Special training

— Отличные результаты. И всего за два месяца. Леон сжал кулаки, впиваясь ногтями в мякоть ладони. Это помогало отвлечься. Утро началось отвратительно. Если бы приехал Адам Бенфорд, ему было бы легче. Леон думал, что Бенфорд по сути неплохой человек и действует из лучших побуждений, хоть и грязными методами. Ему даже казалось, что он видит в его глазах сочувствие или нечто вроде вины. Но сегодня приехал Дерек Симмонс. Леон не хотел говорить с этим человеком. Его накрывало отвращение — на уровне инстинкта. Внезапно он прервал молчание. — Я могу увидеть Шерри? Ему вдруг захотелось посмотреть на этого ребенка еще раз. Последнее светлое и невинное, что было в его жизни. — Это лишнее, мистер Кеннеди. Симмонс показательно и преувеличенно внимательно посмотрел на результаты занятий Леона с майором Краузером. В очередной раз. — Пока у вас все хорошо, — Леон следил на пальцем, указывающим на таблицу его достижений, — и у Шерри все хорошо. Симмонс улыбнулся. И глядя на эту улыбку, Леон словно утонул в темноте. Неожиданно он понял — он убьет Симмонса. Через год, два, десять лет — но он это сделает. Он просто знал. Он на секунду ужаснулся самому себе — ранее он не мог представить, чтобы он так относился к другому человеку. Сейчас ему хотелось вцепиться в горло Симмонсу и вырвать кадык зубами. Хороший мальчик Леон Кеннеди испугался сам себя. — Я опаздываю на тренировку, — он вышел, не дождавшись ответа, и очень аккуратно закрыл за собой дверь.        Он шел по территории, пытаясь успокоить дыхание и настроиться на очередной длинный день с майором Краузером. Взглянул на часы и понял, что действительно опаздывает. Перешел на быстрый шаг, потом на бег. Удивленные взгляды окружающих его давно не волновали. Сейчас ему казалось странным, что он когда-то думал об общении с людьми.        Он забежал в свою комнату и путаясь в тряпках, начал переодеваться.        Впрочем, он не мог сказать, что эта комнатушка — его. Ему казалось, что она принадлежит майору. Как и сам Леон. Замка изнутри не было. Увидев его удивленный взгляд, инструктор снизошел до объяснений. — Если ты решишь вздрочнуть — не переживай. Ты этим никого не удивишь, Кеннеди. Тут все дрочат. Леон, молодой мужчина двадцати одного года, дрочить не хотел. Ему казалось, что все естественные желания в нем вымерли. Осталось лишь существование под давлением. Давлением человека напротив, с насмешливым прищуром глаз и жесткой линией губ. — Если ты решишь повеситься или вскрыть себе вены в душевой кабине — дверь останется целой. А то пришлось бы выламывать. Самоубийцы ценят приватность. А вот об этом, в отличие от дрочки, Леон думал. Пусть теоретически и играючи, засыпая, просто продумывал, как… Первый раз в жизни такие мысли пришли ему в голову в темных коридорах полицейского участка Раккун-сити. Оставив позади ту ночь и увидев восход солнца, он сжимал теплую ладошку Шерри в руке и не мог представить, что эти мысли вернутся.        Выяснилось, что Джек Краузер считает, что Леон Кеннеди не достоин стука в дверь. Он входил к нему в любое время дня или ночи. Леон и так не мог похвастать крепким сном, а сейчас и вовсе — просыпался каждые десять минут, вздрагивая от каждого звука, реального или нет, не важно.        Отсутствие сна и отдыха делали свое дело. Это была неявная ежедневная и еженочная пытка, делающая из него отупевшее и безвольное существо.        Он не был уверен, но временами думал, что майор делает его таким специально. Чтобы он чаще ошибался и получал свое наказание. Хотя в итоге, как ни странно, он становился лучше. Просто платил непосильную цену за успех.        