Радости и Печали

      В брахмонате месяце 781 года, когда, по приказанию короля Хильдеберта Строителя, истребили вейл, живших в лесу близ Дурокортера, в столице не было тех, кто мог бы ему препятствовать. В то время как раз уехала к себе в Чаор-на-Ри Гвиневера Армориканская со своим младшим сыном Карломаном. В то время юноше было пятнадцать лет. Он рос высоким и крепким, развитым телесно и умственно, как подобало оборотню-бисклавре, с блестящими изумрудно-зелеными глазами и густыми черными волосами. Мать привезла Карломана домой, чтобы он мог вступить в права таниста, наследника престола Арморики, ибо его старший брат Хлодион желал остаться при арвернском дворе. По возвращении домой Карломан был чем-то сильно обеспокоен и расстроен. Он чувствовал неладное, как будто должно очень скоро случиться нечто важное и плохое, чего будет уже не исправить. Но юный оборотень не мог понять, что происходит. Он вспоминал, как перед отъездом побывал возле грота вейл вместе с матушкой, Варохом и кузеном Хильдебертом, наследником короля и тайным возлюбленным вейлы Морганетты. На последнем празднике все было хорошо, они нарекли имя маленькой Вультраготе, дочери Хильдеберта и Морганетты. Люди, вейлы и оборотни праздновали вместе, как в лучшие времена Срединного Мира. Но, в таком случае, отчего Карломан не мог отогнать неотступную тревогу? Ибо оборотни обладают даром предвидения. Хотя и не всегда ясно наперед, что должно произойти. А когда все проясняется, зачастую уже ничего не изменить. И по приезде в Чаор-на-Ри Карломан оставался мрачным. Даже, вопреки своим обычным повадкам, сделался вспыльчивым, перестал считаться с чувствами других. В первую же ночь после приезда из Дурокортера, когда его кузен Жартилин попросил заночевавшего с ним в одной спальне кузена рассказать страшную историю, Карломан не сдержался. Он поведал ему о том, как по приказу короля донарианцы и дознаватели Ги Верденнского по всей Арвернии убивают альвов и людей, принявших их сторону. Карломан высказал это горячо, яростно, словно кипяток выплеснулся из котла, со всеми жуткими подробностями. Лишь на другой день, когда усталый, невыспавшийся Жартилин признался, что ему снились кошмары, Карломан понял, что погорячился. Но держался по-прежнему сумрачно, прислушиваясь к тихим голосам будущего, что должны были в скором времени заявить о себе. И вскоре его мрачным предчувствиям суждено было осуществиться. Черный ворон майордома Риваллона, деда Карломана, принес поистине черные вести. Когда королева Гвиневера находилась с сыном и своим советником, бароном Номиноэ Озерным, в кабинете, готовя указ о новом наследнике, в распахнутое окно с шумом влетела крупная черная птица. Опустившись на стол и важно пройдясь по нему, ворон хрипло закаркал: - Девы-птицы истррреблены! Коррроль пррриказал убить! Слуги Донаррра погубили всех, всех! Человек с волчьим серррдцем вел их! Коррролева вейл меррртва! Морррганетта меррртва! - ворон горестно захлопал крыльями. - Пррринц Хильдеберррт отослал дитя в Шварррцвальд! Теперррь он в тюрррьме, в тюрррьме! - карканье ворона отдавалось в ушах Карломана, как тревожный набат. Королева Гвиневера ахнула, глядя на вещую птицу глазами, полными боли. Побледневший Номиноэ произнес помертвевшими губами: - Это возможно! Я видел знамения смерти над Дурокортером... Гвиневера обхватила ладонями лоб, пытаясь осознать услышанное. Вдохнула полной грудью, пытаясь своей стремительной мыслью дотянуться до Дурокортера. Затем обернулась к сыну. - Карломан! Что ты чувствуешь? Юноша стоял у стены, бледный как мел, едва дыша. Он не верил, не мог бы поверить чудовищным вестям, что принес ворон. Но он точно знал, что птицы его деда все знают и никогда не лгут. Кроме того, он уже предчувствовал, что должна случиться беда. И теперь его предчувствие узнавало себя в принесенной вороном вести, как в ясном зеркале. - Да, матушка? - отозвался Карломан хриплым, чужим голосом. И, обратившись к ворону, переспросил: - Вейл истребили, а принц Хильдеберт в тюрьме?! - Верррно! - пророкотал ворон, разняв черные крылья. - Коррроль пррриказал! Барррон Верррденский сделал! - Ага! - лицо юноши в одночасье стало жестоким, беспощадным. - Но как они могли это совершить?! Погубить вейл, воплощающих красоту мира?! Трое оборотней переглянулись потемневшими от боли и тоски глазами. - Не будем поспешно верить первому же известию. Подождем, когда прояснится больше, - произнес Номиноэ дрогнувшим голосом, стараясь сдерживать собеседников. Хотя сам уже не сомневался, что ворон огласил правду. Гвиневера, встав из-за стола, стремительно подошла к сыну и взяла его за руку. - Карломан, что бы ни произошло, мы должны это пережить. И не раскрыть себя перед людьми. Ты понимаешь, как это важно, правда? Карломан кивнул, не желая выдать матери тех мыслей, что в эти мгновения стремительно рождались в его уме. - Да, матушка!.. - рука юноши казалась окаменевшей в ладони матери. Если тогда трое бисклавре еще надеялись, что ворон ошибся, или не все настолько мрачно, как в его известиях, то в скором времени их последние надежды развеялись. Прибывшие из Дурокортера по реке купцы принесли вести, что наследник престола, принц Хильдеберт, заколдован вейлами и взят под стражу