Радости и Печали

      Любящей и дружной парой были граф Карломан Кенабумский и его супруга, графиня Альпаида. Настолько хорошо понимали друг друга, что ничего не могло пошатнуть их семью. Ни одна из женщин, тайно или явно влюбленных в Карломана, не в состоянии была затмить в его глазах возлюбленную супругу. И даже быстротечный роман Карломана во время посольства в Венетийскую Лигу с красавицей-бисклавре Лукрецией Луччини, не смог поколебать в его сердце образ Альпаиды. Возвратившись домой, он осознал, что по-настоящему всегда любил лишь жену. Пылкое увлечение, что было у него с прекрасной венетийкой, - это еще не любовь. Но Лукреция родила ему дочь Беатриче, единственную дочь Карломана. Однако он больше не возвращался в Розалию, где правил герцог Антенорио Луччини, отец Лукреции. И граф Кенабумский никогда не видел свою дочь. Однако он не обманывал себя. Все, что когда-либо было сделано, отражается в последующем, влечет за собой последствия, иногда - самые непредсказуемые. После его поездки в Венетию прошло десять лет. Карломан Кенабумский был уже майордомом Арвернии. Наступил последний год уходящего века. И вот, Карломана настигло напоминание о прошлом. Ибо герцогу Розалийскому потребовалась помощь против его политических и военных противников. Поскольку Венетийская Лига отнюдь не была единым государством, Розалия оставалась всего лишь одним из нескольких могущественных герцогств, соперничающих между собой. Чтобы укрепить свою власть и найти союзников, Антенорио Луччини стал заранее подыскивать будущих женихов для своей внучки Беатриче, хоть той исполнилось пока всего девять лет. Тем не менее, он, по обычаю, послал портрет девочки к арвернскому двору. И заодно решил посоветоваться с ее отцом. И вот, однажды зимним утром в своем кабинете, Карломан, стоя возле жарко натопленного камина, открыл запечатанный пергамент с гербом Розалии. Он быстро прочел письмо, написанное убористым почерком герцога. Тот, после всех наилучших пожеланий и благословений, намеками сообщал о смуте и заговоре против себя. После всех витиеватых описаний, Антенорио Луччини сообщал: "Засим я посылаю ко двору Арвернии портрет моей очаровательной внучки Беатриче! Ибо, по обычаю Венетийской Лиги, сватовство столь знатной девицы следует готовить заранее. Если один из правящих домов пожелает породниться с нами, пусть состоится ее помолвка с достойным женихом, после чего будущие родственники получат право помогать друг другу во всем." Читая письмо, Карломан мечтательно улыбнулся. Ибо он никогда не видел своей дочери, даже портретов ее. Интересно, на кого она растет похожей - на Лукрецию или на него? Как утверждал Лоренцо Висконти, его друг и розалийский патриций, родственник герцогской семьи, Беатриче многое унаследовала от него... Однако никакое умиление не могло лишить майордома Арвернии обычной предусмотрительности. Тем более - когда речь шла о венетийцах, известных своими хитростями. Он поднес письмо ближе к жару камина, и сквозь обычные, ничего потаенного не скрывающие строки проступила тайнопись, сделанная лимонным соком. Герцог Антенорио Луччини обращался к майордому Арвернии: "Пишу тебе, дорогой родич, - герцог Розалийский был сыном арвернской принцессы Химнехильды, старшей сестры Хлодеберта Жестокого. - Прошу у тебя и двора Арвернии ратной помощи против моих врагов, а со своей стороны обещаю вечный союз и выгодные торговые условия. Я верю, что ты, Карломан, согласишься помочь мне, во имя былых тесных связей, напоминающих тебе о дворе моей цветущей Розалии. Я посылаю к тебе патриция Лоренцо Висконти в качестве чрезвычайного эмиссара. Он передаст для Арвернского двора портрет моей внучки, твоей дочери Беатриче. Но для тебя, Карломан, он также передаст весть от моей дочери Лукреции, что все еще помнит тебя и пользуется случаем сообщить о себе и о вашей милой дочери." Карломан перечитал письмо, чтобы не упустить ничего важного. И бросил его в камин, где гудело и билось пламя, согревая кабинет майордома в холодный зимний день. Он поглядел в огонь, и перед ним на миг соткался образ самой Лукреции - прекрасной золотоволосой девы-волчицы с неистовыми черными глазами, в которых сверкало пламя огнедышащих гор ее родины. Лукреция - остроумная, язвительная на язык, яркая, веселая, страстная... С ней было невероятно интересно, она понимала его, сама будучи бисклавре, видела в нем те грани личности, которые он не мог открыть перед людьми, даже самыми близкими. Он не переставал любить Альпаиду, но на какой-то миг рядом с этим чувством вспыхнула и влюбленность в Лукрецию. При других обстоятельствах она могла бы стать его судьбой, если бы в его жизни к тому времени не было Альпаиды и их сыновей. Но наваждение прошло, и он, вернувшись домой, сумел поведать жене обо всем, так что она простила его. Тогда Карломан узнал свою Альпаиду во всем благородстве ее души. Они поняли друг друга, и их супружеская любовь только возросла. Карломан тихонько вздохнул. Память, подбросив ему привет из прошлого, принесла и боль, и радость. Лукреция навсегда ушла в прошлое. Но от нее осталась дочь - единственная среди пятерых законных сыновей. Она родилась от хоть и мимолетной связи, но сильной и яркой, как пламя в камине. До сих пор он лишь посылал Беатриче подарки, чтобы она знала, что ее отец помнит о ней. Больше она ни в чем и не нуждалась, подрастая, как подобало принцессе, окруженная всеобщим вниманием, получающая наилучшее воспитание и развивающая свой дар, как и ее мать. Чего ей еще было желать в великолепном герцогстве Розалийском? Но вот, ее дед, герцог, принялся заранее подыскивать для Беатриче женихов, хотя она пока еще слишком мала. Весть о посылке портрета взволновала Карломана сильнее, чем он мог представить. Уж не хочет ли герцог Розалийский помолвить Беатриче с одним из арвернских принцев? Карломан попытался представить, что будет, если его дочь приедет в Дурокортер и станет жить здесь, рядом с ним, чтобы со временем стать женой одного из его племянников. Он сможет тогда наверстать потерянные годы... Однако нет, отчего-то такая возможность не принимала определенных очертаний. Как ни старался, Карломан не мог представить теплой ладони дочери в своей руке, ее звонкого смеха, разносящегося в покоях Дурокортера. Возникшие было мечты так и оставались мечтами, как те воздушные замки, что вырисовываются порой в подсвеченных закатным солнцем облаках, - прекрасные, но недолговечные. Никогда им не спуститься на землю, не обрести твердую основу, ибо их развеет ветер. Он чувствовал, что и Беатриче не приедет в Арвернию, не встретится с отцом и братьями, - разве что позднее, и не в здешнем краю. К лучшему это или достойно сожаления, - ведомо одним лишь Норнам, всеведущим богиням судьбы. А Карломан знал лишь то, что открыл его дар, присущий всем оборотням. Что ж, он не был бы майордомом Арвернии, Почти Королем, если бы позволял несбыточным надеждам надолго омрачить его мысль. Позвонив в колокольчик, граф Кенабумский вызвал порученца, дремавшего в приемной. Когда тот вбежал, Карломан приказал ему: - Позови коннетабля, принца Дагоберта, и сенешаля, барона Вароха Приозерного! Скажи: зову их по поводу срочных известий от родича нашего, герцога Розалийского! Порученец убежал исполнять приказ, а Карломан, отвернувшись к окну, стал глядеть, как снег, крупный и пушистый, будто в Моравии, мягко ложился на черные оголенные ветви деревьев в саду. Почему-то пришло в голову, что в городах Венетийской Лиги снега, вероятно, не видели никогда. Он лежал лишь на самых высоких вершинах гор Марции и Этрурии. А в плодородной долине Розалии, должно быть, давно закончили собирать апельсины и оливки, там теперь будут цвести до самой весны фиалки и анемоны. И, разумеется, поздние розы, в честь которых эта роскошная земля и получила свое имя... Но, как бы ни был прекрасен тот южный край, Карломан прекрасно знал, что мира и покоя не было и там. На Розалию точили зубы ее соседи - могущественная Марция, что желала бы собрать под своей рукой все побережье Окруженного моря, и соседнее герцогство - Аския. По легенде, аскийцы были кузенами марцийцам, вели род от младшего брата основателя Марции, сына Марса, ушедшего из суровых гор в плодородные приморские долины. Как бы там ни было, Аския издавна соперничала с Розалией из-за торговых путей и земельных угодий. Оба герцогства были равны своим местоположением и политическими условиями, богатством и военной силой. А одинаковым соседям ужиться труднее, чем различным. Карломан уверен был, что о военной помощи против Аскии и собирается его просить герцог Розалийский, затем и прислал к Арвернскому двору портрет Беатриче... Карломан так увлекся размышлениями, что не повернул головы, когда чуть слышно отворилась дверь. Он узнал шаги - чуть слышные, плавные, как у всех оборотней, принадлежащие Вароху, и по-военному твердые, размеренные, несмотря на уже немалые годы, шаги Дагоберта Старого Лиса. Узнав их, Карломан, тем не менее, чуть-чуть помедлил, зная, что его близкие все поймут. Он сделал им знак садиться, а сам не спешил оборачиваться. Граф Кенабумский собирался с мыслями, глядя, как ровное снежное покрывало укутывает заснеженный сад, слой за слоем. Благодаря жаркому пламени камина, можно было уютно чувствовать себя и в каменных стенах Дурокортерского замка. Вошедшие в кабинет Дагоберт и Варох сели за стол, также молча глядя в спину задумавшемуся Карломану. Они ждали, когда он обратится к ним, - терпения им обоим было не занимать. В принципе, они представляли, о чем пойдет речь, ведь порученец майордома передал им, что герцог Розалийский, Антенорио Луччини, прислал письмо. Обстановку в городах Венетийской Лиги и коннетабль, и сенешаль знали не хуже самого Карломана. Соперничество герцогств между собой, их попытки опереться на более сильных союзников, чтобы возобладать над соседями, интриги патрицианских родов внутри каждого города, - все это давно сделалось притчей во языцах. Роскошь знатных венетийцев и их изящный вкус в различных искусствах скрывали под собой не меньше тьмы и грязи, чем лазурная гладь Зеленого Моря - донной тины. Об этом хорошо знали арвернские политики. Правда, герцог Розалийский все же приходился родственником королевскому дома Арвернии. Дагоберту он и вовсе был родным племянником, сыном его старшей сестры, герцогини Химнехильды. Так что помочь ему было достойным делом. Род Луччини был верным союзником Арвернии, и через Розалию проходили слишком выгодные нити международной торговли, чтобы позволить отдать их в чужие руки. В кабинете майордома еще не было произнесено ни слова, а между тем, Дагоберт и Варох, присев за стол, догадались, что речь пойдет о военной помощи, которую арвернам, по всей видимости, придется оказать своему союзнику. Правда, и Дагоберт, и Варох знали, что у Карломана связаны с герцогством Розалия еще и сугубо личные воспоминания. Карломан ничего не скрывал от своих близких. Варох был первым, кто понял по виду друга, вернувшегося из Венетийской Лиги, что он пережил необычные приключения, в том числе и связанные с прекрасной дамой. От него пахло чужой волчицей - запах манящий, как густое сладкое вино, таинственный, как карнавал, полный ярких красок, музыки и смеха. Тут было от чего на миг сменить след и броситься бежать другим путем. Но, заглянув в глаза другу, Варох понял, что эта страница перевернута навсегда. И рождение Беатриче не заставило Карломана пожалеть о возвращении к своей семье. Знал правду и Дагоберт. Он узнал обо всем тогда же, когда и Альпаида. И, вопреки своей воле, восхитился тем, каким образом Карломан сумел сообщить о своей измене, так что это известие не пронзило Альпаиду, как нож, не заставило ее разочароваться в супруге. Она поняла и простила его, и их супружеский союз стал с тех пор еще крепче. Не только посторонние, но и сам Дагоберт, зная обо всем, видел в семейной жизни своей дочери и зятя идеал супружеской любви. Если сама Альпаида с тех пор не боялась за свою семью, какое имел право опасаться он, ее отец? Дагоберт не сомневался, что, даже если обстоятельства заставят Карломана приехать в Розалию, и Лукреция Луччини попытается вернуть его, он сумеет избежать сетей этой сирены. Потому что обмануть доверие Альпаиды, проверенное годами, сейчас было бы уже настоящим предательством. На такое Карломан Кенабумский не был способен, и вся его последующая жизнь доказывала это. Но там была еще и рожденная Лукрецией дочь. А она всегда останется его плотью и кровью, что бы ни связывало его с ее матерью. Вот почему близкие не удивились волнению Карломана при известии из Розалийского герцогства. Знали: ему было о чем подумать, и следовало выбрать, как поступать правильно, чтобы никого не оскорбить. Вот почему Дагоберт и Варох спокойно ждали, сидя за столом, когда Карломан обернется к ним, чтобы начать беседу. А он все глядел, не отрываясь, на падающий снег, в котором так приятно было, обернувшись волком, бегать и валяться, взметая снежные вихри, чувствуя кожей приятную прохладу. И невольно подумал: оценила бы его дочь Беатриче развлечения холодных стран, доведись ей приехать сюда? Понравилось бы ей бегать на коньках и на лыжах, кататься на санях и играть в снежки вместе с его сыновьями от Альпаиды? Или его девочке милее цветущие луга и апельсиновые рощи ее жаркой родины? *** После долгих раздумий, Карломан наконец-то обернулся к родным. По его лицу близкие увидели разнообразные чувства, которые он не пытался в этот миг скрыть. Подойдя к своему креслу, майордом сел. И лишь после этого стал объяснять суть происходящего. - Как вам уже известно, я получил письмо от герцога Розалийского, Антенорио Луччини, нашего высокочтимого родственника. Он сообщает, что против него был устроен заговор силами соперничающих с ним патрицианских семейств. Герцог также упоминает о продолжающемся противостоянии с герцогством Аския... Намекает, что Арвернии все же выгоднее помочь ему сохранить власть, нежели отдать Розалию в чужие руки. И Дагоберт, и Варох пристально смотрели на Карломана, предоставив ему высказаться до конца. Они хорошо знали графа Кенабумского, и не сомневались, что письмо герцога Розалийского не могло так сильно на него повлиять. Тут дело было в чем-то ином, гораздо более личном... И действительно, затем Карломан проговорил, не меняя того же энергично-делового тона: - В поисках надежных союзников, герцог Розалийский уже ищет будущего жениха для своей внучки, которая еще слишком мала для брака. Но он надеется заключить ее помолвку с подходящим по знатности женихом, и при этом заполучить новых родичей и союзников на случай возможной войны. Дагоберт молча кивнул, понимая, что именно так повлияло на Карломана, выбив его из равновесия. Варох же не отрывал взгляда от лица своего друга, понимая его состояние. Ибо речь шла о дочери Карломана, которую он никогда не видел! Сам же Карломан закончил свою речь задумчивым тоном: - Остальное нам поведает Лоренцо Висконти, посланный полномочным эмиссаром к Арвернскому двору. Он же предъявит портрет юной Беатриче, внучки герцога Розалийского. Мне будет дозволено взглянуть на портрет первым, - при этом, Карломан ни словом не обмолвился о том, что Лоренцо должен передать ему еще и послание от Лукреции Луччини, матери Беатриче. Закончив говорить, Карломан откинулся на спинку кресла, давая жестом понять, что теперь очередь тех, к кому он обращался, высказаться. Сам же он думал о последних известиях. Помочь герцогу Розалийскому сохранить власть было, конечно, достойным делом для Арвернии. Следовало укротить заговорщиков и одолеть Аскию. Но больше всего Карломан думал о визите Лоренцо Висконти, который должен был привезти ко двору портрет его дочери Беатриче. И граф Кенабумский мечтал увидеть девочку, узнать в ней свою родную кровь... Вольно или невольно, Карломан вспоминал прекрасную Лукрецию и ту яркую вспышку страсти, что бросила их в объятия друг другу, породив маленькую Беатриче... Хотелось бы Карломану знать, на кого похожа девочка - на него или на Лукрецию. Если она пошла в него, то при дворе тотчас поползут слухи. О его любовной связи с розалийской красавицей знали только самые близкие, при дворе об этом Карломан не объявлял, но тут мигом сопоставят, когда он был в Розалии... Тем временем, Дагоберт заговорил первым. По-военному кратко и со знанием дела изложил важные обстоятельства: - Аския - извечный противник Розалии. Они мешают друг другу, ослабляя позиции, и ни одна сторона не может своими силами одолеть другую. Тем более, если и в самой Розалии действуют союзники аскийцев, готовя заговоры против своего законного герцога. А за Аскией стоит еще и могущественная Марция. Правда, там, вероятно, поддерживают своих родичей лишь настолько, чтобы аскийцы не поднялись над своими соседями слишком успешно. Карломан кивнул, признавая правоту тестя. Он и сам думал о том же с политической точки зрения. Варох же, видя как глубоко задумался его друг, понял, что волнует его в первую очередь. И он уточнил у Карломана как можно тактичнее: - Так значит, Лоренцо привезет портрет Беатриче в первую очередь для тебя, Карломан? Тогда у тебя будет возможность устроить, как лучше показать его всему двору. Карломан задумчиво проговорил: - Как ни показывай, но, если в юной Беатриче с первого взгляда узнают мою кровь, это может вызвать скандал при Арвернском дворе. Герцог Розалийский признал девочку своей законной внучкой, однако здесь в ней могут увидеть просто бастарда. Не поручусь, что королева-мать и Совет согласятся просватать ее за одного из арвернских принцев! Как бы вместо помощи герцогу Розалийскому не высказали оскорбления, что будет трудно исправить! - Этого мы не может допустить! - энергично проговорил Дагоберт. - Я предлагаю послать наших разведчиков в герцогство Аския. Пусть выведывают сведения, подкупают союзников для Арвернии и Розалии. Уж наверное, у правителя Аскии тоже немало недоброжелателей в собственных владениях! Надо постараться, чтобы под ним пошатнулся собственный трон, и стало бы не до соседей. А мы, тем времнеем, окажем военную поддержку Розалии, чтобы никто не смел зариться на ее владения и свергать наших родичей. Если потребуется, выступим и против Марции, как бы они ни гордились своим происхождением от самого бога войны! Для Арвернии выгодно, чтобы власть сохранил наш родич и союзник, Антенорио Луччини. Карломан одобрительно кивнул. - Теперь нам следует позаботиться, чтобы портрет девочки, внучки герцога, был понят при дворе правильно. Варох ответил на это, желая поддержать друга: - Если ты увидишь портрет первым, у тебя будет время подготовить двор, настроить всех наилучшим образом, чтобы не допустить скандала, - он с сочувствием поглядел на друга, для которого присланный портрет дочери означал единственную возможность увидеть свое дитя. Карломан приободрился перед близкими, и глаза его ярко блеснули. - Благодарю вас, родичи мои! Нам с вами доводилось решать и не такие задачи, хвала богам! Проблема Розалийского герцогства - не самая большая из них. Однако знать заранее, что происходит в сфере интересов Арвернии, нам необходимо! Теперь постараемся убедить всех остальных помочь герцогу Розалии. И Дагоберт, и Варох были согласны с ним. Правда, Дагоберт еще решил про себя немедля поведать Альпаиде о портрете дочери Карломана. Ей предстояло обо всем узнать первой, чтобы выдержать все как подобает. Граф Кенабумский знал и сам, что его тесть позаботится об Альпаиде, и не стал даже напоминать об этом. *** Несколько позднее Карломан, погруженный в сумрачное состояние, вместе с Варохом пришел в оружейную. Ему было необходимо отвлечься, и он захотел поглядеть, как обучались владеть пока еще деревянными клинками его младшие сыновья, Аледрам и Аделард. Теперь мальчики бойко орудовали