Пять-шесть часов тревожного забытья были единственными, когда он был наедине с собой. Если, конечно, инструктору не приходило в голову поднять его в три или в четыре утра. — Быстрее, Кеннеди. Противник не будет ждать, пока ты очухаешься и вспомнишь, где у тебя голова, а где — задница. Первое время Леон терялся, стеснялся, вынужденный метаться перед майором полуголым и заспанным, и слышал насмешливое: — Я понял. Между твоей головой и задницей нет существенных различий. То, и другое — одинаково безмозглое. Инструктор помолчал минуту, и вдруг добавил: — Хоть и симпатичное. Ремарки подобного толка выбивали его из колеи еще больше. Леон слышал краем уха, как другие курсанты подшучивают друг над другом, да и инструкторы изредка позволяли себе пройтись по своим подопечным в стиле «Это рукопашный бой или вы ебетесь друг с другом, красавчики?» Но от майора Краузера подобные замечания в его адрес звучали как-то… иначе. Замученный тренировками и постоянными придирками Леон не мог понять всех оттенков тона и взгляда и смущался, стараясь не обращать внимания. У него были более важные дела. Он просто старался выжить.        Леон наивно думал, что у него будет время собраться, выстроить какую-то линию поведения, приспособиться, но… эту возможность у него отнял Джек Краузер. Он всегда был рядом. Даже когда ненадолго уходил принимать экзамены или встречать новеньких, он тащил Леона за собой. Стой. Сядь. Жди. За мной. — Ты не отпускаешь его от себя, Джек, — до него порой доносились комментарии других инструкторов. — Боюсь, украдете. Инструктора посмеивались и переглядывались, а Леон слушал, уставившись в землю: — Он слишком хорош для вас, долбоебы. Он слышал смех и разговор сворачивал на профессиональные темы.        Они тренировались отдельно — в маленьком полузаброшенном помещении. В спортивном зале было мягкое покрытие, маты, здесь — просто бетон. Тепличные условия — для слабаков, Кеннеди. Ты же у нас не слабак, верно? Майор двигался мягко и бесшумно, обходя его и рассматривая с ног до головы холодным тяжелым взглядом. Для начала мы научимся падать правильно, Кеннеди. Леон научился группироваться и падать правильно, не разбивая себе голову до головокружения. С коленями, локтями и лицом было похуже. А тебе идет этот синяк под глазом, Кеннеди. Интересный оттенок — темно-голубой с фиолетовым отливом. Освежает и придает пикантность твоему лицу. Джек Краузер склонил голову в показной задумчивости и щелкал пальцами перед его носом. Надо бы поставить тебе второй синячок. Для симметрии. Что думаешь, Кеннеди? Леон ничего не думал. Просто не мог. Майор искренне смеялся над его неудачами. Леон поначалу сравнивал себя с другими, более опытными, сокурсниками. До майора Краузера он думал, что неплох. Вроде бы ему даже об этом говорили другие инструктора и одногруппники. Это было очень давно. Теперь он думал, что не на что не годен.        Первые пару недель Леон пытался бунтовать. Услышав очередное «Ты половая тряпка, Кеннеди», «Ты не думал играть в театре? В амплуа побитого щенка» — не подчинялся приказу, не занимал исходную позицию, а отползал в угол, усаживался на задницу и требовал, чтобы с ним разговаривали без оскорблений. Видимо, это были последние вспышки остатков человеческого достоинства в нем. Майор Краузер раз за разом доказывал ему, что это — лишнее. Он не заработал и не заслужил право быть человеком. — Ты хорошо подумал? — интересовался майор скучающим тоном. Леон молчал, а через секунду понимал, что фраза майора " И все будет плохо. Очень плохо» — абсолютно правдива, когда он поднимает мятеж и не подчиняется. Он терпел и пытался защищаться. Огрызался, но с каждым днем запал на самозащиту слабел. Через две недели майор притащил его в штаб и сунул в руки телефонную трубку спецсвязи. Леон услышал приторно вежливый голос: — У вас все в порядке, мистер Кеннеди? Ваши результаты настораживают. Мне казалось, вы понимаете степень ответственности… Этот намек был последней каплей. Леон молча повесил трубку, не сказав ни слова. Поднял голову — и встретил пристальный взгляд ледяных серых глаз. Услышал слова неожиданно мягким тоном, без жалости, но с едва ощутимым призраком сочувствия. Это было настолько странно для него сегодняшнего, что лишь от одного намека на человеческое отношение к себе горло сжалось спазмом. — Ты сделал свой выбор, Кеннеди, — майор помолчал и холодный взгляд стал теплее. — Ты знаешь, что должен делать. Чтобы все было хорошо.        