своим царственным отцом, и что Великий Расследователь Ги Верденнский послал отряд "опоясанных молотом" истребить колдуний, что и было успешно проделано. С того дня Карломан стал жить, как со взведенной в себе пружиной. Он почти не разговаривал, ни с родными, ни со своими друзьями. Но неотступно размышлял, взращивая в себе праведный гнев против всех, кто погубил его близких друзей. В нем все кипело. Боль и ярость терзали юношу гораздо сильнее, чем возможно было для его лет. Ему казалось, что в груди у него горит пожар, и черный дым душил Карломана, от него слезились глаза, спирало дыхание. Вместо воздуха он вдыхал тот же едкий дым, в котором впору было задохнуться. И, что хуже всего, ему не с кем было даже поделиться своей болью. Матушка не меньше него страдала о своих подругах-вейлах. Но Карломан не мог открыть ни ей, и никому другому того, что у него на душе, чтобы не огорчать самых близких еще сильнее. Ибо никто из его родных не одобрил бы того, что он задумал. Королева Гвиневера объявила траур при дворе по убитым вейлам. Друиды совершили жертвоприношение Морриган, после чего выпустили в небо двенадцать черных голубиц. Во время обряда Карломан стоял с тем же отрешенным видом. Когда Жартилин позвал его, желая отвлечь от мрачных мыслей, он прошел мимо, словно бы не заметил его. Пока на алтаре горело пламя, он не проронил ни слова, стоя с плотно сжатыми губами, ярко сверкающими глазами. Глядя в огонь, юноша пытался разглядеть там силуэт волка, что вцепится в горло человеку с волчьим сердцем и растерзает его. Но никаких знамений почему-то не являлось. Один лишь черный дым клубился перед ним, щипал глаза, забивал горло, так что было трудно дышать. Он был уверен, что этот дым уйдет, только когда он смоет его черной вражеской кровью. Вечером, когда юноша остался в своих покоях один, его нашел кузен Варох. Подойдя к кровати, коснулся плеча лежавшего лицом в подушки Карломана. Тот нехотя обернулся. Произнес сухим, надтреснутым голосом: - С чем ты пришел, Варох? Тот присел на край постели и проговорил, не снимая руки с его плеча: - Я наблюдал за тобой сегодня весь день, и вижу: ты сам не свой, - проговорил его лучший друг. - Может, я и не самый проницательный среди бисклавре, но уж тебя-то я знаю, Карломан! Скажи мне, что ты задумал? Танист Арморики вздрогнул, словно проснувшись. - О чем ты, Варох? Я расстроен из-за гибели вейл. - И поэтому избегаешь всех, забыв, что боль лучше разделить с близкими? - его друг покачал головой. - Ты не подпустил к себе Жартилина, который хотел побеседовать с тобой. - Мне не хочется говорить, - упавшим голосом произнес Карломан. Но его друг не оставил таниста в покое. - Я чувствую, что ты задумал нечто опасное! - настойчиво произнес он. - Я знаю: ты жестоко огорчен гибелью вейл, как и мы все. Но ведь дело не только в этом! Скажи, Карломан: о чем ты думаешь?! Из груди юного таниста вырвался глубокий вздох. Но вот что-то подалось у него внутри. Он почувствовал, что задохнется от клубящегося внутри дыма, если не поделится обуревающими его чувствами хотя бы с самым ближайшим другом. - Я хочу навсегда остановить Ги Верденнского, убийцу вейл! - он рывком приподнялся и сел, глядя в лицо Вароху яростными зелеными глазами. - Следует воздать по заслугам палачу Других Народов! Я вернусь в Дурокортер и, обратившись волком, убью этого проклятого Верховного Расследователя! Варох подскочил, и его рука соскользнула с плеча друга. - Ты хочешь убить советника короля? Да ты знаешь, что станет с тобой?! Хильдеберт Разрушитель бросил в темницу родного сына, а ты - только племянник, и то незаконный. Даже твой отец не сможет спасти тебя! Карломан вскочил с кровати, начал расхаживать по комнате из угла в угол, стремительно метался, как зверь, запертый в клетку. - Мне плевать, что будет дальше! Вейлы были друзьями нашей семьи. Они были олицетворением красоты этого мира! Без них он навсегда станет беднее! Они помогали людям! Они не могли бороться с воинами, вооруженными оберегами Донара!.. Морганетта любила моего кузена, родила ему дочь... И вот, их больше нет! Я боюсь думать, что сейчас чувствует мой кузен, до какого предела отчаяния его довел царственный отец вместе с Ги Верденнским! А он, губитель альвов, в чести у короля. Ты знаешь, кого он захочет уничтожить в следующий раз? Быть может, "опоясанные молотом" ворвутся и к нам, в Арморику, чтобы истребить всех ши, а заодно и многих людей? Никто больше не сможет расправиться с Ги Верденнским. Все боятся. Да и он никого не допустил к себе, ибо у него волчье чутье... Только мне под силу перервать ему горло... Варох подбежал, схватил его за руку. - Одумайся, Карломан! Он не стоит того, чтобы сделаться убийцей! Карломан глухо зарычал. - Убить врага - священное дело! А он, за которого отдала жизнь моя бабушка, королева Игрэйна, хуже целого вражеского войска. Если я остановлю его, будет лучше для всех! Я не только отомщу за вейл, но и предотвращу новые преступления! Варох глубоко вздохнул, удерживая друга за руку. - Карломан, молю тебя, не надо! Я сам скорблю вместе с тобой. Но я не хочу, чтобы ты погубил себя. Прошу!.. Карломан резко остановился возле книжного шкафа, уперся лбом в прохладное дерево, постоял так. Затем порывисто