Пока накатывает волна

      Когда Эд думает об этом после, он не до конца понимает, как это произошло.       Вот он стоит на пороге каюты Стида, репетирует речь у себя в голове, зная точно, что чувствует Стид в этот момент, — он бывал там, и да, пусть ему было всего четырнадцать, но убийство это все равно убийство, оно меняет тебя навсегда (а он не хочет, чтобы Стид менялся так, как рано или поздно меняются они все, он не хочет для Стида этого).       А в следующий момент Стид затаскивает его в каюту и прижимает к стене, и Эд смотрит на Стида, а Стид смотрит на Эда, и мозг Эда делает эту забавную штуку — бам, и выключился. И все. Нет больше Эда, нет больше мыслей, нет сомнений и неуверенности, нет ничего. Только губы Стида, и его тело, которое вжимает Эда в стену каюты, и его напор и жар, и стоны — боже, это что, он стонет? И пальцы Стида в его волосах, пальцы Эда находят плечо, цепляются за ткань рубашки Стида — чертова рубашка, она сводила его с ума весь день, Стид явно наказывает его за решение двигаться медленно.       А затем пальцы Стида находят пуговицы его куртки, они ловкие, быстрые — как он может быть таким ловким и быстрым, когда сам Эд сейчас дрожащее нечто без единой связной мысли, сплошные чувства? Когда сам Стид еще пару минут назад убил Неда Лоу с таким… Нет. Он не станет думать об этом сейчас. Вместо этого он смотрит, как ловкие и быстрые пальцы Стида ловко и быстро расстегивают пуговицы, а затем Стид снова целует его, и это немного мешает смотреть. Остается только отбросить мысли и чувствовать.       И Эд цепляется за Стида и позволяет ему делать то, что он делает сейчас, потому что это хорошо, это приятно, это жаром скапливается внизу живота, в бедрах, и в штанах становится тесно.       Куртка сползает с его плеч под натиском ладоней Стида, с тяжелым грохотом падает на пол, звякнув металлом. Руки Стида находят его плечи, гладят его спину, согревают там, где минуту назад было тепло, а сейчас холодно. Губы Стида находят его шею, и Эд запрокидывает голову, упирается затылком в стену, бормочет что-то невразумительное, дрожит от влажных скользящих прикосновений к шее. Колено Стида протискивается между его ног, и Эд стонет, и этот звук высокий, жалобный, надломленный, и он чувствует, как Стид фыркает ему в шею. Сукин сын. Эд любит его.       — Кровать? — бормочет Стид и прикусывает, и Эд снова издает этот высокий жалобный звук, хотя собирался сказать «да». Он надеется, что Стид понял его.       Стид понял. Он вообще много что понимает, этот Стид, да? Обрел всю эту уверенность, которая делает странное с Эдом — заставляет что-то внизу живота щекотать и сжиматься, заставляет шум в голове на мгновение затихнуть, а груз эмоций — свалиться с плеч. Стид уверенно ведет команду на рейд. Стид уверенно ведет Эда в постель. Сжимает его ладонь, улыбается ему, и даже его улыбка сейчас — уверенная. Он не спрашивает, он дает, и Эд берет, потому что он не может отказать, он и не хочет. Кажется, когда-то он думал, что ему стоит, но этих мыслей нет в голове, есть только ком жара внизу живота, теснота в штанах, отсутствие шума в голове и водоворота чего-то непонятного в груди. Есть спокойствие и уверенность — со Стидом он в безопасности, Стид позаботится о нем.       Стид усаживает его на кровать и наклоняется, чтобы поцеловать. Пока он целует, его пальцы находят кожаный шнурок в волосах Эда и тянут, и волосы тяжело падают на плечи и лицо, закрывая их от всего мира.       Эд не открывает глаз, когда Стид отстраняется, позволяет ярким вспышкам за окном подсвечивать веки изнутри еще пару секунд. Когда он открывает их через какое-то время, Стид уже снял рубашку, но все еще не вытащил рук, и она свисает до самого пола, сковывая его в запястьях. Он выглядит беззащитным и напуганным в разноцветных вспышках. Эд смотрит на Стида, а Стид смотрит на Эда, и кажется, что этот момент тянется вечность. Он хрупкий, он почти стеклянный, и время в нем замерло. Эд изучает взглядом обнаженный торс Стида, широкий, твердый и мягкий одновременно, изучает его плечи. Рана под ключицей уже не кровоточит, и при одном взгляде на нее в нем поднимается буря эмоций, которые он не хочет испытывать прямо сейчас, поэтому он силой заставляет себя перевести взгляд на руки Стида, и это срабатывает. Он может смотреть на руки Стида часами, и где-то там всегда будет зудящее желание оказаться в этих руках, почувствовать, как они сжимают его, выдавливая воздух из груди и все мысли из головы.       