Чуть позже Леон снова позволил себе вольность, уже с другими рекрутами. Майор неожиданно оставил его одного у штаба «подышать воздухом» и куда-то ушел. Это было странно. Обычно он таскал его по коридорам, оставляя у кабинетов. Периодически Леон слышал: — О, Джек и его украшение пожаловали. — О, майор Краузер и его сокровище. Леон слышал заливистый гогот и низкое, с иронией, в ответ: — Завидуете мне, штабные сучки? — Да! — доносилось хором из кабинета. Леон думал, что майора любят и уважают. Что для кого-то армия — неплохое место. Просто он не подходит. Не дотягивает. В этот раз все было иначе. Леон не запомнил, с чего началась перепалка с незнакомыми ему людьми — он просто стоял и ждал своего инструктора. Прежде он попытался уйти от конфликта и проигнорировал бы провокацию, но не сейчас. Через пять минут он оказался уже за штабом, в темном проулке. Сплюнул кровь с разбитой губы, криво улыбнулся и применил полученные знания на практике. Поначалу он держался неплохо, но силы были неравны. Его зажали в угол, он ошибся, пропустил пару хороших ударов, возможно — выключился на мгновение. А потом услышал сквозь серое марево низкий рычащий голос и короткие крики боли. Чуть позже он сидел у майора Краузера в комнате. Его инструктор держал отличную личную аптечку — лучше, чем в медпункте. — Первые пять минут ты был хорош, Кеннеди, — майор Краузер заставил его поднять лицо к свету лампы и обрабатывал ободранную скулу, касаясь его невесомо. Почти нежно. Приятно. И эта неожиданная похвала… у него потеплело в груди, а горло снова сжалось в каком-то спазме… Он молчал, приходя в себя, а потом вдруг понял. И спросил, удивляясь, как тихо и ровно звучит его голос. Без эмоций и упрека. — Вы просто смотрели, как меня били четверо? Майор чуть улыбнулся и склонил голову, рассматривая свою работу. — Не «просто смотрел». Наблюдал и оценивал. Завтра проработаем слабые моменты. Подними футболку. Леон послушался и вздрогнул, когда грубые пальцы быстро прошлись по ребрам. — Все нормально, — Джек Краузер уселся рядом с ним на диван. Действительно. Новая нормальность. Леон не сдержал кривую улыбку. Еще немного — и он начнет смеяться. Или плакать. Инструктор пристально взглянул на него и спокойно сказал, чуть понизив голос. — В первый год в армии я сталкивался с подобным… — И раскидали врагов одной левой за минуту? — к горлу все также подступал этот нездоровый смех. — Ведь вы не такой, как я… Леон задумался, выбирая из широкого спектра своих милых прозвищ наиболее обидное. — Нет. Пролежал две недели в санчасти. Позже — еще неделю. И еще пару раз. В амплуа… в каком амплуа, Кеннеди? — Побитого щенка? — истеричный смех отступил. Леон не верил своим ушам. Ему почему-то казалось, что майор родился непобедимым. Или что ему будет стыдно признаться в проигрыше. Особенно перед ним. Но Джек Краузер говорил абсолютно спокойно. С шутливыми нотками в голосе. Вдруг низкий голос стал очень серьезным. И Леон увидел в холодных глазах подобие тепла к себе. — У меня не было майора Краузера, который бы меня спас. У меня не было Леона Кеннеди, который мог бы прикрыть мне спину. Леону стало стыдно. Он вдруг забыл все мрачное, жестокое и больное — все, что давал ему майор день за днем. И его горло снова сжалось. Он боролся с собой минуту и наконец выжал из себя тихое: — Спасибо… Майор театрально вздохнул и прищурился, нахмурив брови. Но сейчас Леон видел не настоящую злость. Просто игра. — Спасибо, сэр. Когда моя принцесса научится разговаривать со старшим по званию должным образом? Леон исправился и поблагодарил, как подобает. Его оставили одного ненадолго — майор Краузер пошел в администрацию «уладить мелкое недоразумение». Леон остался один. Он почему-то боялся сойти с места в комнате майора. Лишь вглядывался в несколько фотографий на столе, вытянув шею. Там майор был моложе. Без шрамов на лице. Майор улыбался — не кривил губы хищной усмешкой, а просто — улыбался, открытой белозубой улыбкой. Джек Краузер был в окружении таких же улыбающихся молодых людей. Наверное, это парни из его первого отряда. Леон заметил, что с рамки фотографий свисают армейские жетоны. Пара из них была покорежена, пара — пробита насквозь и обломана. Какие-то — словно оплавлены высокой температурой, огнем. Он догадался, что многих на этих фото уже нет в живых. Может быть, всех. Он