Грех: желание

Двенадцать лет назад. Семья Хейли редко собирается вместе: у Оскара Хейли полно работы, и он едва успевает проводить время дома — планировщик забит совещаниями, деловыми обедами, ужинами с инвесторами, встречами в офисе и командировками; Лаура Хейли же предпочитает проводить время в одиночестве, заниматься живописью или встречаться с подругами в городе, а периодически — уезжать обратно к родителям, в Италию. Вот и сегодня тринадцатилетняя Сильвия Хейли сидит дома одна, а родители вновь разбежались кто куда. Чем занимается на работе отец, она давно уже не спрашивает — тот вечно отвечает односложно, будто у нее не хватит мозгов понять, что он управляет сетью ночных клубов. Неужели в его глазах дочь настолько глупенькая? Сильвия недовольно поджимает губы и поудобнее устраивается на диване, крепче перехватив руками геймпад от игровой приставки. Роскошная квартира родителей в Бруклине обставлена по последнему слову моды и техники: на стене минималистичной гостиной сверкает яркими кадрами видеоигры огромный плазменный телевизор, на потолке извивается длинная змееподобная люстра, состоящая из мелких круглых ламп на металлической раме, а центральное место в комнате занимает трехместный диван из кожи. Сильвия ерзает на нем, покачивается, стараясь уследить за происходящим на экране. Дома время от времени появляется горничная, — миссис Говард — но сегодня и она ушла пораньше — в квартире идеальный порядок, выделяется только оставшийся у дверей рюкзак. Из-за расстегнутой молнии торчит небольшой школьный ноутбук и ярко-красный пиджак, скомканный и запихнутый в рюкзак в то же мгновение, когда Сильвия покинула территорию школы. Ей тесно в форме, не по душе с гордостью носить на груди герб частной школы «Тринити», как делают некоторые одноклассники. Учиться периодически откровенно скучно. В прихожей едва слышно хлопает дверь, и Сильвия, поставив игру на паузу, вскакивает с дивана. Пробегает по гостиной и сворачивает в коридор, скользя по полированному паркету, едва не сшибает подставку для зонтиков по пути и натыкается на стоящую в коридоре мать. Длинные темные волосы аккуратно уложены и спадают на плечи крупными локонами, длинное кремовое платье под наброшенным на плечи черным пиджаком едва заметно переливается в ярком свете потолочной лампы. Как и всегда, мама выглядит так, словно сошла со страниц модных журналов. Иногда Сильвия завидует ей. Она, такая нескладная в свои тринадцать, частенько поглядывает в зеркало и замечает острые плечи, дурацкую школьную форму, — красный пиджак, свободную блузку и уродливую шерстяную юбку — выступающие колени и прыщи на лице. Как вышло, что рядом с мамой она выглядит такой дурнушкой? Когда папа бывал дома почаще, то постоянно повторял, будто Сильвия — копия матери. Со зрением у него явно проблемы. — Снова тебе на месте не сидится, Сильвия, — цокает языком мать, качая головой. Легким, изящным движением смахивает пиджак с плеч и вешает в шкаф. — Сколько раз я говорила, не торопись и не позволяй любопытству взять верх. Ты только посмотри на себя, принеслась сюда, будто на пожар, а могла бы спокойно подождать меня в комнате. Мама шагает в гостиную мимо кухни, и стук каблуков по паркету наполняет собой всю квартиру. Сильвия послушно шагает следом, неумышленно повторяя каждое движение — покачивая бедрами в такт шагам, держа спину ровно, задирая нос повыше. Получается скверно. Хорошо еще, в гостиной нет зеркал, иначе она не выдержала бы. Представлять себя такой же невесомой и женственной, как мама, это одно дело, а видеть, что ничего у нее не получается и рядом с ней она похожа скорее на семенящую следом креветку — совсем другое. Сильвия хмурится и поджимает губы, пробует выпрямиться сильнее. Не выходит. — Нам сегодня табели выдавали, — произносит Сильвия тихо, словно боится, что мама услышит. Та даже не оборачивается. — Я думала, как обычно, отдать их миссис Говард, но она уже ушла, когда я вернулась из школы. Ты не хочешь посмотреть? Лаура Хейли не произносит ни слова. Бродит по гостиной, подходит то к длинному металлическому книжному стеллажу, то к высокому панорамному окну, заглядывает за невесомую полупрозрачную занавеску и качает головой. Неужели