клинками под руководством своего наставника. Они делали обманные движения, отвлекая противника, "рубили" деревянной поверхностью, оставляя порой довольно ощутимые синяки на коже друг друга. В присутствии отца и Вароха каждый старался показать, на что способен, чтобы граф Кенабумский похвалил их. Обычно Карломан, несмотря на весь объем государственных обязанностей, старался уделять достаточно времени своей семье и детям, но не баловал их излишней похвалой. Его одобрение следовало заслужить. Пока что он стоял поодаль, скрестив руки на груди, и с сосредоточенным видом глядел на своих сыновей. Они были погодками: Аледраму в этом году должно было исполниться девять лет, он был одногодком своей единокровной сестры Беатриче, а Аделарду - восемь. Он был меньше и слабее брата, но старался брать упорством и задором. Стискивая зубы, младший мальчик размахивал деревянным мечом, как мельница крыльями, стараясь попасть в уязвимые места, едва Аледрам неосторожно высовывал руку или ногу. Впрочем, тот был внимателен, и не давал младшенькому себя превзойти. Прыгал, уворачивался, сам переходил в атаку, так что Аделарду приходилось пятиться перед ним. Оба мальчика раскраснелись, выглядели усталыми. Сегодня, следя за успехами своих сыновей, Карломан представлял, что вместе с ними могла бы тренироваться тонкая, гибкая девочка, стремительная в движениях, с блестящими глазами бисклавре. Ибо женщины-оборотни ничем не уступали мужчинам, так что и Беатриче вполне могла учиться сражаться, если ей захочется. По крайней мере, можно не сомневаться: где-где, а в семье Луччини, в которой и прежде было много оборотней, сумеют воспитать ее как следует! Весь погруженный в свои размышления, Карломан совсем, казалось, забыл о Варохе. - Как ты думаешь поступить с портретом девочки, если по нему будет очевидно, что это твоя дочь? - участливо поинтересовался барон-оборотень, так чтобы никто не услышал его, кроме Карломана. Тот отвечал, не сводя взора со своим сыновей: - Еще не знаю пока, что предприму. Но предчувствие говорит мне, что Беатриче не суждено войти в семью потомков Карломана Великого, - произнес он со сдержанным вздохом. - Сейчас для меня самое главное - увидеть дочь хотя бы на портрете. Об остальном я смогу рассуждать после... А пока я рад, что хотя бы сыновья остались рядом со мной! А мальчики все старались, превозмогая усталость, сражались на деревянных мечах, что было сил. И наставник стоял рядом, время от времени высказывая замечания, иногда одобрительные, а порой не очень. В руках он держал колокольчик, в который периодически звонил, если его юные подопечные переходили допустимые границы, и поединок грозил превратиться в потасовку. Сквозь стук деревянных мечей и шумное дыхание мальчиков, время от времени прорывался требовательный голос наставника: - Быстрей, быстрей, Аледрам! Не задерживайся долго, противник тебя разгадает! А ты, Аделард, не маши так клинком! Удар должен быть точным и метким, как у ловчего сокола! Мальчики, слыша такие поощрения, усиливали атаку, ибо ни один не желал уступить победу брату, хотя у обоих уже руки ныли от усталости. Наконец, Карломан решил прервать поединок сыновей и вместе с Варохом подошел ближе. - Объявляем на сегодня ничью! - произнес он с деланным весельем. Деревянные клинки со стуком выпали из рук мальчиков, когда те бросились навстречу отцу и его другу. - Батюшка! Дядя Варох! - воскликнули они, перебивая друг друга. - Вы видели, как мы сражаемся? Какой я разучил удар!.. А как я достал брата мечом из нижней стойки!.. Мы уже многое умеем! Карломан подхватил сыновей на руки, сразу обоих, и крепко обнял. Затем, поставив на пол, взъерошил каждому волосы, к их горячему удовольствию. После этого мальчики по очереди, изображая взрослых, протянули ладони Вароху, который пожал их, скрывая улыбку. - Мы с дядей Варохом очень внимательно следили за вашими успехами, юные герои! Для своих лет вы неплохо выучились. Но настоящий воин каждый день узнает что-нибудь новое, полезное для его воинского умения, а вы пока делаете лишь первые шаги! Замучили своего наставника? - он обернулся к учителю фехтования, который отошел подальше, не мешая общению графа Кенабумского с детьми. Тот чуть уловимо усмехнулся. - Молодые господа легко увлекаются, но они понятливы и послушны, стоит только напомнить им, как надлежит действовать. Но им не следовало бросать мечи, даже деревянные, на пол! Любое оружие требует уважения. Пристыженные, Аледрам и Аделард подняли мечи и поставили их, как полагалось, на деревянную стойку. Затем опять вернулись к отцу и дяде Вароху, надеясь исправить в их глазах невольный промах. В это время в оружейную вошла жена Карломана, графиня Альпаида. Ее сопровождал старший сын, уже пятнадцатилетний Ангерран, и его подруга, Матильда де Кампани, дочь канцлера Арвернии. Альпаида со спокойным, сосредоточенным лицом направилась прямо к мужу. Она уже знала от своего отца о послании герцога Розалийского и о том, что Карломан получит портрет своей дочери от другой женщины. И теперь Альпаиде было необходимо поговорить с мужем, чтобы выяснить все раз и навсегда. Тем не менее, дочь Дагоберта настолько хорошо владела собой, что ничем не выдала опасений, неизбежно всколыхнувшихся в ее душе. Ведь она знала, что Лукреция Луччини за все эти годы так и не вышла замуж, значит, продолжала на что-то надеяться... Как бы там ни было, Альпаида не давала подозрениям разгуляться в ее душе. Она доверяла мужу, именно потому что он в свое время честно поведал ей о романе с Лукрецией и о рождении ребенка. Зная, как Карломан любит своих детей, Альпаида понимала, что девочка должна была сама по себе взволновать его, даже больше, чем ее мать. Она даже сочувствовала Карломану, никогда не видевшему свою дочь. И надеялась, что они сумеют все обсудить разумно и понять друг друга, как подобало настоящим супругам. Во всяком случае, ничто на свете не заставило бы Альпаиду выяснять отношения при детях. Было бы недостойно урожденной принцессы крови устраивать мужу скандал, как базарная торговка. Просто поговорить - иное дело: Альпаида чувствовала, что не сможет жить спокойно, пока Карломан ей все не разъяснит. Юноша и девушка последовали за графиней. Ангерран, уже почти взрослый, ростом выше матери, был рад возможности повидаться с отцом, побыть рядом с ним. Он видел, что у отца можно многому научиться, и приглядывался, стараясь быть ему достойным сыном. Что касается Матильды, то ей тоже хотелось видеть Карломана. Хотя бы просто видеть, любоваться им издалека, смотреть, как он общается со своими родными или решает важные для королевства проблемы. Такая возможность уже сама по себе была счастьем для пятнадцатилетней девушки, расцветшей и похорошевшей, как свежая весенняя роза. А кроме того, и Карломан, и Альпаида были столь умны, образованны, держались всегда настолько обходительно, что Матильда радовалась дружбе с Ангерраном, открывшим ей путь к его великолепным родителям. Вот и сегодня она при первой возможности последовала за графиней, мечтая увидеть майордома. *** В оружейном зале мальчики-погодки, увидев мать со старшим братом и Матильдой, радостно подбежали к ним. Альпаида ласково улыбнулась сыновьям, протягивая руки навстречу. - Здравствуйте, мальчики мои! Как ваши успехи? - проговорила она, касаясь их черноволосых голов. - Здравствуй, матушка! - хором ответили Аледрам и Аделард, стараясь вывернуться из ее рук. Они все-таки считали себя будущими воинами, и гордо старались показать, что не нуждаются в материнской нежности. Тем не менее, когда Альпаида провела ладонью по голове и плечам Аделарда, тот на мгновение прикрыл глаза и потерся щекой о руку матери, любимцем которой был всегда. Ангерран тихонько улыбнулся, глядя на младших братьев: - Ой, какие мы твердые и суровые рыцари, рожденные сразу в железной броне!.. Но все-таки Аделард поддался ласкам нашей матушки... - Они стараются казаться старше, чем на самом деле, - ответила Матильда с улыбкой. - Все дети через это проходят. Когда подрастут немножко, еще порадуются заботе своей почтенной матушки! Тем временем, Варох внимательно следил за Карломаном. Тот же внутренне напрягся, наблюдая за женой, сыновьями и Матильдой. Хорошо зная своего друга, барон-оборотень чувствовал, что у него на уме, и ждал, что произойдет. А между тем, Альпаида нарочито долго возилась с мальчиками, затягивая время. Она понимала, что им с супругом предстоит трудный разговор, и собиралась с силами. Ей было необходимо выяснить все раз и навсегда. Ради вот этих мальчиков, которым нужны были и мать, и отец!.. А Карломан снова на миг представил, что среди играющих в оружейной детей могла бы быть и его дочь от Лукреции... Но тут же, вернувшись к реальности, он взглянул на Альпаиду. Она же почувствовала его взгляд и, обратившись к младшим сыновьям, сказала: - Поговорите-ка с Ангерраном, как нужно учиться сражаться! А Матильда расскажет вам что-нибудь из древних героических преданий. Отослав детей к подросткам, сама Альпаида направилась к своему супругу. Аледрам с Аделардом шумно подбежали к брату и Матильде. - А, вот и вы, лисята! - усмехнулся Ангерран, называя их так, как обращался отец. Младшие братья сперва учтиво поклонились ему и Матильде. Но природная живость характера взяла верх, и они заговорили быстро и горячо, перебивая друг друга: - Ангерран, а ты видел, как мы умеем биться?.. Я сегодня целых два раза обезоружил Аледрама, а он меня - тоже аж два раза!.. Ангерран, а ты нам покажешь, как следует владеть настоящим мечом?.. Матильда, а ты нам расскажешь, что дальше было в песни о Роланде?.. - Расскажу, если не будете шуметь, как свора гончих на охоте, а тихо послушаете! - усмехнулась девушка. У нее не было младших братьев и сестер, и она не особенно привыкла иметь дело с детьми. Ангерран понял это и пришел на помощь подруге. Взяв братьев за руки, проговорил с напускной строгостью: - Матильда вам обо всем расскажет, когда вы умоетесь и причешетесь! Сыновья майордома не должны выглядеть, как огородные пугала. А давать вам настоящее оружие рановато пока! Вот придет весна, и станете учиться конному бою на мечах и копьях, как подобает будущим рыцарям. А в оружейной зале два таких разбойника, как вы, будут страшнее бури! Мальчики горделиво вскинули головы, расценив слова старшего брата как комплимент. Приятно было слышать, что они не так уж малы и слабы, и на многое способны! И между детьми, их старшим братом и Матильдой началась веселая беседа. Разглядывая развешенные по стенам мечи, копья, щиты, доспехи на подставках, молодежь и дети совсем позабыли о присутствии старших... А Карломан с Альпаидой встретились неловкими взглядами, думая, что им сказать. Не сразу находя собственные слова, обменялись преувеличенными придворными любезностями. - Здравствуй, мой дорогой супруг! - Альпаида вежливо склонила голову и кивнула другу своего мужа: - Приветствую и тебя, Варох! - Здравствуй, Альпаида, возлюбленная супруга моя! - Карломан взял руки жены в свои ладони и почтительно поцеловал их, одновременно скользнув взглядом по Вароху. Тот почтительно поклонился жене друга и произнес, безошибочно чувствуя, что его присутствие здесь излишне: - Да хранят тебя боги, любезная родственница Альпаида!.. А сейчас разрешите откланяться. Я собирался еще немного поработать с посольскими грамотами, так что должен идти. Варох ушел. А Карломан переглянулся с Альпаидой. Но не успели начать беседу, ибо до них долетали голоса детей и звонкий смех обоих "лисят". - Здесь невозможно беседовать, - вздохнул Карломан. - Альпаида, давай лучше пойдем в зимнюю оранжерею. Там сегодня никого нет, и нам никто не помешает. - Пойдем, - Альпаида сумела улыбнуться, хоть и немного натянуто. - Я как раз хотела побывать в оранжерее. Там, в тепле, расцветают зимние вишни... *** Карломан с Альпаидой пришли в оранжерею, согреваемую сильными печами, так что в разных ее частях круглый год царил климат нежной весны или жаркого лета. Благодаря ей обитатели королевского замка могли в любое время лакомиться свежими фруктами и овощами, любоваться самыми прекрасными цветами. Вот и сейчас - Дурокортер заносил снегопад, холодное белое покрывало ложилось до самой весны. А здесь, на невысоких деревцах вишни, вместо облаков снега, расцветало невесомое бело-розовое облако цветов. Альпаида долго стояла возле них, любуясь вишневым цветом, волшебным царством весны посреди зимы. Потом бережно погладила обеими руками ветки вишен, веря, что человек может благословить растения, а они, в свою очередь, делятся с ним жизненной силой, растят для него самые полезные плоды. Вот и сейчас, от прикосновения к цветущим вишням, на душе у графини Кенабумской стало легче. Не погасло еще для нее солнце, дарящее свет и тепло! И в самую лютую зиму найдется уголок, где царит весна... Карломан терпеливо ждал, пока жена пообщается с вишнями. Для "детей богини Дану", к которым он принадлежал, это было вполне естественно. Они почитали деревья, как своих старших братьев, и делились с ними жизненной силой, как и подобало родным. Наконец, Альпаида подошла к нему и с извиняющимся видом слегка улыбнулась. Карломан взял жену под руку, и они направились дальше по дорожке оранжереи, мимо разнообразных растений, возле которых были вкопаны колышки с табличками, указывающими название каждого. Супруги молчали, ибо никто не решался первым начать беседу, хоть и многое следовало высказать. Альпаида невольно чувствовала ревность к Лукреции, наверняка стоявшей за посылкой портрета своей дочери от Карломана. Графиня Кенабумская старалась преодолеть себя, не делать поспешных выводов, пока Карломан сам не скажет обо всем. Но ей было трудно преодолеть себя. Ее бледное лицо выражало тяжелейшую борьбу. Между тем, Карломан продолжал думать о портрете дочери. По крайней мере, он узнает, как выглядит его Беатриче, хотя, возможно, станет скучать о ней еще сильнее, когда ее образ обретет в его мыслях определенность... Но все же, на кого больше похожа его дочь - на него или на свою мать? Например, какие у нее глаза? Как у него - волчьи, зеленые, лесные, что унаследовали двое его старших сыновей, оборотни? Или она унаследовала глаза Лукреции - темные, бездонные очи, в которых горит живой огонь, полные жизни, страстные, изменчивые, выразительно отзывающиеся на все, что видит она вокруг? Той частью своего сознания, что принадлежала не тоскующему отцу, а здравомыслящему майордому Арвернии, Карломан размышлял, что лучше бы Беатриче унаследовать глаза матери. Тогда ее портрет можно будет спокойно предъявить Королевскому Совету, не опасаясь скандала. Пусть в чертах ее лица и будет заметно сходство с ним, насколько это возможно для маленькой девочки, - это можно списать на родство рода Луччини с арвернским королевским домом. Ведь и сам он лицом пошел в отца, короля Хлодеберта V, а принцесса Химнехильда, прабабушка Беатриче, приходилась сестрой его отцу. Но совсем другое дело - если у девочки его глаза, воплощенное доказательство его отцовства. Их уж не от кого было больше унаследовать, так что все поймут... Карломан так глубоко погрузился в размышления, что не успел начать разговор с женой первым. И он поднял голову, только когда Альпаида проговорила очень тихо: - Карломан, я любила тебя всю жизнь!.. С того дня, как мой отец привез тебя в Кенабум, ко двору, когда мы были детьми... Моя любовь к тебе только окрепла с годами, вошла в плоть и кровь, выдержала все испытания... Я получила то, на что надеялась в самых сокровенных мечтах - ответное чувство с твоей стороны и наших прекрасных сыновей... И когда ты поведал мне о Лукреции Луччини, я простила тебя. Ибо никому не по силам убить мою любовь к тебе... - последние слова вырвались вздохом изнеможения, словно из глубины ее кровоточащего сердца. Почувствовав по интонациям жены, чего ей стоят последние тревожные новости, Карломан взял бережно ее холодные ладони и ласково поцеловал. - И я всю жизнь считал величайшим счастьем моей жизни, что у меня есть ты, моя Альпаида, и наши сыновья! Ты не просто моя жена - возлюбленная, друг, соратник, все вместе! И я очень долго не думал ни о ком другом. В тебе одной сосредоточилась вся женственность в этом мире... И то, что произошло у меня с Лурецией, было как удар молнии, что вызывает пожар! Порыв страсти, которой мало кто смог бы сопротивляться на нашем месте. Если бы ты сама была рядом со мной, один твой взгляд отрезвил бы меня, я чувствовал это тогда и поручусь сейчас! Однако воспоминания о тебе не смогли одолеть вспышку страсти. На какой-то миг я поддался ослеплению, забыл обо всем на свете. Это был миг моей слабости. Я признаю это. Мне следовало тогда же подумать о будущем. Но я был молод и думал тогда, что достаточно хорошо знаю жизнь... Альпаида внимательно слушала, пытаясь заглянуть в душу своему супругу. Затем, когда он договорил, она уточнила с невольно скользнувшим в ее интонациях холодом: - Так значит, Лукреция соблазнила тебя вопреки твоей воле? И во всем виновата она одна? - Нет же! - почти испуганно воскликнул Карломан; ему вдруг почудилось, что жена, идущая об руку с ним, в то же время удаляется в недоступную даль. - Я признаю, это была моя вина! И гораздо больше, ибо Лукреция меня любила, и думала, что ее любви хватит на двоих, я же позволил затмить свой рассудок. Когда все случилось, и она стала ждать ребенка, я будто проснулся и осознал, что произошло. Первым делом я подумал о тебе, Альпаида, и мысленно пообещал, что ты не потерпишь никакого ущерба от моей измены. Когда на меня напали наемные убийцы, и нам с Лоренцо пришлось защищаться от них, я подумал: если меня убьют, это будет карой за то, что предал тебя, Альпаида!.. А, когда вернулся, раненый, во дворец герцога Розалийского, и Лукреция сама заботилась обо мне, я понял, что она способна не только на пылкую страсть, но и на глубокое, искреннее чувство. Эта женщина достойна любви! Но я не мог дать ей большего. Потому что вновь увидел тебя, Альпаида! Заново пережил все: игры нашего детства и долгие беседы, наш первый поцелуй, свадьбу, ночи нашей любви и радость от рождения наших мальчиков. Ты встала передо мной - сама жизнь, неразрывно связанная с моей! А все, что произошло в Розалии, и вправду показалось мне сном. И я вернулся домой, исполненный тревоги и надежды, не зная, сможешь ли ты простить... - И я, которая умерла бы, если бы ты погиб, как Нанна, супруга светлого Бальдра, - проговорила Альпаида твердо и без малейших сомнений, - выдержала, когда ты признался мне, ничего не тая, что другая женщина, на время затмившая меня, ждет от тебя ребенка. Прежде я даже не думала, что так может статься! Но, когда выслушала все, поняла, что не могу перестать любить тебя, даже если бы захотела. И я приняла все как должное, и за десять прошедших с тех пор лет ни разу не напоминала тебе о случившемся. Ведь, в конце концов, ты вернулся ко мне и к нашим детям, значит, наша любовь оказалась сильнее! И я утешилась этим, зная, что наш супружеский союз выдержал испытание. Тем более, что все эти годы мы продолжали быть единым целым. Карломан глубоко вздохнул, глядя в глаза жене с полным осознанием своей былой вины. - А я лишь тогда вполне разглядел твою душу, Альпаида, и понял, насколько она высока! И стал стремиться оправдать твою любовь ко мне, чтобы у тебя ни на миг не возникло мысли, что ты ошиблась! Ибо мы с тобой в самом деле единое целое, как предназначили мудрые Норны! С этими словами Карломан подвел жену к клумбе, где цвели царственные ирисы. Там гордо поднимал свои венчики на высоких стеблях новый сорт, выведенный одним из придворных советников. Цветы состояли из двух частей, сраставшихся внизу. Нижние лепестки, более крепкие и плотные, были словно вырезаны из пурпурного бархата, а в середине поднимался венчик