Кресло

Страм развалился в кресле. Ослаблено пялясь в потолок, он мог только рассматривать люстру. Руки ныли, но сильнее ломили ноги. Обезболивающее, стоило догадаться, примет только после того, как Марк обменяет рецепт. Хоффман ушёл, обещав это сделать. Однако Страм сомневался, что этот ублюдок не врал. Комната стала приятно пустой. Теперь, когда потолок казался выше, а стены — длиннее раза в три, можно спокойно дышать, даже обливаясь потом. Страм больше не скрипел зубами, не ёрзал, как мишень, и оборачиваться, чтобы увидеть одно и то же — Хоффмана, застывшего, как дуло ружья — больше не требовалось. На верхней полке лежал телефон. Первое время Страм на него косился. Пытался дотянуться рукой, потом — взял полотенце. Однако опасливость, до раздражения непривычная, жалкая, сповадила сидеть: если Марк спрятал механизм в этой полке, он активируется, когда мобильник упадёт, и дом сгорит к чёрту. И никто ничего не сделает: Марка не было рядом - у него алиби. Спасало только то, что в этом похищении не было ничего мерзкого. Страм видел много идиотов, трупов — ещё больше, и некоторые иссохли не от смерти, а от прижизненного насилия. Он видел разрезанных пополам женщин, мужчин с пятью десятью ранениями, детей с синяками, а иногда и «синяки с детьми», потому что целых частей там осталось мало. Некоторых жертв держали в заперти, как и его, но было это, по крайней мере, не в их же квартире. Страм выдохнул носом и уронил голову, рассматривая окно. Сломанные ноги ничем не лучше пыток, но боль проходила без Хоффмана, и это отличная причина радоваться без его довольной рожи. Сильнее всего жгло колени. Надо бы выпрямиться, но Страм, наоборот, наклонился. Его тянуло к полу. Подождать. Немного. Хотелось думать «чего Хоффман хочет», да только очевидно, чего. Время тянулось и сгибалось, как кость. *** — Больничный, — Марк зашёл по-хозяйски, в наигранной торопливости. И, если раньше Линдси не обращала на это внимания, теперь сдержалась от того, чтобы скривиться. Что-то в её горле скрипнуло и сжалось, зацепилось, как крюк, — Больше от меня ничего не нужно? Она не знала, чего ожидала увидеть. Кровь на одежде, записку, которую подбросил Страм, следы земли на ботинках, кассету Пилы. Всё это — нелепо, Хоффман никогда не попался бы на таком глупости. Однако, помимо раздражения, Линдси мучала и вина. В том, что обвинения беспочвенны и глупы. Какие у них доказательства? Страм подозревал многих, это его работа. Разве что, «многие» не работали ни в полиции, ни в фбр. В его столе для Хоффмана отдельная папка, но это не значит, что материалов не было на других. Линдси вздохнула, поморщившись, и Эриксон увидел в этом стеснение. Не знал, правильно это или нет. Спросил сам: — Почему вы так резко сблизились со Страмом? — Даже не знаю, — улыбка Марка выглядела неубедительно, — может, потому, что я спас его жизнь? — Он об этом ничего не говорил, — вмешалась Линдси. — А вы так много болтали? Нет. Не считая «я ничего не видел», Страм и вовсе ничего не сказал. Но, если это тревога и ревность, почему Линдси — не единственная, кто заметила странность? Или Эриксон просто подыгрывал ей? Зачем? — Что вы тогда видели? — он снова спросил первым. — Маску. — «Маску»? Марк остановился у стены: — Ага. Потом очнулся в больнице. Не помню, где мы были и почему. — В какой больнице? Нужно постараться, чтобы допрашивать так комично. Эриксон и Линдси не отличались умом. А может, не отличались тактичностью. Было это подозрением или обычным человеческим беспокойством, Марк чувствовал себя идиотом, а не подозреваемым. Кружок клоунов. У Линдси волосы не того цвета, а у Эриксона — нос. — В справке адрес и имя врача. «Больница Святого Юстаса». И что-то ещё. Надо было проверить, но не хватило времени. Оставлять Страма одного рискованно даже после угроз. У Крамера был талант предугадывать, у Хоффмана — нет, и он опасался напичкать ловушками всю квартиру в попытках «предотвратить очевидное». Нет, никакого таланта он не имел. — Святого Юстаса… — повторил Эриксон. И уже держал наготове телефон. — Вы мне не доверяете? — Вы имеете точно такое же право подозревать меня в деле Пилы. — Потому что я спас человека? — Потому что… — начала Линдси, и Марк тут же её прервал: — Я что-то не заметил, чтобы вас похищал Пила. И вы были единственным, кто настаивал на увольнении Страма. Что скажете? Бормотание в телефоне звучало недолго, но по выражению лица Эриксона Марк понял, что числится среди пациентов. Гордон работает отлично. Интересно, много у него связей? Теперь ответ Эриксона звучал даже жалко: — Я всегда нахожусь здесь. У меня куча алиби. — Да? А моё алиби, значит, вас не убедило? — Убедило. Можете идти. Дверь закрылась за Хоффманом, но Линдси выдохнула громче, чем этот хлопок. Стал бы так злиться невиновный? А злилась бы она сама? Нет, она злилась уже сейчас, не одна в подозрениях, но одна в беспокойстве, потому что Эриксон к Страму не привязался. Или казалось так. Может, Линдси была прилипчивой и глупой, но лучше удостовериться, чем узнать однажды, что у Страма сломаны ноги, руки и, наконец, шея. — Нужно проверить больницу. — Хотел тебя попросить. — «Святой Юстас»? — Да. Врач — Эдгар Гибсон. — «Гибсон», как… Мэтт всё ещё работал? Она слышала о нём давно и немного, но память выдаёт забавные вещи, если испугаться и разозлиться достаточно сильно, чтобы их поймать. Мэтт Гибсон, тот самый, кому Марк спас жизнь. Линдси поднялась с выдохом, дверь за ней хлопнула точно также, с таким же резким, противным звуком, и Эриксон хмыкнул, подняв взгляд с бумаг. У Хоффмана, Страма и Линдси, характеры одинаково противные. И даже одна для истерик дверь.