и правда не услышала? Но в то же мгновение мама бросает на Сильвию такой пронзительный взгляд, что та нервно сглатывает и садится на диван. Взгляд у матери и правда говорящий, и кому, как не Сильвии, знать — это не к добру. Общаются они редко, а по душам не говорят и вовсе никогда — мама предпочитает болтать с подругами по телефону или чинно прогуливаться в новом с иголочки платье среди деловых партнеров отца, когда те закатывают вечеринки. Некоторые из них проходили у них дома, и тогда Сильвия закрывалась в своей комнате на втором этаже. Такие мероприятия не для маленьких девочек, дорогая, сказала тогда мама и улыбнулась ей одной из самых холодных своих улыбок. Но ведь Сильвия тоже могла бы надеть платье, пройтись по тогда полупустой гостиной, улыбнуться гостям, как учил папа, или тихо посидеть с миссис Говард и официантами на просторной кухне. Но мама предпочитала делать вид, что дочери у четы Хейли нет, или она настолько мала, что пускать ее на корпоративные встречи — дурной тон. Сейчас, хмуря тонкие светлые брови, Сильвия думает, что у матери просто нет на нее времени. Маме не хочется учить ее быть женщиной, потому что едва ли у нее получится. Девочки из «Тринити», те, что постарше, выглядят ничуть не хуже даже в дурацкой школьной форме, а Сильвия рядом с ними похожа на гадкого утенка — несуразная, прыщавая, лишенная природного шарма. Она тяжело вздыхает и надеется, что говорить мать собирается не об этом. Пусть просто бросит беглый взгляд на табель, подожмет губы, как она умеет, вежливо улыбнется и попросит Сильвию подняться к себе. У нее же наверняка куча дел — зайти к косметологу, встретиться с кем-то из подруг по клубу живописи на Манхэттене, решить пару вопросов с цветочными магазинами, которые купил ей в прошлом году отец. Сколько бы родители ни думали, будто Сильвия еще мала и наивна, она все-таки не дура и замечает очевидные вещи. Ей вовсе не наплевать, что происходит в жизни мамы и папы. Это им нет до нее никакого дела. Работа, работа, работа — и ничего больше. Бабушка с дедушкой, которые приезжают только на Рождество и День Благодарения, и то проводят с ней больше времени. Не говоря уже о миссис Говард. Когда в прошлом году Сильвия впервые столкнулась с месячными, бежать ей за прокладками пришлось именно к горничной. Она же объясняла Сильвии, как себя вести и что делать, еще и книжку глупую всучила. Как будто обо всем нельзя было прочесть в интернете. Но Сильвии до жути хотелось бы обсуждать такие вопросы с мамой. Иметь возможность прийти к ней вечером и сказать, что она теперь девушка и… Что и? Она окончательно сникает. Мама просто взглянула бы на нее свысока и сказала, что приличные девушки не поднимают такие вопросы на людях. И неважно, что они могли бы сидеть на кухне их собственного дома, где не было бы никого, кроме них двоих. — Сильвия, — голос матери заставляет едва заметно вздрогнуть и поднять голову. Мама вышла из ванной комнаты для гостей — в длинном шелковом халате, с забранными наверх волосами, но все с тем же идеальным макияжем. Сейчас она похожа на Мэрилин Монро, если бы та была брюнеткой, и могла бы с легкостью сняться для какой-нибудь рекламы, даже не переодеваясь. Удивительно, как она не додумалась пойти в кино или модельный бизнес. Высокая, худая, с острыми, нестандартными чертами лица, которые удивительно гармонично сочетаются с ее образом, — мама могла бы быть моделью не хуже Кейт Мосс. Сильвия вновь ерзает на диване. Меню паузы мигает на широком экране телевизора, когда-то яркая картинка стала черно-белой. — Нет, нет, нет, — вскидывает руки мама, когда Сильвия поднимается, чтобы достать из рюкзака табель. — Оценки можешь оставить миссис Говард. Она внесет их в журнал, чтобы твой отец мог полюбоваться на них, когда изволит приехать домой. Но мы-то с тобой знаем, что ничего особенного в этих оценках нет. Она улыбается — не холодно и вежливо, как обычно, а спокойно и деловито, будто собирается обсудить цветочный магазин не с кем-то из нанятых помощников, а с Сильвией, — и садится на диван. Только сейчас Сильвия замечает бокал на тонкой ножке у мамы в левой руке. Внутри плещется темно-бордовое вино, источая едва ощутимый, но противный