кремового шелка. Альпаида мгновенно поняла, что хочет ей сказать муж этой аллегорией. - Они такие разные, и все-таки это не два цветка, а один! Если попытаться разделить их, весь цветок погибнет. Так будет и с нами, если мы отдалимся друг от друга. Тогда, десять лет назад, я не сознавала этого так ясно, но ощущала всегда. У Карломана немного отлегло от сердца, и он ласково обнял жену за плечи. - И я вернулся к тебе и заслужил твое прощение, так как понял, что ты одна нужна мне, и всегда будешь нужна! - он тепло обнял жену за плечи, и ей было приятно его любовное прикосновение. *** Вдоволь полюбовавшись ирисами, Карломан и Альпаида медленно, держась за руки, направились к одному из выходов из оранжереи. Граф Кенабумский заботливо вел супругу за руку, ее же взоры, брошенные на него, были задумчивы и полны любви. Их разговор еще не закончился. Но самое главное и важное для обоих они обсудили и поняли друг друга, что было особенно ценно для них обоих. Это напоминало им обоим детские годы, когда Волчонок и Лисичка что-то затевали сообща. А позднее, став подростками, вели нескончаемые беседы, стараясь убедить друг друга по поводу того или иного важного для них обоих предмета. Карломан поглядел на супругу блестящими глазами. Она же, видя его выражение, продолжила говорить, начав издалека: - Батюшка сообщил мне, что у герцога Розалийского, нашего союзника и родича, произошли серьезные неприятности. Теперь он стремится заполучить надежных соратников, так что даже стал заранее подыскивать будущих женихов для своей внучки. А это значит, что к нам скоро прибудет Лоренцо с портретом твоей дочери от Лукреции, - последние слова Альпаида выговорила твердо, лишь чуть-чуть быстрее обычного. Карломан кивнул, подтверждая все, сказанное ею. - И я готов помочь Розалии! - это обещание можно было понять двояко: и как военную помощь, и обещание найти достойного будущего жениха для маленькой Беатриче, чтобы сделался ей через несколько лет хорошим мужем. После этого супруги направились дальше. У Альпаиды немного отлегло от сердца: она поняла, что Лукреция не соперница ей, ибо Карломан не думает о возвращении к ней. Графиня убедилась, что известия из Розалии взволновали его только из-за дочери. И теперь старалась разделять чувства своего мужа. Карломан же был в этот миг погружен в мысли о дочери, о которой он столько лет мечтал. Ему втайне не хватало в своей семье женского начала, маленькой наследницы Матери Богов. Ибо для него примером была мать, великолепная королева Гвиневера Армориканская. К тому же, и свою сестру Гвенаэль он любил и часто возился с ней в детстве. И ему хотелось иметь дочь, похожую на женщин его семьи. Но, увы, теперь она была - и не была, бесконечно далекая от него. Альпаида же подарила ему только пятерых сыновей. Он, конечно, любил их и гордился, как подобало отцу. Но все же был бы не против разбавить это мужское сообщество красавицей-дочкой. Альпаида тихонько вздохнула, догадываясь, о чем думает муж, хоть он никогда не упрекал ее. Она и сама была бы рада, если бы Норны послали им дочь впридачу к мальчикам. Но этого не было суждено. Графиня Кенабумская тихонько проговорила: - Желаю тебе выдержки и терпения в новом испытании, мой дорогой супруг! По крайней мере, ты увидишь, как выглядит девочка, которой не видел прежде... Карломан задумчиво кивнул в ответ. - Я обещаю, что ты вместе со мной увидишь портрет маленькой Беатриче! Мы с тобой разделим все, что будет значимо в этой истории. Альпаида чувствовала, что на душе у супруга, скучающего по дочери. И она противопоставила своих сыновей дочери Лукреции Луччини. - Давай вернемся к нашим Лисятам! Ты видел, как они сегодня веселы и озорны? Она надеялась, что ее сыновья, присутствующие здесь, во плоти, отвлекут мужа от мыслей о дочери, которой он никогда не видел. Карломан кивнул в ответ, с готовностью следуя за женой. *** А между тем, Ангерран и Матильда выбивались из сил, стараясь выступить в роли родителей для двух озорных мальчишек. Аледрам и Аделард по очереди выражали, что у них на уме, порой горячо перебивали друг друга, приплясывали вокруг старших, точно им не стоялось на месте. - Матильда, расскажи еще, как сражалось войско Роланда со свирепыми междугорцами! - Ангерран, научи нас биться на мечах, прошу! Чуть поодаль за мальчиками молча наблюдал их наставник. Здесь было необходимо внимательно следить, чтобы дети ничего не натворили в оружейной зале, среди множества опасных предметов. Лисята от души веселились, радуясь вниманию старших. Матильда засмеялась, слушая их веселую болтовню. Ангерран же в очередной раз убедился, что родителем быть нелегко. Ну что ж, значит, он, как старший сын, обязан был помочь им в воспитании младших братьев! - Поучу в другой раз! Вы сегодня и так хорошо потрудились, можете сегодня отдохнуть от тренировок. Мальчики со сверкающими глазами воинственно вскинули руки, словно сжимая невидимые мечи. - Мы будем героями, храбрыми, как Роланд! - воскликнул Алендрам. - А я буду жрецом-воином из братства Циу! - добавил Аделард, подскочив и прыгнув на плечи старшему брату. Ангерран подхватил братца и пощекотал под мышкой. Тот громко рассмеялся, и Аледрам вторил ему. Видя, что братья не перестают дурачиться, Матильда попыталась их отвлечь, придя на помощь Ангеррану, как добрая фея. - Когда разведчики сообщили Роланду, что против его отряда идет огромное войско междугорцев, маркграф гордо произнес: "Нам уже поздно отступать, и мы не успеем вернуться к моему царственному дяде, великому императору Карломану. Останемся здесь и примем бой! Даже если мы все падем здесь, враги не пройдут дальше ни шагу! Погибшие примут славную смерть, и валькирии вознесут их в Вальхаллу!" - И они остались и приняли бой! - шепотом произнес Аледрам. - И все погибли, но ни одного врага не пропустили вперед! - срывающимся голосом, с блестящими глазами, воскликнул Аделард. Лисята вскочили и хлопнули в ладоши, ухватив друг друга за руки. Ангерран молча переглянулся с наставником младших братьев. Оба без слов признали, что Лисята вдвоем равны небольшому стихийному бедствию. И в это время в оружейную залу вернулись Карломан с Альпаидой. Услышав бойкую болтовню младших сыновей и увидев старательные усилия Ангеррана и Матильды, они переглянулись, радуясь, что здесь все хорошо. Ангерран первым подошел к родителям. За ним последовал Аделард втайне радуясь возможности побыть рядом с матушкой. Более степенный Аледрам остановился перед отцом. Позади всех держалась Матильда, сделав книксен перед вельможной четой. - Здравствуйте! - проговорил Ангерран с видимым облегчением. - Мы здесь вовсе не скучали!.. - Батюшка, матушка! Тут нам Матильда рассказывала о Роланде, - воскликнул Аледрам. - А братец Ангерран нам пообещал, что весной нас начнут учить конному бою! - вторил Аделард. - Может быть, хоть это обучение займет ваши силы по-настоящему, - усмехнулась Альпаида. И украдкой взглянула на мужа: что он чувствует, оказавшись в кругу семьи?.. А Карломан, наконец-то, повеселел и, среди законных детей, перестал хотя бы на время скучать об отсутствующей Беатриче. И то сказать: его Лисята вдвоем шумели и суетились за целый десяток мальчишек, куда тут добавлять к ним еще одно резвое дитя? И он с улыбкой пожал руку старшему сыну, а младших похлопал по плечам с грубоватой мужской лаской, зная, что мальчикам такое приятнее поглаживаний. - Я рад за вас, Лисята мои! Слушайте старших, что читали и изучали больше, чем вы. Ангеррану и Матильде есть, что поведать вам! А владеть оружием еще научитесь, какие ваши годы? И Кенабум строился не за один день. Мальчики поняли, что отец доволен ими. И матушка тоже улыбалась с легкой грустью. Когда-то, еще совсем недавно, они слушали только ее, мать, и ходили за ней хвостиками. Теперь им нужно много чего еще, что она уже не в состоянии им дать, и они нарочно отдаляются, стараясь показать свою взрослость и независимость. Так уже было прежде, с ее старшими сыновьями. Хорошая мать должна уметь отпустить от себя сыновей, как некогда королева Гвиневера отпустила Карломана. Со временем они вернутся, многому научившись. Альпаида знала, что так должно быть. Но сейчас ей стало немного грустно. Ведь впервые рядом с ней не осталось веселого, ласкового малыша, который бы не стремился уйти от нее в новую, взрослую жизнь. Но вот Аделард, растерянно оглянувшись, подошел к матери. Еще робко - не засмеется ли насмешливый Аледрам, - шагнул к ней и ткнулся лицом в складки ее платья, пахнущего жасмином. Он соскучился по матушке, и не возражал, когда она обняла его за плечи и ласково погладила по волосам. Аледрам присвистнул, глядя на брата. - Я не младенец и не котенок, чтобы меня гладить! - и, обернувшись к старшему брату и его подруге, попросил: - А вы доскажете легенду о Роланде? Я обещаю слушать очень-очень внимательно! Ангерран переглянулся с родителями и, получив от отца одобрительный кивок, сделал знак Матильде и Аледраму. - Пойдемте куда-нибудь еще, где можно спокойно побеседовать! Я надеюсь, что Матильда расскажет нам продолжение легенды о Роланде... - Расскажу, что сама изучала, - с легкой улыбкой пообещала девушка, украдкой бросив взгляд на графа Кенабумского, который в этот миг как раз что-то говорил, обращаясь к младшему сыну, и лицо его озарилось неподдельной радостью, какую дарит только любовь к своим близким. Матильда была уже достаточно умна, чтобы это понимать. Ей подумалось, что, если бы Карломан Кенабумский когда-нибудь взглянул так на нее, это было бы величайшим счастьем на земле! Но сделаться достойной его любви очень трудно. Однако она приложит все усилия! А пока что Матильда покинула оружейную залу вместе с Ангерраном и Аледрамом. Она постаралась не выдать своих потаенных мыслей. Общаясь с сыновьями Карломана, она все-таки становилась ближе к нему. Аделард, еще раз оглянувшись на уходивших братьев, остался рядом с матерью, по которой сильно соскучился. И, когда уже некому было над ним смеяться, вложил ладонь ей в руку. А Карломан, оглядев жену с младшим сыном, проговорил с улыбкой: - Ну а сейчас пойдемте к нам в покои! Побеседуем в свое удовольствие, попьем травяной отвар со сладким пирогом, поиграем в шахматы, расскажем несколько историй... - Ой, как хорошо! - воскликнул Аделард, хватая одной рукой руку матери, а другой - отцовскую. Он понял, что настал редкий момент, когда отец может сколько угодно побыть с ними в своих покоях. - Батюшка, а ты сегодня никуда больше не уйдешь? - Не уйду, Аделард, мальчик мой, - тихо пообещал майордом. И они направились к себе в покои, все также втроем, крепко держась за руки. В присутствии родителей Аделард вел себя потише, но все равно, ему было весело, и отец тоже радовался, глядя на него. Альпаида же ответила сыну, стараясь заодно развеять мрачные мысли мужа: - Хочется верить, Аделард, что твой батюшка сегодня сможет провести с нами весь день, вволю пообщаться с самыми близкими! Если только дела государственной важности не потребуют его присутствия. Карломан не меньше жены и сына хотел бы провести с ними весь день. Напоминание о его побочной дочери растравило старую рану. А внимание Альпаиды и детей было все равно что повязка на ране, помогающая заживить ее. И вот, они втроем возвращались к себе в покои. По дороге Аделард рассказывал об успехах в тренировках и обо всех событиях этого дня. Родители же, слушая его, переглядывались, без слов высказывая друг другу любовь, безграничное уважение и взаимную благодарность за поддержку и понимание. *** А тем временем Варох, расставшись с Карломаном, направился в свой кабинет, где его ожидали важные бумаги. Он внимательно читал посольские грамоты и донесения шпионов, ловя малейшие следы важных сведений. Сенешаль Арвернии подписывал те грамоты, на какие имел право. На некоторых, привлекших чем-либо его внимание, ставил пометку, надписывал на полях, что показалось ему важным. Некоторые грамоты он, прочитав, откладывал в сторону, чтобы позже показать их Карломану. Это была обычная его работа, он давно освоился с ней и ничему не удивлялся. Но вот на глаза Вароху попалась краткая заметка, скорее - просто упоминание среди других изложенных сведений. Но барон-оборотень мгновенно насторожился, почуяв след именно той дичи, что имела сейчас значение для них всех. Он даже принюхался, как настоящий волк, взявший след крупной добычи. Хотя грамота, разумеется, пахла лишь пергаментом и чернилами, из которых состояла. И тем не менее, Варох видел за ней проложенные разнообразными личностями следы, - следы важных политических и личных событий. Если его волчье и государственное чутье не подводило его, это послание имело прямое отношение к тем же событиям, что встревожили сегодня Карломана. И Варох аккуратно свернул грамоту и сунул ее себе за пояс, намереваясь показать Карломану, ибо ему следовало узнать об этом. Барон-оборотень был доволен, оказав услугу своему лучшему другу, и одновременно - найдя ответ на одну из новых загадок, что им не уставала подкидывать международная политика. Во всяком случае, он надеялся, что им пригодится то, что он узнал. *** Прошло две седьмицы, и в Дурокортер приехал Лоренцо Висконти, чтобы показать портрет маленькой Беатриче. И вот, вечером в кабинете майордома собрались Варох, Лоренцо, Дагоберт и, конечно же, Карломан. Дагоберт и Варох стояли возле своих кресел, не спеша садиться. А Карломан приблизился к Лоренцо, стоявшему на середине зала. Тот же поклонился присутствующим и проговорил с изысканной вежливостью: - Приветствую тебя, благородный граф Карломан Кенабумский! И тебя, доблестный коннетабль, принц Дагоберт, и тебя, мудрый советник, барон Варох! Я буду счастлив приветствовать также всех первых лиц королевства Арвернии, от своего имени и от лица благородного герцога Розалийского, Антенорио Луччини, и всего совета патрициев, а также сената Венетийской Лиги и самого дожа, ее верховного правителя! - это было официальное приветствие, высказанное согласно придворному церемониалу. Арверны же отвечали ему, кланяясь не менее учтиво. Но, едва Лоренцо закончил обязательную речь, Карломан стремительно приблизился к нему и проговорил уже от себя, сочтя придворный официоз достаточно соблюденным: - Здравствуй, Лоренцо! Вижу, ты прекрасно выглядишь, так что спрашивать о здоровье нет необходимости! И в следующий миг Карломан и Лоренцо, вовсе позабыв все придворные церемонии, крепко обнялись, как подобало давним друзьям, обязанным друг другу жизнью. - И ты здравствуй, Карломан! Как же я рад тебя видеть! - негромко засмеялся Лоренцо. - Мы тебя заждались, с того дня, как ты сообщил о своем приезде! - ответил, тоже смеясь, Карломан. И сейчас слова его относились целиком к Лоренцо. Ему майордом Арвернии всегда был рад, какие бы вести он ни привез. Варох, наблюдая за встречей двух друзей, тихонько улыбнулся в ответ. Он знал, что все равно останется для Карломана самым близким, с какими бы друзьями ни сводила его жизнь в самых разных странах, где ему случалось побывать. А Дагоберт задумчиво поглаживал свой пояс. Он понимал, что встретившимся друзьям все равно придется вспомнить о важных политических делах. Им предстояло многое обсудить. Коннетабль не сомневался, что Лоренцо привез важные для Арвернии вести. После дружеского приветствия, Карломан сделал знак Лоренцо садиться в свободное кресло. Венетиец сел, но прежде молча передал ему запечатанный свиток пергамента. Карломан нарочито небрежно отложил его на стопку документов, не позволяя себе отвлекаться. И тут же принялся расспрашивать Лоренцо: - Поведай, друг мой, с чем ты приехал к нам! Что происходит сейчас в Розалии? Герцог сообщил нам о важных проблемах. Верно, он не стал бы беспокоиться зазря! Карломан старался думать и говорить прежде всего о политике. Между тем, Варох, тоже сев на свое место, вдохнул слабый аромат восточных благовоний, исходящий от пергамента. Только оборотень мог почувствовать этот почти выветрившийся запах. Но ведь письмо и предназначалось оборотню! Дагоберт не почувствовал запаха благовоний. Но, как бы невзначай, взглянув на стопку документов, заметил надписанное сверху обращение. Почерк явно был женским... Лоренцо же тем временем ответил Карломану с явным сожалением, но спокойно и обдуманно: - У семейства герцога Розалийского есть давние соперники, одно из знатнейших патрицианских семейств, издавна соревнующиеся с домом Луччини богатством и влиянием. Теперь они вошли в союз с герцогом Аскийским, обещая выполнять его волю, если смогут придти к власти в Розалии. Они готовили заговор против герцога Розалийского. Его предотвратили вовремя, но следующий может и удасться. А далее, за Аскией стоит могущественная Марция. Ведь Розалия - один из сильнейших городов Венетийской Лиги. Она соперничает своим торговым флотом с марцийцами. Понятно, что те хотели бы подмять ее под себя! - в голосе Лоренцо, казалось, послышалась даже гордость, что его соотечественники вызывают хищные помыслы в своих соседях. Карломан кивнул в ответ и переглянулся с Варохом, который заранее нашел возможность поддержать розалийцев и достойно ответить их врагам. Тот подмигнул своему другу. Видя, как переглядываются два оборотня, Лоренцо понял, что они уже определились, как действовать, и у них есть замысел, как обратить происходящее на пользу Арвернии и Розалии. Это воодушевляло и одновременно успокаивало. Лоренцо почувствовал крепкую дружескую поддержку. А Дагоберт, убедившись, что Карломан и Варох знают, что делают, мысленно произнес про себя: "Враг моего врага - мой друг". Если им удалось найти в Аскии и Марции тех, кто, в свою очередь, готов подставить ножку своим патрициям, будет очень кстати использовать их. Арверния охотно заплатит золотом своим союзникам, чтобы те могли, если потребуется, вооружить войско, призвать на службу наемные отряды, и устроить своим сюзеренам именно то, что те готовят герцогу Розалийскому. Дагоберт полагал, что, если южане не могут сплотиться вокруг единого правящего рода, то сами боги велят соседям играть на их внутренних противоречиях. Если у противников Розалии начнутся собственные междоусобицы, то Арвернии, может быть, даже не придется вводить войска. Или собрать лишь небольшую их часть, чтобы не дать жителям Венетийской Лиги утопить друг друга в крови, выступив при этом в роли третейского судьи. И, таким образом, Арверния выполнит свой долг перед королевским родичем и союзником, герцогом Антенорио Луччини. Коннетабль Арвернии, Дагоберт Старый Лис, умел воевать, но не брезговал, как иные рыцари, и политическими методами. *** В то время, как государственные мужи обсуждали обстановку в городах Венетийской Лиги, в зимней оранжерее сегодня прогуливалась сама старая королева, Радегунда Аллеманская. Ее сопровождали две знатнейшие дамы - супруга коннетабля, принцесса Герберга, и ее дочь Альпаида. За ними, далеко позади, следовали фрейлины старой королевы. К этому времени Радегунда Аллеманская сильно постарела. И не только годы были причиной тому, но и смерть обоих ее сыновей. Ибо теперь королем был ее старший внук, Хлодеберт VII, и она именовалась королевой-бабушкой, в отличие от ее племянницы и невестки, Бересвинды Адуатукийской, королевы-матери. Теперь Радегунда ходила медленно, взгляд ее голубых глаз потускнел и давным-давно сделался ледяным, волосы совершенно поседели. Из уважения к своему сану, она все еще заботилась о своей внешности, и осанка ее оставалась идеально прямой, а фигура почти не изменилась по сравнению с годами ее молодости. Да и кожа на лице и руках, на шее, сколь позволяли видеть последнюю пышные адуатукийские кружевные воротники ее траурного платья, была неизменно ухожена. Но зато ее лицо стало еще бледнее с годами, или казалось таковым на фоне неизменных траурных нарядов. Тем не менее, ее ум