***
Он берет ее без каких-либо признаков нежности или желания удовлетворить чужие желание; жестко и грубо вторгаясь в податливое тело жены, Уилл следом награждал ее унизительными замечаниями касательно того, какое же бесчувственное бревно его жена, не способная полноценно разжечь огонь страсти в его таком мужественном и полном сил теле. О том, что испытывала Беатрис в момент соития, муж как-то не думал. Спустя год, он уже не столь часто заставлял девушку делить с ним ложе, а та, безумно радуясь подобному положению дел, молча сносила все более резкие оскорбления и тычки. Она все еще не родила ему детей, за что в дополнению к унижению от супруга получала еще с лихвой от общественности и даже собственных родителей. Без поддержки и защиты, прекрасно понимая, что ей некуда податься и не от кого ждать помощи, Беатрис медленно чахла, как цветок без должного полива, однако все же огонь в ее душе еще не до конца был потушен чужим гнетом и безжалостной силой, а потому, вопреки собственным страхам, она порой гоняла мысли в голове, которые были одна категоричнее другой. Бежать. Собрать немного вещей да провианта и наконец порвать ту связь, что сковывала ее по рукам и ногам. Но куда? В другое поселение, где ее настигнет униженный и оскорбленный Уильям, задав в последствии такую трепку, что едва ли такая хрупкая девушка, как Беатрис, сможет пережить ее? Родители, находящиеся далеко в Англии, не заступились бы даже будь они рядом, а здешнее общество никогда не встанет на ее сторону. Да и долгую дорогу еще стоило преодолеть, а там, за частоколом форта, бесчинствуют индейцы, творящие со своими пленниками такие вещи, что по сравнению с ними пренебрежение мужа еще покажется сущей мелочью. Во всяком случае, именно такие истории слышала Беатрис от всех белых людей, которых только знала. Или, быть может, лучше совершить то, о чем ни одна благочестивая душа даже не осмелится подумать? Всего-то нужно набраться смелости, взять у Уилла его охотничий нож и… Но не будет ли это символом ее позорного поражения? Капитуляции перед трудностями и попросту невозможностью бороться до конца? Прошло не больше недели, как девушка прибыла на Новую Землю, и наконец произошло то, что изменило жизнь Беатрис навсегда, прочертив толстую линию между прошлым и будущем. У нее не было выбора, не было надежды на лучший исход. Она сделала свой выбор, и вновь пламенный огонь полыхал в ее сердце, как когда-то до замужества. Уилл вернулся поздно, в руках у него была веревка и хлыст. — Встань на колени, Бетси. И протяни руки. — Зачем? — Делай то, что я тебе говорю. — Обманчиво мягким тоном произнес Уилльям, темным, полным огнем дикой похоти взглядом смерив жену, облаченную лишь в одну ночную рубашку. — Будь послушной девочкой. — Сначала скажи мне, зачем тебе веревка и хлыст. — Увидишь. Встань. На. Колени. Он хотел сделать с ней то, что один из его друзей регулярно творил со своей скво, которую ему отдали за небольшое приданное из одеял да каких-то цветных стекляшек и ящик крепкого спиртного. Та индианка кажется даже любила подобные игры, а даже если и нет, то особого выбора у нее не было. Уилл прекрасно запомнил, как нужно связывать женщину; ему нравилось видеть беспомощное тело в его полном распоряжении. Друг щедро поделился своей женой с ним и гортанно ржал, когда Уилл в порыве страсти так сильно укусил скво за ягодицу, что та завопила на весь дом. Следом глубокие следы от зубов украсили и грудь индианки, а Уилл брал ту как хотел весь вечер напролет, однако все еще не насытился в полной мере. Он знал, как отнесется к подобным играм Беатрис, а потому жаждал скорее воплотить свои мечты с ней. — Я не стану этого делать. — Что? — В голосе Уилла послышались стальные нотки. — Ты смеешь мне перечить? Уж не забылась ли ты, моя дорогая? Неужели в тебе вновь проснулся норов? Беатрис затрепетала от страха и невольно попятилась к стене. Ее муж тотчас уловил ее сомнения в собственных силах, точно дикий зверь смаковал нарастающую панику в глазах несчастной девушки, которая абсолютно никак не могла защитить себя. — Тебе некуда бежать, мое сокровище. Ты никому не нужна. Я много за тебя заплатил, и твои родители безумно благодарны мне за это. Ведь им так надо удачно выдать замуж твою младшую сестренку… Уилл приближался к жене медленно, точно хищник к затаившейся добыче; она уперлась спиной в толстый шкаф у стены, распахнутый с одной стороны, где как раз находился спрятанный между простынями охотничий нож. — Она их любимая дочь, не ты. Ты моя собственность, моя дорогая, и я могу делать с тобой все, что захочу. — Нет! — Дико взвизгнув, Беатрис почти не соображая, что делает, ринулась к открытой створке, тотчас юркнув рукой между листами белой ткани. Уилл на это только рассмеялся. — Ведешь себя как дикарка, Бетси. Но мне это даже нравится. Я люблю укрощать непокорных лошадей. И он сделал еще один шаг.***
Мэтью был очень тихим и добрым парнем, которому категорически не везло в личной жизни. Те девушки, которые ему нравились, либо не смотрели на слишком скромного парня, либо были уже замужем. Беатрис Монтгомери не была исключением. Высокая красавица с тонкой талией и копной густых волос всегда обращалась к нему с улыбкой и была безукоризненно вежлива. Только вот в миндалевидных глазах никогда не светилось счастье; словно мертвые, они были полны печали и тоски, а стоило ее мужу появиться на горизонте, как девушка вовсе падала духом и улыбка немедленно покидала ее чувственные губы. Мэтью прекрасно понимал, что красавица не испытывает счастья в супружестве, только помочь ей никак не мог. Ему даже увезти ее было некуда, к тому же худощавый паренек явно не смог бы выстоять в честном бою против широкоплечего и крепкого Уилла, способного одной рукой сдавить ему горло и свернуть шею, как цыпленку. «Наверняка, он бьет ее», — подумалось как-то Мэтью, — «или того хуже». Насколько хуже могло быть, парень даже не представлял. Ему хотелось как-то помочь милой и доброй Беатрис, которая испытывала жалость даже к крысам, в которых стреляли потехи ради, когда те, вылезая из нор, пробегали по полу, чувствуя запах еды. Но Мэтью не знал как. Шанс представился, когда однажды ночью он увидел бегущую стремглав темной ночью напуганную до смерти девушку, которая явно желала покинуть форт любой ценой. Завидев двух мужчин с винтовкой у ворот, она прошмыгнула в конюшню, прижимая к груди какой-то белый кулек, и затаилась во тьме. Мэтью тотчас поспешил к ней. — Миссис Монтгомери? Ответом ему послужило сдавленное всхлипывание. Сев возле коня мужа, Беатрис тряслась точно осиновый лист, а в ее глазах горело безумие ужаса. — Миссис Монтгомери, что случилось? — Уилл… Он… О, Мэтью, помоги мне! Я не знаю, что мне делать! Когда он очнется… А вдруг нет? Меня же повесят! — Успокойтесь, я прошу Вас. Расскажите, что произошло. — Не могу… — Утерев тыльной стороной ладони мокрые от слез щеки, девушка выронила из рук свой кулек, в котором явно была какая-то одежда, слегка запачканная кровью. Мэтью быстро сообразил, что к чему. — Я хочу Вам помочь, миссис Монтгомери. Но Вы должны мне рассказать, что случилось. И еще раз всхлипнув, Беатрис поведала историю своего убийства.***