Что ж, его желание вот-вот сбудется.       Рубашка падает на пол, и Эд следит за ее полетом, а затем смотрит наконец на лицо Стида. Его глаза почти черные, и в них так явно читается голод, что низ живота Эда сводит новой волной жара.       — Ты такой красивый. Я так долго ждал этого, — говорит Стид, и его голос, низкий и раскатистый, творит что-то странное с Эдом. Он с трудом сглатывает и, кажется, кивает.       Стид отворачивается, чтобы закрыть занавески, чтобы отрезать их от внешнего мира, и Эд наблюдает за ним. Он задергивает только полупрозрачные занавески, проигнорировав тяжелые бархатные шторы, и это дерзко и самоуверенно. Как будто все его стеснение (Эд вспоминает с внезапным щемящим чувством, как Стид стыдливо отворачивался от него тогда, в день их знакомства, когда они обменивались одеждой, но заставляет себя подавить чувства и мысли, вызванные воспоминанием) осталось где-то там в море, за бортом «Мести».       Стид стремительно идет к нему, и затем — снова горячие ладони, снова жадные губы, еще больше стонов и вздохов, он шепчет что-то Эду в ухо, а затем прикусывает мочку, а его пальцы находят край рубашки Эда и тянут. Эд поднимает руки, старается не морщиться от боли. Его плечо все еще странно щелкает и болит после… Да. Просто после. Он не хочет думать об этом сейчас.       Стид подхватывает его под поясницу и бедро, тянет вперед — желудок Эда делает кульбит от внезапного движения, а еще от того, насколько легким и маленьким он чувствует себя в руках Стида, и это приятное чувство, и Эд цепляется за него. Стид укладывает его на подушки, собирает волосы и убирает так, чтобы не мешались. Осторожно опирается локтем о подушку рядом с его головой и снова целует — жарко, но неспешно вылизывает рот Эда, смакует его, словно дорогой бренди, который они снова пьют перед сном. Кончики его пальцев порхают по коже Эда. Проходятся по ребрам — три все еще болят, когда он неудачно поворачивается. Находят огромный синяк сразу под ребрами, ближе к центру живота — он уже начал желтеть, но все еще ноет. Стид нежен, изучая эти следы на теле Эда. Эд не думает о том, что Стид отчасти причастен к тому, что эти следы появились на его теле в первую очередь. Он берет эту мысль и запирает ее в ящик в дальнем углу разума — способ, о котором Френчи рассказывал команде, а Эд нечаянно подслушал.       Пальцы Стида между тем доходят до пояса его штанов и останавливаются. Стид отстраняется, заглядывает ему в лицо, словно спрашивает разрешение — словно ему действительно важно его разрешение. Сердце Эда сжимается, и он кивает. Он не может не дать разрешение — только не тогда, когда Стид смотрит на него так, только не после того, как он месяцами представлял себе момент, в котором Стид бы смотрел на него так.       Стид садится на пятки между его ног и расстегивает пуговицы на его штанах, одну за другой. Кожа надежно скрывает его эрекцию, но с каждым движением Стида он чувствует себя все более обнаженным. Он не знает, куда деть себя под взглядом Стида, поэтому смотрит ему прямо в глаза, скорее по привычке, чем из желания. Стид не смущается под его взглядом, он улыбается, уголок его губ приподнят, демонстрируя ямочку на щеке — ямочку, которую Эд хотел поцеловать месяцами, еще с тех пор, как увидел ее в самый первый раз. Которую он так пока что и не поцеловал, осознает он с какой-то грустью.       Мысль отправляется в ящик в голове вслед за остальными, надежно спрятанная под замок.       Последняя пуговица выскальзывает из петлицы, и Стид откидывает пéред его штанов, затем быстро, значительно быстрее, расстегивает пуговицы под ним, и сердце Эда стучит так быстро, что отдает в ушах, когда Стид спускает штаны двумя руками. Он приподнимает бедра, позволяет раздеть себя. Позволяет смотреть на свой член, который слегка покачивается от движения, но по-прежнему твердый, блестит на головке там, где сочится смазка.       — Ты прекрасен.       Эд хочет попросить его прекратить говорить это, потому что он не знает, как ему реагировать — ему жарко от смущения и возбуждения, никто еще никогда не нахваливал его стояк вот так просто. Но он не успевает, потому что пальцы Стида зависают в миллиметрах от него, и Стид смотрит на Эда, а Эд смотрит на Стида. Эд напуган, он сходит с ума от возбуждения, он хочет этого. Он хочет этого.       — Можно? — спрашивает Стид, и Эд кивает и фыркает, но выходит сдавленно и не так самоуверенно, как он хотел. Скорее громкий выдох, который переходит в стон, когда пальцы Стида сжимаются вокруг него, и, господибожемойблядь, он едва не кончает от одного этого прикосновения, словно ему пятнадцать, словно это его первый раз.       — Бля-я-ядь, — тянет он и запрокидывает голову на подушку, и это первое вразумительное слово, которое он сказал за все это время. Его голос звучит хрипло, и сдавленно, и непривычно, и Эд стонет, пытаясь снова найти свой тембр, пока Стид дрочит ему. Стид делает это немного неправильно и неумело: угол не тот, он сжимает недостаточно крепко и не там, где Эд любит, но Эд еще никогда не был так близок к тому, чтобы кончить за такой постыдно короткий промежуток времени.       — Погоди, погоди, — просит он жалобно, и Стид сразу же убирает руку.       — Мы можем остановиться, если ты хочешь, — говорит Стид поспешно, и Эд смотрит на него. И снова, второй раз за вечер, Стид не выглядит таким уверенным в себе. Он выглядит напуганным, пристыженным. Он похож на Стида, который отворачивался от него, пока натягивал его кожаные штаны, и сердце Эда сжимается. Он не хочет, чтобы Стид снова чувствовал себя так. Он хочет уверенного в себе Стида, который не стесняется и не боится.       Он хочет Стида.       Эд заставляет себя улыбнуться, дерзко, немного дразняще. Он бросает Стиду вызов. Он знает, что Стид ответит.       — Я не хочу останавливаться, — говорит он, и это почти правда. Он заталкивает «почти» в ящик с запрещенными мыслями. — Но если ты продолжишь то, что ты делаешь, все закончится слишком быстро, а я не хочу, чтобы все заканчивалось слишком быстро, понимаешь?       — О.       Стид выглядит удивленным ровно секунду, а затем по его лицу расплывается ухмылка, и Эд думает, что он только пробудил дьявола, и имя этому дьяволу — Стид Боннет.       Когда Стид говорит в следующий раз, его голос звучит низко, хрипло и уверенно в себе. Эд откидывает голову обратно на подушки и позволяет его словам заполнить свой разум.       — Вот значит как, Эдвард. И что же ты хочешь?       Эд не отвечает, лишь приподнимает брови и кидает многозначительный взгляд на промежность Стида, где под его кожаными штанами (кожаными штанами, блядь! Когда это Стид стал носить кожаные штаны и такие распутные рубашки?) скрывается внушительная (Эд уверен в этом) эрекция.       Но Стид не понимает намека или не хочет понимать намека. Он цокает языком и качает головой.       — Эдвард, — говорит он обманчиво мягко, и все внутри Эда трепещет. — Я твой капитан, и я требую, чтобы ты сказал мне, чего ты хочешь.       О, он однозначно создал себе дьявола. Он никогда еще не испытывал такого предвкушения.       — Трахни меня, — отвечает он, но выходит не так, как ему хотелось бы: недостаточно низко, недостаточно соблазнительно, недостаточно уверенно. Больше похоже на жалобную просьбу.       Но этого достаточно Стиду, судя по тому, как он резко втягивает воздух, судя по тому, как расширились его зрачки и дрогнули пальцы.       Стид рывком стягивает с него штаны до конца, бросает их на пол, а затем накрывает его обнаженное тело своим и вжимает в матрас. Он тяжелый, и воздух выбивает из легких Эда под его весом, но ему нужно это. Нужно ощущать тяжесть Стида, жар его тела, его жадные пальцы у себя в волосах, пока Стид вылизывает его рот и гортанно стонет.       