попытался поставить себя на место Джека Краузера, каково это… и вдруг осознал, что не обратил внимания на мелочь. На короткое «моя» перед таким обидным словом «принцесса». Или уже не таким обидным… Майор вернулся через полчаса в отличном расположении духа. С половиной пиццы. — Отнял по дороге у морпехов. Им вредно переедать. Леон собрался было на выход, к себе. — Сидеть, Кеннеди. Они ели пиццу под какой-то старый фильм. А в конце майор выудил из шкафа бутылку виски. — Только не сдавай меня, принцесса. Заругают, что я спаиваю детей. Майор сунул ему в руки стакан. — Отметим твое боевое крещение. Расслабившийся в почти домашней обстановке Леон не сдержался и возмущенно фыркнул. Но он снова увидел теплоту в глазах и понял, что майор подшучивает над ним. От виски, усталости и нервов его размазало как никогда. Он начал задремывать и просыпался, понимая, что упирается головой в чужое плечо. То лбом, то щекой, то носом и губами. Майор смотрел на экран на стене и словно бы не замечал. Он хотел пойти к себе, давал себе минуту передохнуть, обещал подняться на «раз-два-три», но глаза снова закрывались на счете «два» и его позорно вырубало. Цикл начинался заново. На четвертый или пятый раз майор повернул к нему голову и строго сказал: — Спасибо, что украсил своими слюнями мою футболку, Кеннеди. Положу в пакет и буду надевать по праздникам. Леон покраснел. Хотел молча сбежать к себе и попытался встать, чувствуя себя жалким и неудобным самому себе. Но майор дернул его за руку, и он упал обратно на диванчик, завалившись задницей на чужое колено. Инструктор осторожно скинул его с себя и заставил лечь. Поднялся и достал из шкафа плед. Леон было протянулся было за предложенным покрывалом, но его инструктор не обратил внимания на этот вялый взмах руки в никуда и укрыл его сам. Леон слабо трепыхнулся под его ладонями, получил суровое: — Спи здесь. Это приказ. И обнаружил, что улыбается беспомощной пьяной улыбкой — он вспомнил, как мать в детстве также укрывала его одеялом, подтыкая со всех сторон, чтобы было теплее.        Утром его разбудил толчок в плечо. Майор Краузер был свеж, чисто выбрит и собран. — Пришло время отвечать за проступок, Кеннеди, — снова холодный испытующий взгляд. Леон не был удивлен. — За то, что я подрался? — За то, что позволил себя побить. Через час Леон узнал, что он — позор армии Соединенных Штатов, кусок дерьма и криворукая мартышка. Было очень больно.        Также Леон наивно предполагал, что в сферу ответственности майора Краузера входят только тренировки. И снова ошибся. Все его существование должно было быть подчинено правилам майора. Леон узнал, что он живет неправильно. В комнате у него — хлев, а сам он «бардачная баба» — просто потому, что полотенце на сушилке висело чуть криво, а мыло, шампунь, зубная паста и пена для бритья не лежали/стояли ровно в ряд. Майор просто махнул рукой, и все слетело на пол, разлилось и размазалось. Ошарашенный Леон лишь на второй окрик сел на корточки, начал все поднимать, вытирать и мыть. Майор возвышался над ним скалой, положив руки в карманы форменных брюк и едко комментировал каждое движение. Леон чувствовал себя рабом. Леон узнал, что ест неправильно. Он старался приходить в столовую под конец, чтобы меньше пересекаться с людьми и сидеть отдельно. А теперь у него появилась компания. Майор усаживался напротив, разглядывал его минуту-другую и молчал. Леон и так не мог похвастать аппетитом, а под этим взглядом и вовсе забывал, как жевать. Кусок застревал у него в горле и он слушал язвительное: — Я не сведущ в искусстве, Кеннеди. Но кажется, в балет тебя не возьмут по возрасту. Леон тупо смотрел в каменное лицо напротив и получал объяснение: — Судя по твоей порции, ты планируешь стать балериной. Майор картинно поднимал бровь и уточнял: — Так что, моя принцесса мечтает вертеть попкой в колготках на сцене? Было очевидно, что майор Джек Краузер относится к искусству балета с крайним пренебрежением и презрением. В «куске дерьма» или «мартышке» было в разы меньше отвращения, чем в «балерине». Леон не знал, чем провинились артисты балета перед майором, но от этих взглядов и