Она бежит так, как еще никогда не бегала в своей жизни. Выросшая в разорившейся, но тем не менее знатной семье, Беатрис не могла позволить себе столь милые каждому ребенку дурачества, которые, тем более, вызывали в ней самой самую неподдельную радость: лазить по деревьям, прыгать с забора в свежее, ароматное сено, или же — самое любимое — играть с мальчишками в догонялки, будучи проворнее и быстрее, чем многие из них, а потому почти всегда выигрывать. Ей запрещали это делать вначале мягко, но потом уже гораздо строже, убеждая, что юной леди не пристало общаться с босоногой детворой и убегать от гувернантки ради подобных позорящих развлечений. Кроме того, юной Беатрис на тот момент уже активно подыскивали достойную партию, способную не только обеспечить ей относительно достойное положение, но и помочь семье вновь встать на ноги… Уильям Монтгомери идеально подошел на роль великого спасителя и отличного супруга, очаровав всех, включая свою будущую жену. Беатрис часто задавалась вопросом, что он нашел в ней, почему именно она, но ответа так и не находила. Возможно, ему было по нраву укрощать тех, кто имел хотя бы какой-то намек на характер и свободолюбие. Возможно, его прельщала точеная, хрупкая фигура девушки, — миниатюрная жена вряд ли сможет дать отпор, даже если захочет, — с которой он сможет на законных основаниях творить то, что захочет. Во всяком случае, ухаживал он упорно, долгое время делал вид, что гордый нрав невесты и свобода ее суждений ему даже по вкусу, ругал ее слишком консервативных и строгих родителей, обещая, что с ним ее жизнь будет сказкой. И уже в первую брачную ночь Беатрис поняла, какой доверчивой дурой оказалась. Выбора у нее не было ни тогда, ни сейчас. Добрый, милый Мэтью отвлек внимание охраны форта, пока беглянка седлала коня, и велел ей езжать прямиком на юг, где находилось что-то вроде охотничьей сторожки. Там он присоединится к ней спустя какое-то время, — Беатрис ничего не оставалось, кроме как поверить парню на слово, тем более, с учетом как он рисковал ради ее спасения. Страх сковывал тело, лишал способности мыслить здраво. Девушке уже было плевать и на индейцев, и на диких зверей — лишь бы не поймали, лишь бы снова не к Уилльяму. Если он, разумеется, еще жив. Уже когда лес поглотил ее маленькую фигурку, полностью вверяя судьбу несчастной на благость тамошних Богов, Беатрис подумала о самом страшном. А вдруг Мэтью схватят за пособничество? Провести параллели не трудно, а потому парню стоило бежать уже следом, пока не случилось дурного. Осадив коня, девушка какое-то время вглядывалась через плечо во мрак за своей спиной, в надежде услышать лошадиный топот и увидеть рыжеволосую макушку Мэтью. «А если уже послали погоню?» — пронеслось у нее в голове также стремительно, как и инстинкт защитить себя от грязных посягательств жестокого мужа, который уже если бы воплотил свои мечты в реальность, то вряд ли бы Беатрис смогла бы после этого полноценно передвигаться весьма длительное время. Решив, что стоит придерживаться плана, беглянка послала коня в галоп и, подгоняемая страхом, совершенно не заметила нужный поворот. Темнота не сослужила ей хорошей службы. Она оказалась в чаще леса, совершенно не представляя, куда двигаться дальше.***
— Что она делает? — Плачет. Кажется. Эта бледнолицая какая-то странная. Кокум жестом велел братьям по оружию прекратить перешептываться и внимательнее всмотрелся в фигурку, что маячила туда-сюда по берегу реки. Что-то бормоча себе под нос, она то пыталась залезть на дерево, то почти рвала на себе волосы, то глубоко дышала, умываясь холодной водой, из-за чего в итоге весьма предсказуемо замерзла. Теперь она разговаривала с конем, который был явно не в восторге от того, что сумасшедшая женщина затащила его в эту чащу, но когда та достала из седельной сумки горбушку хлеба и разделила с ним напополам, то заметно взбодрился и даже перестал недовольно фыркать. Кокум удивленно вскинул бровь, когда бледнолицая вновь решила попробовать залезть на дерево. Конь поддержал его коротким ржанием. — А как я узнаю, в каком направлении нам ехать, если не увижу дорогу? — Зашипела девушка, укоризненно глядя на животное. — И веди себя тише. Не хватало только мне еще попасть в плен к индейцам. Собратья Кокума, также как и он бегло говорившие на английском, брезгливо скривили губы, уловив в тоне незнакомки мало уважения да сердечности при упоминании об их племени. После того, как Покахонтас вышла замуж за Джона Рольфа и вместе с ним пересекла соленую воду, прошло около трех зим. Отношения с поселенцами были пугающе шаткими и мало кто из индейцев был расположен к белым завоевателям, то и дело ожидая войны. Приходилось учить их язык, их повадки, но самое страшное — принять, что обратно бледнолицые совершенно не собирались. С ними приходилось жить в мире, прекрасно зная, что и та, и другая сторона в тайне точат оружие для кровавой резни. — И тут уже не знаешь, что хуже. Если они убьют меня, это хотя бы будет милосердно. Но они могут отвезти меня обратно в форт. А я лучше умру, знаешь ли. Тебе-то бояться нечего, ты же конь… Кокум стал слушать внимательнее. Беглянка, значит. Это могло доставить индейцам неприятности: их обвинят даже в том, к чему они и руки не приложили. Однако девица явно не собиралась возвращаться. В ее руках был острый охотничий нож, испачканный кровью. В ярком свете луны ее полное решимости лицо выглядело слегка зловеще. Она подобрала многочисленные юбки своего неудобного платья и кое-как взобралась на самую нижнюю ветку несчастной старой сосны, рядом с которой столь удачно находилось еще одно поваленное дерево. Вонзив ножик в ствол, девушка повисла, трепыхаясь, точно птенец, но упорно пыталась дотянуться до следующей ветки. Сосна была высокой, а потому действительно являлось неплохой идеей долезть до верха и осмотреться. Но Кокум был готов спорить на всех коней племени, что сейчас он услышит грохот падающего тела. И он его услышал. К всеобщему удивлению, бледнолицая выругалась и весьма грязно. Тихо, а потом опасливо прикрыла рот рукой, постучав по губам ладошкой, что выглядело крайне смешно, и снова внимательно осмотрела дерево. — Смотри какая упрямая. — Шепчет Койот, кивнув подбородком на вновь лезущую на сосну девушку. — Обычно их жены слабее мухи. Кокум молчал, пристально наблюдая за тем, как странная бледнолицая пытается в своих-то одеждах совершить то, что в принципе не было под силу обычной женщине. Тем более, женщине ее племени, одетой в эти груды ткани, в которой ноги путались, словно их заматывали веревкой, да и руками было тяжело свободно махать. А без этого на дерево не залезть, должна быть свобода движения, — кажется, беглянка смекнула и это, а потому свалившись во второй раз, стала критично смотреть на свое одеяние. — Ладно. Сделаем это быстро. Она еще раз осмотрелась, прислушалась. Воткнула нож в землю и принялась раздеваться, то и дело путаясь в треклятых крючках да лентах своими закоченевшими пальцами. Ночь выдалась холодной, а девушка вряд ли обладала нужной закалкой, чтобы не заболеть при малейшем ветре. И все равно она рисковала, презрев все впитанные с детства правила приличия. Кокум почти чувствовал ее страх, с которым она постоянно боролась. Это легко читалось в ее глазах, в том, как кривился ее рот, как некрасивая гримаса искажала черты весьма симпатичного лица. Очень