и расцветёт

      Когда Ноа смотрит на Исаги, всё кажется ему простым и понятным. Прутья старой клетки общественного мнения, в которую он сам себя засадил, раздвигаются, и он делает несколько маленьких шажочков к свободе, туда, где обретается Исаги и дышится полной грудью. Исаги для него — свет и всё со светом связанное, вплоть до ожогов и солнечного удара. Исаги — это чувство внутренней полноты и опустошения одновременно, это жизнь и смерть, это решимость и робость. Ноа ещё никогда не был влюблён в кого-нибудь настолько же сильно.       И это пугает. У Ноа с привязанностью всё нормально, и тестов никаких не надо, чтобы понять, что он — партнёр надёжный и заботливый, и тому, кто будет с ним, очень повезёт. Отчасти в отношениях он становится в позицию старшего, потому что все его партнёры всегда младше, и он чувствует ответственность и волнуется за них, а потому часто звонит и пишет, и каждый, кто был с ним в отношениях, конечно, скажет, что порой это даже выматывает. Правда, сам Ноа выматывается гораздо больше от собственных мыслей и оттого, как сильно он пытается не быть дискомфортным для любимых.       И поэтому, когда ему начинает нравиться Исаги, он старается пережить это достойно и, конечно, ни в коем случае не делать ничего такого, что было бы по отношению к Исаги неправильным. Не касается его, когда находится на расстоянии пары сантиметров, не смотрит на него слишком долго, не позволяет себе думать о нём как о любовнике. Хотя тело Исаги невероятно привлекательно, и Ноа стоит больших усилий не засматриваться, когда он наблюдает за игрой. К сожалению, влюблённый Ноа становится сам не свой, и из компетентного тренера превращается во влюблённого мужчину, у которого, к тому же, давно не было партнёра. И наедине… наедине он просто теряется, и совершенно однозначные мысли лезут в голову, как никогда раньше, и он просто с ума сходит, и всё кажется ему даже проще, а Исаги — даже прелестнее, чем когда они встречаются в компании других ребят из Бастард Мюнхен и Блю Лок.       — Опять тренируешься? — спрашивает Ноа, хотя всё очевидно, и говорит он это потому лишь, что ему необходимо что-то сказать, заговорить с Исаги, услышать его голос, увидеть, как движутся его губы. Исаги один занимает настолько большую часть его мыслей, что почти вытесняет футбол и команду.       — Мне нужно научиться делать тот удар… — отвечает парень, великий боже, он прекрасен в своём упорстве. Ноа хочется коснуться его так, чтобы увидеть на его лице выражение сладкого томления.       Он находит себя стоящим рядом с Исаги и держащим его за локоть и сам не понимает, как позволил себе подойти так близко и даже дотронуться до него.       — Ноа, Вы что-то хотели мне сказать, — напоминает Исаги, а Ноа совсем не помнит, хотел ли что-то сказать или просто хотел его, но теперь выход искать необходимо, и всё-таки что-то во взгляде Йоичи притягивает его и заствляет вглядеться в его глаза.       Это заинтересованность несколько более откровенная, чем может быть между тренером и спортсменом. Это что-то на уровень выше, и, кажется Ноа, что-то больше телесное, чем духовное. Но разве может между ним и Исаги быть что-то телесное?       — Я хотел… — произносит он, как бы пробуя слова на ощупь, — позвать тебя посмотреть игры. Вместе. У меня.       Исаги стягивает с себя футболку резкими рваными движениями, она электризует волосы, и он приглаживает их ладонью, улыбаясь жадно и так горячо, что Ноа смущается. Странно, он вдвое старше, и всё же этот парень вгоняет его в краску, доводит до дрожи, до мурашек, и всё вместе с ним кажется ужасно очевидным.       