комментариев аппетит у него пропал напрочь. Тем более в столовой они были не одни, а майор не считал нужным говорить тихо. Леон ловил на себе удивленные взгляды и слышал смех. Правда, хохотали над ним лишь один раз, самый первый. Джек Краузер дал публике насмеяться вдоволь, посмотрел на его судорожно сжатые кулаки и побелевшее лицо, медленно поднялся и пошел к зрителям. Леон смотрел в тарелку и слышал, как в звенящей тишине раздался грозный рык: — У кого-то здесь выросли лишние зубы? По столовой проносилось жалкое «Простите, сэр» и «Извините, майор Краузер», короткое: — Исчезли отсюда. Считаю до одного. Раз… Леон почувствовал благодарность и ему вдруг стало легче. Даже проснулся аппетит. Он напомнил себе, что этот обидный смех звучал по вине майора, но это не сработало. Он искренне был благодарен за защиту. Нелепо, нелогично, но… Они остались вдвоем. Майор снова уселся напротив него, упер подбородок о ладонь и неожиданно мягко поинтересовался: — Любимый фильм? Леон оторопел от смены темы. Помолчал и сказал, что у него нет любимых фильмов. Он пытался вспомнить, но не смог. Тот же ответ он дал на вопросы о музыке, виде спорта и «блондинки или брюнетки, Кеннеди?», «Большая грудь или большая задница?» Он не мог вспомнить, что ему нравилось раньше. Он забыл напрочь. — А что ты любишь есть, Кеннеди? Тот же ответ. Его инструктор стал более настойчив. — А если подумать? Леон подумал и выдал первое попавшееся: — Брокколи. — Брокколи, сэр, — поправил его майор, но это было явно машинально. Леон видел в глазах напротив шок. Неподдельный шок. Майор молчал долгую минуту. — Ты — травоядное, Кеннеди? — Нет, майор Краузер… я… — Леон замялся, не зная, как объясниться, а майор оказался весьма проницателен. — Сказал, не подумав. Растерялся от простого вопроса. Не помнишь, что тебе доставляло удовольствие. Так? — Так… сэр. Майор окинул его пронзительным взглядом и разговор закончился.        В целом Джек Краузер его не обманул. Если Леон «показывал характер» или «выебывался» — ему было очень плохо. Если подчинялся — ему было… нет, не хорошо. Нормально. Более-менее. Правда, у него было чувство, что майор проверяет его на прочность. Требования постоянно менялись. Как только Леон начинал привыкать и подстраиваться, хоть немного расслабляться, правила игры ужесточались. И он снова был недостаточно хорош. Иногда давление было невыносимым. А иногда…        К Леону снова приехали следователи. Он искренне не понимал, что еще он может рассказать об инциденте. Повторяющиеся вопросы выбивали его из тех остатков душевного равновесия, что у него еще были. Он снова и снова тонул в воспоминаниях, его колотило ознобом и тошнило в буквальном смысле. Один раз он даже не смог пойти на обед после очередного визита, забился в самый дальний угол базы, за какими-то хозпостройками и безуспешно пытался взять себя в руки. Ему казалось, что со временем его отпустит, что его нынешняя борьба за выживание вытеснит боль той ночи, но… эти допросы вскрывали едва зажившую рану и она кровоточила снова и снова. Даже хуже. — Я потратил пятнадцать минут на поиски, — прозвучал над ухом холодный голос. Леон поднял голову, увидел нахмуренные брови и поджатые губы. — Ты, конечно, моя принцесса, — Леон снова не смог разобраться, что еще скрывалось под очевидной иронией, — но не настолько, чтобы я за тобой бегал, как влюбленный школьник за королевой выпускного. Майор присел на корточки и ухватил его за подбородок, заставив поднять лицо к свету. Долгий взгляд. — Так. Объяснись, Кеннеди. Леон молчал, стуча зубами и цепляясь пальцами за многострадальную футболку, подол которой он терзал последние минуты. Холодные глаза остановились на его дрожащих руках, снова — взгляд на лицо. А потом майор влепил ему пощечину. Леон слышал хруст позвонков, когда его голова мотнулась от удара в сторону. Он не знал, что простой шлепок ладони по лицу может так оглушить. У него звенело в ушах, а перед глазами мелькали темные круги. Ему было больно, он разозлися, открыл было рот… — Отпустило? — спокойно поинтересовался майор Краузер. — Без обид, принцесса. Старый проверенный способ. Действительно. Его