симпатичного. Что же она такого натворила? Явно не просто так бежала из форта, но по какой причине? Окровавленный нож притягивал взгляд не меньше, чем худенькая фигурка, висящая на дереве. Койот едва не присвистнул, когда бледнолицей удалось взобраться на вот уже вторую ветку вверх по росту дерева и ловко перескочить на соседнюю, дабы уцепиться руками за еще одну и… Она упала. Больно, расцарапав о ствол ладони. Но вместо того, чтобы заплакать или вскрикнуть, девушка только ахнула, скорее явно обеспокоенная чистотой собственных панталонов, нежели отшибленными ягодицами. — В ее теле сильный дух. — Почти восхищенно шепчет один из воинов, придвинувшись ближе, дабы лучше рассмотреть упрямую белую женщину. — Лилуай более не греет моего одеяла. А в этой бледнолицей горит огонь. — Уймись, брат мой. — Предостерегающе шепчет Койот. — Она явно совершила что-то дурное, раз спасается бегством. Мы должны сообщить о ней великому вождю. — Вот возьмем ее с собой, тогда и сообщим. — Ренапе не берут женщин в плен. — Резко бросает через плечо Кокум, все также неотрывно глядя на бледнолицую, наконец узнав в ней ту самую неуклюжую барышню, что упала задом в грязь возле форта. Легкая ухмылка тронула уголок его губ, преобразив серьезное, будто выточенное из камня лицо, но тотчас исчезла, будто и не появлялась вовсе. — Идем. Пора возвращаться.***
Она просыпается от того, что конь вместо травы стал щипать ее одеяло. Такое теплое и длинное; Беатрис укрылась им от ушей до кончиков пальцев, свернувшись в маленький клубочек в тени кустов возле берега реки. Страх долго не давал нормально заснуть, но усталый организм все же взял свое, и теперь можно было продолжать путь с новыми силами и надеждой, что все же судьба приведет ее в нужное место. Сонно проведя рукой по лицу, она постаралась скинуть в щеки щекотавшую ее бахрому и ласково погладила назойливого коня по морде, как вдруг… Беатрис резко вскочила, тотчас сжав одеяло в кулаке. Это была совершенно не та вещь, которую она взяла с собой из Джеймстауна. Украшенная бисером и этой самой бахромой, — работа точно принадлежала индейцам. В груди стало нечем дышать, а голова закружилась. — Не может быть… Холодный пот прошиб ее подобно ливню, а пальцы тотчас задрожали. Закусив губу, девушка принялась бешено озираться по сторонам, но не видела ни одной живой души. — Спокойно. Дыши… В ту ночь, когда она бежала из форта, Беатрис дала себе слово более никогда ничего не бояться, вновь вернуть прежнюю себя. До определенного момента ей это удавалось, но сама мысль о том, что индейцы приходили к ней ночью, что они могли видеть ее почти обнаженную, когда та по дурости лезла на дерево приводила девушку в жуткое состояние паники. «Они вполне были способны убить меня или что-нибудь похуже. Но вместо этого оставили одеяло», — наконец проносится в ее голове, и Беатрис как-то озабоченно хмурит брови. Почему они это сделали? Чем вызван этот благородный жест и будет ли она что-то за него должна? Конь был голоден, да и у самой беглянки протяжно заурчало в животе. Это отвлекло от дурных мыслей и, поднявшись на ноги, девушка потянулась к седельной сумке. Сам факт того, что ее могли настигнуть люди из форта заставлял гнать коня первой попавшейся тропой. Разумеется, верной дороги девушка не знала, а потому даже не подозревала, что скорее отдаляется от нужной цели, нежели приближается к ней. Ее мысли были заняты Мэтью. Вдруг парня поймали, или же он прибыл на место, не застал там Беатрис и поехал на ее поиски, сгинув в этом жутком лесу? Хотя, жутким он был лишь по причине того, что благородная матрона совершенно не ориентировалась на местности, углубляясь все глубже в чащу, нежели выходя на какой-то широкий тракт. Природа поражала своей красотой, девственной чистотой и мощью, которую уже редко можно было встретить в той же Англии, где Мать-Земля будто бы приспособилась под нужды человека и не плодила богатой зелени в тех местах, где тот плотно пустил корни. Осознание, что тоже самое может случиться и с Новым Светом на мгновение заставило сердце Беатрис сжаться. Однако все мысли тотчас выветрились из ее головы, как только на тропу перед ней вышел высокий, обнаженный по пояс мужчина в боевой раскраске красно-черных цветов. Девушка вскрикнула. Лошадь тотчас пугливо заржала, встав на дыбы. «Индейцы!» — паническая мысль тотчас стрельнула в мозг, и Беатрис почувствовала, как сердце пропустило удар. Пугающая маска из черных полос поверх красной краски заставляла кровь бешено гнаться по венам, ровно как и воинственный взгляд индейца, вооруженного маленьким топориком да ножом на поясе. Он принялся что-то кричать, размахивать руками, и тотчас из-за деревьев показались еще несколько фигур, раскрашенных кроваво-черным в большей или меньшей степени. Один из них схватил коня за уздечку. Другой принялся стаскивать всадницу с седла, схватив ее за лодыжку. Ей удалось вырвать ногу, но вся смелость и бравада покинули несчастную в тот момент, когда она увидела направленные на нее несколько луков, с натянутыми на тетиву стрелами. Бежать было некуда. Она вновь оказалась в западне.***
— Что нам с ней делать? — Вождь сказал не трогать пленницу. Он намерен вернуть ее обратно в Джеймстаун. Кокум отчего-то не слишком радовался тому, что пойманную Койотом девушку отправят туда, откуда она столь яростно стремилась удрать. Пережив серьезное ранение, когда Покахонтас опрометчиво решила даровать свое сердце тому бледнолицему Смиту, и в последствии постоянно сталкиваясь с тем, что эти захватчики требовали все больше и больше, притесняя коренные народы, Кокум чувствовал, как его сердце поедает всепоглощающая тьма. Казалось бы, какое ему может быть дело до какой-то беглой преступницы? Однако что-то заставляло молодого воина жалеть вмиг поникшую девушку, теперь сидящую возле костра с низко опущенной головой, словно его сердце чувствовало ее боль куда острее, чем он сам того желал. От ее горящего уверенностью взгляда не осталось ни следа; ссутулившись, бледнолицая обняла себя за плечи и единственное, куда позволяла себе бросить взгляд, так это на огонь, что ласково лизал кинутые в него дрова. Он заметил ее еще там, возле форта. Как гордого мустанга укрощают железом да плетью, заставляя смирить крутой нрав и забыть о свободе, так и эту девушку верно когда-то также сломили, заперев ее свободолюбивый дух в неволю. Кокум долго смотрел на нее, словно ожидая, хватит ли у нее смелости взглянуть ему в лицо, и, когда та наконец подняла взор, то в ее глазах было еще что-то, кроме затравленного страха. В глубине ее взгляда блестел какой-то протест, — не вызов, но отстутствие полного смирения, — хотя страх и осознание собственной беспомощности поглощали это чувство в достаточной степени, чтобы девушка вновь опустила глаза. Кокум поднялся на ноги. — Куда ты? — Мне нужно поговорить с вождем. И более не сказав ни слова, молодой воин удалился в чужую палатку, чувствуя на себе долгий, растерянный взор.***