схватил Вароха за руки. - Нет, это я прошу тебя, Варох: не мешай мне! Я отомщу ему за всех наших братьев-ши, и смогу не попасться. Ведь никто не знает при дворе, что я оборотень. У меня к тебе одна просьба: никому не говори, что я задумал, пока мы не вернемся в Дурокортер! Варох кивнул в ответ, не смея произнести вслух, что он согласен, ибо все внутри у него переворачивалось. Он не мог позволить, чтобы его друг сделался убийцей, пусть даже и заведомого злодея. Но быстро понял, что сейчас Карломана не переубедить. - Я все же прошу тебя: подумай и переосмысли то, что хочешь сделать! - попросил он умоляющим тоном. Карломан ничего не ответил другу. Поглядел на него, ясно давая понять, что все решил для себя. Расставшись с Карломаном, Варох всерьез задумался, что делать дальше. Он понимал чувства своего друга. Ему совсем не жаль было Верховного Расследователя. Но молодой оборотень чувствовал, что Карломан погубит себя, если расправится с ним. Карломан был достоин гораздо большего, чем разменять свою жизнь на жизнь Ги Верденнского. Что бы он ни говорил, но Варох чувствовал то, чего Карломан в жестоком отчаянии не ощущал: это убийство изменило бы его друга до неузнаваемости. Даже если бы Карломана не разоблачили, он бы уже не был таким, как прежде: добрым и веселым, видящем в каждом лучшее. Варох не мог позволить, чтобы его кузен и друг изменился, и в гораздо худшую сторону. Хотя бы сам Карломан пока еще не понимал, как собирается распорядиться своей жизнью. И Варох стал мучительно размышлять, что ему делать дальше. Он оказался на перепутье. Позволить Карломану убить Ги Верденнского? Или предать доверие своего друга и выдать его замысел королеве Гвиневере? В первом случае юноша сгубил бы самого близкого человека попустительством. Во-втором - быть может, лишился бы дружбы и доверия Карломана на всю жизнь. Поймет ли тот, что его друг поступил так лишь из любви к нему? Предать друга - все равно что пронзить ножом свое сердце. Промолчать - позволить Карломану погубить себя. Варох оказался перед выбором, трудным даже для кого-то гораздо опытнее семнадцатилетнего юноши. *** А тем временем, в королевской роще гуляли королева Гвиневера вместе со своим дедом по отцу, Брохвайлом Верным, и дядей, Номиноэ Озерным. Королева шла впереди, а мужчины следовали за ней на полшага сзади и чуть по сторонам. Идя по тропинке между деревьями, они вели беседу. Брохвайл сочувственным тоном обратился к своей царственной внучке: - Тебе придется нелегко, государыня! Скоро ты будешь обязана вместе с сыном вернуться в столицу Арвернии, столкнуться с Хильдебертом Разрушителем и Ги Верденнским. Гвиневера вздохнула. - Это будет нелегко. Но я помню свой долг перед Арморикой и "детьми богини Дану". Сделаю все, чтобы защитить их и ничем не навлечь гнев короля и его кровожадного пса, Ги Верденнского. Брохвайл кивнул, с гордостью глядя на свою мудрую внучку. Но тут же уточнил: - В тебе я не сомневаюсь, Гвиневера! Но ведь с тобой будет еще и Карломан. Он и прежде бывал резок с Ги Верденнским, спорил с ним, учинял настоящие словесные поединки. Да такие, что только заступничество отца и других старших родичей, да дружба наследного принца защищали Карломана до сих пор от гнева короля. Благо еще, что сам Хильдеберт Разрушитель ценит дарования твоего сына, как и все другие! Однако в последнее время король становится все более непредсказуемым... Гвиневера снова вздохнула, тоже сдерживая тревогу за младшего сына, хотя и сама не раз об этом думала. - Все может быть!.. Карломан с детства очень дружил с Морганеттой... Он сам не свой с тех пор, как ворон принес черные вести. Сегодня мой сын не заметил даже Жартилина, с которым дружил всю жизнь. Я чувствую, что Карломан изнывает от боли и гнева!.. Но пока что я не пыталась разговаривать с ним об этом, ибо он сам должен решить, когда обратиться за советом. Так королева Арморики беседовала со своими ближайшими советниками. *** А тем временем, Жартилин привел нескольких знатных мальчиков на псарню, полюбоваться королевскими волкодавами. Огромные поджарые псы, длинноногие, с жесткой шерстью, были ростом с подросшего жеребенка. Они применялись для охоты на самую крупную дичь, могли догнать и одолеть матерого волка. Теперь они лениво бродили по огороженному двору псарни или грелись на солнышке, высокомерно не замечая пришедших гостей. Могучие псы не подходили к явившимся мальчикам. А, стоило тем подойти ближе определенного расстояния, звери скалили зубы, вздыбливали жесткие холки, не подпуская к себе посторонних. - Какие здоровенные! - с опаской произнес один из мальчиков. - Вот бы погладить их. Даже Жартилин с сомнением поглядел на огромных собак. - Они мало кого слушаются, - вздохнул он, не решаясь переступить грань, которая могла не понравиться собакам. - Жаль, что с нами нет Карломана! Его всегда слушаются даже самые свирепые псы. С балкона своих покоев за Жартилином и его спутниками наблюдал Варох Синезубый. Глядя на внутренний двор, где находилась псарня, он опирался на ограду и судорожно размышлял, какой путь ему выбрать. Открыть ли ему тайну, что доверил Карломан, и выдать друга? Или оправдать его доверие и позволить ему совершить преступление? Размышляя так, Варох продолжал