был по-прежнему тверд и остр, и сам Карломан уважал и чтил старую королеву, примирившись с ней. Радегунда по-прежнему разбиралась в политике не хуже любого государственного мужа. Она содержала осведомителей при королевском дворе Арвернии и в окрестных странах, и неизменно была осведомлена обо всех важных событиях. В этом теперь состояла ее жизнь. Пока королева Радегунда могла участвовать в управлении Арвернией и влиять на мировые события, она чувствовала себя нужной. И вот, теперь Радегунда, опираясь об руку Герберги, говорила о важных делах, о которых думали все трое. И казалось, что от ее негромкого, размеренного голоса в жарко натопленную оранжерею должен проникать снаружи студеный дух зимы. - Сегодня, как я узнала, должен прибыть посол от герцога Розалийского, и привезти портрет внучки герцога. Быть может, он имеет в виду последующую помолвку девочки с одним из моих младших внуков. Герберга кивнула. - Благодарю тебя, государыня, что ты позаботилась обо всем разузнать! Дагоберт тоже говорил мне об этом. Сейчас мой муж и зять, должно быть, как раз совещаются с прибывшим венетийцем. И я не сомневаюсь, что девчока своей красотой и воспитанием достойна самого лучшего жениха на свете. Тонкие бледные губы королевы Радегунды изогнулись в усмешке. Она знала все, выяснила одной из первых при Арвернском дворе, хотя ей Карломан отнюдь не рассказывал о своем непродолжительном романе с Лукрецией Луччини, которая родила от него дочь. Тем не менее, Радегунда Аллеманская выяснила все, усмехнувшись про себя. Все-таки, в Карломане взыграла кровь отца, ее покойного супруга! Она не сомневалась, что Лукреция Луччини похожа на Гвиневеру Армориканскую. И тоже не против не только развлекаться с чужим мужем, но и пристроить своего бастарда к королевскому двору... - О том и речь, сестрица Герберга! Красота красоте рознь. Смотря от кого она получена. Если девочка окажется похожей на Карломана, как похожи его сыновья от Альпаиды, никогда моя царственная племянница Бересвинда не согласится помолвить ее со своим сыном или племянником! Более того, с нее станется объявить скандал при всем Королевском Совете и расторгнуть союзнический договор с Розалией из-за того, что в невесты принцу предлагают бастарда. Попомните мое предупреждение, вместе с Карломаном! Это будет не только тяжело для вашей семьи, но и может пошатнуть торговлю Арвернии с Венетийской Лигой. Пшеница, плоды, вино, оливковое масло, серебро с Артунгских рудников, а также пряности, благовония, слоновая кость, жемчуг, драгоценные камни и разные редкости из южных стран, - все это перестанет поступать к нам или сделается гораздо дороже, прихотя через третьи руки. И все из-за того, что девочка - дочь Карломана! Герберга потупила взор. Она давно знала о проступке своего зятя, сразу же узнала обо всем, вместе с Дагобертом и Альпаидой. Но всем казалось, что это дело далекого прошлого. Еще недавно никому из них и в голову не могло придти, что последствия скажутся через столько лет. Но вот прошлое напомнило о себе, и принцессе оставалось только надеяться, что ее муж и зять найдут достойный выход. - Пока еще слишком рано говорить, на кого похожа маленькая девочка, которой пока никто из нас не видел, - осторожно заметила Герберга. - Она вполне могла пойти в мать. Но, даже если нет, черты лица преображаются в женственном облике, становятся мягче и нежнее. Кроме того, я уверена, что Карломан сумеет как следует подготовить Королевский Совет в любом случае! Король прислушивается к своему дяде майордому, и даже королеве Бересвинде будет трудно пересилить его влияние. Да и мужи совета, я верю, будут действовать, исходя из государственных интересов, и королеве-матери не удастся настроить их против союза с Розалией. Хотя брак внучки герцога с арвернским принцем и могут счесть нежелательным. Королева Радегунда остановилась на мощеной дорожке и проговорила с саркастичной усмешкой: - Было бы очень хорошо, если бы Карломан распутал узел, который сам же и завязал десять лет назад! Если у него получится решить проблему Розалии с выгодой для Арвернской короны, я готова уважать его гораздо сильнее, чем до сих пор. И она направилась дальше, продолжая опираться на руку Герберги. А та молча вздохнула про себя. Ей хотелось верить, что Карломан и Дагоберт найдут выход. Но принцессе было неприятно, что это дело затрагивало их семью, а главное - она переживала за свою дочь Альпаиду. Ведь, как-никак, если при дворе разразится скандал, это прежде всего ударит по ней, поставив в унизительное положение обманутой жены. Между тем, Альпаида, идущая немного позади старой королевы и своей матери, слышала их разговор, но не произнесла ни слова. Потому что она мысленно находилась сейчас рядом со своим супругом, который вот в эти мгновения, прямо сейчас, должно быть, вглядывался в портрет своей дочери, с любовью и невольным волнением искал в еще нежном детском лице свои черты, пытался понять, какая она. Его Беатриче, чужое дитя... Как подобало жене и верному другу, Альпаида сочувствовала в этот миг своему супругу. Если возможно любить свое дитя, которого никогда не видел, и знаешь лишь, что оно живет на свете, то Карломан любил свою дочь, как подобало отцу. И, когда он увидит ее портрет, пожалуй, станет тосковать еще сильнее, ибо изображение не заменит живого человека. Его тоска, с которой он старательно боролся эти две седьмицы, получив весть из Розалии, лишь примет определенный облик, тогда как до сих пор Беатриче была словно бы вымышленным образом. И впредь она останется все так же далеко от своего отца. Если, конечно, не приедет к Арвернскому двору - но на это, как понимала Альпаида, шансов было мало. И еще думалось ей, как ни отгоняла старательно эту мысль: любуясь портретом дочери, Карломан, должно быть, невольно возвращался мыслями к той, кто родила ее. Хоть муж и объяснил Альпаиде все, но она понимала, что он не может совершенно вытравить из памяти розалийскую красавицу. Но и тут, после беседы с мужем, Альпаида старалась понять его. В конце концов, о Лукреции Луччини слышали далеко за пределами ее родины еще до посольства Карломана в Венетийскую Лигу. И не только о ее необыкновенной, прямо-таки ослепительной красоте. Одна из прекраснейших дев была, к тому же, еще и одной из самых ученых: читала поэмы древних авторов и философские трактаты в подлиннике, изучала разнообразные свойства растений и животных, за что слыла чуть ли не чародейкой, разбиралась в медицине. Словом, была более чем незаурядной личностью. А Карломану всегда нравилось в женщинах сочетание красоты и ума, сильный характер, яркая личность. Лишь по-настоящему необыкновенная женщина могла понравиться ему, видевшему идеал женщины в своей великолепной матери. Альпаида была счастлива, что он любит ее, - и до сих пор, несмотря ни на что. То, что произошло у него с Лукрецией, было просто притяжением, зовом горячей крови. Ведь сама она к тому времени не виделась с Карломаном, во время его посольства в Венетийскую Лигу, уже полтора года. И в душе у него образовалась пустота, которую Лукреция смогла на время заполнить. Однако впоследствии все вернулось на круги своя. *** Поздней ночью в покоях майордома сидела в кресле Альпаида. Она расчесывала распущенные по плечам волосы гребнем из слоновой кости, ожидая возвращения Карломана. Графиня Кенабумская была спокойна внешне, но внутренне вся напряжена. Она думала о своем муже и о портрете его дочери, который он сегодня увидел. А заодно она размышляла о словах королевы Радегунды Аллеманской. Она мудро предупреждала их. Ведь королева Бересвинда, с юности недолюбливающая Альпаиду, только рада будет раздуть скандал, если для этого появится хоть малейшая возможность. Если Беатриче унаследовала глаза Карломана, а заодно и некоторые из его свойств, как двое средних сыновей Альпаиды... *** А в рабочем кабинете майордома по-прежнему сидели сам Карломан, Дагоберт, Варох и Лоренцо Висконти. А также в кабинет вошли два венетийца, что внесли и поставили на стол портрет, вокруг которого кипело столько страстей. Пока еще он был прикрыт полотном. Лоренцо поднялся с кресла и подошел к портрету. Карломан тоже стоял возле своего кресла. Сегодня его обыкновенно невозмутимое лицо выражало сильнейшее волнение. В этот миг он открылся родным, ибо ему не по силам было скрывать свои мысли. При всем своем самообладании, Карломан обладал живыми чувствами. Варох и Дагоберт напряженно смотрели то на него, то на Лоренцо и на полотно, закрывающее портрет. Как им хотелось бы, чтобы ткань скорее исчезла, чтобы увидеть, что скрывается под ней! Карломан поглядел на тестя, чувствуя вину перед ним и Альпаидой. Наконец, он сделал знак Лоренцо, и тот стянул ткань, укутывающую холст. Перед государственными мужами предстал портрет... Портрет девочки, сказочно красивой, словно нимфа лесов. Ее густые волосы, черные как смоль, были удивительно мягки и легки. Сколотые над висками черепаховыми заколками, они ниспадали на плечи крупными вьющимися локонами. У нее были выразительные черты лица, немного крупные для девятилетней девочки, но ни в коем случае не слишком резкие. Кожа была светло-золотистого оттенка, слегка подсвеченная южным солнцем. Но самым необыкновенным были глаза девочки. Огромные, затененные длинными черными ресницами, они отливали чистой, неправдоподобной зеленью молодой, только что распустившейся листвы, еще не тронутой пылью и жарким солнцем. Конечно, самое невероятное мастерство живописца не в силах было передать пронзительного блеска глаз бисклавре. Но ощущение невероятной насыщенности зелени ее глаз и удивительной выразительности ее лица вместе с недетской осмысленностью выражения просто поражало всякого, кто видел ее, пусть даже на портрете. Такие глаза, такой взгляд бывают лишь у детей лесного бога Кернунаса - оборотней. Неизвестно, как долго Беатриче пришлось позировать художнику, и насколько эта необходимость отягощала ее живую натуру. Но на портрете не отразилось ни малейшего неудобства, что она могла бы испытывать. Девочка очаровательно улыбалась, приподнимая уголки губ, словно замышляла в этот миг веселую игру, и на щеках ее появились ямочки. Да, это было сказочно красивое дитя, и даже подчеркнуто простое, хоть и изящного покроя, белое платье лишь оттеняло яркость ее облика. Для дополнительного представления о портрете следует упомянуть, что Беатриче стояла в саду, среди цветущих апельсиновых деревьев, и нижние ветки спускались к самой голове девочки, венчая ее белоснежной пеной крупных цветов. Она протягивала одну руку к цветущей ветке, как бы лаская ее, а другую опустила вниз, к цветущим у ее ног золотистым нарциссам и лиловым анемонам. Казалось, будто только что пришедшая южная весна благословляет расцветающую под ее руками природу. Четверо мужей совета застыли перед этим портретом, обуреваемые множеством противоречивых мыслей. И долго ни один из них не проронил ни слова. Дагоберт Старый Лис тихо вздохнул про себя, безусловно признавая сходство девочки с Карломаном, ее отцом. Точно такой взгляд был у его племянника, когда он привез его из Чаор-на-Ри в Кенабум... И теперь Дагоберт неизбежно думал о своей дочери Альпаиде: что почувствует она, увидев в лицо напоминание об измене Карломана?.. Однако, как коннетабль Арвернии, Дагоберт неизбежно думал и о том, как отреагирует Королевский Совет, коль скоро происхождение Беатриче написано на ее лице?.. Королева Бересвинда не позволит, чтобы девочка-бастард вошла в ее семью, хотя мать девочки была Карломану конкубиной - временной женой. Только не Бересвинда, сама открыто сожительствующая с Хродебергом, к горечи его отца! Не так уж редко люди порицают других за то, к чему склонны сами! Однако Дагоберт надеялся, что участники Королевского Совета и сам король окажутся более здравомыслящи, и не испортят отношений с полезным союзником, каковым для них являлось герцогство Розалия. Может быть, даже королева Радегунда поддержит Карломана, с целью влияния на своего царственного внука, вопреки вздорной Бересвинде. Хотелось верить, что так получится. Ибо за последние две седьмицы, как пришли известия из Розалии, Дагоберт с Карломаном и Варохом подготовились, как могли, к наиболее тревожному варианту развития событий. И Варох, сам будучи оборотнем, вглядываясь в портрет дочки своего друга, видел больше, чем другие. В Беатриче, несомненно, кипела волчья кровь, она ощущалась в ее улыбке, проявлялась во вздрагивающих тонких крыльях носа, ярче же всего сверкала в глазах, - глазах Карломана. Она была похожа на него, как и двое средних сыновей от Альпаиды, что воспитывались при дворе своей бабушки, королевы Гвиневеры, в Чаор-на-Ри. Не столько даже чертами лица, сколько выражением. В детстве Варох много раз видел на лице своего друга такое выражение - мечтательно-задумчивое, со скрытым веселым лукавством, когда Карломан замышлял очередную шалость. На мгновение барон-оборотень даже сам окунулся в детство. Но тут же, опомнившись, взглянул на портрет, затем на Карломана. Он неизбежно подумал, что будет чувствовать его друг, увидев, наконец, свою дочь, пусть и на портрете, но мастерски передавшем не только ее облик, но и душу. Теперь Карломан станет скучать о ней еще сильнее. И от тоски не бывает лекарства, остается только научиться с ней жить. Лоренцо Висконти, в отличие от других, знал, что предстояло увидеть Карломану. И теперь наблюдал прежде всего за ним, внимательно изучая все изменения в выражении его лица. Ибо сегодня майордом Арвернии и впрямь открылся перед близкими, как рукописная книга. А сам Карломан, окинув сперва портрет дочери общим взором, стал затем пристально разглядывать каждую его деталь, каждую черту. Он словно вбирал в себя весь облик Беатриче. И по лицу его скользили то радость, то боль, а то загадочная улыбка узнавания. Это воистину была его дочь! Карломану даже подумалось, что иначе она и не могла выглядеть, и он подсознательно представлял ее именно такой. Даже больше того: либо мысленная сила самой Беатриче была уже настолько велика, ибо необыкновенно одаренный живописец владел умением переносить на холст не только облик, но и всю душу человека, но только из портрета сразу почувствовалось - какая она. Карломан глядел - и узнавал дочь, которой никогда не видел наяву. Теперь он чувствовал, что, если когда-нибудь встретится с дочерью, заранее поймет, что она хочет сказать ему, как она повернет голову, как засмеется. Ибо мастерски изображенный портрет помог ему узнать ее. И все же он, затаив дыхание от волнения, продолжал вглядываться в портет дочери. Наконец, собравшись с мыслями, Карломан задумчиво проговорил, обращаясь к Лоренцо: - Благодарю тебя, друг, и семейство герцога Розалийского, что показали мне Беатриче! Большей услуги вы не могли оказать!.. Позже я передам богатый подарок для живописца, изобразившего ее. Хотя боги уже наградили его превыше всех земных благ, наделив даром запечатливать и внешний облик, и душу!.. Вот она, моя Беатриче! Эта улыбка и очаровательные ямочки на щеках у нее от матери, - он невольно вынужден был вспомнить о женщине, приславшей ему письмо, пропитанное ее благовониями. - Но глаза, взгляд - мои, в этом не может быть сомнений... - он склонил голову, думая о своей вине и перед Альпаидой, терпеливо простившей его, и перед Лукрецией. Она знала тогда, на что идет, и бросилась в его объятия, отринув сомнения. Но все же - если бы не он, то, может быть, она нашла бы себе достойного супруга, и теперь была бы счастлива, а так - избрала одиночество. Ей не подходило спать одной... Однако, снова задержав взгляд на портрете Беатриче, Карломан немного успокоился. Если от любовной истории с Лукрецией родилась такая прекрасная дочь, значит, боги все же не напрасно свели их. Быть может, Беатриче - дитя судьбы, как вейла Вультрагота, дочь его покойного кузена, Хильдеберта Потерянного Принца, и должна была родиться именно там и именно от тех родителей? Кто знает, какая роль суждена этой девочке?.. И он пристально взглянул на Лоренцо, ожидая от него ответа. Венетиец понял состояние друга, и поведал, дополняя то, чего искусство живописца, при всем желании, не могло передать: - Беатриче действительно унаследовала очаровательную улыбку матери и глаза отца! Когда она смеется, в глазах у нее загораются зеленые огоньки, если же что-то вызывает ее гнев, ее глаза темнеют. Она любит подвижные развлечения: лазает по деревьям лучше любого деревенского мальчишки, ездит верхом, плавает. Но, если ее заинтересует какой-то предмет, она может долго изучать его, и, в конце концов, дознается до сути. Когда художник писал ее портрет, Беатриче сперва сердилась и скучала, потому что приходилось подолгу стоять неподвижно. Но через несколько дней придумала игру: будто она Диана-охотница, подстерегающая лань в засаде. И с тех пор не было натурщицы, терпеливее нее. Наш почтенный живописец недаром передал на портрете всю ее душу: к концу работы они были уже лучшими друзьями, и она бойко расспрашивала его, как он смешивает краски для работы... Карломан улыбнулся с тихой печалью: его дочь задавала такие же вопросы, какие ему самому приходили в голову в детстве! Значит, и в ней кипит та же неуемная жажда жизни, и для нее мир прекрасен, широк и таинственен, и хочется разгадать все его тайны. Впрочем, так же ощущала жизнь и Лукреция, так что дочери было в кого пойти... - Она любознательна? Развивают ли ее способности, как подобает? - поинтересовался Карломан, хотя понимал, что Лукреция и ее отец сумеют дать маленькой оборотнице все необходимое. - Ну разумеется! Лучшие наставники учат девочку счету и письму, иностранным языкам, музыке, началам истории и другим наукам, подобающим в благородных домах! - заверил его Лоренцо. - А мать сама обучает ее тайнам природы, когда показывает ей растения в саду или ездит с дочерью в лес. Розалийцы уже говорят, что скоро у них будут две прекрасные чародейки - и никто не поверит, что это мать с дочерью, - только произнеся эти слова, Лоренцо спохватился: ведь говорить Карломану о красоте Лукреции сейчас было неблагоразумно. Но граф Кенабумский даже не заметил обмолвки побратима, думая только о дочери. Лишь ее образ стоял у него перед глазами. Ну почему Беатриче не родилась от Альпаиды, под крышей Дурокортерского замка, почему растет не у него на глазах, не вместе со своими братьями?! - Добра ли она? Стремится ли помогать окружающим? - со скрытым волнением спросил Карломан. Он понимал, что вся красота и выдающиеся способности ничего не стоили бы, если бы достались заносчивой аристократке, думающей только о себе. К счастью, Лоренцо мог успокоить побратима: - Беатриче воспитывали с сознанием, что все сословия важны по-своему, и не должно презирать ни одного человека. Она нередко играет с детьми слуг, когда хочет повеселиться. А недавно я видел сам, как она спасла лисенка с подшибленной лапой из рук мальчишки, который мучил его. Налетела, как фурия, хотя мальчишка был на голову выше нее, и принялась царапать его и трепать за волосы, так что он завопил, как поросенок. А лисенка Беатриче взяла себе и сама вылечила его, лишь чуть-чуть советуясь с матерью. Этот лисенок прижился у нее и ходит за ней, как щенок. - Хвала владыке лесов, Кернунасу! - вырвалось у Карломана на языке "детей богини Дану". - Если так, то можно надеяться, что она вырастет одной из лучших потомков нашего рода! От радости глаза Карломана вспыхнули ярче, совсем как у маленькой Беатриче, как заметил Лоренцо. И впрямь, граф Кенабумский был рад, что его дочь, хоть и живет далеко от него, воплощает все лучшие черты, какие ему хотелось видеть в ней. *** Утром следующего дня в залах Дурокортерского замка, как обычно, толпилось множество придворных, даже не подозревавших, что минувшей ночью для кое-кого из здешних