Индеец, на чьей груди красовалась свежий рисунок, изображавший лапу медведя, был суров и слишком серьезен. Однако именно ему Беатрис была обязана своим спасением, ибо иначе нельзя было назвать желание индейцев сопроводить ее до охотничьего домика, куда девушка изначально держала путь. Ей пришлось рассказать всю историю без утайки. Не вдаваясь в подробности, девушка словно облегчила душу, поведав тот кошмар, что пережила совсем недавно, и чем дольше она оставалась среди краснокожих, тем менее пугающими они ей казались. Такие же люди, просто другой культуры, с иными обычаями и нравами. Дикие, свободные, хотя не стоило забывать, что также и жестокие воины, хотя именно то племя, которое схватило беглянку, старалось поддерживать с белыми поселенцами дружественные отношения. Кокум — тот самый грозный воин — и еще несколько других молодых людей сопровождали Беатрис почти до самого охотничьего домика. Дорога заняла около суток, и вряд ли бы девушка смогла найти путь самостоятельно, тем более, с ее-то скудным запасом провианта. — Надо есть. — Сказал на ломанном английском юноша, которого звали Койот, протянув спутнице кусок вяленного мяса. — Еда — хорошо. — Спасибо. — Сказала в ответ Беатрис, с интересом разглядывая боевую раскраску на лице воина. Половина лица была красной, другая — черной. Слегка раскосые глаза казались зловещими маленькими угольками. — Мы идти на войну. Другое племя. Мы воевать. Девушка только молча кивнула, вновь изо всех сил стремясь побороть вернувшийся страх и неуверенность в собственных возможностях. Если ее и вправду довезут до охотничьего домика, то она вовек не забудет этой милости индейцам. Но вдруг ее все же сопровождают до форта? Вдруг это ловушка? — Не бойся. — Раздается почти над ухом глубокий голос Кокума, который казалось вообще не обращал на пленницу никакого внимания. — Тебя не обманут. Я не делать сделку с бледнолицыми. — Но вы же помогаете мне. — Едва слышно промолвила Беатрис. — Почему? — Ты воин. — Кивнул он на отобранный у нее охотничий нож. — Смелая. Оружие ей так и не вернули. Взамен на помощь, пришлось обещать отдать и коня. Вождь племени старался не брать белых поселенцев в плен, однако Беатрис чувствовала, что ее собственная судьба может сложиться чуточку иначе лишь благодаря ходотайству этого угрюмого воина. Она была не так далека от истины, поскольку пленников можно было продать также выгодно, как и хорошее ружье. А можно было оставить себе. Один из сопровождающих девушку индейцев смотрел на нее таким голодным взглядом, что по коже невольно пробегали мурашки. Жаждущий взор полыхал на фоне разукрашенного лица, хотя этот воин имел лишь черные вертикальные полосы от нижнего века и до скулы. Кокум, к слову, краски почти не носил, лишь несколько красных линий пересекали его лицо в знак того, что тот и вправду обещал своим врагам безжалостную смерть. — Красивая. Хорошая жена, да? В моем типи есть шкура бизона и теплый очаг… — Прекрати. — Строго говорит Кокум брату по оружию, сделав какой-то жест рукой, который видимо означал пресечение подобных речей. — Нужно ехать быстрее. Ешь и снова на коня. Беатрис старалась не спорить с теми, кто мог спасти ее жизнь, а в особенности слушалась этого сурового воина, как она успела понять, одного из лучших в своем племени. В его серьезном взгляде читалась некая печаль, а серьезное лицо почти не выражало никаких эмоций, но казалось напряженным, едва ли живым. — Ты убить кого-то. Бежать из поселения белых ночью… — Продолжает тот самый индеец, который неотрывно смотрел на девушку жарким взором, несколько раз причмокнув губами и покачав головой. — Твой муж искать тебя? — Откуда Вы знаете, что у меня есть муж? — Тотчас побледнев, прошептала Беатрис. — У красивой женщины должен быть муж. — Лучше бы его не было. Отвернувшись от чужого пытливого взора, несчастная наконец вгрызается в мясо зубами, чувствуя, как пальцы предательски дрожат. Это не укрылось от наблюдательного Кокума, но тот не обмолвился ни словом о своих подозрениях, ибо считал, что данная вещь — не его дело. Однако с той, которая могла запросто лишить другого жизни, следовало быть начеку, а потому молодой воин всегда держал беглянку в поле зрения. От него не укрылась миловидность девушки, ее тонкий стан и красота блестящего водопада волос. Некий стержень, внутренняя сила чувствовалась в этой бледнолицей, хотя воспитание и дальнейшие тяготы жизни все же наложили свой отпечаток на поведение несчастной. Она редко поднимала глаза на своих провожатых, все время молчала и боязливо озиралась по сторонам. Когда же вдалеке показалась охотничья сторожка, на чувственных губах Беатрис заиграла счастливая улыбка. Она быстро спешилась, протянув поводья Койоту, и стала всматриваться в окна постройки, словно выискивала там кого-то. Кокум заметил и это, но снова ничего не сказал. Дела бледнолицых его не касаются, а проблемы этой женщины он решать не обязан. — Спасибо. Спасибо вам всем. Беатрис кивнула индейцам, наконец подарив улыбку и им. Напоследок погладив коня и ласково чмокнув его в нос, девушка собрала свои пожитки и почти стремглав рванула к домику. Однако Кокум чувствовал, что то была не последняя их встреча, и вскоре ему еще предстоит столкнуться с той, кто сумеет покорить его гордое сердце.***
То, что в сторожке явно кто-то жил, беглянка поняла не сразу. В конце-концов, мужчины, промышляющие пушниной, могли останавливаться здесь совсем недавно, а быть может это были следы Мэтью, отлучившегося по каким-то делам… Беатрис успокаивала себя именно этим, почти все время проведя у окна. Она не ела и не пила, все высматривая молодого человека, спасшего ей жизнь, но вот уже вечерело, а знакомая фигура все еще даже не маячила вдали темнеющего на горизонте леса. Дурные мысли стали закрадываться все чаще и сильнее, паника вновь охватила все существо девушки, заставляя бешено суетиться на месте. Без Мэтью весь ее план летел коту под хвост. Что делать? Куда бежать? Она не имела ответов на эти вопросы еще в форте, но храбрый паренек сумел убедить ее, что все будет хорошо. Ей не нужно было ни о чем тревожиться, кроме как добраться до охотничьего дома, но она и с этим не сумела справиться, заблудившись и в итоге потеряв время, за которое могло случиться самое ужасное. А если бы не индейцы, она вообще погибла бы в лесах, попав либо в лапы хищных зверей, либо в руки каких-нибудь бандитов. Либо тех краснокожих, которые были менее дружелюбно настроены по отношению к белым поселенцам. Индейцы. Как радикально и стремительно изменилось ее мнение о них. Она ожидала дикарства и варварства, но по большому счету за то время, что она находилась в стойбище, ее мало шокировал их примитивный быт и нравы. Беатрис всегда была свободолюбивой и мыслила гораздо шире своих соотечественников, бросая вызов как обществу в целом, так и родителям в частности. Это уже потом Уилльям насадил в ее голову предрассудки и страхи, от которых девушка стремилась избавиться как можно скорее, чтобы в ее жизни не осталось ничего, напоминающего жизнь с мужем. Устав после долгой дороги, девушка все же уснула, свернувшись калачиком на маленькой скамье, а потому не услышала под утро ни топота копыт, ни пьяных разговоров подошедших к домику мужчин, явившихся явно не для того, чтобы протянуть несчастной руку помощи…***