Эд нащупывает его пояс, пытается расстегнуть ремень, пуговицы, стянуть штаны. Он чувствует бедром член Стида сквозь плотную кожу, и внезапно низ его живота сводит желанием почувствовать этот член внутри себя, и он не сдерживает стона.       — Чего ты хочешь? — спрашивает Стид, как будто не знает, чего он блядь хочет, как будто они не выяснили это минуту назад, как будто он… Да, он явно дразнит Эда, судя по его довольной ухмылке.       — Сними эти блядские штаны, — рычит Эд и снова нетерпеливо, но безуспешно дергает ремень.       Стид делает то, что он просит, но его дрожащие пальцы путаются по пути, выдавая его нетерпение. Но к тому моменту, как он встает с кровати, чтобы пинком скинуть штаны, к нему возвращается самообладание. Он скользит обратно на свое место с грацией, которой Эд от него не ожидал, и со стальным блеском в глазах, который Эд уже видел и который каждый раз вызывает трепет у него в груди.       Стид стягивает свои кольца, медленно, одно за другим, осторожно складывает их на подоконник. Эд следит за движением его рук. Затем он приподнимает колени Эда, сгибает их, расставляет достаточно широко, чтобы сесть между них. А затем он просто смотрит, пока его ладони оглаживают икры Эда, его колени, его бедра. Задерживаются на желто-зеленом синяке на его бедре там, куда неоднократно прилетал сапог Клыка. Пальцы нежно очерчивают контур.       Эду хочется извиваться под его прикосновениями и под его взглядом. Его член пульсирует и дергается, очередная капля смазки выделяется и скользит вниз по головке. Стид перехватывает ее пальцем и…       — Блядь… — стонет Эд, когда Стид языком слизывает каплю с пальца. — Стид, — зовет он, но не продолжает. Он мог бы спросить, знает ли Стид, что делать, но не спрашивает, — Стид только что показал, что он, блядь, точно знает, что делает. Он мог бы предложить подсказывать, но Эд не дурак, и он видел книги, которые Стид читал перед сном. Пару раз украдкой заглядывал внутрь, когда Стид не видел. Стиду не нужны его подсказки.       Поэтому он просто позволяет его имени повиснуть между ними, пока Стид смотрит на него, и смотрит, и смотрит. Пока его пальцы оглаживают его кожу, прослеживают контур татуировок, пока Эд сгорает от желания под его взглядом и прикосновением.       Он полностью отдает поводья в руки Стида и позволяет себе просто наслаждаться поездкой.       Масло пахнет лавандой и цитрусом. Пальцы Стида, когда они касаются его, теплые и скользкие, и Эд шире разводит ноги, но Стид не спешит проникать, только гладит, слегка надавливает, массажирует. Дразнит. Ждет, пока Эд расслабится?       Это срабатывает, и когда первый палец проникает внутрь и начинает двигаться, он не встречает сопротивление, только стон Эда. Стид не отрывает взгляда от его лица, и Эд наблюдает за ним из-под полуприкрытых век, не переставая стонать, подаваясь навстречу.       А затем Стид начинает говорить, и в голове Эда звенящая пустота, которую заполняют льющиеся как масло слова Стида. «Такой красивый». «Люблю тебя». «Думал о тебе каждую ночь». «Так давно хотел этого». «Такой горячий и узкий». «Думал, что потерял тебя». «Люблю тебя, люблю тебя, люблю…»       Стоны Эда становятся громче, заглушая слова, заглушая бурю эмоций в груди, заглушая все. Он не замечает, когда пальцев становится больше, он замечает только румянец на скулах Стида, красноту, заливающую его шею и грудь, его искусанные губы и его взгляд, жадный, завороженный, уже не на лице Эда, но там, где его пальцы пропадают в теле Эда.       — Блядь, я так хочу тебя, — бормочет Стид, и ругательство отзывается прямиком в члене Эда, заставляя его дернуться.       — Стид, — хнычет он и приподнимается, отрывает бедра от матраса, подается навстречу этим пальцам. — Я готов, я готов, хочу твой член, пожалуйста…       И это всегда его ошибка. Всегда нетерпеливый, никогда не может ждать достаточно долго.       Стид останавливается, и Эд распахивает глаза, протестующе всхлипывает. Стид гладит его колено, его бедро, словно успокаивает, словно говорит: «Я здесь, я с тобой, я не уйду (опять)».       Эд запирает мысль в ящике.       