обитателей кипели бурные страсти. Те же немногие, кто все-таки знал о происходящих событиях, теперь размышляли, что произойдет дальше. Королева Радегунда Аллеманская медленно двигалась через анфиладу комнат, в сопровождении принцессы Герберги и следовавших за ними фрейлин. Почтенные дамы тихо беседовали о том же вопросе, что тревожил их накануне. - Ну вот, государыня: венетийский посол привез портрет внучки герцога, и скоро предъявит его перед всем двором, - проговорила Герберга, без особенной радости. Старая королева уловила ее интонации и поинтересовалась, не сомневаясь, что оправдалось ее знание людей: - Ну и что показывает портрет внучки герцога? Сбылись наши опасения или нет? Герберга лишь уклончиво пожала плечами: - Моя дочь этим утром была слегка расстроена, но ничего мне не объяснила. Это могло быть от того, что Карломан вернулся ночью в покои очень поздно, как и мой Дагоберт. Радегунда Аллеманская молча кивнула в ответ, но на устах ее застыла ледяная усмешка. Она не сомневалась, что Беатриче унаследовала все яркие черты своего отца. И теперь ему придется постараться, чтобы избежать скандала. *** Тем временем, в зале фресок молодой король сидел за шахматной доской с маршалом Хродебергом и своей матерью, вдовствующей королевой Бересвиндой Адуатукийской. Мужчины играли в шахматы, а Бересвинда просто наслаждалась в это утро обществом самых дорогих людей: старшего сына и невенчаного мужа, радуясь, что они отлично ладят между собой. Вокруг них собрались придворные, наблюдая за ходом игры. Все были в нарядных, богато украшенных одеяниях. Один лишь командир паладинов, Жоффруа де Геклен, и тут по долгу службы стоял в доспехах, как и его воины, охранявшие зал. Среди наблюдавших за игрой в шахматы были и иноземные послы. В том числе, посол Нибелунгии, граф Рехимунд, и Лоренцо Висконти, посол Венетийской Лиги. Пока что шахматная игра складывалась для молодого короля не очень успешно. Все больше его фигур отставлялись с доски, "съеденные" фигурами Хродеберга, а оставшихся теснили по всем правилам военной науки. - Увы, мне еще многому предстоит научиться, прежде чем садиться играть в игру полководцев со столь искусным военачальником, как наш маршал Хродеберг! - сокрушенно проговорил юный король. И, пытаясь спасти ситуацию на доске, он, не полагаясь на собственные силы, обратился к королеве Бересвинде: - Матушка, может быть, ты, как более опытный игрок, что-нибудь подскажешь мне? Бересвинда усмехнулась, радуясь, что может быть полезной своему царственному сыну. И, взглянув на Хродеберга, целиком сосредоточенного на игре, она проговорила, указав сыну на сильнейшую из фигур: - Вот королева! Она может ходить любыми путями, ей открыта вся доска! Почему ты мало пускаешь ее в ход? Ударь ею по фигурам противника! Хлодеберт VII с благодарностью кивнул матери. - Я попробую поиграть королевой! Теперь держись сам, маршал Хродеберг! Сын Старого Лиса усмехнулся, подняв голову. - Я обещаю сделать, что смогу, государь! - произнес он, двигая своего коня на помощь ладье. Игра на доске осложнялась. Сперва королева, которую ввел в бой Хлодеберт по совету матери, "съела" несколько вражеских фигур и пешек. Но скоро на нее была устроена настоящая охота, и король уже несколько раз едва уводил ее от опасности. Он сидел, нахмурившись от досады, размышляя, как можно спасти положение. Видел уже, что совет матушки оказался ошибочным, и теперь он проигрывает партию. Столпившиеся вокруг придворные стали вглядываться еще внимательнее, следя за оживленной игрой. Впереди них оказался Лоренцо Висконти, тоже видевший, что король проигрывает. Оглянувшись, Хлодеберт заметил венетийца и приветствовал его: - Здравствуй, благородный посланник Венетийской Лиги! Я рад видеть тебя при моем дворе. Надеюсь, что с хорошими известиями? Кстати, я слышал от моего дяди, графа Кенабумского, что ты прекрасно играешь в шахматы. Посоветуй-ка мне, как не проиграть эту партию окончательно... - Здоровья и долгой жизни тебе, государь Хлодеберт! - поклонился Лоренцо. - Я привез важные сведения. Надеюсь также, что ты сочтешь их и счастливыми для себя и для Арвернии! А сейчас, если ты просишь, государь, я советую тебе двинуть вперед своего уцелевшего офицера, он поможет королеве. Хлодеберт двинул вперед указанную фигуру, надеясь избежать полного разгрома. И, спустя еще несколько напряженных ходов, ему удалось довести игру до ничьей, так что ни он, ни Хродеберг не могли двигать фигуры, ибо оба короля стояли под ударом, и любой ход означал бы верный проигрыш. Молодой король совсем по-мальчишески встряхнул руками и улыбнулся, протянув ладонь Хродебергу. - Благодарю тебя, дядя Хродеберг! Ты показал мне, что я должен еще многому научиться! - Государь, опыт - дело наживное, а рассудительности у тебя вполне достаточно, - заверил Хродеберг. - Благодарю тебя, матушка, что попыталась помочь мне, - почтительно кивнул король Бересвинде Адуатукийской. Та, не желая признавать, что едва не поспособствовала поражению своего сына, принужденно улыбнулась: - Я сделала все, что могла, мой дорогой сын! Выразив благодарность своим родным, Хлодеберт повернулся к венетийскому послу. - Благодарю тебя, сеньор Висконти! Вижу, что ты хорошо умеешь играть в шахматы. Лоренцо тонко улыбнулся. - Я присоединяюсь к словам маршала Хродеберга: у меня было просто больше времени научиться! Король, исполненный благодарности, принялся расспрашивать венетийца: - Поведай же, сеньор Висконти, о тех, кто послал тебя! О нашем родиче - герцоге Розалийском, Антенорио Луччини. О его дочери, прекрасной Лукреции, - при этих словах своего сына Бересвинда нахмурилась, а Хродеберг покачал головой. Однако царственный юноша продолжал, не заметив их: - И, конечно, не забудь о внучке герцога, моей маленькой кузине, Беатриче! Лоренцо отвечал ему по порядку, с нескрываемой гордостью за свою родину: - Благодарю, государь, за твое внимание! Благородный патриций Антенорио Луччини, герцог Розалийский, также передает тебе наилучшие пожелания, и готов впредь оставаться надежным союзником, как в торговле, так и в политике. Его дочь, прекрасная Лукреция, по-прежнему озаряет Розалию своей красотой и мудростью. А что касается ее дочери, маленькой Беатриче, то она не уступает красотой и дарованиями своей благородной матери! Я привез к Дурокортерскому двору ее портрет, написанный одним из величайших живописцев Венетии. Если ты пожелаешь, государь, я буду счастлив показать его тебе! Король, довольный, что сумел не проиграть, благосклонно кивнул венетийцу, другу его дяди Карломана. - Я буду рад взглянуть на портрет моей маленькой кузины Беатриче! Хоть мы и далеки друг от друга, все же остаемся родственниками, и должны иметь представление друг о друге. Пусть вся королевская семья и мои советники соберутся взглянуть на портрет и выскажут свое мнение! Таким образом, король дал понять, что осмотр портрета розалийской наследницы - не только частное, семейное, но и государственное дело. Все, кто обитал при дворе не первый год, мгновенно это поняли. Догадались также и иноземные послы. В их числе был и граф Рехимунд. Ему мгновенно вспомнилось, как Карломан несколько дней назад пригласил его на конную прогулку. Накануне перед тем бушевал сильнейший зимний буран, а теперь небо прояснилось. Но всадники все равно то и дело преодолевали целые сугробы, наметенные накануне, видели кругом обломанные ветки и даже большие деревья, сломанные вчерашним бедствием. Миновав очередной бурелом, возле которого суетились горожане, растаскивая упавшие деревья на дрова, Карломан обернулся к Рехимунду и многозначительно проговорил: - Такие бедствия, конечно, тяжелы для людей! Но на суше от них все-таки можно укрыться под крышей, возле теплой печи. Даже последние бедняки обычно имеют хоть какое-то пристанище в стужу! - Ты прав, благородный граф Кенабумский! - кивнул Рехимунд, еще не понимая, к чему тот клонит. А Карломан продолжал дальше: - Гораздо ужаснее, если зимние шторма настигают корабли в открытом море! Там некуда укрыться от ярости разбушевавшейся стихии, ветер и волны никого не щадят.Коварным морским божествам нет разницы, рыбачья лодка перед ними, торговая ладья или королевский, богато снаряженный корабль. По-настоящему сильный шторм погубит любого... Вот, например, я слышал, что совсем недавно у берегов Нибелунгии разбился корабль под флагом Артунги и Заморры! И среди тел погибших моряков обнаружили мертвым и наследника престола Островного Королевства... Граф Рехимунд скорбно кивнул. - Увы, это правда! Король Торисмунд передал соболезнования королевской семье Артунги и Заморры. Хотя жители островов - лучшие мореходы в Окруженном Море, как бы ни оспаривали у них славу венетийцы и марцийцы, но такого жестокого шторма не выдержал бы никто. Карломан отвечал ему с той же скорбью: - Арвернская корона также выразила глубокие соболезнования!.. Лишь бы власть в Островном Королевстве не пошатнулась теперь! Ведь единственным наследником престола остался мальчик-подросток, кузен погибшего принца?.. - Ты, как всегда, осведомлен обо всех мировых событиях, господин майордом! - Рехимунд, чуть придержав коня, учтиво склонил голову. - Новому наследнику тринадцать лет. Хотя о нем, как будто, до сих пор доходили только хорошие отзывы, но ему придется спешно осваиваться с ответственностью, к которой его не готовили. В этот момент глаза Карломана блеснули ярче, как будто он только теперь привел собеседника к мысли, ради которой и пригласил нибелунга на прогулку. - Если потребуется, мы готовы поддержать молодого принца. Надеюсь, и вы тоже! И для Арвернии, и для Нибелунгии будет весьма полезно, чтобы власть в Островном Королевстве оставалась крепкой. Торговля с ними выгодна для всех... - Ты, как всегда, прав, благородный граф Кенабумский, - Рехимунд повел затянутой в перчатку рукой. - Я передам твой совет государю Торисмунду, а также учту его сам... И вот, теперь Рехимунд, слушая беседу короля Арвернии с венетийским патрицием, стал догадываться, к чему клонил Карломан, высказываясь в защиту юного наследника Островного Королевства, как раз перед тем, как будет показан портрет внучки герцога Розалийского. Похоже, майордом задумал помолвку девочки с нежданным наследником Артунги и Заморры, который был старше нее всего на четыре года. А как оба подрастут, придет время и для свадьбы. Что ж, обоим правящим домам такой брак будет весьма выгоден! Серебро Артунги и морские торговые пути помогут им держать в руках чуть ли не все побережье Окруженного Моря! Кроме того, Карломан прав: для континентальных держав такой союз тоже будет весьма выгоден, ибо морская торговля пойдет легче и без задержек. Так что Рехимунд был готов высказаться от лица Нибелунгии в пользу помолвки Беатриче с наследником Островных Королевств. *** А тем временем, Карломан беседовал с Варохом в своем кабинете, в ожидании важных событий. Барон-оборотень докладывал ему о событиях в зале фресок: - Все происходит наилучшим образом, Карломан! Король в добром расположении духа, и готовится в семейном кругу поглядеть на портрет Беатриче. Так что и твой замысел должен удастся наилучшим образом! Карломан тихо кивнул, но Варох вдруг понял, что он думает о чем-то совершенно другом. Майордом сидел за столом, не поднимая головы, и его пристальный взгляд был устремлен куда-то в сторону. Проследив за ним, барон-оборотень вновь заметил на стопке документов письмо Лукреции Луччини, подписанное ее почерком и пахнущее ее благовониями. На него, тяжко задумавшись, и глядел Карломан, не сводя глаз, как будто надеялся, что письмо исчезнет под его взглядом. Но оборотни не обладают таким даром, и письмо оставалось на том же месте. Вароху очень хотелось спросить друга о содержании письма. Но он не обмолвился ни словом, понимая, что никому не нравится, когда касаются их больных мест, хоть с праздным любопытством, хоть с дружеским участием. Если будет можно, Карломан все расскажет сам. Пока же его друг заметил, что майордом Арвернии, должно быть, совсем не спал минувшей ночью. Бисклавре могли долго обходиться без сна, поскольку два облика подпитывали силы друг друга. Но заботы, должно быть, утомили Карломана сильнее, чем бессоница, и, кто хорошо знал его, мог заметить на его лице усталость. Сидя в своем кабинете вместе с кузеном и другом Варохом, Карломан, почувствовав его пристальный взгляд, пришел в себя. Подняв голову, он вздохнул и проговорил: - Я опять стою на распутье! Мне хочется открыть и прочесть письмо Лукреции, что лежит здесь, запечатанное. Но сердце мое принадлежит Альпаиде! Я объяснился с ней и твердо решил, что возврата к прошлому не будет. Но, если я открою письмо Лукреции и прочту, то тем самым сделаюсь как бы и сообщником ее... И перед ней я тоже виноват, если она еще на что-то надеется после стольких лет. Мне придется ответить отказом женщине, в чью жизнь я вторгся, не думая о будущем. Как мне поступить, чтобы не оскорбить и Альпаиду, и Лукрецию? - Карломан глубоко вздохнул, исполненный сожаления. Варох внимательно слушал друга. И вновь вспомнил о девочке, что унаследовала его лучшие черты... Сам барон-оборотень никогда не изменял своей жене, с которой прожили вместе с самой юности, как дружная чета волков. Но он никогда и не расставался с ней так надолго, как Карломан с Альпаидой в то время. И на пути у него не вставала столь необыкновенная женщина, как Лукреция Луччини... Словом, Варох не осуждал своего друга. Карломан же продолжал негромко говорить, словно бы и не Вароху, а самому себе, собственной совести: - Лукреция была достойна настоящей любви, чтобы пришел мужчина, готовый посвятить ей всю жизнь, чтобы она стала для него светом в окошке! А пришел заезжий гость и все изменил... "Плату недобрую деве я отдал за ласки, любовь, за всю ее скорбь",* - с горечью повторил Карломан из "Речей Высокого". - Однако у меня есть моя Альпаида! Мы с ней прошли вместе всю жизнь, шаг за шагом узнавая друг друга. Когда-то она превратилась для меня из просто кузины в чарующую деву, которой я отдал свое сердце. Она мудра и сильна духом, как женщины бисклваре, всегда открыта новому, как и я сам. Она - и жена, и страстная возлюбленная, и надежный друг, и заботливая мать. Ей одной присуще все, что менее внимательные мужчины стали бы искать в разных женщинах. И перед ней я тоже виноват, увы! Знаешь, что мне сказала Альпаида, когда я сообщил ей о портрете Беатриче? "Если бы ты погиб, я умерла бы вместе с тобой, как Нанна, жена светлого Бальдра. А любовь моя пережила все испытания." Вот такая она, моя Альпаида! И она не преувеличивает, но говорит, твердо зная свое сердце, я не сомневаюсь! Я в долгу перед моей великолепной женой. Мне хотелось бы искупить свою вину перед ней, чтобы она, по крайней мере, больше никогда не страдала по моей вине! * "Старшая Эдда" Варох молчаливо слушал, понимая, что Карломану необходимо выговориться. А тот продолжал говорить, глядя перед собой невидящим взором: - Ни один из наших поступков не остается без последствий! Что бы ты ни совершил, это взыщется, в самый неожиданный час, когда ты ничего не подозреваешь. Следует сто раз подумать, прежде чем совершать даже самые приятные действия. Я же утратил осторожность в объятиях Лукреции и не предусмотрел даже, что она может родить ребенка!.. Что ж, я благодарен ей и ее отцу, что они растят Беатриче с любовью, и не скрывают, кто ее отец, как говорит Лоренцо. Я признаю свой долг перед дочерью, и сделаю все, чтобы позаботиться о ней. Я найду для нее хорошего жениха и устрою, чтобы Арверния и наши соседи поддержали их. Посоветую герцогу Розалийскому помолвить ее с юным наследником Артунги и Заморры. Я сделаю для моей дочери все, что обязан сделать отец, даже если она никогда меня не увидит. Позабочусь, чтобы она стала будущей королевой на Островах. Только о Беатриче мне и следует думать. Это мой долг и моя радость! А о Лукреции я не стану тревожиться. Она осталась в прошлом. Если она дорожит счастьем дочери, тоже будет благодарна за то, что я смогу сделать для нее. Мой выбор определен раз и навсегда. Я слишком многим обязан Альпаиде, чтобы оглядываться на других! В это время послышался стук в дверь. Вошел Дагоберт. Кивнув Карломану в знак приветствия, он подошел ближе к его столу и произнес: - Король назначил осмотр портрета через три дня. Заодно, граф Рехимунд и Лоренцо Висконти в кои-то веки договорились о взаимопомощи между Нибелунгией и Венетийской Лигой! Варох и Карломан все внимательно слушали. Наконец, майордом проговорил с надеждой: - Значит, договорились? Это хорошо! Теперь даже со стороны Нибелунгии не должно возникнуть препятствий. Значит, я напишу герцогу Розалийскому после осмотра портрета, что наилучшим женихом для его внучки будет наследник Артунги и Заморры. Если сеньор Луччини прислушается к моему совету, пусть далее занимается сватовством. Думаю, что и для самой Беатриче там будет лучше, чем в Арвернии, - последние слова вырвались у Карломана как бы сами собой, словно мысли вслух. - А самое главное, теперь у королевы Бересвинды не будет повода возражать против девочки. Никакая правда, что откроет портрет, не заставит королеву-мать устроить скандал. Дагоберт многозначительно покачал головой, как бы желая заметить, что Бересвинда, если захочет, найдет повод придраться к чему угодно. Но не сказал, признавая, что Карломан нашел остроумный способ устроить судьбу своей внебрачной дочери, при этом щадя чувства Альпаиды и свою настоящую семью, насколько это возможно. И тут цепкий взор Дагоберта упал на все еще нераспечатанный свиток пергамента, лежавший на стопке документов, там, где его положил Карломан минувшей ночью. Его скрепляла личная печать Лукреции Луччини - алая роза, за которой поднималась волчья голова. И у нее, и у Карломана были на эмблеме волки, - это неспроста. Дагоберту вспомнилось, как его племянник в детстве расспрашивал его о гербах и эмблемах... И все же, коннетабль всерьез задумался, почему это письмо так долго лежит нераспечатанным. Неужели Карломан испытывает отвращение к той, кто, как-никак, подарила ему дочь? В это Старый Лис не мог поверить. Его зять сам нес ответственность за то, что произошло десять лет назад. Да и прекрасная Лукреция, если правду рассказывали о ней, не заслуживала, ятобы он ее возненавидел. Скорее было похоже, что Карломан боялся того, что она может сообщить ему. Боялся, что розалийская красавица попытается вновь заманить к себе, используя для приманки их общую дочь. И - если вправду притяжение этой женщины столь велико, - то, может быть, Карломан боялся вновь не устоять перед ней?.. А самое главное - боялся предать Альпаиду, которая все простила ему. Прочти Карломан письмо бывшей возлюбленной, тем самым словно уже завязал бы с ней новые узы, от которых Альпаида страдала бы. Дагоберт видел в эти дни, что его дочь, хотя она все поняла, едва узнала о портрете, и держалась, как обычно, с изумительным мужеством, все равно сникла. Ее точила тайная тревога, хоть она и верила обещаниям Карломана. И сам Дагоберт, на глазах у которого развивалась вся история любви его дочери и племянника-зятя, надеялся, что она продолжает жить в их сердцах. Просто еще одно испытание, какие проходят время от времени многие супружеские пары. Если после истории с Лукрецией Карломан и Альпаида помирились и стали еще дружнее, родили еще младшего сына, Аделарда, то неужели теперь ее тень способна разлучить их? Нет-нет, они выдержат все! Как же может быть иначе, если вся их жизнь прошла друг в друге, и все, что было дорого каждому из них, соединено с самым близким на свете образом? Дагоберт подумал, что даже если бы Беатриче приехала в Дурокортер, Альпаида смогла бы принять падчерицу, тем более что она так похожа на Карломана. Но все же, лучше для Альпаиды будет, если дочь