Кокум вертится с боку на бок, сердится сам на себя за глупость и дурацкие мысли, но никак не может прогнать из головы образ той девушки, которую волей случая повстречал в родных лесах двумя минувшими ночами назад. Остервенело стараясь прогнать ее стройный силуэт из памяти, — каким дураком надо быть, чтобы засмотреться на такое бледное, хилое существо? — он вспоминал лицо девушки, показавшееся ему вторым ликом луны, и все больше начинал злиться на самого себя, прекрасно понимая, что его сердце идет наперекор его собственному разуму. Кокум не любил бледнолицых, никогда даже не задумывался над тем, чтобы взять себе в плен женщину из поселенцев, но при этом казалось сама судьба предначертала ему встречу с этой странной женщиной, которую он никак не мог прогнать из головы. Несколько зим назад ему было видение о красивой бледнолицей, чьи руки будут испачканы в крови убиенного мужчины, чей силуэт подобно орлу возвышался над ней, расправив руки точно в полете. Тогда она приникла к губам Кокума, а он ответил ей с диким неистовством, как если бы никогда в жизни не знал женщину до этого. Кровь будоражила желание, ощущение надвигающейся опасности заставляло сердце гулко биться в груди. Только сейчас, лежа под ночным светилом возле костра молодой индеец понял, что этой женщиной из сна была как раз-таки белая беглянка из форта; только сейчас он понял, что именно по этой причине сразу заметил ее, сходящую с корабля. Сила духа и проявленная смелость, упорство и желание выжить, парадоксально подвергнув при этом себя опасности, заставляли уважать белую беглянку. Хрупкость ее стана и утонченные черты лица против воли притягивали, заставляя вспоминать те мгновения, что они провели вместе. Тот охотничий домик, куда она попросила отвезти ее, был пристанищем для многих бледнолицых бандитов, не только охотников. Хотя ни один мужчина не отказался бы от оказии воспользоваться женщиной, оказавшейся в беде, совершенно одна без помощи и способности дать отпор; Кокум сам забрал у бледнолицей ее единственное оружие да еще и коня впридачу. Неужели именно это тревожило его разум, заставляя чувствовать себя виноватым? «Сама справится», — думал Кокум, скрипнув от злости зубами, — «она мне никто, чтобы я думал о ней. Умрет, значит так тому и быть. Она всего лишь бледнолицая! Какая разница, что с ней произойдет?» Молодой воин помнил ее взор, которым девушка искала кого-то в сторожке. Скорее всего, мужчину, не иначе. «Вот пусть белый дикарь и защищает ее от напастей. Мне до нее нет никакого дела». Кокум еще раз перевернулся с боку на бок, рукой нащупал висячий на бедре охотничий нож, что отнял у беглянки. Ее единственное оружие. — Если ты не будешь спать, то завтра наши враги победят нас, даже не подняв тамогавк над головой. — Говорит Койот, который тоже никак не мог уснуть перед грядущей битвой. — Ты готов защитать множество ку, когда взойдет солнце, брат мой? — Да. Мы вернемся с победой. — Но не только это тревожит твои мысли. Это все та бледнолицая, да? Кокум плотно сомкнул губы в узкую линию и недовольно зыркнул на слишком болтливого друга. — Если завтра за нами будет победа, то по пути домой ты сможешь навестить ее. А может и взять с собой, как трофей. — Мне не нужен такой трофей. — А вот наш брат не отказался бы. — Кивнул Койот в сторону того индейца, что проявлял неподдельный интерес с белой девушке. — Хотя на мой вкус она слишком костлява. Кокум на это ничего не ответил, устало протерев глаза ладонью. Он должен сосредоточиться на грядущем сражении, а не на всякой ерунде. Во всяком случае, проверить бледнолицую он сможет и после битвы, если судьба сама толкает в объятия той, которую он так жаждал выбросить из своей жизни.***
— Брыкается, сучка! Ай, тварь! Укусила! Кокум слышит душераздирающие крики женщины еще до того, как до него доносится мужская брань и шум падающей на дощатый пол посуды. Схоронившись под окном, ему удается услышать звон пощечины, после чего на какое-то время все затихает, точно перед грозой, обещавшей разразиться в ужасающую бурю, если он не предпримет никаких действий. Но Кокум медлил. Стоило ли портить отношения с бледнолицыми и подвергать опасности родное племя из-за какой-то беглой преступницы, которая сама просилась в эту самую охотничью сторожку? Может, мужчины, что теперь улюлюкали внутри дома — ее дружки? Может, огненная вода затуманила им и их женщине разум настолько, что они предаются таким диким утехам, которые находятся на грани насилия? Но молодой индеец решает все-таки заглянуть в окно, потому как неспокойное сердце подсказывало ему — эта женщина с горячей кровью не стала бы добровольно сносить подобное обращение. И, едва только он увидел происходящее, губы Кокума презрительно скривились, а руки сами потянулись к ножу. Женщина лежала на полу, ее разбитое в кровь лицо было частично скрыто задранным подолом платья. Придерживая несчастную за бедра, какой-то мужик в большой меховой шапке брал ее грубыми, рваными толчками, вторгаясь в податливое тело глубоко и жадно, оставляя на округлых ягодицах красные следы от ударов ладонью и щипков, которыми он награждал ее в процессе соития. Женщина слабо скулила, ощупывая пол под собой в поисков чего-то, что насильник явно не заметил, как выронил. Зато заметил Кокум. В воздухе блеснул нож. Бледнолицая сумела вонзить его прямо в бок мужчине, а когда тот покинул ее тело, заорав от боли, то нанесла еще один удар прямиком в незащищенный пах. Его дружки, находясь в пьяном угаре, не сразу поняли, что делать, а потому даже не заметили, как чья-то крепкая фигура залетела в окно и на них посыпались удары ножом, четко попадая в самые уязвимые места. Когда все закончилось, на полу лежало три трупа в огромной лужи крови. Кокум понимал, что так просто оставлять все нельзя, а потому решил хотя бы попытаться обставить резню, как пьяное побоище. Натянув на насильника портки, он вытащил из его тела окровавленный нож и вложил его в руку другому мужчине. Еще такое же оружие нашлось на столе и его тоже пришлось как-то приспособить к делу, дабы картина вышла более правдоподобной. Разбросанные бутылки и резкий запах спиртного лишь добавляли некой правдоподобности делу. Он не знал, как поступить. Внутри горело желание уйти, оставить женщину на попечение самой себе, — Кокум и так сделал более чем достаточно и большего она требовать просто не имела права. Но точно такое же по силе желание говорило иное. Остановившись в дверях, индеец бросил взгляд на беззвучно плачущую в углу девушку, чьи руки были по локоть измазаны кровью своего насильника, и наконец принимает решение. — Что… Не трогай меня! Нет! Она билась в истерике, колотила Кокума по груди, отталкивая, когда тот поднял ее на руки, не проронив при этом ни слова. Его лицо так и осталось бесстрастным, хотя в душе горел настоящий пожар. Вырываться и пытаться выцарапать индеецу глаза бледнолицая перестала только когда тот донес ее на коня, выжидающе глядя на нее из-под нахмуренных бровей, и весьма грубо опустил на землю. — Ты выбираешь. Драка или едем? Несчастная молча глотала соленые слезы, обхватив себя руками и дрожа, точно осиновый лист. Казалось, она даже не слышала его, не понимала сказанного, и тогда Кокум повторил вопрос, уже громче и резче. — Драка или едем? — К-куда? — Дом. Этот человек хочет дом. Девушка вдруг будто очнулась после помешательства, растерянно переводила взор с коня на нежданного спасителя, даже не представляя, как поступить в столь непростой ситуации, как ее собственная. Отказаться? А куда идти? Но разве поселение индейцев — достойная альтернатива бездумным скитаниям? Скитаниям, которые оборвутся самым ужасным образом, в том можно было не сомневаться. Новая Земля не терпела слабаков и тех, за кого некому было заступиться. — Я хочу умереть. Я хочу умереть! Она закричала. Долго и пронзительно. А потом вдруг весь мир перед ее глазами поплыл и она потеряла сознание.***
