь в рукаве? Я бы вкрадчиво посмотрела в твои глаза, сказала бы, что твои родители живы, и что я могу тебя к ним отвести. И ты бы согласилась на все и сразу. Добровольно, моментально, бесплатно. И рада была бы радехонька, что тебе открыли глаза. Ну и чего ради мне было терять время и деньги?

***

      Как завершился тот телефонный разговор Хезер не помнила. Плохо. Два потрясения, приведших к провалам в памяти, за один день — это перебор. Ей было жутко стыдно, что в общем-то ожидалось раньше, чем она успела раскрыть рот: Ивонн, как-никак, не виновата… вообще ни в чем: от пришедшейся некстати жизнерадостности, до ее, Хезер, согласия притащиться в Гардинию.       Словом, конец разговора журналистка, может, и не запомнила, но догадывалась, что человек, позвонивший, начавший что-то там щебетать, и, получивший словесно по башке, едва ли будет доволен. Скорее, очень даже наоборот. Можно было ожидать, что Ивонн примчится, потребует расторжения контракта, возврата денег и доплаты в качестве моральной компенсации; обратись она в суд, Хезер бы тоже не удивилась; но когда Ивонн постучалась в ее номер, а, войдя, кинулась обнимать и бормотать что-то в утешение, Хезер была в шоке. Извинялась, ясное дело, до хрипоты, за все оптом и в розницу: за то, что наорала, что позволила на мгновение нерациональной непроверенной мысли захватить мозг, за непрофессионализм, обычно ей не свойственный, за нарушение каких-никаких деловых отношений, за то, что расклеилась, как трехлетка — а что ей еще оставалось?        — Извини, — в сотый, в тысячный раз повторила Хезер, — я не имела никакого права кричать на тебя и обвинять в этом во всем. Не говоря уже о том, что с моей стороны было очень некорректно говорить, что это были именно они.        — Почему нет, — пожала плечами Ивонн. — Почему бы это не быть им.        — Я полдня убеждала себя в том, что выдаю желаемое за действительное, — отшатнулась в изумлении Хезер. — Конечно, это не должны быть они. Это очень странное бредовое совпадение, такие совпадения бывают только в кино, но тем не менее, это совпадение. Версия с нереалистичным совпадением все равно куда более реальная, чем версия, что это они.        — В версию с заклятием это вписывается. Магикс схлопнуло с жителями Гардинии. Если ты тут росла, как пишут в книжке, а когда заклятье грянуло, была в Магиксе, твои родители остались тут. Нужно было какое-то обоснование в твоих искаженных воспоминаниях, почему они куда-то делись, и тебе внушили их гибель. А они остались тут, попали под заклятье и тебя не помнят. По-моему, все логично.        — Это подтверждает ровно одну версию, в которую я не хочу верить. И я не буду сознательно искать подтверждение именно ей, игнорируя множество других, более вероятных вариантов. Кто ищет — тот найдет, и если я буду искать подтверждения наличия заклятия, я найду именно их. Если я буду искать вообще, у меня будет больше шансов приобщиться к истине.        — Пока что, — хмыкнула Ивонн, — ты больше стараешься найти опровержения версии с заклятьем. А не беспрестрастно копаешь. И находишь, так-то, подтверждения этой версии.        — Возможно. Но одна встреча ничего не доказывает.        — Только не говори, что пойдешь туда еще раз!        — Пойду. Извинюсь. Обрисую все в деталях. Попытаюсь узнать больше. Можно подумать, у меня выбор есть.