ее мужа не станет своим видом напоминать о том, чего уже не изменить. Карломан хорошо придумал, найдя для девочки иного жениха, ближе к ее солнечной родине. Не только из-за королевы-матери, но, прежде всего - ради Альпаиды. Так размышлял коннетабль, разглядев нераспечатанное письмо Лукреции Луччини на столе у Карломана. Между тем, сам майордом Арвернии преодолел сомнения, и был готов заниматься государственными делами, властно требующими его внимания. И он проговорил, жестом приглашая Дагоберта сесть в кресло сбоку от него и Вароха. - Садись, батюшка Дагоберт! Поведай нам с Варохом о том, что было после того, как король назначил дату осмотра портрета. - Ничего особенного не было, Карломан, - заверил коннетабль. - Осмотр состоится через три дня, в присутствии всей королевской семьи, а также участников Королевского Совета и чужеземных послов. Все предполгают, что портрет внучки герцога Розалийского прислали, чтобы со временем сосватать ее за одного из арвернских принцев... - Так! А что говорят чужеземные послы? - поинтересовался Карломан. - В особенности Лоренцо Висконти с графом Рехимундом, которого я нарочно посвятил в наш замысел, ибо опасался, что Нибелунгия станет препятствовать нам. И Карломан, и Варох нахмурились. Ибо им было известно, что у Нибелунгии и Венетийской Лиги издавна сложные взаимоотношения. В прошлом эти государства не раз сражались из-за территориальных претензий и морской торговли. Гордые нибелунги до сих пор распевали песни о том, как своей доблестью завоевали выход к Зеленому Морю. А злопамятные венетийцы клялись охладить голову "победителям дракона", сделав им хорошее кровопускание, после чего запереть их на равнинах навсегда, вновь прибрать к рукам все морское побережье. И, хоть своих целей, со всей очевидностью, не могла достичь в настоящее время ни одна из сторон, это не мешало им даже в мирное время недоверчиво коситься друг на друга. Один лишь Капломан, имевший друзей в каждом государстве, мог добиться, чтобы представители соперничающих государств хоть как-то договаривались между собой. Ввиду этого, его тревогу относительно послов можно было понять. Но Дагоберт поспешил развеять ее. - Когда король объявил дату осмотра портрета, сеньор Висконти поблагодарил его от своего имени, и от герцога Розалийского с семейством, как и от имени дожа и сената Лиги. А граф Рехимунд неожиданно пожелал успеха его миссии при Арвернском дворе, и проговорил: "Судьбой маленькой наследницы Розалийского герцогства следует уже теперь распорядиться так, чтобы она принесла наибольшую пользу всем странам, омываемым Окруженным и Зеленым морями. Я напишу государю Торисмунду, что для Нибелунгии будет полезно сейчас поддержать герцогство Розалийское, когда для девочки сосватают достойного жениха". Карломан успокоенно выдохнул. Стало быть, его разговор с послом Нибелунгии не пропал даром! - Что ж, король Торисмунд послал к нашему двору достойного мужа, который не поддается мелочному упрямству! Союз Беатриче с наследником Островного Королевства усилит Венетийскую Лигу, это так! Но он же подрежет крылья марцийскому орлу, который уже давно нацеливался на Артунгу с Заморрой. Марция вполне могла бы, устроив смену власти в Розалии, одновременно воспользоваться ослаблением власти на Островах и захватить их. Серебро и хлеб мгновенно сделали бы их богаче всех на свете. Кто тогда смог бы их остановить? Давние распри Венетии с Нибелунгией (потому и длящиеся давно, что их силы примерно равны) показались бы детской игрой перед единой силой, способной в одночасье смести любого противника! Хорошо, что граф Рехимунд это понимает! Если Нибелунгия вместе с нами поддержит союз Беатриче с принцем Островного Королевства, мы поможем им удержаться на плаву, в прямом смысле, - усмехнулся Карломан. - А они, надеюсь, отблагодарят нас выгодной торговлей!.. Кстати, а как отреагировал Лоренцо на заявление Рехимунда? - спохватился майордом. - Он, казалось, не ожидал от него такого жеста доброй воли, - произнес Дагоберт. - Однако венетийцы мало чем смущаются, и он не исключение. Усмехнулся и заверил нибелунгского посла и всю Нибелунгию в вечной благодарности со стороны герцогства Розалийского. А потом уже, отойдя в сторону, сеньор Висконти шепотом сказал мне на ухо: "Прошу тебя, принц Дагоберт: поблагодари Карломана за то, что он напоминает нам всем наши подлинные интересы! Нибелунгия - наш старый враг, настолько старый, что стал как бы и другом. А значит, можно с ними дружить против общего противника". Карломан и Варох переглянулись, усмехаясь. То, что велел передать Лоренцо, было типичным образцом венетийской дипломатии! Но ведь это им и было нужно в сложившихся обстоятельствах. *** После ободряющих вестей от Дагоберта, Карломан мог подвести некий итог их успешных действий. - Итак, мы почти устроили будущее замужество внучки герцога Розалийского! Для сохранения власти самого герцога мы привлекли на его сторону сильных союзников, так что теперь вряд ли кто-то осмелится зариться на его владения. Венетийская Лига и Островное Королевство с нашей помощью избегнут враждебности соседей, а морская торговля продолжит развиваться, но не попадет целиком в одни руки, я имею в виду - марцийские. Если мы сможем довести задуманное до конца, то вопрос Розалии будет улажен. Дагоберт серьезно кивнул, любуясь своим племянником и зятем, которого некогда сам же учил разбираться во всех хитросплетениях международной политики. Его по-отечески радовало, что Карломан превзошел его. - Я уже послал тайных гонцов в Розалию и Аскию. Теперь там начала действовать наша шпионская сеть. За одними, неблагонадежными, теперь внимательно следят, других, способных доставить неприятности нашим врагам, подкупают золотом, чтобы они действовали в наших интересах. Словом, тайная борьба уже началась! И она может спасти немало людских жизней, - прибавил Старый Лис. Карломан, в свою очередь, бросил исполненный благодарности взгляд на дядю, с которым столько лет делали общее дело - правили Арвернией. Между тем, Варох, долгое время молчавший, вновь выразительно взглянул на свиток пергамента, тонко пахнущий благовониями. Карломан и Дагоберт заметили его внимательный взгляд. И два друга пристально переглянулись над письмом Лукреции Луччини. Тогда Варох тихо поинтересовался: - Все это очень хорошо, Карломан! Но скажи: как ты намерен избежать скандала, если при осмотре портрета все заметят сходство отца и дочери? Твои глаза ни на кого больше не спишешь. В этот момент и Дагоберт внимательно смотрел на зятя, и Варох - на своего друга, выжидая, что он ответит, как выйдет из затруднений. В ответ Карломан задумчиво отвечал: - Я прежде всего побеседую с королем. Он поймет меня, как мужчина мужчину. А главное - осознает, что для нас сейчас важнее сохранить добрососедские отношения с Венетийской Лигой и ее союзниками, уберечь мир на побережье Зеленого и Окруженного Морей, нежели разоблачать кого-то. Хвала богам, наш молодой король умен, и умеет отличать государственные интересы от личных. Я смогу добиться от Хлодеберта многого, как прежде договаривался с его отцом, моим царственным братом! Верю, что король не пойдет на поводу у своей матери. Дагоберт, согласно кивнув, проговорил, правда, нехотя: - Я же, в свою очередь, попрошу своего сына Хродеберга быть как можно обходительнее с королевой-матерью, дабы умилостивить ее и усыпить внимание. Коннетабль предложил это без всякого желания. Ибо он отлично разбирался в людях, и королева Бересвинда, возлюбленная его старшего сына, была неприятна ему. Еще в юности она проявляла необъяснимую неприязнь к Альпаиде. Впоследствии, живя со своим царственным супругом, Бересвинда уже начинала вмешиваться в политику, руководствуясь понятными ей одной принципами. Ну а, овдовев и сделавшись регентом при своем сыне, нынешняя королева-мать показала себя во всей красе, и, к тому же, сделала Хродеберга своим невенчаным мужем. Ни Дагоберт, ни Герберга не желали своему сыну такой судьбы. Но Хродеберг любил эту женщину с самой юности, а она любила его, горячо и яростно, как только могла любить женщина ее склада. И в последнее время Хродеберг сделался едва ли не единственным человеком, кто имел хоть какое-то влияние на Бересвинду Адуатукийскую. Только к нему она хоть иногда прислушивалась, и он мог смягчить ее ожесточенное сердце. Как отец, Дагоберт не мог этого одобрить, однако, как принц крови и коннетабль Арвернии, понимал, что было бы глупо не пользоваться возможностью повлиять на королеву-мать. Карломан, разумеется, осведомленный о судьбе своего шурина, с благодарностью кивнул тестю, понимая, чего ему стоит такая жертва. - Спасибо тебе, батюшка Дагоберт! Мы постараемся, чтобы королева Бересвинда не вмешивалась в политику больше, чем нужно! Варох поведал мне, как она сегодня за шахматной партией посоветовала королю, игравшему с Хродебергом, такой ход, что он чуть не проиграл. Так и в политике может получиться, если ее не ограничивать. Дагоберт мог лишь согласиться в ответ. Но тут же заметил кое-что важное: - Герберга сообщила мне, что Радегунда Аллеманская заинтересовалась Розалийской проблемой. Она надеется, что ты разрешишь ее. И, скорее всего, она поддержит тебя в случае скандала со стороны королевы Бересвинды. Чем дальше, тем больше она расходится в средствах со своей племянницей и невесткой, относительно влияния на молодого короля. Ты же сделался ей названым сыном, и она поддержит тебя. - Если так, я буду от души благодарен моей мудрой мачехе, королеве Радегунде! - от души пообещал Карломан. Вдруг при слове "мачеха" он вспомнил, как сказал Вароху, что, если бы потребовалось, Альпаида смогла бы стать мачехой для Беатриче. И вновь взгляд Карломана потянулся к нераспечатанному письму Лукреции. Его черные брови досадливо нахмурились, блестящие глаза потемнели, едва он вновь задумался о сложных взаимоотношениях с дочерью герцога Розалийского - самой прекрасной и самой необыкновенной женщиной, какую он когда-либо встречал, кроме Альпаиды. От пергамента, скрепленного ее печатью, исходил тонкий аромат зимних роз и хиндского сандала. Это были ее любимые благовония, которые она сама любила составлять, не хуже самого знающего парфюмера. Чутье и знание природы, свойственные оборотням, помогали ей, как и при занятиях медициной. Лукреция шутила, что, если бы семейство Луччини вдруг лишилось власти и богатства, она смогла бы зарабатывать на жизнь самостоятельно. Что ж, она умела подбирать и наряды, и благовония, что особенно усиливали ее женское притяжение! Вот и теперь, вдыхая исходящий от пергамента аромат, Карломан на мгновение задержал на нем взгляд, мыслями улетая в прошлое. Варох, глядя на него, сурово нахмурился. Он понимал, что Карломану нужно решиться прочесть письмо. А сам Карломан, чувствуя аромат благовоний Лукреции, вспоминал его в гармонии с естественным запахом ее тела. И память невольно возвращала его в прошлое. К тому времени, как Лоренцо познакомил их, Карломан и Лукреция уже много слышали друг о друге, не только как о родственниках, но прежде всего - о красоте и незаурядных дарованиях друг друга. И, встретившись, были взаимно восхищены. Дни, полные изысканных развлечений, в которых венетийцы знали толк, летели напролет, и на всех пирах, балах, карнавалах, Лукреция оказывалась рядом с Карломаном, в любом, самом многолюдном обществе отыскивала его, и он радовался ей. Даже сейчас, стоило графу Кенабумскому вспомнить об этом, он слышал шум моря, переливы музыки на ветру среди апельсиновых, лимонных, гранатовых рощ, и - восхитительный аромат прекрасной девы-волчицы рядом с ним... И все же, ничего не произошло бы, и он сумел бы уклониться от близости с Лукрецией, - ведь сам же рассказывал ей о своей жене! - если бы она восхищала его одной лишь красотой. Но в ней сочеталась та пьянящая смесь красоты, женского обаяния и силы духа, богатого и всесторонне развитого ума, которая пленяла Карломана всю жизнь. С ней он мог говорить о чем угодно, она многое знала и высказывала собственные суждения, чем до боли напоминала Карломану его жену Альпаиду, по которой он соскучился в чужом краю. Поскольку его посольская миссия еще не была завершена, он не мог пока вернуться домой, и дружба с Лукрецией скрашивала ему тоску по Альпаиде. Но в некоторых отношениях дочь герцога Розалийского была ему еще ближе и могла понять лучше: ведь она была бисклавре, как и он! Уехав на загородную виллу герцога, они, устав от светской суеты и шума, оборачивались волками и бегали в широколиственном южном лесу, наслаждаясь свободой. Да, то были восхитительные дни!.. Карломан быстро понял, что Лукреция любит его. Она и не думала скрывать этого от него или стыдиться, находя свое чувство вполне естественным. И в какой-то миг граф Кенабумский с удивлением осознал, что можно любить двух женщин одновременно. Образ Альпаиды вовсе не померк и не потускнел в его сердце, но рядом с ним появился не менее восхитительный образ прекрасной розалийки. Перед его мысленным взором золотые кудри переплетались с черными, словно разноцветные полосы на шкуре тигра, из которой был сделан ковер в покоях Лукреции. Взгляд огненных очей волчицы просвечивал сквозь спокойные голубые глаза Альпаиды, за которыми крылась страстная душа. И он позволил себе на краткое время забыться, нырнуть, словно в омут, в любовь вместе с Лукрецией. Какое-то время они и впрямь чувствовали себя, как единственная пара на свете, не тревожась ни о чем. Лишь когда Лукреция забеременнела, пришло отрезвление. Тогда Карломан, терзаемый запоздалым чувством вины, заключил с ней договор о временном браке - конкубинате, чтобы ее ребенок считался в Венетии законным и мог наследовать владения матери и деда. Да, по закону он сделал для Лукреции и Беатриче все, что мог. Потому-то Лоренцо и отказался от вендетты, как и отец Лукреции. Но была еще совесть самого Карломана, и, покидая тогда берега Розалии, он чувствовал бесконечную вину перед двумя женщинами - той, которую оставил, и той, к которой спешил теперь, чтобы повиниться перед ней и перед всей семьей дяди Дагоберта. Альпаида простила его тогда, простила и теперь, хотя портрет Беатриче причинил ей новую боль. Но что насчет Лукреции? Что чувствует она, десять лет живущая ради их дочери? Оборотни часто находят пару только раз и на всю жизнь - во всяком случае, среди их однолюбов всегда было гораздо больше, чем среди людей, - но Карломан все же надеялся, что Лукреция обретет настоящую большую любовь, какой была достойна. Увы, его надежды не сбылись. Не захотела отчима для Беатриче или не смогла разлюбить его, Карломана? Нет, ему вовсе не льстило, что она сочла его лучшим их мужчин! Напротив, это усугубляло в нем чувство вины. Очнувшись от задумчивости и вернувшись мыслями к текущему дню, Карломан снова взглянул на письмо Лукреции, которого так и не решился прочесть. Все же следовало ознакомиться с его содержанием. Быть может, она сообщает ему некие важные сведения, которые могут быть полезны. Правда, надушенный пергамент?.. Но было бы вполне в духе Лукреции зашифровать важное послание в любовной переписке. Следовало бы все-таки прочесть!.. Но, тем не менее, Карломан никак не мог решиться взять свиток в руки. Дагоберт, видя, куда так упорно глядит его зять, задумавшись о чем-то своем, мгновенно встревожился. Все же, несомненно, портрет дочери пробудил в душе Карломана мысли и о ее матери. Он боролся с собой, не жалая поддаваться былой слабости. Но, если Лукреция Луччини все еще дорога Карломану, что будет тогда с его семьей, и прежде всего - с Альпаидой?.. Прежде всего, Дагоберт тревожился о своей дочери. Если Карломан разлюбит ее и покинет или останется рядом только ради детей и из чувства долга - для Альпаиды это будет хуже кинжала в сердце. Слишком много значил для нее Карломан, с самой юности, едва они оба созрели... Между тем, граф Кенабумский почувствовал на себе взгляд Дагоберта, полный тревоги и горечи. Сразу уловив, о чем думает его тесть, Карломан постарался успокоить его: - Не беспокойся, батюшка Дагоберт: возврата к прошлому не будет! Я не разлюблю Альпаиду. С той поры я повзрослел и кое-чему научился, да и в последние дни многое переосмыслил для себя. Прошлого не изменить. Но я сумею не повторить ошибок в будущем. Я любил и буду любить по-настоящему одну лишь Альпаиду. И мы с ней сможем быть счастливыми только вместе. И, по интонациям, с какими Карломан произнес это "мы с ней сможем", а не "я смогу быть счастливым", Дагоберт понял, что он в самом деле твердо все решил, и не передумает. Ибо Карломан говорил о себе и об Альпаиде, словно они представляли единое целое. У него отлегло от сердца, и он молча, но с глубокой благодарностью поглядел в глаза Карломану, без слов выражая признательность за Альпаиду. Карломан, тоже молча, тихо улыбнулся ему в ответ. *** Вечером молодой король направлялся в сопровождении свиты через анфиладу комнат к своему кабинету. За ним следовали, как обычно, Жоффруа с другими паладинами, а затем - придворные. Королю следовало заняться важными документами. По дороге в кабинет он иногда встречал по пути других придворных и иностранных послов. Встречные приветствовали Хлодеберта поклонами, а дамы - реверансами. Он же время от времени милостиво склонял голову в знак внимания. На одном из перекрестков король встретил свою царственную бабушку, Радегунду Аллеманскую. Ее сопровождали Дагоберт, Герберга и их дети - Альпаида и Хродеберг. - Приветствую тебя, государыня Радегунда! - проговорил Хлодеберт, поцеловав бледные руки старой королевы. Та тихонько улыбнулась уголками губ. Старший внук был одним из немногих, кому она по-настоящему радовалась. С ним были связаны ее наибольшие надежды. - Здравствуй, государь Хлодеберт, мой дорогой внук! Чем ты занимаешься? Я собираюсь обратиться к богам в домашнем святилище, вместе с Гербергой и Альпаидой. Король поклонился женщинам и переглянулся с мужчинами. - Приветствую и вас тоже, дамы и господа! Все ли у нас готово для осмотра портрета внучки герцога Розалийского? - Все готово, государь! - заверил Дагоберт. - Только сперва следует собрать всех причастных и подготовиться, как подобает. - Верно, и мне не следует задерживать вас! - спохватился Хлодеберт. - Долг перед богами важнее всего. - Мы помолимся об успехе твоего правления, государь, а также об отдельно взятых целях! - пообещала королева Радегунда. И задержала пристальный взгляд на Альпаиде: - Как ты себя чувствуешь, моя дорогая? В последнее время ты что-то слишком бледна, и держишься так отстраненно... Альпаида ответила тихо, но учтиво: - Благодарю за внимание, государыня! У меня все хорошо. Родители пристально смотрели на нее. Да и Радегунда Аллеманская, казалось, не была удовлетворена ответом. Между тем, король кивнул своим родичам и проговорил: - Мне пора идти к себе, разбираться с документами! Встретимся с вами за осмотром портрета! И он стремительно направился прочь, в сопровождении своей свиты. Проводив внука взглядом, королева Радегунда вновь обратилась к Альпаиде: - Ступай вместе со мной в святилище, вместе помолимся богам за наших родных! - Благодарю, государыня! Я охотно разделю с тобой молитву! - проговорила Альпаида, подумав, что ей действительно станет легче, когда она попросит богов за Карломана и его семью. Они последовали в дворцовое святилище. По пути Радегунда беседовала с Альпаидой, проявляя неожиданный такт: - Я всегда считала тебя самой умной из нынешних молодых дам при нашем дворе, моя дорогая! Надеюсь, ты и в будущем не посрамишь своего ума, если даже тебе выпадут испытания. Быть женой, тем более настолько необыкновенного человека, как Карломан - нелегкий труд. Но быть одинокой вдовой - гораздо тяжелее, поверь! Когда лишишься супруга, начинаешь глядеть другими глазами на всю