— Я буду твоей рабыней? Они ехали медленно. Беатрис сидела настолько далеко от индейца, насколько это было возможно, почти склонившись к голове лошади и все это время тихонько роняя слезы. — Ты женщина — хорошая жена? Готовить? Стирать? — Девушка тотчас побледнела еще больше. Кокум заметил это и раздраженно цокнул языком. — Не моя. Будешь помогать. — И это все? — Да. — Обещаешь? — Этот человек так сказал. — И ты не будешь… трогать меня? Индеец на это скривил губы, категорично отрезав: — Я не иметь белых женщин. И девушка согласно кивнула в ответ.***
— Значит, она теперь греет твое одеяло? — Нет. — Но она спит в твоем типи? — Да. Отдельно от меня. Койот и его верный товарищ прекрасно знали, как устал Кокум от разговоров о женитьбе. После того, как Покахонтас отвергла его, выбрав бледнолицего, молодой воин не только возненавидел белых еще больше, но и вообще отказался от идеи взять себе жену, хотя на самого сильного воина племени засматривались многие красивые девушки. Теперь же у него появилась пленница, которая безропотно выполняла всю хозяйственную работу, постепенно начиная помогать также другим женщинам племени в сборе урожая и других обязанностях. Ее взгляд вновь потух, спина ссутулилась, и даже голос казался тише шелестения тростника, крайне редко покидая уста бледнолицей. От воинственной смелой беглянки не осталось и следа. — И когда ты отправишь ее обратно? — Когда будет известно, жив ее муж или нет. Вождь обещал позаботиться об этом. — Осторожнее, брат мой. — Вдруг уже менее насмешливо говорит Койот. — Она способна убить, а значит — опасна. — Она чтит наш договор. Так что, я спокоен. О том, какие беседы Кокум вел с Беатрис поздними вечерами в своем типи, молодой воин никому не говорил. Поначалу общение несло в себе исключительно бытовой характер. Объяснять девушке ее обязанности, как утроена жизнь в стойбище, как следует себя вести, — все это лежало на плечах Кокума. Когда у бледнолицей вначале ничего не получалось; когда та косилась на других членов племени, абсолютно не понимая, чего от нее хотят; когда из ее рук валилась работа и она — уставшая, испуганная, опустошенная — почти падала замертво на пол жилища, не привыкшая к подобному труду, Кокум злился на самого себя, больше чем на свою пленницу. Зачем он притащил ее в свой дом? Зачем заступился? Зачем обещал помочь? Затравленный взор девушки раздражал его еще больше. Там, возле реки, он видел воинственную богиню, готовую скорее себе шею сломать, нежели позволить невзгодам себя сломить. Теперь же он видел робкого зверька, который свернулся калачиком на меховой накидке и пустым взором смотрел в никуда. — Умереть живой — лучше не жить. — Говорит ей однажды Кокум, затачивая свой томагавк. — Зачем жить, если не сражаться? — Я убила его. Теперь меня ищут. — Тихо произносит в ответ Беатрис, замешивая лепешку, которую потом предстояло жарить на ужин. — Сам сказал. Мэтью наверняка тоже мертв из-за меня. У меня ничего не получилось… Если меня найдут здесь, вам грозит опасность. А дома, боюсь, меня никто не ждет. Индеец пристально взглянул на девушку, приковывая к себе ее взор. На его губах промелькнула кривая усмешка. — Ты можешь делать битву. Забыть страх. Так жить — лучше умереть. — А может ты и прав. Умереть будет лучше. Кокум пожалел о своих словах уже на следующий день, поскольку Беатрис выкинула то, чего от нее не ожидали — она попыталась утопиться в реке. — Кусалась, царапалась, как дикий зверь! — Возмущался Койот, которому пришлось дать девушке оплеуху, чтобы та перестала бороться и позволила вытащить себя на берег. — За волосы тянул, иначе откусила бы мне руку! Мокрая и явно недовольная бледнолицая стояла в сторонке, сжавшись, и гневным взором буравила своего спасителя. Это преображение, — ведь перед индейцами вновь стояла воинственная гордячка, которой помешали осуществить задуманное, — отчего-то развеселило Кокума. Он улыбнулся, и его мужественное лицо тотчас преобразилось. Подойдя к девушке, молодой воин насмешливо взглянул на нее, будто бы оценивая ее внешний вид, на что та вдруг горделиво вскинула подбородок. — Бороться, чтобы умереть? Надо бороться, чтобы жить. — Жить и помнить то, что со мной сделали? Кокум понял, о чем говорит Беатрис. Смех из его глаз исчез, будто его там и не было. — Наших женщин тоже. И многих других. Мужчин убивать. Но мы жить. Зачем убивать мужа, если не бороться? И Кокум ушел, оставив девушку в мокром платье дрожать перед другими мужчинами и женщинами стойбища. Она быстро побежала за ним, прикрывая себя руками как могла, и с того дня стала будто бы чуточку живее. Они стали разговаривать; неосознанно, девушка учила своего спасителя и пленителя английскому, а тот рассказывал про жизнь индейцев его племени. Рассказ о том, как она убила мужа, дался Беатрис с трудом. Вспоминать про изнасилование было еще тяжелее, но Кокум зачем-то велел ей поведать и об этом. — Ты мне помогаешь. Почему? Молодой индеец тотчас насупился. Его лицо стало как будто бы каменным. — Мне было видение. Белая женщина с руками в крови. Духи сделать сделку, а я слушать. — Ты видел меня? — Изумленно восклицает девушка. Кокум ничего не ответил, только укрылся одеялом и отвернулся от пленницы, дабы та не видела то, насколько сильно в его душе все переворачивалось, как никогда прежде.***
— Дочь вождя вышла замуж за белого мужчину? Одна из девушек, которая относилась к Беатрис с пониманием и добротой, кивнула в ответ, тотчас заозиравшись по сторонам. Она не хотела, чтобы кто-то услышал их разговор, ведь индианка доверяла девушке тайну, которую чужачке рассказывать было непозволительно. — Он любить. Она любить Джон Смит. Потом стать женой другого. Беатрис бросила короткий взгляд в сторону типи Кокума, возле которого бегали какие-то дети и постоянно норовили подергать индейца за подол его набедренной повязки, отвлекая тем самым от разговора с другим воином. Серьезное выражение лица молодого мужчины при этом оставалось почти каменным. — Он такой серьезный. — Покахонтас говорить тоже. — Тихонько прошептала девушка. — Он не улыбаться. Часто. Кокум и впрямь не так часто дарил улыбку, еще реже смеялся, но для Беатрис то было абсолютно неважным. Благодаря нему она осталась жива. Он спас ее не единожды, а теперь дал приют в стойбище. Помогал, внушал уверенность, учил. Неужели все это из-за пророчества в каком-то сне? Так миновало несколько месяцев. Дабы окончательно сбить ищущих девушку бледнолицых, была организована занимательная ловушка. Одна из белых пленниц, которая также жила в племени, умерла. Ее цвет волос и рост совпадали с параметрами Беатрис, а потому подмена получилась удачная. Изуродовав лицо и тело умершей так, будто ее задрал медведь, индейцы подбросили тело на территорию белых, облачив при этом труп в одежду беглой бледнолицей. Падальщики сделали свое дело уже после и к моменту, когда мертвую пленницу нашли поселенцы, ее истинную личность