наблюдать за Жартилином и его спутниками. Те любовались выводком щенков, что играли, ловя друг друга за хвост. Но за ними внимательно следил лежавший поодаль огромный пес, вожак своры. Он был готов в любой миг броситься на защиту своих детей, если бы ему почудилось, что им угрожает опасность. Однако пришедшие на псарню подростки любовались игривыми щенками, и им захотелось подманить и погладить их. Жартилин тихонько присвистнул, подзывая щенков. Вот только он не учел, что сейчас не было рядом псаря, и даже никого из тех, кого слушались собаки. Все это видел Варох, продолжая размышлять, как ему поступить. Он отметил, что мальчики зашли на псарню одни, и псаря нет рядом с ними. Но он настолько был погружен в размышления, что не отреагировал сразу на то, что видел. А тем временем, вожак своры, огромный пес с широкой грудью и сильными лапами, пока еще невозмутимо лежал на своей подстилке. И настороженно глядел, как щенки, один за другим, приближаются к подзывавшим их мальчикам. А Варох глядел на них, но про себя сосредоточенно размышлял, как ему быть. Если он промолчит, Карломан совершит безумное самоуправство и, быть может, сломает себе жизнь. Если же он, Варох, все-таки поведает обо всем королеве Гвиневере и своему мудрому деду Номиноэ, то погубит свою дружбу с Карломаном. А вот Жартилина пока еще не мучили никакие заботы, кроме желания приманить щенков. Выйдя чуть вперед, он присел на корточки и протянул руку, подзывая их. Наконец, некоторые из щенков, уже знакомые мальчику, направились к нему вприпрыжку. Другие, более осторожные, пока не спешили подходить. Вожак своры не двигался, но прижал уши и мрачно, зло следил за мальчиком: не обидит ли он щенков?.. Варох свесился с балкона, собираясь уже крикнуть Жартилину, предупредить его. Для молодого бисклавре все происходящее было важным знаком. То, что происходило сейчас, бывало с теми, кто необдуманно рискует, влезая в дело, с которым не может справиться... А справится ли он сам, Варох, с тем, что взял на себя? Что окажется для него дороже? Дружба, при которой его друг обесценит жертву своей бабушки и погубит себя? Или же сам друг, который отвернется от него, узнав, что он его выдал, - но зато сам останется жив и благополучен... Не успев крикнуть, Варох заметил самого Карломана. Он вышел во двор, в распахнутом камзоле, с непослушно взъерошенными волосами. Лицо его было бледно, но глаза горели, как ночью в глухом лесу. Он направлялся к колодцу, видимо, желая умыться. Двигался непривычно резко, напряженно. Варох сразу понял, что ему не по себе. Другие мальчики тоже заметили Карломана и замахали руками, приветствуя его. А Жартилин почти уже подозвал самого смелого щенка, не замечая, как напрягся вожак стаи, готовый защищать свое потомство. Варох следил за всеми, и в первую очередь - за Карломаном. Щенок уже почти подошел к Жартилину и радостно тявкнул, здороваясь. Но, когда юноша хотел подхватить его на руки, в ответ донеслось утробное рычание вожака. Только теперь Жартилин побледнел, видя, что огромный пес, того и гляди, готов броситься на него. Тем временем, Карломан, заметив мальчиков, собирался пройти мимо, направляясь к колодцу. Но, услышав рык огромного пса, он стремительно изменил направление. Ибо он, будучи оборотнем, очень хорошо представлял, на что способен такой пес... Щенок вертелся у ног вскочившего Жартилина, не сводившего глаз с вожака своры. А тот, в свою очередь, поднялся на ноги, вздыбив шерсть и скаля крепкие клыки. Остальные мальчики побледнели, их смех стих. Они стали медленно пятиться, стараясь двигаться осторожно. В воздухе повисло напряжение. И за всем этим с балкона наблюдал Варох, ожидая, что произойдет, и особенно - что сделает Карломан. А тот плавно подошел к оторопевшему кузену и взял вертевшегося, повизгивающего у его ног щенка на руки. При этом он мягко обратился к вожаку своры: - Не тревожься! Мы не обидим твоих детей. Обещаю тебе, что вернем их живыми и невредимыми. Не злись. Огромный пес слушал юного оборотня, сперва недоверчиво, но тут же убедился, что он говорит правду. Злые огоньки в собачьих глазах поугасли, уши расслабленно опустились. Пес облизнулся и утих, собираясь вновь лечь. Щенки, которых подзывал Жартилин, теперь вертелись у ног мальчиков, повизгивали, ставили лапы им на ноги. Карломан, погладив щенка, передал его Жартилину. - Будь осторожен с большими собаками, особенно когда за ними некому приглядеть, - проговорил он натужно весело, пытаясь скрыть свое сумрачное состояние. Таким образом он хотел извиниться перед Жартилином за то, что отвернулся от него сегодня утром. Жартилин взял щенка и стал гладить его, от души благодаря Карломана: - Спасибо тебе, кузен! Как хорошо, что ты оказался рядом! Что могло бы случиться, если бы не ты?.. - Постарайся впредь быть поосторожнее, кузен! - произнес он. - Впрочем, нет худа без добра: щенок, похоже, подружился с тобой! А еще лопоухий, с тонким хвостиком щенок и вправду пригрелся и тянулся острой мордочкой к лицу Жартилина, норовя его лизнуть. Сын Морветена смеялся, ласково гладя его и показывая своим друзьям. Полюбовавшись этой картиной, Карломан убедился, что все хорошо, и направился к колодцу, не оглядываясь ни на кого. Варох, следивший