отпустило. Майор уселся рядом с ним и закинул руку на плечо. Эта тяжесть была успокаивающей. — Итак, Кеннеди…        Через неделю Леон снова понадобился следователям. Он переоделся, замечая за собой, что его начинает трясти заранее. Он знал, что ему будет плохо, и симптомы усугублялись. Он влез в свежую футболку и форменные брюки, обернулся и обнаружил, что в дверях стоит его инструктор. Сквозь поднимающуюся волну страха и отвращения к предстоящей беседе, он почувствовал смущение. Он не знал, сколько майор стоял и смотрел на него, полуголого. Джек Краузер ухмыльнулся, а Леон видел, как уверенный прохладный взгляд гуляет по его телу. — Попросил парней с КПП сообщить, когда приедут твои ослоебы. Сейчас повеселимся. Через пятнадцать минут Леон стоял у стеночки и слушал. — У нас полномочия… — И вы знаете, куда их засунуть, — веско заявил майор Краузер. — Вы на чужой территории. Ваше ведомство не относится к нашему. — Вы обязаны… — Ваша мама вам обязана. А я вам ничего не обязан. Леон потерял нить беседы — звучали ссылки на какие-то правила, пункты, подпункты и параграфы. Он удивлялся, что майор знает так много правил и цитирует куски документов по памяти. Ситуация накалялась. Леон отлип от стены с желанием прекратить склоку — ему было неудобно, что майор тратит свое время и нервы, — но поймал убийственный взгляд с читаемым: Только попробуй открыть рот, Кеннеди. — Он вам ничего не должен. Он в моем подчинении. Он в армии. Вы можете находиться на территории с вашим допуском. Но он с вами разговаривать не обязан. И не будет. — Кто так решил? — взвился следователь. — Я. Так. Решил, — с преувеличенной артикуляцией отчеканил майор Краузер. Стороны перешли к завуалированным угрозам. — У вас будут проблемы, майор Краузер… — А у вас уже есть проблемы, — угрожающие прорычал майор. И вдруг стал крайне вежлив. — Одну минуту, господа. Появилась рация и майор связался с КПП. Минуты три Джек Краузер распекал дежурную смену за то, что пропустила «транспортное средство на режимную территорию без полного досмотора согласно пункту…» Леон вспомнил фразу про «парней с КПП» и понял, что эта сцена была спланирована заранее. Из рации доносились извинения и мольбы не докладывать выше. Наконец майор смягчился и приказал устроить досмотр при выезде. — Полтора часа хватит? Два? Хорошо. Столько, сколько нужно. И личный досмотр, согласно параграфа… Следователи загрустили. — В жопу с фонарем залезьте, — майор ласково улыбнулся визитерам. — Не забудьте надеть одноразовые перчатки. Леон прикусил губу, пытаясь сдержать улыбку. В итоге гости от угроз перешли к жалким просьбам. — Мы прилетели из самого Вашингтона, шесть часов в пути… — Это ваши проблемы. Я вас сюда не приглашал. Майор повернулся к Леону и он увидел искры смеха в серых глазах. — Вы приглашали этих людей, рекрут Кеннеди? — строго спросил майор. — Нет, сэр, — честно ответил Леон. Его тихий голос прозвучал контрпунктом к предыдущему крику, и все присутствующие вдруг уставились на него. В помещении воцарилась тишина. — Вопрос закрыт, — майор развернулся спиной к визитерам. — За мной, Кеннеди. У нас много дел. Леон был почти счастлив. И снова почувствовал, как горло сжимается тисками, как что-то подступает к глазам… он не знал, что с ним, продышался и успокоился. По дороге он попробовал извиниться за причиненные неудобства, но увидел искреннее удивление. — Ты о чем, принцесса? — сверкнула акулья улыбка. — Я отлично провел время. Все это, конечно, не значило, что Леон перестал быть «позорищем» или «бесполезным куском говна».        Сегодня Леон, еще не отошедший от утренней встречи с Дереком Симмонсом, с тоской понял, что опаздывает на тренировку. Это была не его вина. Джек Краузер знал, что его сегодня вызвали к высокому гостю. Но он будет наказан. Это было неизбежно. Он влетел в их маленький спортзал на три минуты позже и едва уклонился от удара в лицо. Но пропустил удар в солнечное сплетение и упал на одно колено, очередной раз ободрав кожу о цементный пол. В ледяном взгляде напротив он прочитал четкое и неумолимое обещание.        Это день начался плохо. Леон еще не знал, что закончится он еще хуже.