никто никогда бы не смог узнать. — Вы так мне помогли… — Шепчет девушка, представ перед вождем племени, который одобрил идею Кокума использовать умершую в качестве подлога. — Я вам безумно благодарна. Как я могу отблагодарить вас? Индеец на это ничего ей не ответил. Легкая улыбка коснулась его губ, после чего он жестом велел девушке выйти из его типи, поражаясь тому, как она еще не поняла, кого истинно следует благодарить за помощь. А тем временем, Кокум всячески отрицал тот факт, что его связь с бледнолицей росла, словно воистину по некому мистическому стечению обстоятельств. Чужестранка обживалась среди племени, уже совсем не дичилась прежде пугающих ее обычаев краснокожих, постепенно впитывая в себя дикую культуру свободного народа. О желании вернуться домой к родителям, она говорила все реже. — Она сдружилась с Высокой Травой. Та поведала мне, что твоя женщина боится отца и мать, потому что те вновь могут выдать ее замуж. Мужчины пугают ее. — Скажи это этому сумасшедшему. — Кокум кивает в сторону того индейца, что с самого начала положил глаз на бледнолицую, и криво усмехается. — Она даже на него не смотрит. — Конечно, — довольно оскалбившись, бормочет Койот, — ведь она смотрит на другого мужа. Кого не боится. Кокум на это тотчас недовольно кривится. Подобные разговоры ему были не по нраву. — Она тебе не нравится? — Она и не должна мне нравиться. — Она живет в твоем типи. Готовит тебе, шьет тебе рубашку. Я слышал, как вы разговаривали о чем-то поздно ночью. Она доверяет тебе. — И что с того? Она просто женщина. Одна из тех белых, что вождь держит здесь. — Только вот этой белой женщине это по душе. Кокум промолчал и покинул друга, удалившись бродить по лесу. Внимание к нему и Беатрис как к паре — раздражали, а вместе с тем переворачивали что-то внутри. Глупо было отрицать, что молодой воин рассматривал ее тонкий стан, порой представлял, какой на ощупь могут быть ее волосы, хотел, чтобы ночью она не лежала столь далеко от него, свернувшись калачиком возле входа в жилище, а придвинулась ближе, дабы Кокум мог вдохнуть полной грудью исходящий от нее запах хвойных веток, которые девушка варила и споласкивала ими тело да длинные, роскошные пряди. Это злило, заставляло порой без причины разговаривать с бледнолицей грубее, чем та заслуживала, но в тоже время только убеждало в том, что этот индеец не хочет возвращения Беатрис на ее родину. Потому, даже когда и появилась призрачная надежда на то, что один корабль может перевезти девушку через соленую воду, Кокум отверг эту идею и ни о чем не сказал белой беглянке. — Ее могут взять силой снова. Плыть одной — опасно для женщины. — Так что же, ты вообще ее не отпустишь? — Тот самый индеец, что уже в который раз просил Кокума отдать ему Беатрис, насмешливо сощурил черные глаза. — Покахонтас может еще долго не возвращаться. Значит, ты сохраняешь ее для себя. — Перестань говорить глупости, как старая женщина! Такой участи не заслуживает ни одна женщина, пускай даже бледнолицая. — А ты перестань держать ее, как мертвый дух в живом теле. Ей нужна ласка, и я хочу ее для себя. Если она не нужна тебе, тогда отдай ее мне. От мысли, что этот похотливый и напористый воин возьмет Беатрис на шкурах в своем типи, Кокум против воли скривился. Но признать, что ему нравилась белая женщина, он никак не мог. Молодой индеец не знал, какие чувства испытывает сама девушка и не замечал ее взгляда в свою сторону. А Беатрис была влюблена. Мужа, по правде говоря, она никогда не любила, а последние ростки чувства были растоптаны еще в первую брачную ночь. К Мэтью она и вовсе испытывала лишь благодарность да легкую симпатию. Но Кокум… Однажды молодой воин получил ранение во время охоты. Рана была не такая уж и серьезная, а для такого мужа, как он, и вовсе пустяковая, но Беатрис ринулась лечить его с таким горячим пылом, что ни у кого в племени не осталось сомнений, что белая девушка испытывает чувства к этому индейцу. Несчастная, пережив столько ужасов на своем пути, спустя столько долгих месяцев, когда снег успел сойти с равнин и снова начать опадать на землю, наконец решилась открыть свое сердце. Однако и ее одолевали сомнения, страхи и призраки прошлого: она боялась близости с мужчиной, не терпя ничьих прикосновений к себе; стыдилась признаться в сокровенном, дабы не быть отвергнутой; просто не хотела вновь становиться чьей-то собственностью. Любовь пугала и манила, без нее было бы проще, а вместе с тем казалась необходимой для излечения души. Но в один прекрасный момент девушка решилась на то, что грызло ее изнутри, решив тем самым подвести черту. Она заходит в его типи, намереваясь проверить, хорошо ли заживает рана. В руках она несла мису с ужином, но по ее полному решимости виду было понятно, что говорить Беатрис собирается отнюдь не о еде или ранении Кокума. — Мне нужно поговорить с тобой. — Гордо вскинув подбородок и выпрямив спину, произносит она. — Этот человек слушает. Кокум насторожился. Его сердце забилось быстрее, потому как вид у девушки был такой, словно она на войну собралась, что было недалеко от истины. Признание в чувствах было сродни битве, ведь цена в ней все такая же — жизнь. Поставив мису на пол и опустившись на колени, бледнолицая все же не опускала взора, хотя румянец все же окрасил ее щеки и даже шею. Тихо, но уверенно, она заговорила. — Я должна тебе это сказать, потому что ты всегда говоришь мне правду, и я хочу быть честна. Ты помогаешь мне, защищаешь, — я это знаю, — а потому заслуживаешь искренности. Я… Ты мне не безразличен. Очень нравишься. Даже слишком. Я… Мне кажется, я влюбилась в тебя. А потому хочу просить тебя кое о чем. Я знаю, что ты не испытываешь ко мне того же. И не хочу мучить себя или заставлять тебя любить меня. У Высокой Травы есть мать, она живет с другими женщинами в большом жилище. Позволь мне жить с ними. Я не хочу домой, потому как там я никогда не буду так свободна, как здесь. А другие мужчины мне не интересны. Поэтому я прошу тебя помочь мне в последний раз и больше я тебя не потревожу. Повисла тишина. Кокум очень даже понял, о чем просила девушка, и сидел в полном недоумении, глядя на нее округлившимися от неожиданности глазами. Его суровое лицо впервые потеряло прежнюю статичность и выражало все эмоции разом — от удивления до смущения. Беатрис покраснела еще больше. Напоминая вареных раков, она резко поднялась на ноги, чувствуя, как дрожат коленки и трясутся руки. В глазах мелькала злость на саму себя и чувство горестного стыда. — Если ты не против, эту ночь я проведу в жилище у женщин. Сообщи мне свое решение завтра, я прошу тебя. И, не дав воину даже промолвить слово, девушка вышла из типи, даже не заметив, как потянулась к ней рука Кокума, хотевшему пойти на поводу у порыва схватить ее за запястье и удержать подле себя. В ту ночь не спал ни он, ни она. Лишь под утро Кокуму приснилась Беатрис, жаркие поцелуи во время слияния под светом тысячи звезд и возможное совместное будущее, которое вполне может стать реальностью, если дать ему шанс. Молодой воин не знал, что его пленницу посетили такие же сновидения в тоже время суток, лишь заря окрасила в нежные тона горизонт, однако чувствовал, что Духи дают ему толчок принять верное решение, которое на самом деле уже давно поселилось