за всем с балкона, кивнул в такт своим мыслям. Он принял решение, по какому пути идти, свернув на перепутье. И сам Карломан помог ему в этом. Ибо, убей он Ги Верденнского, не сберег бы свою добрую душу, желание помогать окружающим и радоваться за других... *** А королева Гвиневера вместе с Брохвайлом и Номиноэ уже собирались покинуть священную рощу, направлялись прочь от дубов сыновей королевы, к опушке рощи. Королева обеспокоенно проговорила вслух: - Я все же тревожусь за Карломана! Его замкнутость и отчужденность может не пройти к тому времени, как нам придется вернуться в Арвернию. Ее дед, Брохвайл Верный, постарался утешить внучку. - Я надеюсь на Вароха. Он сможет поддержать Карломана, расшевелить его. И Номиноэ кивнул, соглашаясь со своим тестем, отцом Ангарад Мудрой: - Варох - мой внук, и я верю, что, если потребуется, он придет ко мне за советом. Гвиневера вздохнула, надеясь всей душой на лучшее, но все равно тревожилась за младшего сына, с которым, как чувствовала мать, происходило неладное. Пройдя еще немного по опушке рощи, все трое оборотней остановились. Их таинственное чутье подсказало, что приближается кто-то близкий, несомненно, из их рода. И они обменялись многозначительными взглядами. На тропинке, ведущей навстречу, показался Варох. Он был бледен и очень взволнован. Его синие глаза потемнели, глядя из-под нахмуренных бровей. Он остановился напротив королевы и поклонился всем троим старшим родичам. С первого взгляда на него стало ясно, что случилось нечто важное, скорее всего - связанное с тем, о чем они только что говорили и думали. Гвиневера судорожно вздохнула и пронзительно поглядела на Вароха, не решаясь, однако, обратиться к нему. Брохвайл нахмурился и грозно сжал кулаки, ожидая вестей. Номиноэ, чувствуя, что творится на душе у внука, мягко обратился к нему: - Одолей свои сомнения, Варох, и скажи нам начистоту, какую важную весть ты принес! Юный оборотень немного помедлил. И, глядя в напряженно сверкающие глаза старших сородичей, начал рассказывать, чувствуя, что больше нет пути назад: - Карломан признался мне... Он рассказал, что хочет отомстить за истребление вейл! Он готов, обернувшись волком, убить Ги Верденнского!.. Я долго расспрашивал его, и он признался, хоть и нехотя, что считает своим долгом предотвратить новые преступления, что еще может совершить Верховный Расследователь по отношению к ши и людям... - Варох сперва говорил обычным тоном, но затем его интонации становились все более жесткими, суровыми. - Он готов пожертвовать своей честью, а может быть, и жизнью, чтобы защитить других ши и людей от нависшей над ними угрозы! Карломан говорит: если не остановить барона Верденнского, то он может добиться от короля дозволения начать охоту на ши и в Арморике. Никто больше не сможет остановить Ги Верденнского, сам король слушается его... Карломан принял решение, и мне не отговорить его! Я пришел к вам, ибо убедился, что Карломана надо спасти от того, что он сам себе уготовил! Прошу вас поговорить с ним! Пусть даже он никогда не простит меня, и я навек потеряю его дружбу. Если это цена, чтобы спасти его, я готов заплатить эту цену! - при этих словах голос юноши зазвенел и сорвался. И, пока Варох говорил, Гвиневера застыла на месте, словно превратилась в мраморное изваяние, забыв, как дышать, чувствуя лишь ужас и жестокую боль от страшного решения своего сына. Брохвайл сгорбился, в одночасье постарев, и нахмурился еще сильнее, так что его густые брови сошлись на переносице одной линией. Номиноэ погладил кончик бороды, в которой уже заметны становились первые седые нити. Он с сочувствием поглядел на племянницу и внука. А Варох порывисто обратился к старшим родственникам, умоляюще протянув руки: - Прошу вас! Вы сильны и мудры, вас послушается Карломан! Спасите его, погасите в его душе праведный гнев и резрушительную жажду мести! Только вы можете успокоить его! Я сам готов пожертвовать всем на свете, чтобы мой друг не становился убийцей из-за этого мерзавца, Ги Верденнского! Но меня Карломан не слушает, а вы - совсем иное дело! Медленно оживая, королева Гвиневера покачала головой, не в силах поверить услышанному. В поисках поддержки она переводила взгляд то на деда, то на бывшего наставника. У Брохвайла неистово вырвалось первое, что пришло в голову: - Нельзя допустить, чтобы Карломан осуществил задуманное! Если он убьет Ги Верденнского, он поступит как тот выродок, отщепенец нашей породы, которого остановила, ценой своей жизни, светлой памяти королева Игрэйна! Тот возомнил себя клинком справедливости, желая убить того, кто станет врагом альвов. И, хоть это пророчество сбылось, но оборотень, что убьет в зверином обличье, неизбежно погубит и себя, к какой бы благородной цели не стремился. С умом и дарованиями Карломана такое стремление опасно вдвойне. Если он убьет Ги Верденнского, запомнит, что так можно поступать с врагами и впредь... Эти слова, словно острым лезвием, пронзили Гвиневеру Армориканскую, и она, стряхнув оцепенение, обратилась к Номиноэ, сосредоточенно поглаживающему бороду. - Прошу тебя, наставник, мудрейший из оборотней: спаси моего сына! Не допусти, чтобы он погубил себя и сделал бессмысленной жертву моей матери! Ведь получится, что