жизнь, что прожила с ним. И, кажется, все бы простила, если бы он мог вернуться назад. Пока они так беседовали по пути в святище, Дагоберт с супругой и их сын шли немного позади них. Спустя некоторое время им навстречу вышли королева Бересвинда в сопровждении своей свиты. Среди них находились жена канцлера, графиня де Кампани, и ее дочь Матильда. Две вдовствующих королевы остановились напротив друг друга. Бересвинда, как младшая годами, первой уважительно кивнула своей тетке и свекрови, а та обратилась первой. - Здравствуй, дочь моя, государыня Бересвинда! - голос Радегунды Аллеманской был исполнен учтивости, но в нем едва ли слышалось человеческое тепло. - Куда ты направляешься? Мы собираемся в святилише, обратиться к Царице Асгарда. - Мне с вами по пути, матушка, - ответила Бересвинда, продолжая путь вместе со свекровью. Тем временем, Дагоберт украдкой сделал знак сыну. И тот, шагнув вперед, поклонился королеве Бересвинде. Она сдержала ласковую улыбку и протянула руку своему верному рыцарю. - Здравствуй, наш доблестный маршал запада! - проговорила она. Хродеберг обратился к ней: - Государыня, я слышал, что в оранжерее расцвел новый сорт алых зимних роз, которые ты любишь! Если ты позволишь, я буду счастлив преподнести их тебе. В темных глазах Бересвинды сверкнул живой интерес. - Розы? Я буду рада взглянуть на них! И, если они вправду так хороши, я прикажу украсить ими мои вдовьи покои. Обернувшись к старой королеве, Бересвинда проговорила: - Я прогуляюсь сейчас по оранжерее со своей свитой и маршалом Хродебергом. А в святилище придем позже, не отвлекая вас пока что от молитвы. Голубые глаза вдовы Хлодеберта Жестокого заледенели еще сильнее, когда она провожала взором свою племянницу и невестку, удалявшуюся с Хродебергом. Следом за сыном, и Дагоберт решил покинуть дамское общество. - Прошу у тебя прощения, государыня Радегунда, и у вас, благородные дамы! Но меня ждет слишком много важных дел. Он ушел прочь. А Герберга последовала за старой королевой и своей дочерью в святилище. По пути женщины продолжали беседовать о нелегких обязанностях супруги, обязанной сохранять мир в благородной семье. *** Несколько позднее молодой король сидел в своем кабинете за столом, просматривая важные документы, на которых требовалась его подпись. Он ждал прихода своего дяди и майордома, графа Кенабумского. Тот должен был, как обычно в это время, принести наиболее значимые грамоты, которые сперва проверял лично. Так было принято, согласно расписанию дня, установленному для короля раз и навсегда. После майордома, короля в этот час обыкновенно навещала его матушка, возвращаясь из святилища. Но сегодня королеву Бересвинду отвлек Хродеберг, и она ушла с ним в оранжерею, нарушив привычный распорядок. Это было устроено нарочно, чтобы у Карломана было достаточно времени побеседовать со своим царственным племянником. И вот, Карломан пришел, неся в кожаном чехле важные документы. Склонив голову перед королем, разложил их на столе. Это был отчет о мерах, принятых по поводу герцогства Розалийского. А заодно, повод для серьезного разговора с королем... Тот, глубоко уважавший своего дядю, радостно улыбнулся ему и жестом пригласил садиться. При этом он заметил, как глаза Карломана таинственно блеснули. - Что ты хочешь поведать мне, дядя Карломан? - осведомился Хлодеберт. - Твоя семья и весь двор готовы к осмотру портрета внучки герцога Розалийского, твоей юной кузины, государь, - почему-то на этих словах Карломан сделал особый акцент. Король тогда не придал им значения, думая, что речь идет о родстве через принцессу Химнехильду, сестру его деда. - Я буду рад помочь своим родственникам из Розалии, что с нашей помощью получат гарантию безопасности! - искренне заверил он. - А что сделано для оказания военной и политической поддержки? - Едва две седьмицы назад до нас дошли тревожные вести, как были посланы гонцы в Розалию и к ее соседям - аскийцам и марцийцам, чтобы разведать обстановку и сорвать планы противников семейства Луччини, - Карломан кратко изложил королю все приготовления, что они устроили вместе с Дагобертом и Варохом. Затем он продолжал, негромко, но веско, основательно обдумав все, что собирался сказать: - Если ты спросишь у меня совета, государь, я предложил бы, заручившись поддержкой государственных мужей, переслать портрет Беатриче Луччини ко двору короля Артунги и Заморры. Их юный наследник будет прекрасным женихом для твоей кузины, государь! И Розалии, и Островному Королевству будет выгоден этот союз, что со временем завершится браком, ибо поможет обуздать аппетиты Марции. Хлодеберт, достойный ученик Карломана, кивнул, ибо знал, что его дядя, которому он всецело доверял, мудр и дальновиден. - Если Королевский Совет одобрит твое предложение, дядя Карломан, я сделаю, как ты говоришь! Но все же мне интересно поглядеть, вправду ли дочь Лукреции Луччини обещает вырасти первой красавицей на свете, как рассказывают! Если так, то жаль, что ей не суждено украсить двор Арвернии... Карломан судорожно усмехнулся и глубоко вздохнул. - Поверь, государь: сильнее всех об этом сожалею я! Но все же, уверяю тебя: и для самой Беатриче, и для международной политики будет лучше, если она станет невестой наследника Артунги и Заморры! А что до Королевского Совета, то я уже поговорил с теми, кто заслуживает доверия, чтобы они проголосовали как следует... И не удивлялись, когда увидят портрет Беатриче!.. Царственный юноша почувствовал что-то особенное в словах дяди, уловил, что лицо его выражает глубокую грусть. И спросил с удивлением, будто сын у отца: - Дядя Карломан! Ты говоришь о Беатриче Луччини так, словно она тебе не чужая... Карломан глубоко вздохнул. Что ж, он сам собирался все объяснить племяннику, и теперь пришло время! - Ты проницателен, как зрелый муж, государь! И я буду говорить с тобой, как говорил бы с твоим царственным отцом, зная, что ты все поймешь! Хлодеберт кивнул, невольно взволнованный сравнением с отцом. Он старался быть достойным его, но чувствовал, что ему еще не хватает как государственной, так и житейской опытности. - Я постараюсь понять тебя, дядя Карломан, как подобает мужчине, - пообещал он. И граф Кенабумский, одобрительно улыбнувшись племяннику, начал рассказывать: - Беатриче Луччини родилась девять лет назад, государь! Через несколько месяцев после того, как я, наконец, возвратился из Венетийской Лиги, где в течение полутора лет выполнял посольскую миссию... Она тогда увенчалась успехом и доставила Арвернии выгодные условия в торговле, это правда! Но на меня наибольшее впечатление произвела встреча с дочерью герцога Розалийского - великолепной Лукрецией Луччини! Она была - и остается, конечно, поныне! - не только прославленной красавицей, но и одной из мудрейших на свете. Философ, ученый, поэт в прекраснейшем женском обличье... Если найдется мужчина, который сумел бы остаться равнодушным, при условии, что она сама полюбила бы его, как меня, и была готова на все, - ему следовало бы при жизни воздвигнуть памятник... Я, во всяком случае, оказался слабее. Хотя я никогда не думал отречься от любви к Альпаиде, даже ради нее! Я продолжал любить свою жену, как и теперь - даже еще сильнее, чем прежде. Но ее не было со мной рядом слишком долго... Лукреция пробудила во мне желание, да, это так! Но не только это. Мужчина должен уметь владеть собой. Однако вдали от Альпаиды в моей душе образовалась пустота, которую Лукреция поспешила заполнить... Словом, все это было похоже на волшебный сон. Но, когда она забеременнела, пришло отрезвление, а с ним - чувство вины. По древним законам, я заключил с Лукрецией конкубинат, чтобы наш с ней ребенок считался законным наследником семейства Луччини... Одним словом, Беатриче - моя дочь, государь! И портрет показывает это со всей очевидностью. Я прошу тебя все учесть, когда увидишь его. Молодой король слушал очень внимательно. Его лицо, едва узнавшее первые касания бритвы, сперва выразило крайнее изумление. Он, как и весь двор, привык считать Карломана и Альпаиду идеальной парой, и не представлял, что в их жизни бывали такие драмы. Но, вспомнив свое обещание держаться, как подобает мужчине, он задумчиво проговорил: - Я не вправе тебя судить, дядя Карломан, тем более что прошлого не изменить! Сам я еще слишком недавно женился, хоть и стараюсь чтить свою жену, как подобает. Но не поручусь, как поступил бы на твоем месте... или на месте своего отца, - добавил он, вспомнив об отцовской фаворитке, Гудуле де Триньи, и о вражде своей матери с нею, даже через много лет. Карломан печально усмехнулся и ответил юноше, угадав его невысказанные мысли: - Старайся все же жить в любви и согласии со своей женой всю жизнь, государь! Если только сама Фрейя соединит твое сердце с другой женщиной узами истинной любви, перед которой отступают все законы. Но не разменивайся на мимолетные увлечения, происходящие от прихоти избалованного сердца! Испортишь жизнь сразу двум женщинам, и сам после будешь сожалеть. Молодой король почувствовал, что дядя Карломан стал ему еше ближе, поговорив с ним, как мог бы отец. И протянул руку родичу в знак согласия. - Благодарю тебя, что поведал мне обо всем, как подобает! Я обещаю, мы устроим судьбу твоей дочери Беатриче надлежащим образом. Ты прав во всем, дядя Карломан! Ну что ж: я обещаю тебе, что пресеку, если кто-то станет высказывать ненужные догадки, увидев портрет! Не позволим устроить скандала! Тем более, если часть советников уже готовы поддержать нас. Карломан с мягкой улыбкой поглядел на племянника. Тот держался сегодня, как истинный сын своего отца! - Прими мою вечную признательность, государь! С твоей помощью, розалийская проблема уже почти решена. *** Поздним вечером, после множества дневных забот, Карломан и Альпаида, наконец, встретились в своих покоях. Но пока еще держались поодаль друг от друга. Графиня Кенабумская сидела перед зеркалом, переодевшись в ночную сорочку и отпустив служанок, и расчесывала волосы гребнем. Делала она это с умыслом, чтобы муж мог ее увидеть и оценить, достаточно ли она молода и женственна. Карломан и впрямь залюбовался женой, сидя в кресле возле камина и, не замечая как, расстегивая пуговицы на камзоле. Он не сводил глаз с черного шелка волос Альпаиды, с ее красивого лица и по-молодому гибкого тела, просвечивающего сквозь тонкую ткань. И кто мог бы поверить, что это зрелая женщина, мать пятерых сыновей!.. Карломану хотелось подойти и заключить жену в объятия, но что-то сдерживало их обоих. Еще не все было решено между ними. Карломан так и не осмелился прочесть письмо Лукреции, а Альпаида тревожилась, что почувствует, когда увидит портрет Беатриче... Наконец, именно Альпаида первой решилась прервать молчание, напомнив Карломану об их сыновьях. - Я сегодня встретила наших мальчиков, и сообщила им, что привезли портрет Беатриче, - все их сыновья с детства знали, что у их отца есть еще и дочь от другой женщины, ибо родители своевременно приучали их к превратностям жизни. - Ангерран проявляет любопытство, а Лисята бурно обрадовались, что, наконец, увидят свою сестричку. Так что с этой стороны не должно возникнуть проблем. Карломан с глубокой благодарностью взглянул на жену. - Хвала тебе, моя мудрая Альпаида, что сумела как следует подготовить их! Я же, со своей стороны, заручился поддержкой короля и мужей совета... - А также старой королевы и послов, - усмехнулась Альпаида. И проговорила немного серьезнее: - Я надеюсь, что Беатриче подойдет стать королевой Артунги и Заморры! Глаза Карломана таинственно светились в сумерках, сгустившихся у камина. - Уверен, что ей, уроженке жаркого края, привычной к морскому побережью, будет лучше жить ближе к своей родине! На Островах и говорят почти на том же наречии, что в городах Венетийской Лиги, хоть их язык и отличается. Впрочем, Беатриче обучают арвернскому языку, как и еще двум-трем общеупотребительным... Но самое главное - там она будет принята, как полновластная наследница престола, и никто не станет коситься на нее!.. Ибо при Арвернском дворе, к сожалению, далеко не все так мудры, как ты, Альпаида, любовь моя, чьей поддержкой я дорожу больше всего! С этими словами он поднялся с кресла и направился к ней. Альпаида, встав, шагнула навстречу, и они сблизились, хоть и не вплотную, взяли друг друга за руки, и остановились так, освещаемые сполохами пламени камина. - И я тоже готова увидеть портрет твоей дочери, - тихо проговорила Альпаида, выглядя примирившейся с судьбой. - Если уж так произошло, что Норны не послали мне ни одной дочки... - Это не беда, любовь моя! - заверил ее Карломан, целуя ее руки. - Мы с тобой будем еще молодыми, когда наши сыновья приведут нам целых пять названых дочек! - Да услышат тебя боги! - проговорила Альпаида, сделав шаг еще ближе к мужу и ощущая совсем рядом горячее касание его сильного тела, все еще волнующее ей кровь, как в юности. Он взял в обе ладони ее волосы, ласкал и гладил их, пропускал между пальцами - целый водопад тяжелых, черных, блестящих волос, пахнущих жасмином. И это прикосновение, и аромат возвращали их обоих в юность, когда они поцеловались впервые и определили свою жизнь раз и навсегда. А Альпаида обняла мужа руками за шею, одновременно склонив голову так, чтобы ему удобнее было гладить ее волосы. Совсем так же, как в их самые счастливые мгновения, у нее все пело внутри от радости, что он с ней, что ему по-прежнему нужна она одна. Карломан повел жену в сторону ложа. И для него ласки Альпаиды были не меньшим вознаграждением за эти дни, полные тревоги, чем для нее самой. Если она все еще с ним, и по-прежнему наслаждается любовью - значит, простила все, что случилось по его вине! Так и было. Но все-таки, что-то мешало супругам совершенно сбросить напряжение, слиться в любви и обо всем забыть в объятиях друг друга. Пока еще Карломан не решился узнать, о чем пишет ему Лукреция Луччини. А Альпаида невольно продолжала думать, какой окажется дочь ее мужа, хотя бы лишь изображенная на портрете. Призраки прошлого еще продолжали тесниться вокруг них, и пока еще не все задачи в их жизни были разрешены. Многое еще предстояло уладить. *** Наконец, настало утро того дня, когда должен был состояться осмотр портрета Беатриче. За это время обитатели Дурокортерского замка продолжали переживать, не имея пока возможности решить свои проблемы. Карломан все еще сомневался, прочесть письмо Лукреции Луччини или нет. Варох изо всех сил морально поддерживал своего друга, однако не решался давать ему советы. В былые годы случалось, что он помогал Карломану даже вопреки его воле. Но здесь был совсем другой случай: только сам Карломан имел право разрешить тайну своей совести. Дагоберт и его жена тревожились за дочь, видя, что она переживает из-за усложнившихся отношений с супругом. Хродеберг усиленно ухаживал за дамой своего сердца, королевой Бересвиндой, и сам был счастлив, а королева-мать полностью отвлеклась на него, чувствуя себя любимой и желанной. И вот, настало долгожданное утро того дня, когда королевский двор готовился смотреть портрет Беатриче. Пока еще тронный зал, оцепленный стражей, был закрыт для посторонних. Но в середине зала уже установили на высокой подставке портрет, пока еще накрытый тканью, словно олицетворение тайны. Зал не был пуст. Здесь собрались те, кто стремился первыми увидеть портрет, и кто по своему положению имел на это право. Пришел Карломан вместе с Альпаидой и сыновьями: Ангерраном, Аледрамом и Аделардом. Им граф Кенабумский решил все показать заранее, чтобы они были готовы ко всему. Теперь его супруга стояла рядом, и ее рука в его ладони была холоднее обычного. Ангерран тихо стоял напротив портрета, скрестив руки на груди, стараясь быть спокойным, как его родители. Зато его младшие братья, Лисята, чуть ли не подпрыгивали от нетерпения, ожидая увидеть портрет своей сестры. Их сдерживало прежде всего присутствие царственного кузена, который тоже стоял перед потретом в сопровождении своей верной тени, Жоффруа де Геклена. Тут же находилась и старая королева, Радегунда Аллеманская, и Дагоберт с Гербергой, а также Варох. Все выстроились полукругом, в середине которого стоял молодой король. Возле накрытого тканью портрета стоял Лоренцо Висконти, словно фокусник, готовый вытащить кролика из шляпы. Альпаида держала себя в руках, ничем не выдавая сильного волнения, хотя чувствовала, как внутри у нее все трепещет от волнения, как будто появившийся портрет девочки мог отнять у нее Карломана навсегда. Рядом с ней перешептывались младшие сыновья, сдерживая веселье. - Вот здорово будет увидеть сестричку Беатриче! Интересно, какая она? - говорил Аделард, едва не приплясывая на месте. - Батюшка говорит, что похожа на наших средних братьев, что сейчас живут у бабушки Гвиневеры, - ответил более рассудительный Аледрам. - У нее такие же блестящие глаза, как у батюшки. - Вот здорово! Наконец-то увидим сестричку! - шепотом воскликнул Аделард, и в порыве чувств подтолкнул братца в бок. Тот в ответ ткнул его в плечо. Ангерран, заметив возню братьев, оглянулся и нахмурился, приказывая им успокоиться. Он никогда не забывал об ответственности старшего брата. Лисята притихли, глядя блестящими глазами на закрытый тканью портрет своей сестры, мысленно представляя, как она должна выглядеть. Тем временем, Дагоберт и Герберга внимательно наблюдали за дочерью. Им ли было не знать свою гордую Альпаиду? Она могла сдерживать чувства при окружающих, владела собой настолько хорошо, что самый опытный придворный не разгадал бы ее. Но родители, помнившие ее маленькой девочкой, ясно видели, что она встревожена и, пожалуй, даже боится. Родители, конечно, верили в лучшее. Ведь Карломан обещал Дагоберту, что ни в коем случае не покинет Альпаиду, свою единственную настоящую любовь. Но им было больно глядеть, как она сникла. Тем временем, Радегунда Аллеманская пристально наблюдала за своим царственным внуком. Она видела, что Хлодеберт предупрежден Карломаном заранее о том, что ему предстояло увидеть. Что ж, Хлодеберт держался, как подобало мужчине и королю! Его царственная бабушка верила, что он сможет не допустить скандала, и возразит даже своей матери, если потребуется. Карломан выразительно переглянулся с молодым королем. - Государь, я думаю, что уже можно открыть портрет! Все остальные соберутся позже. - Ты прав, дядя Карломан! - кивнул Хлодеберт. - Мне и самому любопытно взглянуть на изображение внучки герцога Розалийского, моей кузины. Тогда Карломан сделал знак Лоренцо, и тот отдернул шелковую ткань, закрывавщую портрет. И перед всеми присутствующими показался портрет прекрасной Беатриче - словно часть благодатной южной весны вошла в холодный зимний день, в замок, чьи крыши укутывал снег. Все присутствующие в первый миг залюбовались портретом. Кто-то даже приглушенно ахнул, мгновенно осознав сходство девочки с майордомом Арвернии. Король, как подобало ему, проговорил первым: - Очаровательная девочка! Надеюсь, что ее ждет счастливая судьба. А мы, как ее родственники, обязаны постараться, чтобы никакие политические события не омрачили ее жизнь. В ответ королева-бабушка процедила еще более холодным, чем всегда, голосом: - Такой я и представляла ее себе! А принцесса Герберга, поглядев на портрет, перевела сочувственный взор на свою дочь. И проговорила, стиснув руки в замшевых перчатках: - Она очень хороша, и, несомненно, вырастет красавицей! Только вот ее происхождение сразу читается на лице... Дагоберт так же тихо отвечал супруге: - Прошлого не изменить, раз уж эта девочка живет на свете, значит, так угодно богам! Наши дети должны выдержать и это испытание, не нужно только растравлять их раны. К счастью, она остается вдали от арвернского двора, как и ныне. Герберга тихо вздохнула, сочувствуя