***

       — Опять вы? — сжав кулак до побелевших костяшек, зашипела женщина-в-мамином-фартуке, едва Хезер, преодолев смущение, дурноту и дрожь в коленках, перешагнула через порог кофейни.        — Я, — кивнула Хезер. — Я пришла извиниться. И, кажется, нам нужно поговорить. Уделите мне минутку?       Женщина, все больше похожая на маму, оглянулась по сторонам.        — Я закрываюсь через сорок минут, — вздохнула она. — Муж придет через час. Подождите, пожалуйста. Можете пока расположиться вон там, — предложила она, неопределенно махнув рукой в сторону одного из угловых столиков, не заметных с улицы.       Хезер кивнула и уселась там, где ей и велели. Она немного подумала, не стоит ли заказать себе кофе, разумеется, заплатила бы она за него с избытком, но в конце концов, предпочла не отсвечивать. Сорок минут тянулись бесконечно долго. Ожидание, наложившись на все переживания в течение дня, пагубно сказывалось на самочувствии Хезер: желудок скручивало, как будто его отжимали, как тряпку, в висках гудело и пульсировало, даже о том, чтобы дышать, как полагается, приходилось непрерывно думать, от чего тоже легче не становилось. Она с трудом досидела до закрытия кофейни и считала минуты до возвращения мужа похожей на маму женщины. Муж задерживался. Напряжение росло. Ком в горле креп, желудок выжимали все интенсивнее. Мужчина, похожий на папу, заявился в кофейню через дверь для персонала за секунду до того, как Хезер бы решила, что не вывезет, что с нее хватит, и гори оно все ясным пламенем.

***

      Они оба, все еще страшно похожие на ее родителей, и похожие еще больше от того, что сидели рядом, расположились напротив Хезер за тем самым столиком, за которым она просидела последние часа полтора. Ну, что ж, понеслась.        — Я хотела извиниться, — тяжело вздохнув, устремив взгляд на собранные в замок на коленях руки, начала Хезер. — Не могу знать, почему вас это задело, но так оказалось, что вы оба очень, прямо очень похожи на моих родителей. Они погибли десять лет назад, и я, должно быть, просто тоскую и готова их увидеть в любых похожих людях. Мне стоило лучше держать себя в руках. И я не имела никакого права принимать желаемое за действительное. Пожалуй, это все. Не надеюсь на прощение и тем более понимание, обещаю впредь обходить это заведение стороной, всего хорошего.       Хезер потребовалась пара мгновений, чтобы отъехать стулом, упиравшимся в угол, так, чтобы суметь с него встать. Этих мгновений хватило, чтобы успеть увидеть, как супруги переглянулись, как-то странно, горько, мрачно, решительно и еле заметно друг другу кивнули.        — Десять лет назад, — начал муж, запустив руку в короткие светлые волосы, — мы потеряли единственную дочь. Пропала без вести. Возвращалась из колледжа на рождественские каникулы и не доехала. Мы обращались в полицию, развешивали объявления, писали в интернете, обещали вознаграждение. И конечно, нами заинтесовались аферисты. Кто-то сообщал ложные сведения за вознаграждение, кто-то, как вы, заявлялся в кафе и представлялся нашей малышкой. С тех пор, мы больше всего боимся, что кто-то окликнет нас «папа» или «мама», а окажется, в очередной раз окажется, что это не наша девочка. Но не можем не обернуться, когда нас так зовут, даже когда не нас, а просто ребенок на улице обращается к своим маме или папе, потому что надеемся, до сих пор, пусть полиция и говорит, что за столько лет она, скорее всего, мертва, что она жива и вернется, и позовет нас. Последний раз к нам приходила мошенница года три назад, и мы думали, все закончилось. А потом явились вы, и…        — Я не знала о вашей трагедии, — отозвалась Хезер, — понимаю, эти слова едва ли сделают легче, не говоря уже о том, что вы, должно быть, и сейчас считаете меня аферисткой. Я очень признательна вам за ответную искренность. Не хочу давать ложных надежд, но я журналист, меня зовут Хезер Свон. Возможно, вы читали мои статьи. Меня наняли кое-что разузнать о городе, и, возможно, я могла бы покопать, что случилось с вашей дочерью. Возможно, это и мне бы помогло с той работой, на которую меня наняли. Бесплатно. Считайте это, моими извинениями. Если вы, конечно, согласны.