она погибла зря, если ее внук сам превратится в беспощадного выродка со звериной душой? Трое оборотней выжидательно глядели на Номиноэ, ожидая, что он скажет. Но вот он заговорил, и на душе у всех сделалось легче. Ибо его слова были, как родник в пустыне, как согревающее пламя костра в лесу морозной ночью. - Будем надеяться на лучшее, достойные родичи мои! Карломан еще не осуществил задуманного, и я постараюсь переубедить его, пока он стоит на перепутье, и не успел зайти слишком далеко. Благо, у нас есть время. Прошу тебя, государыня: соберись с силами, ибо необходимо твое влияние на сына, - Номиноэ говорил, как всегда, веско, уверенно и невозмутимо, внушая спокойствие окружающим, которые так в нем нуждались. Призыв Номиноэ словно пробудил в королеве новые силы. Она глубоко вдохнула, заставив себя успокоиться. И вскоре овладела собой настолько, что выглядела совершенно спокойной, ничем не выдавая гложущей сердце тревоги. - Ты прав, Номиноэ! - сказала она. - Пойдем сейчас же с тобой... Варох, где сейчас Карломан? Юноша вздохнул, размышляя, что почувствует Карломан, узнав о его "предательстве". - Я видел его, когда он направлялся к колодцу, мимо псарни... - он рассказал о происшествии с Жартилином и собаками. Номиноэ кивнул, и его синие глаза прояснились. - Пойдем, государыня! Мы должны побеседовать с Карломаном сейчас же, пока горе, гнев и боль окончательно не помрачили его разум. И королева со своим советником удалились, обсуждая по пути, какими словами им постараться убедить юного таниста отказаться от его опасного замысла. А Варох остался близ священной рощи вместе с Брохвайлом Верным, своим прадедом по материнской линии. Тот утешительно проговорил, чувствуя смятение юноши: - Карломан очень умен, я верю, он откажется от своего замысла, когда Гвиневера и Номиноэ побеседуют с ним! И он непременно поймет, что ты выдал его тайну единственно ради его блага! Если ты готов спасти его, пожертвовав дружбой, значит, ты и впрямь дружишь с ним ради него, а не самого себя. Карломан все поймет! У Вароха вырвался красноречивый вздох. Ему очень хотелось верить, что старый оборотень прав. Потому что при одной мысли, что Карломан не простит его, юношу охватывала тоска. *** Карломан возле колодца умывался холодной водой прямо из ведра. Эта прохлада немного уняла жар, сжигавший его изнутри. До него доносились издалека возгласы Жартилина и заливистое тявканье щенков. Но он не интересовался, что там у них происходит. Юноша немного успокоился, в голове у него прояснилось, и едкий дым постепенно рассеялся. Не находя себе места, он решил немного прогуляться по территории замка. Но танист Арморики не успел далеко уйти. Едва шагнув к одному из арочных выходов в стене, он почувствовал приближение своей матери и Номиноэ. Остановился, почтительно ожидая их. Однако время прошло, а они все не подходили. Карломан обернулся к другому выходу. Но все же решил пройти через этот, раз уж ноги принесли его сюда. Пройдя через арку, юноша оказался в другом внутреннем дворе, выложенном брусчаткой. Тут же был разбит небольшой сад, устроены красивые клумбы с цветами. Приблизившись к ним, молодой бисклавре застал в саду свою матушку и Номиноэ Озерного. Они любовались изящными белыми и лиловыми левкоями, и негромко о чем-то беседовали. До Карломана долетел голос матери, исполненный боли и тоски: - Такие левкои больше всего любила погибшая Морганетта... Номиноэ сочувственно ответил своей королеве: - Я соболезную тебе всей душой, государыня, ибо не меньше, чем ты, чтил вейл! Но ты помнишь, что никто не уходит навсегда. Сумеречная Тропа ныне увела дев-птиц в мир стократ лучше здешнего, и, верно, там должны цвести еще более прекрасные левкои. Услышав эти слова, Карломан встрепенулся и глубоко вздохнул. Он понимал умом, что жизнь не заканчивается со смертью. Но был еще слишком молод, чтобы сознавать, куда уводит Сумеречная Тропа. Его все равно мучило, что Хранительниц-вейл нет на этом свете, и что Срединный Мир обеднел без их красоты. Карломан направился к матери и наставнику, чувствуя, что их встреча не случайна. Его мать обернулась и печально улыбнулась сыну. - Карломан! Подойди ко мне! - пригласила она. Юноша подошел к матери и Номиноэ. И они стали беседовать, стоя возле клумбы с левкоями. Гвиневера обратила внимание, что ее сын перестал следить за своей внешностью. Волосы его растрепались, по ним после умывания стекала вода, камзол был расстегнут. Она не стала корить сына, понимая, что у него на душе. Но мягко проговорила: - Карломан, приведи себя в порядок! Танист Арморики должен выглядеть опрятно. Номиноэ ничего не сказал, но сочувственно покачал головой, понимая, что происходит на душе у юноши. Карломан, потупившись, быстро застегнул камзол на все пуговицы. - Прости, матушка... Я был сам не свой все это время. Ласково глядя на сына печальными зелеными глазами, Гвиневера проговорила, стараясь убедить его: - Я разделяю твою боль, Карломан! Ведь и я тоже любила вейл. Их королева была мне близкой подругой. Я понимаю, что у тебя на душе, сын! Прошу тебя, поделись своими чувствами со мной и с Номиноэ! Ведь и боль переносить легче, когда можешь разделить ее с родными. Из груди Карломана вырвался глубокий вздох. Он проговорил, глядя в полные сочувствия глаза матери: - Я печалюсь не только о гибели вейл, матушка! Хотя у меня перед глазами стоит улыбка Морганетты, и я боюсь даже думать, как кузен Хильдеберт переживет ее гибель... Но я также думаю о том, что палач ши, Ги Верденнский, по-прежнему силен и в чести у короля,и будет подталкивать его к новым убийствам...