кисловато-сладкий аромат. — Но… — Тише, Сильвия. Я знаю, мы с тобой редко говорим как женщина с женщиной, но тебе уже тринадцать лет, и самое время рассказать тебе, как устроен этот мир. — Сердце Сильвии пропускает удар. Неужели мама наконец начала воспринимать ее всерьез? — Не знаю, заметила ли ты, но мы с отцом все меньше времени проводим вместе. Как только я улажу все дела в Нью-Йорке, то вернусь к родителям, в Палермо. Естественно, ты останешься с ним, этот вопрос мы уже утрясли. Нет, ее сердце не пропустило удар несколько мгновений назад, но сейчас угрожает и вовсе остановиться. Воздуха не хватает, а грудь будто стягивает стальными обручами. Мама говорит о своем отъезде с такой легкостью, будто ничего необычного в этом нет. Сильвия до боли прикусывает нижнюю губу, чтобы не распустить нюни раньше времени. Может, они и не разводятся вовсе. Может, мама просто хочет съездить на родину на пару месяцев. Уезжает же папа по делам в другие штаты? Но что-то подсказывает Сильвии, что у матери совсем другие планы. — А без меня рассказать тебе кое о чем будет некому. Не миссис же Говард с тобой об этом говорить, прости господи, — легко смеется она, отпивая немного вина из бокала. — Мы с тобой обе знаем, что у девочек есть всего два способа добиться желаемого в этой жизни: красота и ум. Я видела твои табели, дорогая, и на второе я бы в твоем случае не рассчитывала. Но красота — это совсем другой вопрос, Сильвия. Посмотри на меня и скажи, что ты видишь. Удивительно красивую, изящную, но жестокую и безразличную женщину. Расчетливую и эгоистичную, сосредоточенную на себе и своих желаниях, которой нет никакого дела до дочери. Но вслух Сильвия не произносит ни слова. Хмурится и постукивает пальцами по пластиковому корпусу геймпада в попытках успокоиться, стискивает его в руках и едва не отбрасывает на пол в один момент. Сдерживается. — Тебя, мам, — сдавленно произносит она наконец. — Вот о чем я и говорила, — качает головой мать. — Ты видишь успешную женщину, которая всего добилась благодаря умению себя подать. Думаешь, твой отец взглянул бы в мою сторону, не выделяйся я на фоне десятков таких же глупышек, желающих добиться его внимания? «Хейлис» его семья держит уже несколько десятков лет, и только дура не рассчитывала наложить руки на этот лакомый кусочек. Но для того чтобы построить подобную империю самой, нужно долго и упорно работать, развивать бизнес с нуля, а оказаться в нужное время в нужном месте, правильно себя презентовать и следить за собой — совсем другое дело. Без обид, дорогая, но если ты не научишься себя подавать, то будущее тебя ждет безрадостное. Зачем она это говорит? В груди у Сильвии ворочается огромный шершавый камень, снова и снова причиняя боль. Разве недостаточно того, что она видит в зеркале? Или того, что на фоне матери выглядит невзрачной и даже уродливой? Да, мама с детства доверяет Сильвию личному стилисту, водит ее в спа-салон и следит за ее внешним видом, но она все еще никто рядом с таким прекрасным лебедем, как мама. Но мама вовсе не лебедь, скорее орел — красивый, изящный, но способный в любой момент выпустить когти или разорвать в клочья мощным клювом. И сейчас она разрывает на части дочь, вместо клюва используя слова. Острые, как иголки, пронзающие насквозь. — Ты меня в зеркало-то видела, мам? У меня по всему лицу прыщи, и я… — Видела. Черты лица у тебя что надо, с фигурой все в порядке, и если ты себя не запустишь с возрастом, то все будет замечательно. Если ты приложишь достаточно усилий, Сильвия, мужчины штабелями будут падать к твоим ногам и молить, чтобы ты обратила внимание именно на них. Поверь мне, это куда надежнее, чем полагаться на деньги отца, которые рано или поздно закончатся. Как и любой мужчина, в конце концов он захочет, чтобы ты выпорхнула из семейного гнезда. — Мама треплет Сильвию по волосам, и прикосновение, о котором она мечтала столько лет, кажется отвратительным. Неприятным, липким, чужим. — И к тому моменту хорошо бы иметь запасной аэродром, а то и не один. — Вы с папой разводитесь? — вопрос срывается с языка, несмотря на то что Сильвии хотелось бы промолчать. Она уклоняется от новых попыток погладить ее по волосам и отодвигается