в его сердце, но было заглушено доводами разума. Он находит ее на следующий день возле типи Высокой Травы и приглашает немного пройтись. Обычно суровые черты лица были несколько мягче, хотя легкая печаль будто бы с рождения оставила свой след на воистину мужественной внешности индейца, из-за чего даже в моменты радости он редко казался истинно беззаботным. — Куда ты ведешь меня? — Спрашивает девушка, насупившись. — Ты не такая смелая, чтобы верить этому человеку? — Мне просто интересно. Признаться в любви — великое мужество, а спокойно принять невозможность ответных чувств — еще большая отвага. Беатрис шла слегка поодаль, настороженно глядя на Кокума. Окружающие красоты, какими бы прекрасными они не были, в данный момент интересовали ее чуточку меньше. — Я думал. Долго. Твои слова — великий дар. Девушка сжала кулаки и гордо вскинула подбородок. Кокум, заметив это, слегка усмехнулся. — Два воина — большая драка. Муж и жена — это до вечности, да? Если жена тоже воин, то мужу будет тяжело. Свободная белая женщина видела много плохих мужчин. Почему я ей по нраву? — Потому что ты не ломаешь, а поддерживаешь. Потому что в твоих глазах живет печаль, а я знаю много горя. Потому что тебе можно доверять. Кокум молча кивнул и опустил глаза. Слишком много чувств боролись в нем и были взбудоражены словами бледнолицей, а она могла не понять их истинного смысла, приняв за нечто другое. За ответ, который ожидала услышать. — Мой муж любил шутить, пить и вечно улыбался. Мне казалось с ним я буду свободна. Он много говорил, умел танцевать… Кто бы мог подумать, что за этим всем кроется жестокое чудовище… — Шумно сглотнув, девушка скрестила руки на груди, дабы индеец не увидел, как они дрожат, и попыталась улыбнуться. Улыбка вышла жалкой. — Знаешь, когда ты велел мне рассказать все про того ублюдка, что изнасиловал меня, я думала, ты издеваешься. Мне было так больно, так мерзко, но ты помог мне побороть страх. Избавиться от ощущения, что теперь этот груз вечно со мной. Ты излечил меня. И чем больше я на тебя смотрю, тем больше понимаю, что в тебе красиво все. И сердце тоже. Кокум продолжал молчать. Интересно, сказала бы ему хотя бы половину подобного Покахонтас, если бы ее сердце не принадлежало сначала одному, а затем другому бледнолицему? Увидела бы она в нем то, что эта девушка, которая раскрывала свою душу несмотря на страх? Беатрис чужое молчание трактовала на свой манер. Ее губы исказила горькая усмешка. — Я уже сказала, что не собираюсь докучать тебе со своими чувствами. Не собираюсь умолять, бегать за тобой, рассказывать всем о том… Он сократил расстояние между ними слишком резко и стремительно, обхватив лицо девушки ладонями. В его глазах горела твердая решимость. — Ты слишком много говорить. Так ты никогда не узнаешь, что говорить я. — И что же ты хочешь сказать? Кокум слегка склоняет свою голову к Беатрис, внимательно разглядывая каждую черту чужого лица. Его сердце билось так быстро, что кровь ударила в голову и молодому индейцу показалось, что вдруг ему стало нечем дышать. — Я не хочу говорить. Я хочу показать. Он приблизил свое лицо к ее, чувствуя прерывистое дыхание Беатрис на своих губах. Действуя неторопливо, дабы не спугнуть девушку, Кокум игриво потерся носом о ее нос, точно маленький котенок, и это заставило поначалу замеревшую от неожиданности Беатрис улыбнуться и накрыть чужие ладони своими. Торопиться было некуда. В их распоряжении вся ночь, а если Духи будут благосклонны, то и жизнь. Обвив одной рукой талию девушки и притянув ее ближе, Кокум мягко коснулся ее губ своими, искренне надеясь, что та его не оттолкнет. Он чувствовал, как Беатрис напряглась, понимал, какие воспоминания пробуждались в ней из-за столь тесного контакта, а потому вел себя также осторожно, как при приручении гордого мустанга, познавшего на себе плеть загонщика. Но, вопреки ожиданиям Кокума, девушка и не думала его отталкивать. Положив ладони на крепкую мужскую грудь, Беатрис крепко зажмурилась и потянулась навстречу, стараясь прогнать из головы все ложные страхи и сомнения. — Не надо бояться. Когда не хочешь… — Нет, прошу! — Прильнув к молодому воину ближе, она спрятала лицо на его груди, чувствуя, как слезы просятся из глаз. — Не останавливайся. Только ты можешь прогнать мои страхи. — Беатрис сглотнула удушливый комок, застрявший посреди горла, и, уже тише, добавила. — И только тебя я хочу целовать. Кокум ничего не ответил, лишь крепко обнял девушку, прижав к себе, запечатлев целомудренный поцелуй на ее высоком лбе. В тот вечер он поцеловал ее вновь, все также мягко, едва касаясь губами чужих губ. На этот раз она более не дрожала в его объятиях, а ответила, полностью отдавшись своим чувствам и желаниям. Горячая кожа Кокума была словно напитанна солнцем, и, с упоением позволив себе огладить его плечи ладонями, Беатрис впервые за много лет почувствовала что-то похожее на возбуждение, нарастающее в ее теле по мере того, как смелели ласки молодого воина, а поцелуй становился все менее робким и невинным. — Духи привели тебя ко мне. — Севшим голосом произносит Кокум на родном языке, зарывшись носом в приятно пахнущие ароматическими маслами волосы девушки. — Я не пущу тебя на землю белых. Теперь твое место здесь, рядом со мной. И он вновь завладевает ее губами, дав себе обещание, что более никогда не выпустит эту девушку из своих рук.***
— Слыхал, Билли? Говорят краснокожие охмурили еще одну белую девку. Старый Билли по прозвищу Бельмо слепо щурится, глядя на своего изрядно подвыпившего друга, ответив смачной, громкой отрыжкой. Молодой паренек, что разносил им еду, брезгливо морщит нос, но спешит скрыть собственное возмущение чужим поведением — за такое можно было запросто этого самого носа лишиться. — Какая новость. Похитили небось ребенком, а потом поимели всей кучей. — Да какой там! Такие скво свободно говорят на их тарабарщине, а эта хоть и квакает что-то, но дурно. Зато краснокожего уже себе в мужья нашла. Фу! Мерзость. Паренек-официант, устав за целый день от чужой пьяной болтовни, сонно протирает глаза и вновь подходит к столику, дабы забрать пустые бутылки и поставить еще одну — с крепким виски. Надежда на то, что запоздалые гости наконец уберутся восвояси, таяла с каждой минутой. — И знаешь, кого она мне напомнила? Ту девку, что говорят пришила мужа и убежала из Джеймстауна. Во всяком случае, насколько я помню по портрету… — Да катись ты со своим портретом, Сэм! Хватит чушью страдать! Прошло уже лет пять. Убила, не убила… Она, не она… Хочешь пойти туда и узнать точнее? Чтобы краснокожие тебе стрелу пустили между глаз? — Это да. — Почесав бороду, тянет пьяный Сэм. — А ее муженек-то видать любит свою скво. Так обнял ее, когда мы пришли… Такой вряд ли обрадуется, если за ней заявиться. Да и награды за нее уже нет давно… — Вот и заткнись уже! Давай, выпей лучше. Эй, ты! Мелкий! Принеси-ка нам еще чего-нибудь пожрать. Молодой официант глубоко вздохнул, утер испарину со лба и, натянув на губы насквозь лживую улыбку, кивнул. И кто бы мог подумать, что в этот момент он будет завидовать какой-то там белой скво, которая нежилась в объятиях своего заботливого мужа, и не должна была обслуживать тех людей, которые возможно никогда в своей жизни даже не знали, что такое любовь.