Я жажду его крови, матушка! И готов на все, чтобы остановить Верховного Расследователя! Гвиневера обхватила ладонями обе руки сына, и проговорила, с сочувствием глядя в его измученное лицо: - Прошу тебя, не забывай, что ты теперь - танист Арморики, ибо Хлодион желает остаться при Дурокортерском дворе. Меня долг перед моей землей также обязывает сдерживать свой гнев! А ведь и в моих жилах тоже течет волчья кровь, и я могла бы дать ей волю. Карломан глубоко вздохнул. Боль и тоска, клубившаяся в его душе, нашли себе выход, ибо пятнадцатилетнему юноше трудно было держать их в себе. - Я понимаю свои обязанности, матушка! Но думаю не только о себе, но и о ши, живущих в Арморике. Ведь Ги Верденнский способен обратить гнев короля и против них и "детей богини Дану". Не отпуская рук сына, Гвиневера проговорила печально и строго: - Если ты убьешь барона Верденнского, Карломан, ты как раз поставишь под удар не только себя, но и всю Арморику! Король жестоко отомстит за смерть своего любимца. Ведь ты не желаешь, чтобы отвечать за твое преступление пришлось всем "детям богини Дану"! Под пристальным взглядом матери, Карломан медленно опустил голову. Во время беседы ему сделалось легче, он почувствовал, что едкий дым, душивший его, стал постепенно рассеиваться. - Я не думал о таких последствиях, - медленно проговорил он, начиная постепенно переосмысливать свой выбор. При этих словах юноши до сих пор молчавший Номиноэ подошел к матери и сыну, и поглядел в глаза юному танисту. - Ты молод, Карломан, и мыслишь, как подобает юноше, и тебя можно понять! Но ведь ты - Хранитель, не только как наследник престола Арморики, но и как бисклавре, посредник между ши и людьми. Если ты убьешь Ги Верденнского, сломаешь прежде всего себя. Ты слышал о том, как становятся выродками, оборотнями-убийцами? Одного из таких остановила ценой своей жизни твоя бабушка, королева Игрэйна. Карломан взглянул на наставника накаленной зеленью глаз. - Моя бабушка отдала жизнь ради спасения проклятого Ги Верденнского! Он не заслуживал ее жертвы! Было бы благом для всех остановить его навсегда, исправить ее ошибку! Номиноэ покачал головой. - Карломан, Карломан! В тебе говорит сейчас боль, это не голос мудрого бисклавре, внука доблестной Игрэйны! Она совершила доброе дело, ибо не могла позволить погибнуть ребенку, которым он был тогда. Потому что она была истинной Хранительницей. Тогда как ее враг маскировал свое кровожадное стремление общим благом и пророчествами о губителе альвов. Что же, ты пожелаешь уподобиться тому нечестивому выродку? Или осознаешь, что жертва королевы Игрэйны свята для нас? Карломан старался преодолеть горевшую в его душе боль, чтобы рассуждать здраво, как подобало Хранителю. Ибо его с детства воспитывали на осознании ответственности перед миром, в котором они все обитали. Но еще никогда юному оборотню не было так трудно смирить свою ярость. Перегрызть горло Ги Верденнскому было бы гораздо легче, нежели победить самого себя! - Я... стараюсь понять... - прохрипел юноша, лицо которого выражало жестокую внутреннюю борьбу. - Мне хочется сражаться не на жизнь, а на смерть!.. Я не смогу смириться, когда этот бешеный пес сеет вокруг смерть для ши! Его мать и наставник переглянулись, понимая, что Карломан сейчас стоит на перепутье. Они знали, что следует действовать очень осторожно, и убеждать юношу так, чтобы он сам принял окончательное решение. Ни в коем случае не следовало давить на него. - Я понимаю тебя, Карломан! - проговорила королева Гвиневера. - Но нам придется бороться с Ги Верденнским при дворе, с помощью разума и речи, как достойно мыслящих существ. И ты, плоть от плоти ши, и одновременно - потомок арвернского королевского дома, сможешь оказать в этом неоценимую помощь. Я верю в тебя, Карломан! - она горячо обняла сына, чувствуя напряженную дрожь в его плечах. - Мы все в тебя верим! - добавил Номиноэ, когда мать отпустила Карломана. - И твоя матушка, и я, и Варох, желаем тебе добра. Я надеюсь от души, что его опасения не сбудутся, и ты поймешь, что он желает тебе добра. При упоминании Вароха, Карломан усмехнулся, догадавшись, откуда старшие узнали о его намерениях. Но почему-то обиды на кузена и лучшего друга не было. Преодолев свою ярость, он мыслил теперь здраво, как подобало бисклавре. А их порода взрослела не только телом, но и умом быстрее людей. Переглянувшись с матерью и Номиноэ, Карломан пообещал: - Обещаю вам, ради лесного бога Кернунаса, нашего покровителя: я не трону Ги Верденнского ни в волчьем облике, ни в человеческом! Но приложу все возможные усилия, чтобы он утратил то высокое положение, которым обладает сейчас! И мать, и наставник поглядели на юношу с глубоким уважением, как на равного себе. Затем королева Гвиневера поцеловала сына в щеку и растроганно проговорила: - Будь всегда мудр и благоразумен, мой дорогой сын! Быть может, борьба при