подальше от матери. — Да. Наши отношения давно изжили себя, мы еще в прошлом году решили, что нужно попробовать что-нибудь новое, просто нужно было утрясти кое-какие вопросы. Но мы не об этом говорили, Сильвия. — А почему мне никто не сказал? Я же ваша дочь! — Дорогая, наши отношения — не твое дело. И мы с тобой обсуждаем вовсе не наш с Оскаром развод, — голос матери становится ниже, жестче. Она злится, но делает это в своей фирменной манере — изящно и стильно, с холодной улыбкой, сложив бледные руки на коленях. Темно-бордовый лак на ногтях переливается в свете похожей на змею люстры. Внутри Сильвии поднимается и не утихает ураган. Бушует глубоко в душе, поднимая из самых глубин все старые обиды, напоминая обо всех несправедливых поступках родителей, об их безразличии. И даже о разводе они не соизволили ей сообщить! Будто она не их ребенок, а так, приложение к квартире, где постоянно сидит одна. Такая же неотъемлемая ее часть, как миссис Говард, которую отец нанял черт знает сколько лет назад. Может быть, даже раньше, чем Сильвия вообще родилась. Она вскакивает с дивана и едва не выбивает у матери из рук бокал вина. Хочется схватить его и выплеснуть поганую кислятину ей в лицо. Испортить аккуратную прическу, оставить ярко-красное пятно на белом халате, размазать по лицу косметику. Сделать что-нибудь, чтобы ей было так же больно, как Сильвии сейчас. Страх оказывается сильнее. Кто она такая рядом с матерью? Всего лишь неприметная девчонка. — Успокойся, — приказывает мать. Ставит бокал на подлокотник и вновь поджимает губы. Взгляд у нее говорящий. — Вы обо мне даже не подумали! Зачем вам вообще дочь, если ни одному из вас нет до меня дела? — Я сказала, успокойся, — тон матери непреклонен, и Сильвия послушно опускается обратно на диван, но крепко сжимает кулаки, да так, что ногти до боли впиваются в ладони. Ничего, она еще устроит незабываемые выходные и матери, и отцу. Папа как раз обещал, что они в кои-то веки соберутся дома всей семьей. Уж тогда-то она им покажет, что значит делать вид, будто их отношения — не ее дело. — Впервые я пытаюсь поговорить с тобой серьезно, а ты паясничаешь. Поверь мне, Сильвия, в жизни случаются вещи и похуже развода родителей. И тебе очень повезет, если ты с ними не столкнешься. Ураган никак не хочет утихать, еще немного, и он снесет все на своем пути: сохранившиеся еще границы, старательно выстроенные преграды, остатки самоконтроля. Сильвия может и не дотерпеть до выходных. — Ты посредственность, Сильвия, и вряд ли чего-то добьешься, но ты можешь попробовать сделать внешность главным своим оружием. Уж это-то у тебя получится. Запомни это, пожалуйста. Договорились? Договориться с матерью — то же самое, что заключить сделку с дьяволом, и Сильвия все-таки не выдерживает. Сама оборачивается стремительным ураганом и вновь вскакивает на ноги, на этот раз опрокинув бокал прямо на ослепительно-белый шелковый халат матери. Криво ухмыляется. И эта женщина была ее примером для подражания? Такой она хотела стать? Самодовольной мегерой с перекошенным от злости лицом? Черта с два. Пусть катится куда хочет, сейчас Сильвия согласна отправиться в приют, лишь бы подальше от матери и ее наставлений, подальше от отца, который никогда не принимает участия в жизни семьи. И никакие выходные ей уже не нужны. — Договариваться будешь с кем-нибудь из своих подружек. Или дружков с запасного аэродрома, — зло фыркает Сильвия. — Понятно? Моя жизнь больше не твое дело! И она выбегает из гостиной. Несется по коридору, не разбирая дороги, взлетает по лестнице, едва не скатившись обратно вниз по крутым ступенькам, и запирается в своей комнате. Стены ходят ходуном еще несколько мгновений после того, как Сильвия хлопает дверью, но она не обращает на это внимания. Прижимается спиной к стене и медленно сползает вниз, на пол, закрывая лицо ладонями. Горячие слезы бегут по щекам, оседают на губах, теряются в воротнике белой форменной блузки. Сильвия содрогается в рыданиях, икает и глотает слезы, но взять себя в руки и успокоиться не может. Лучше бы они с мамой никогда не разговаривали. Лучше бы та так и оставалась недосягаемым идеалом. Лучше бы Сильвия никогда не загадывала глупых желаний.