Очевидно, что Ноа позвал его смотреть игры не для того, чтобы смотреть игры. Очевидно, что когда Исаги положил руку ему на штаны, это было проявление самой недвусмысленной заинтересованности в его теле. И теперь Исаги, его свет, его любовь, сидит на нём сверху и раздевается нетерпеливо с очаровательной улыбкой на губах, за которую Ноа готов на убийство. Только бы он улыбался так почаще, улыбался этой глубоко личной улыбкой, которая принадлежит только ему, Ноа, и никому больше. По крайней мере, Ноа хочется верить в то, что улыбка эта — только для него.       — Ничего, если я расстегну Вам штаны? — спрашивает Исаги, и это возбуждает, так, что штаны порваться готовы в том самом месте.       — Пожалуйста, — произносит Ноа, когда горячие пальцы исаги ложатся ему на ширинку. — Пожалуйста, сделай это.       И быстрые пальцы Исаги расстёгивают ему ширинку, ласково ведут по напряжённому члену под бельём, и Ноа дрожит и держит его за талию, и прикосновения их друг к другу плавятся и пульсируют. Прикосновения их друг к другу как будто сами живые.       — Ноа, Вы ведь для этого и позвали меня сюда? — шепчет Исаги, соскальзывая с его колен вниз, на мягкий ковёр у дивана, и шёпот его тёплым дыханием гладит чувствительную разгорячённую кожу Ноа.       — Для чего — этого? — спрашивает Ноа, откладывая ответ. О, конечно, именно для “этого” он и позвал Исаги. Просто признаваться ему в таком открыто как-то смущает. Тем более, он старался оставаться хорошим тренером и человеком в его глазах.       — Для того, чтобы переспать со мной, — отвечает Исаги, и губы его касаются ткани трусов Ноа и горячим дыханием опаляют его член.       — Ты так проницателен, — улыбается Ноа, и ладонь его ложится на затылок парня, пальцы зарываются в ещё немного наэлектризованные волосы, и он откидывается на спинку дивана, закрывая глаза, чтобы ощущения были ярче и прошибали, как ток.       И когда горячий язык Исаги касается головки, когда его рот накрывает член, когда ощущения переливаются через край, и он всё-таки стонет, сдавленно и низко, и чувствует, что губы Исаги растягиваются в улыбке. Ноа кончает всего через пару минут после того, как они последний раз разговаривали, и это странно, ведь обычно у него хорошая выдержка. Может, он просто слишком влюблён, и от этого все чувства обострены, и кажется, что Исаги — лучший, кто у него был.       А может, он и правда лучший. По крайней мере, Ноа при одном взгляде на него так волнуется, будто он влюблён впервые и секс этот у него тоже первый.       Он слишком нежен, когда растягивает Исаги пальцами, и парень просит его войти уже, и внутри него оказывается так узко и приятно, как будто шёлк скользит по телу, и Ноа кончает снова, а Исаги изливается на него, так, что живот у Ноа весь в сперме, а на груди маленькие царапинки от ногтей парня.       — Мы теперь… что-то типа пары? — спрашивает Исаги, и Ноа целует его впервые, и поцелуй сладкий и волнующий, как будто тоже первый. Самый первый реальный поцелуй в жизни, с языками, с кровью из прокушенной губы Йоичи.       — Как хочешь. Как тебе хочется, мой дорогой? — спрашивает Ноа. А сам он хочет, чтобы они стали парой, как это ни нереально.       — Я хочу, чтобы ты рассказал об этом абсолютно всем, — строго отвечает Исаги. — Не хочу быть твоей тайной. Не хочу быть тем, кого стесняются. Не хочу, чтобы мне было запрещено держать тебя за руку на людях.       — Так не будет, Йоичи, — обещает Ноа, и они целуются снова, глубоко, жадно, как будто это их последний день вдвоём. Первый и последний.       — Значит, теперь ты мой мужчина, — мурлычет Йоичи, ластясь к его рукам.       — А ты мой парень.       С Йоичи всегда всё просто и понятно. Это нравится Ноа больше всего.