дворе займет немало времени, и нам потребуется большое терпение, чтобы не выдать себя перед ненавистниками ши. Но мы - Хранители, и в этом состоит наш долг! Карломан кивнул в ответ. Впервые после известия об истреблении вейл, у него на душе стало ясно, хоть и не весело. - Благодарю тебя за эту беседу, матушка, и тебя, мудрый Номиноэ! Я многое осознал о себе самом... *** Вечером после ужина Большой Зал королевского дворца в Чаор-на-Ри изрядно опустел. Ближайшие родственники, ужинавшие вместе с королевской семьей, затем разбрелись по своим делам. После того, слуги убрали все со стола, на почетном помосте остались сидеть лишь королева Гвиневера, Брохвайл и Номиноэ. Им следовало обсудить предстоящее возвращении королевы с танистом ко двору их верховного сюзерена, короля Арвернии. "Можно ли полагаться, что ты, и особенно Карломан, выдержите все, что бы ни случилось еще?" - мысленно спросил свою внучку Брохвайл. Укоризненно взглянув на деда, Гвиневера ответила, тоже мысленно: "Да. Я уверена, что он все выдержит!" И Номиноэ кивнул в ответ, подтверждая слова королевы. Поодаль, на полу, Жартилин возился с новым щенком, скармливая ему сахарную мозговую косточку. Щенок грыз ее еще не отросшими зубами, мусолил языком, попутно облизывая мальчику пальцы. Увидев проходившего мимо Карломана, Жартилин улыбнулся ему. - Благодарю тебя за все, кузен! Впервые за долгое время Карломан сумел улыбнуться в ответ, глядя на кузена с собакой. - Это приключение хорошо закончилось! Но впредь не рискуй понапрасну! Он обратился к Жартилину, как взрослый, и тот серьезно кивнул в ответ, признавая за Карломаном первенство, хотя они родились в один год. Затем Карломан вышел из зала на балкон. Долгий летний вечер был еще достаточно светлым, и танист разглядывал с высоты крыши и священные рощи родного Чаор-на-Ри, а за ними - леса и сверкающую гладь Леджии. Он видел, как пылающее вечернее солнце опускается на них и окрашивает все красным светом, словно зарево далекого пожара. Затем юноше представилось, что это в самом деле пожар, да не какой-то небесный, а зажженный арвернами в отместку за то, что он убил Верховного Расследователя. Вспыхнут дома, разрушенные войной, и леса, пристанище ши. По мирным нынче улицам замечутся толпы жителей, преследуемых рассвирепевшими арвернами. В водах реки отразится уже не закат, а настоящее зарево... И все это случится по его, Карломана, вине!.. Глубоко задумавшись, сын Гвиневеры все же услышал, как на балконе появился Варох. Ибо он улавливал его присутствие всегда. И теперь стремительно повернулся к тому, что с малолетства был ему другом. Варох подошел к нему, и какое-то время они любовались закатом молча, ничего не говоря и чувствуя, что слова сейчас не нужны. У них все еще оставалось общее пространство на двоих. Наконец, Карломан глубоко вздохнул и обратился к другу: - Разговор с матушкой и Номиноэ помог мне многое осознать! А теперь до меня дошло вполне, каковы были бы последствия, убей я барона Верденнского! Варох поглядел ему в глаза печальным взором синих глаз. - Сможешь ли ты простить меня, Карломан? - сдавленным голосом проговорил он, будучи готов к любому ответу, и к тому, что его друг не захочет больше видеться. - Я виноват перед тобой! Но клянусь тебе, что лишь дружба с тобой заставила меня рассказать... Но Карломан дружеским жестом, совершенно так же как всегда, положил руку на плечо Вароху, и у того стало так легко на сердце, что он готов был взлететь от радости. - Благодарю тебя, Варох, что позаботился обо мне лучше меня самого! Боги сделали мне большой подарок, послав дружбу с тобой! А с Ги Верденнским мы еще непременно поборемся при дворе, но не роняя своей чести. - Можешь рассчитывать на меня всецело! - кивнул Варох, лицо которого прояснилось от радости. Они стояли на балконе, обнимая друг друга за плечи и вместе глядя на вечерний город. И улыбались, с честью преодолев свои испытания и свернув на верный путь. Впоследствии им пришлось пережить еще немало бед и потерь. И еще не раз сердце Карломана, как и других ши, вспыхивало праведным гневом. Это произошло, когда его кузен, Хильдеберт Потерянный Принц, умер в темнице. Когда был убит старший брат Карломана, Хлодион, чью гибель несправедливо приписали оборотням. Когда под предлогом мести за него Ги Верденнский и донарианцы с дозволения короля Хильдеберта Строителя устроили Священный Поход против альвов, охвативший всю Арвернию. Еще не раз в сердце Карломана просыпалась ярость, и его тянуло расправиться с убийцей. Но в его памяти немедленно оживал давний разговор с матушкой и наставником. И он старался действовать разумно и мудро, как подобает Хранителю, а не убийце. Введенный еще в юности в Королевский Совет, Карломан добился, чтобы нога дознавателей и донарианцев не ступала на землю Арморики, как ни точили они зубы на гнездо ши. А со временем, когда на престол взошел после смерти своего брата отец Карломана, он помог венценоску удалить от двора Ги Верденнского и прекратить преследования альвов. И во всех этих начинаниях, как и в последующие годы, в совете и на войне, ближайшим помощником для Карломана был Варох Синезубый. Их дружба, проверенная в юношеские годы, продлилась всю жизнь, с годами лишь укрепляясь.