дочери. Варох, не удивлявшийся, ибо видел уже портрет дочери своего друга, сочувственно кивнул, но поглядел с надеждой на Карломана с Альпаидой, стоявших перед портретом, держась за руки. Теперь только от них зависело, сохранится ли их любовь. А сама Альпаида в этот миг пристально вглядывалась в портрет дочери своего мужа. И, хотя она знала, чего ждать, графиня Кенабумская все же ощущала боль, разглядев поразительно живое изображение девочки. Альпаиде трудно было на нее глядеть, ибо во всех чертах, в самом выражении детского личика, запечатленного кистью искусного живописца, виделись черты ее возлюбленного супруга, в сочетании ее матери - блистательной красавицы Лукреции Луччини. Беатриче была прекрасным плодом их любви, или, если угодно, колдовского наваждения... - Вот она какая! - прошептала Альпаида одними губами, почти без голоса - Что ж, боги по справедливости наделили ее самым прекрасным обликом, какой только мог быть!.. Карломан, хотя уже видел портрет дочери, глядел на него с тоской. Он, разумеется, понимал, что для всех будет лучше, если Беатриче станет невестой наследника Аргунги и Заморры. Но в какой-то миг ему стало невыносимо жаль, что она не приедет сюда, и он не сможет увидеться с дочерью наяву... Но, почувствовав волну тревоги, пробежавшую по телу жены, Карломан мгновенно поглядел на нее. Взяв ее руку, за которую поддерживал, он поднес ее к своим губам и поцеловал, ласково глядя в глаза, без слов успокаивая: "Я здесь! Я люблю тебя и никогда не покину!" И Альпаида, чуствуя невидимые потоки его мыслей, сумела улыбнуться уголками губ, а ее лицо обрело живые краски. Зато их сыновья переглядывались горящими глазами, особенно двое младших, и видно было, как много хочется им сказать. Однако королевский двор воспитывал в детях выдержку. Но все голоса умолкли, когда вновь заговорил король: - Прежде всего, моя благодарность герцогу Розалийскому и его семейству за их родственные чувства, с какими прислали нам этот чудесный портрет! Прошу тебя, сеньор Висконти, передать мою благодарность. Лоренцо учтиво поклонился. А Карломан, стоя об руку с Альпаидой, переглянулся со своим царственным племянником и добавил: - А я приглашаю живописца, создавшего этот портрет, приехать работать к Арвернскому двору! Почту за честь заказать ему наш с моей возлюбленной супругой Альпаидой семейный портрет. Надеюсь, ты наймешь его от моего имени, Лоренцо, - многозначительно обратился он к венетийцу. Тот все понял. Парный супружеский портрет - окончательный выбор Карломана, тут все было ясно. - Я выполню твое желание, и полотна нашего прославленного мастера украсят и королевский дворец Арвернии, - пообещал он. - Дядя Карломан прав! Я и мои родные также найдем множество тем для заказа, - подхватил король. Радегунда Аллеманская одобрительно кивнула внуку, а затем пристально взглянула на Карломана. - Ты хорошо начал, желаю тебе благополучно разрешить эту историю! А я, со своей стороны, помогу тебе, если потребуется! - пообещала она, опираясь на руку Хлодеберта. А молодой король, обернувшись еще раз на портрет кузины, улыбнулся Карломану напоследок. - Здесь все ясно! Итак, мы выполним все, как договаривались с тобой, дядя Карломан. А сейчас нам пора. Король и его бабушка покинули зал, в сопровождении Жоффруа де Геклена. В зале сразу сделалось шумно: дети, не сдерживаемые более высочайшим присутствием, громко выражали свою радость при виде портрета сестры. - Какая красивая у нас сестрица! Какие у нее замечательные глаза, прямо, как у батюшки! - звонко воскликнул Аделард. - Как жаль, что она не сможет приехать к нам! Мы могли бы играть все вместе, - вздохнул Аледрам. Лисята, по малолетству, еще не сознавали, что со своими восторгами невольно ранят мать. Но Ангерран, как старший, все понимал. Стоя возле портрета, он старался понять изображенную на портрете девочку: чудесное мастерство художника выдавало в ней яркую личность! Но, услышав, о чем говорят братья, он с тревогой оглянулся на родителей, и проговорил, взяв обоих мальчиков за руки: - Наша сестра и впрямь очень хороша! Но не кричите так! Вы - сыновья майордома Арвернии, а не лесные разбойники! Но вам еще рано присутствовать в знатном обществе. А потому пойдемте-ка! Мальчикам явно не хотелось так скоро уходить от портрета сестры. Но Дагоберт и Герберга пришли на помощь Ангеррану. - Пойдемте-ка в наши покои! Там есть на что взглянуть, - пообещала им бабушка. И сам коннетабль поддержал жену: - Я вам покажу книги, а, если пообещаете быть осторожными - то и мою коллекцию оружия! Против таких уговоров мальчики не могли устоять! Помахав на прощание родителям, Лисята стремительно вышли вслед за дедом и бабушкой. Ангерран, сам изрядно заинтересованный, последовал за ними. Дагоберт же, прежде чем покинуть зал, оглянулся у самого порога и внимательно переглянулся с Варохом и с Карломаном. Они безмолвно напомнили друг другу о письме Лукреции Луччини, что, так и не распечатанное, лежало на столе в кабинете Карломана. Поглядев на свою дочь, что, как могла, старалась сохранять надежду на лучшее, Дагоберт вновь перевел взор на Карломана, желая спросить: "Это твое окончательное решение? Ты не передумаешь, что бы ни говорилось в том письме?" Карломан понял его. Он кивнул, глядя в глаза тестю твердым взглядом, и еще ласковее обнял Альпаиду, мысленно отвечая: "Нет, не передумаю! Альпаида - моя судьба, и мне не нужно другой! Устроить судьбу дочери я обязан. А с Лукрецией все завершилось еще десять лет назад". Карломан и вправду надеялся, что так будет, и неспроста задумал пригласить венетийского живописца, чтобы тот увековечил их с Альпаидой супружескую любовь. Граф Кенабумский готов был заверить всех по ту и по эту сторону Окруженного Моря, что в своей супруге обрел совершенное воплощение своих мужских желаний: и жену, и возлюбленную, и друга, и мать своих детей... Дагоберт ушел, немного успокоившись. А Карломан тоскливо упрекнул сам себя: "Если ничто не в силах повлиять на твой выбор, то зачем ты трусишь прочесть письмо Лукреции?" Тем временем, Варох сновь задернул тканью портрет Беатриче. Возле него остались в тронном зале теперь только Карломан с Альпаидой, а также Варох и Лоренцо. Итак, они остались в тронном зале - супружеская пара и двое их ближайших друзей. Таков был итог первого осмотра портрета, теми, кто проявил любопытство раньше назначенного срока. Скоро в тронный зал должны были войти король со своей царственной матушкой и его советники, чтобы официально осмотреть портрет. Который предстояло вскоре отправить морем в Островное Королевство. А пока, у собравшихся здесь еще оставалось немного времени. И Варох, переглянувшись с Карломаном и получив от него утвердительный жест, вышел из зала вместе с Лоренцо. Граф Кенабумский, взглянув на ткань, что скрывала портрет его дочери, еще крепче и ласковее сжал руки своей жены, давая понять, что нет никого ближе нее. Подняв на мужа свои лучистые глаза, Альпаида проговорила с глубоким чувством: - Мой Карломан, я в эти дни старалась понять тебя лучше, узнать, что ты чувствуешь сейчас. Я вижу - тебе тоже трудно, и тебя терзают жестокие сомнения: что будет дальше?.. Но я верю: мы с тобой, если не отдалимся друг от друга сейчас, вместе преодолеем и нынешнее испытание! Ты можешь мне доверять, Карломан! Он улыбнулся жене, гладя ее по волосам, и на его усталом от переживаний лице проступила прежняя, знакомая ей, радость сильного, энергичного человека. И на мгновение стало еще сильнее сходство между ним и маленькой Беатриче. Все-таки, она главным образом унаследовала свои черты от отца. Те же глаза, тот же взгляд, исполненный неугасимого любопытства к жизни и к миру... Да, в девочке было столько от него, что, появись она сама при Дурокортерском дворе, Альпаида смогла бы полюбить ее и видеть в ней Карломана, не вспоминая ежеминутно о ее матери... И графиня Кенабумская проговорила вслух: - Я верю, все обитатели Дурокортера будут очарованы красотой Беатриче! И согласятся с твоим предложением отдать ее за наследника Артунги и Заморры. Разве что наши племянники пожалеют, что она не приедет к ним! - Альпаида ласково провела ладонью по щеке мужа, опустила ее на его плечо. Карломан засмеялся над шуткой жены и проговорил, гладя ее волосы и шею: - Тогда я тем более скажу, что лучше Беатриче оказаться там, где всего один принц, которого восхитит ее красота! Так супруги стояли, вполне заручившись поддержкой друг друга. Они сохранили свой брак и убедились во взаимном доверии. Но внутри Карломан все еще продолжал чувствовать напряжение. Ибо письмо Лукреции продолжало лежать тяжким грузом на его душе... Альпаида же вспомнила, как ее предупреждала старая королева по дороге в святилище, что при дворе вскоре пойдут слухи о сходстве Беатриче с Карломаном. И ей неизбежно придется выдержать и это испытание. Но, если муж будет рядом с ней, они вдвоем преодолеют что угодно! *** После беседы с женой, Карломан вернулся в свой кабинет. Пока еще оставалось время до церемонии осмотра портрета. А он решил, наконец, разобраться с письмом Лукреции, отягощавшим его совесть. Стоя возле стола, Карломан осторожно прикоснулся к запечатанному пергаменту. Взяв свиток в руки, он долго смотрел на сургучевую печать Лукреции, вдыхая аромат ее благовоний. Они опьяняли, кружили голову, и он вдыхал их все глубже, закрыв глаза... И перед ним появилась сама Лукреция, в тот самый миг, когда Карломан сломал печать, и благовония опьянили его еще сильнее. - Карломан! - окликнул его мелодичный голос с очаровательным акцентом, от кторого некогда у него все таяло внутри. Он поднял голову. Лукреция стояла перед ним - великолепная и прекрасная, какой он ее запомнил, в бальном платье из переливчатого шелка, сияющего, как краски павлиньего хвоста. Глубокий вырез платья приоткрывал ее роскошную грудь и плечи, на которых сверкали крупные хризобериллы, меняющие цвет с зеленого на красный в зависимости от освещения. Карломан знал, что это были любимые камни у Лукреции, ее талисманы, усиливающие связь между мирами, свойственную всем оборотням. Такие же камни переливались и в ее волосах, укрепленные в сетке, с трудом сдерживающие густые волны ее золотых волос. Но ярче всех драгоценностей сверкали глаза Лукреции, полные живого огня! Умом Карломан понимал, что ее нет сейчас в Арвернии. Но для него она все-таки присутствовала здесь, вложив все свои стремления в это письмо. И он взглянул ей в глаза, полные любви и грусти. Тогда Лукреция проговорила до боли памятным ему голосом: - Благодарю тебя, Карломан, что ты был в моей жизни! Я счастлива, что ты подарил мне нашу дочь Беатриче! Не жалею ни о чем. Ты всегда будешь в моем сердце. Но я не стану больше тревожить тебя! Сччастья тебе, мой Коронованный Бисклавре! Видение исчезло. Прошло некоторое время, и Карломан услышал стук в дверь. В кабинет вошел Варох. При виде него граф Кенабумский встряхнул головой, приходя в себя и глядя вокруг уже вполне осмысленно. Он сидел в своем кресле. Перед ним на столе лежал пергамент, исписанный красивым почерком Лукреции. "Прошу тебя, благородный граф Кенабумский: помоги устроить наилучшим образом судьбу нашей дочери Беатриче, чтобы она обрела жениха, достойного невесты из рода Луччини. Также я прошу тебя, могласно нашему договору о временном браке, выплатить хотя бы часть приданого нашей дочери, как подобает ее отцу." Варох подошел к Карломану, и тот молча подвинул ему письмо. - Как жаль, что женщина, прекрасная телом и душой, навсегда осталась одинокой! - с горечью произнес майордом Арвернии. - Судьба Лукреции навсегда останется для меня укором совести, пусть она и не винит меня ни в чем. Хорошо, что у нее, по крайней мере, родилась Беатриче! О приданом можно было не упоминать: это мой долг за все годы, что я был, да и впредь буду, далеко от дочери. Варох ничего не ответил. Но по потемневшему взгляду синих глаз друга, Карломан понял, что тот одобряет его решение. - Скоро уже состоится церемония осмотра портрета, в присутствии всего двора, - напомнил ему Варох. Карломан поднялся из-за стола, потер пальцами глаза, будто только что проснулся, и энергично потянулся. - Ты прав! Надеюсь, что Королевский Совет нас поддержит. Он взял в руки письмо Лукреции Луччини и подошел к камину, намереваясь бросить его туда, чтобы вместе с ароматом венетийских благовоний и изящным почерком в жарком пламени навсегда развеялось и его прошлое. Но в последний миг Варох обратился к нему: - Не надо! Прошлого все равно не развеешь по ветру. А в это письмо, я вижу, она вложила душу. - Ты прав! - усмехнулся Карломан, и передал письмо Вароху, который спрятал его среди других документов на столе у майордома. Карломан стоял у камина, протянув руки к огню, и впервые после долгого времени, на душе у него было светло. *** О втором, окончательном осмотре портрета Беатриче, осуществленном уже всем двором, возможно, не следует говорить слишком подробно. Сама церемония осмотра представляла собой расширенную версию описанного ранее. Само собой, опытные придворные не выражали своего удивления так непосредственно, как дети и ближайшие родственники. Но то, что Беатриче может быть лишь дочерью Карломана, все безошибочно поняли с первого взгляда. А наиболее дотошные, служившие при дворе давно, быстро сопоставили, когда именно граф Кенабумский совершал длительное посольство в города Венетийской Лиги... Но, если некоторые злорадствовали втайне, то им пришлось придержать язык. Одна лишь королева Бересвинда, опасно сузив глаза, заметила, пристально разглядев портрет девочки, что в последних поколениях арвернские принцы слишком часто женились на своих кузинах, а близкородственные браки могут быть вредны. Всем было ясно, какой тут намек. Но молодой король, достойный ученик Карломана, предложил посоветовать родным Беатриче просватать ее за принца Артунги и Заморры. Он обстоятельно обосновал, почему этот союз будет полезен, в том числе, и для Арвернии. Его поддержали и советники, убежденные Карломаном. И перед их объективными доводами Бересвинде Адуатукийской пришлось отступить. Она нашла себе утешение, сразу же после осмотра портрета удалившись вместе с Хродебергом в оранжерею. Приказав своим фрейлинам держаться поодаль, королева-мать прогуливалась под руку с невенчаным супругом среди розовых кустов с крупными алыми цветами. Любуясь ими, Бересвинда охотно принимала знаки внимания от возлюбленного. Сорвав самую пышную розу, Хродеберг приколол ее к груди женщины, над ее горячо бьющимся сердцем. - Прими этот дар, моя королева! Тебе одной по праву надлежит носить этот символ царственной женственности! И Бересвинда сладко млела от его слов, от ласк и поцелуев, которыми они обменивались, когда никто не мог их видеть. Она радовалась, чувствуя себя по-прежнему молодой и любимой, как в те дни, когда носила роскошные, как эта роза, наряды, а не черный мрак вечного траура. Но, чтобы чувствовать себя совсем счастливой, Бересвинда позволила себе иронию в адрес Альпаиды. Разумеется, она выразилась мягко, ибо Хродеберг был братом той, о ком она отзывалась. Но втайне ее радовало, что графиня Кенабумская, всегда державшаяся так, будто она выше других, тоже не смогла уберечь свой домашний очаг. - Прошу тебя, передай мое сочувствие своей сестре, - попросила она Хродеберга. - Карломан с Альпаидой казались всю жизнь такой любящей парой! Кто бы мог подумать, что он обманывает ее, как и мой покойный супруг?! Но у Хлодеберта, по крайней мере, не осталось внебрачных детей, на которых еще и приходилось бы любоваться всем двором! В ответ Хродеберг ласково поцеловал ей руку, над трепетной голубой жилкой, там, где кожа чувствительнее всего. - Я не скажу Альпаиде ничего, что причинит ей боль! Верю, что они с Карломаном смогут справиться с тем, что мешает им сейчас. И, во всяком случае, это касается их семьи. А мы с тобой, моя государыня, сейчас можем побыть наедине... Какое нам дело до всего света?.. Хродеберг столь горячо убеждал Бересвинду, что она рада была забыть обо всем. И они продолжали бродить по оранжерее, полной редких цветов и плодов, любовались ими, лакомились спелыми гранатами и виноградом, целовались и говорили о любви, держась за руки. *** Отчасти Бересвинда все-таки оказалась права: слух о незаконной дочери Карломана действительно облетел весь Дурокортерский дворец, и на некоторое время должен был стать излюбленной темой для разговоров. В этом убедился коннетабль Арвернии, принц Дагоберт, когда, после осмотра портрета, направился к кабинету своего зятя. Попадавшиеся по пути придворные встречали его многозначительными взорами. Стоявшие поодаль перешептывались между собой, но, стоило ему приблизиться, как они принимали преувеличенно почтительный вид. Тонкий слух Дагоберта пару раз уловил имена Карломана и Альпаиды. И он шел среди придворных с невозмутимым лицом, всем видом показывая, что никакая грязь не может его коснуться. Про себя же с горечью размышлял, что теперь придется и его дочери терпеть такое же назойливое внимание, пока у придворных не появится свежая тема для злословия. Войдя в кабинет Карломана, Дагоберт застал там его самого вместе с Варохом. Словно бы ничего и не произошло сегодня, и он лишь на пять минут оставил их одних!.. Сенешаль разбирал за столом какие-то документы, а майордом стоял возле камина, словно грел руки. Но, услышав едва слышные шаги Дагоберта, Карломан стремительно обернулся к нему. Встретившись взглядом с названым сыном, Дагоберт тихо обратился к нему: - Здравствуй, Карломан! Прочел ли ты, наконец, письмо Лукреции Луччини? Племянник и зять понял его тревогу и улыбнулся - печально, но с ясным взором: - Мы с Альпаидой все обсудили и договорились дать Беатриче приданое, достойное принцессы. Ибо таков мой долг перед дочерью, и об этом меня просит ее мать в своем письме. Дочь герцога Розалийского готова и впредь жить заботами о счастье своей дочери. А между мной и Альпаидой и прежде не было тайн, ты знаешь, батюшка. А теперь мы еще лучше узнали друг друга! Пока еще недоверчивая улыбка коснулась тонких губ Старого Лиса. Он быстро пересек кабинет и, исполненный признательности, протянул руку Карломану. - Благодарю тебя за Альпаиду, сын! Счастья вам на всю жизнь! - Насколько жизнь зависит от нас, батюшка, мы постараемся сохранить счастье! - пообещал Карломан. И они с Альпаидой действительно всю оставшуюся жизнь прожили в любви и согласии, как единое целое. Даже юная красавица, Матильда де Кампани, что в другой семье стала бы возможной разлучницей, для Карломана и Альпаиды сделалась другом семьи, ибо супругов объединяло полное доверие. А сплетни придворных быстро утихли, ибо для них не было повода в дальнейшем. Когда же венетийский живописец, нарисовавший Беатриче, изобразил графа и графиню Кенабумских на портрете, увековечившем их супружескую любовь, смолкли и самые злые языки. Стараниями своего отца, Беатриче Луччини была просватана за наследного принца Артунги и Заморры. А семь лет спустя, когда ей исполнилось шестнадцать лет, а жениху - двадцать, стала его женой. Этот брак, как и предполагал Карломан, получился удачным. Кроме того, он был весьма выгоден для всех сторон. Ее дед, герцог Розалийский, укрепил свою власть, которую больше уже никто не оспаривал, ибо его противникам пришлось решать собственные проблемы. И на берегах Окруженного Моря после помолвки Беатриче надолго воцарился покой. До тех пор, пока не разгорелась война за Окситанское наследство, в которую втянулась и Нибелунгия, надолго испортившая отношения с Арвернией. После войны прокатилась эпидемия черной оспы, грозной и для людей, и для альвов. Увы, она унесла и жизнь Лукреции Луччини. Но зато Беатриче, дочь ее и Карломана, подарила пышный расцвет своим новым владениям. А разве этого мало для обитателей Срединного Мира?..