Стид вынимает пальцы, а затем Эд снова чувствует запах лаванды и цитруса, и что-то щекочет его отверстие, такое чувствительное сейчас, и Эд понимает, а когда понимает, задыхается от похоти.       Стид льет масло. На него, в него, и Эд больше не может ждать, он больше не может…       — Эдвард.       Это заставляет его замереть и посмотреть на Стида. Пульс стучит у него в висках и в члене. Он сжимает член у основания, чтобы не кончить прямо здесь и сейчас.       — Мы не будем спешить, — говорит Стид, и это не вопрос, не просьба, это приказ, и, блядь, черт возьми, Стид что, не понимает, что он делает с ним? Эд сжимает член еще сильнее и заставляет себя кивнуть.       Следующие несколько минут, а может часов, а может дней, сливаются в череду ощущений: пальцы Стида, их стало больше, они дразнят, гладят, сгибаются, ищут, ищут, ищут, а затем он кричит, потому что пальцы находят и, блядь, откуда они вообще знают, что искать? Он не успевает закончить мысль, потому что затем пальцы давят, и он снова кричит и выгибается в спине, и смазка уже не просто сочится, она льется, льется из него, и он так близко, а Стид еще даже не вошел в него…       — Сти-ид, — зовет он, и он плачет, когда он начал плакать? И его голос звучит как всхлип, и он всхлипывает и дрожит в руках Стида, дрожит на его пальцах, он хочет этого, но он не знает, готов ли он, и кто он, и что ему нужно от себя…       Он кусает губу и запирает мысль в ящик в голове.       Это отрезвляет его на мгновение, и он открывает глаза — ресницы слиплись от слез.       Стид вытащил пальцы и смотрит на Эда, и Эд смотрит на Стида.       — Я так близко, — шепчет он.       — Я знаю.       Стид наклоняется и целует его, медленно, нежно, и контраст между его пыткой всего лишь мгновения назад такой огромный, что Эд снова всхлипывает.       А затем Стид сдвигается у него между ног, приподнимает его колени, устраивается и…       Дыхание Эда застревает в горле, когда он пристраивает головку члена — она горячая, скользкая, бархатистая на его чувствительной коже — и толкается. Он входит медленно, дает Эду время привыкнуть, хотя сам Эд не хочет привыкать, он хочет, чтобы Стид трахнул его наконец, о чем он тут же говорит Стиду.       Стид рычит и впивается в его губы, одновременно толкается вперед, преодолевая последние несколько сантиметров разом, и Эд кричит от наслаждения ему в рот.       — Эд, — выдыхает Стид и кусает его нижнюю губу, и его голос звучит хрипло и надломленно, выдавая его с головой, и Эд не сдерживает стона. — Мне так хорошо с тобой. Я люблю тебя. Я не хочу потерять тебя. Эд, я люблю те…       Эд впивается в его губы, перебивает, заставляет замолчать, одновременно подталкивает пятками вперед, и Стид дает ему то, что он хочет. Он перестает сдерживать себя, и он вбивается в Эда быстро, уверенно, втрахивает его в матрас, и матрас под ними скрипит, а их уголок каюты заполняется влажными звуками шлепков, их стонами и всхлипами, запахом секса.       Эд цепляется за Стида и позволяет себе забыться, раствориться в нем, в них, в этом моменте.       Он чувствует, как бедра начинают дрожать, как внизу живота скапливается жидкий жар, и находит рукой свой член и сжимает его. Он дергает всего лишь два раза и кончает, и кричит так громко, что уши закладывает. Он словно издалека слышит, как Стид выругивается, вбивается в него, жестко, еще резче, чем прежде, бьет по комку нервов внутри него, пока Эд кончает на его члене так сильно, что видит перед глазами фейерверк, такой же, как взрывался за окном какое-то время назад.       Отдаленно он чувствует, что движения Стида резко замирают, слышит его протяжный стон, чувствует, как пульсирует его член, пока Стид изливается внутрь него. А затем руки Стида не выдерживают, и он падает прямо на Эда, придавливая его всем своим весом, все еще немного пульсирующий и задыхающийся.       Эд поднимает тяжелую руку и зарывается пальцами в его волосы. Он хочет гладить его, но у него нет сил, и он дрожит в холодном воздухе каюты, все еще разгоряченный, покрытый тонким слоем пота и собственной остывающей спермы.       