***
В этот день Маша и правда наговорила лишнего – не смогла отдать себе отчёт и только шутливое "Может быть ты тоже найдëшь себе спутницу жизни?", кажется, ударило её в самое сердце. Володя уже давно ушёл, и она в пьяном тоскливом бреду осталась наедине со своими мыслями. За последние несколько дней Маша совсем потеряла счёт времени, металась от газет к гадалкам и целителям, читала заговоры, выслеживала спаривающихся мух, – и всё бестолку! Дима – единственное, что у неё есть, Маша не могла допустить, чтобы с ним случилось это... За свою жизнь она слишком часто встречалась с этой болезнью. Ну не может же быть, что лекарства совсем никакого нет! Ещё и Володя – единственная надежда, – подливая масло в огонь, уверяет её, что такими рождаются. Ладно Володя не вылечился, но ведь Маша смогла?.. Она прилегла на кровать, лишь бы не чувствовать это раздражающее головокружение, прикрыла тыльной стороной ладони глаза, и картинка перед глазами вдруг стала такой чëткой, словно только что Маша не опустошила бутылку коньяка со старым знакомым на пару. Словно ей снова пятнадцать лет...***
Балаган фальшивых нот "Взвейтесь кострами, синие ночи" прервал возглас сына главы горисполкома – Вишневского: – Жидëн... Конев! Ты придурок! Совсем шуток не понимаешь! – Захныкал он, хватая ладонями хлестающие из носа капли крови. Сам Конев – виновник торжества – стоял, насупившись, рядом и тяжело дышал, горделиво потирая костяшки на правой руке. Со всех сторон послышались возмущенные "охи" да "ахи", а Маша только руки на груди скрестила и закатила глаза – опять Конев исполняет. Не успела смена начаться, а он уже успел в драку прямо на торжественной линейке влезть! Совсем этот хулиган из ума выжил, что-ли? Вожатая третьего отряда, Ирина, подскочила как ошпаренная, принялась Вишневского успокаивать да Юрку хаять, а после совсем скрылась в медпункте. Какие-то мальчики из отряда начали его хвалить, восхищаться, в то время как Маша периодически фыркала, смотря на него, стараясь во взгляде уместить всё своё презрение. Не то чтобы на это была какая-то весомая причина – Юра просто с детства её раздражал. И каждый раз, как назло, приезжал в лагерь, и оказывался с ней в одном отряде! Маша уже до звания почëтной комсомолки доросла, без пяти минут подвожатая, а он всё в пионерах бегает, и всё ему сходит с рук! Даже эта драка, наверняка, сойдёт. По правде говоря, Маша даже отчасти завидовала Коневу. И стараться не надо, и ответственности никакой, и всё равно сухим из воды выходит. А Маша из кожи вон лезет, чтобы получить всеобщее одобрение. Даже сейчас, пока ребята из третьего отряда устраивали балаган (кто в поддержку Конева, кто осуждая), Маша пыталась собрать их в одном месте и успокоить. Разумеется, её слова всерьёз никто не воспринял, и затихли голоса только когда до них добралась старшая воспитательница Ольга Леонидовна и увела Конева с линейки. После успешно сорванной "торжественной" линейки Маша задержалась, пытаясь выведать у Ирины подробности происшествия – вдруг повезёт, и после такого скандала Конева наконец-то исключат из пионеров, – и навязаться на лишнюю общественную работу, но вожатая лишь печально сообщила, что Маша и так делает достаточно, и отправила её заселяться в корпус со всеми. Маше стало до боли обидно за Ирину: проблем, наверняка, не оберётся. Заселившие корпус с прошлых лет знакомые Маше девочки – Полина, Ульяна и Ксюша – во всю обсуждали выходку Конева, мол, что учудил! Хихикали и шушукались, сидя все трое на одной кровати. Маша окинула их пренебрежительным взглядом, и заняла свободную кровать как можно подальше. – Меня Аня зовут! – Раздался звонкий голосок с соседней кровати, и Маша аж дëрнулась от неожиданности, поворачивая голову в её сторону. На кровати рядом сидела девчонка с короткой, что непривычно, стрижкой в стиле "диско", лучезарной улыбкой с едва заметными ямочками и горящими глазами. – Я Маша, – Она не смогла не одарить новую знакомую улыбкой в ответ, нервно пригладила косу длинных блондинистых волос к груди, повернулась к Ане, скрестив ноги на кровати, и немного ссутулилась. – Странные девочки, – Аня двинула стороной в сторону Поли, Ксюши и Ульяны, давая понять, о ком говорит, приблизилась корпусом к Маше и тихо-тихо сказала: – Мне вот кажется, что Конев правильно поступил. Аня звучала так мило и наивно, что у Маши сердце растаяло, и не хотелось даже на придурка Конева ей жаловаться, дабы не портить столь искреннее восхищение. – Почему это? – Вместо этого просто поинтересовалась она. – Ну, его же оскорбили! Ещё и как... я бы тоже терпеть не стала! – Аня сжала руки в кулаки и опëрлась ими о колени. – Точнее, мне бы хотелось... так же смело... Аня совсем притихла. Так, что только Маша могла её слышать, и настолько невинным пристальным взглядом она рассматривала черты машиного лица, что самой Маше становилось не по себе. – Ничего он не смелый! – Твердо и даже громче, чем нужно было, отрезала она. Девочки с кровати в другой стороне комнаты на секунду подняли на Машу испуганный взгляд, после чего опять собрались в "клубок" и продолжили свои шушканья. Маша даже не обратила на них внимание. – Дебошир этот Конев, и хулиган. – Она раздражённо вздохнула и продолжила менее эмоционально: – Зачем тебе драться? Ты же девочка, вон, комсомолка! Умом и мудростью проблемы надо решать, а не кулаками. Маша не заметила, как, кажется, по привычке, начала поучать Аню, словно она была намного её младше. Та аж глаза от удивления выпучила и брови подняла. Маша задумалась на мгновение и, прервав свою тираду, спросила: – А тебя что, обижает кто-то? – Голос её вдруг наполнился какой-то вкрадчивой нежностью, словно, скажи она немного грубее, Аня, подобно испуганному крольчонку, убежала бы прочь. – Да там, – Раздосадованно протянула Аня и уже было приподняла руку, чтобы отмахнуться, но тут же собралась и положила её обратно на коленку. Маша хотела что-то сказать, расспросить ещё, удовлетворить своё любопытство, да не успела рот открыть, как раздался сигнал горна – скоро должно было начаться собрание отрядной дружины...***
В ушах звенит от громкого хлопка входной двери, а голова словно сейчас расколется на две половины. За окном уже стемнело; впервые за несколько дней Маше удалось заснуть, пусть и не без помощи "чудодейственной панацеи". Она не торопится вставать с кровати и включать свет: она с удовольствием пролежит так ещё столько же времени, а лучше вообще никогда не вставать, убаюканной тëплыми воспоминаниями из детства. Маша слышит быстрые шаги и ещё один хлопок двери – Дима убежал в свою комнату – а потом – тишина. Веки в темноте становятся невыносимо тяжёлыми, и она снова закрывает глаза.