Все, что происходит через пару минут, происходит как будто сквозь пелену, потому что в ушах у него все еще звенит, а бедра и колени дрожат. Стид встает, уходит из своего спального уголка — без него холодно и одиноко, и Эд не станет думать о другом дне, когда он остался один на этом же самом месте. Стид возвращается через пару минут, неся с собой тряпицу и таз с водой.       Он помогает Эду вытираться, и в какой-то момент Эд снова позволяет ему взять на себя контроль. Стид водит влажной и холодной тряпицей у него между ног, по животу, по груди, смывает масло, сперму, пот. Говорит что-то — Эд не может сосредоточиться на словах, поэтому только кивает. Он улыбается, он понимает это с запозданием, и Стид тоже улыбается, и это широкая и довольная улыбка, хотя глаза его подозрительно влажные. Но это улыбка человека, который получил все, чего хотел от жизни. Который точно знает, чего он хочет от нее, этой жизни. Эд завидует этой улыбке.       Затем Стид уносит таз и возвращается с халатом, который Эд прежде не видел, и одеялом.       — Сегодня прохладная ночь, — поясняет он и укутывает Эда в халат, а затем укутывает их обоих в одеяло.       Эд льнет к нему, и Стид целует его. Это нежные скользящие поцелуи, не такие, как до секса. Они успокаивают. Стид сжимает его в руках, прижимает к себе, зачесывает волосы назад, методичным, убаюкивающим движением. У Эда получается задремать под это движение.       Стид тоже засыпает, понимает он через полудрему, — его движения становятся медленными, дыхание — ровным и глубоким. И Эд уже почти соскальзывает в пучину сна, когда всхрап Стида и что-то еще, что-то изнутри, какое-то тревожное чувство, заставляют его проснуться. Он понимает, что больше не заснет, только не в ближайшее время.       Эд осторожно, чтобы не разбудить Стида, переворачивается на спину и смотрит в потолок. Он слышит голоса команды, доносящиеся с палубы, эхом разносящиеся над волнами. Они поют, и в общем хоре голосов он слышит голос Иззи. Он вспоминает Иззи, поющего раньше этим вечером, до Лоу. Он думает, что не слышал поющего Иззи уже… черт, уже около двадцати лет. С тех пор, как они были молоды, с тех времен, когда единственной их заботой было правильно натянуть и закрепить ванты, чтобы паруса не сорвало в шторм, и проложить курс, и выжить во время рейда, и упиваться победой и славой. Он вспоминает те дни, а затем хмурится. Воспоминания вызывают слишком много эмоций, и эти эмоции сложные, запутанные, горько-сладкие.       Вместо этого он думает о Стиде. Об их времени вместе и времени порознь. В конце концов воспоминания приводят его в тот угол разума, где он прячет ящик, и Эд…       Эд открывает ящик.       Он лежит на кровати Стида, в объятиях Стида, он пахнет сексом и Стидом, он вдыхает аромат Стида, и где-то там, на заднем фоне, слышит радостные крики команды, которая теперь больше предана Стиду, чем ему. Даже Иззи. Иззи больше не тот Иззи, с которым они натягивали ванты. Иззи потерял ногу (чувство вины и горечи обжигают его и оседают во рту неприятным привкусом застарелого табака), а вместе с ногой ушло то, что связывало их когда-то.       Та часть, что была когда-то частью Эда. Другую часть забрал с собой Стид. Но теперь Стид вернулся, так ведь? Вот только та часть Эда не вернулась. Она осталась где-то там, на дне моря, откуда он выплыл, но часть его «я» нет.       Эд думает. О частях, о «я», о «мы», о «я люблю тебя, Эд» и «я так долго ждал этого, Эд».       Он думает о парусах, и вантах, и попутном ветре. Он думает о прерванной музыке и о продолжающейся музыке. Он думает о туманных днях и о погожих днях. Он думает о тишине и о тонком звоне колокольчика у себя на шее.       Он лежит на спине, и он думает, думает, думает.       А затем за окном начинает светать, и Эд бесшумно встает с постели, кутается в синий халат и решительно выходит за прозрачные занавески, которые на одну ночь отделили его и Стида от внешнего мира и от чего-то еще, от того, что Эд назвать не может, но что огромной фигурой маячило за занавесками все время.       Он выходит навстречу новому дню и этому огромному нечто.