Грех: желание

На залитом светом лугу неподалеку от небольшой быстротечной реки часто толпятся люди, но сегодня там нет никого. Лишь порывистый ветер тревожит высокую траву и подгоняет реку вперед. Здесь, в тишине и покое, где слышно лишь пение птиц да едва уловимый перезвон полевых колокольчиков, можно было бы задержаться надолго. Но задерживаться Мертаэль не собирается. Он спускается на землю — в огромный, безграничный по сравнению с небольшими, ограниченными Небесами, мир смертных, — лишь ради того, чтобы выдохнуть и пару долгих мгновений отдохнуть от вечной суеты. Удивительно, какой яркой и красочной кажется Земля, стоит узреть ее своими глазами. Создатель постарался на славу, вложил в этот мир душу, если она у него все-таки есть, и жить в нем, должно быть, одно удовольствие. Должно быть. Мертаэль наблюдает за смертными чаще прочих. Там, где он мановением руки создает любовь, люди умудряются свить с десяток гнезд ненависти. Там, где его братья сеют добродетель, люди насаждают злодеяния. И тем не менее их дом вовсе не похож на рассадник греха. Не увядают цветущие вокруг цветы, не жухнет трава, не чувствуется специфического смрада злости со стороны расположенного за рекой поселения. Там, вдали, стоят мелкие дома и бродят туда-сюда едва различимые отсюда человеческие фигуры, сейчас больше похожие на расплывчатые тени. Люди умеют справляться с пороками, какие изо дня в день насылает на них Создатель. Отец. С тихим вздохом Мертаэль опускает взгляд на неспокойную, бегущую в одной ей известную даль воду и вновь поднимает глаза к Небесам. Голубые, затянутые редкими сероватыми облаками, они кажутся на удивление спокойными. А где-то там прямо сейчас отчаянно спорят братья, не в силах совладать с эмоциями. Спорят по поводу сомнительных решений отца, планируют поднять настоящее восстание. Обрушившиеся на смертных наводнения, извержения вулканов, эпидемии страшных болезней и даже налет саранчи — люди выдержали все испытания, посланные Создателем. Выдержали и не сдались. Удивительно, как они до сих пор могут возводить глаза к небу и воздавать отцу хвалы, понимая, что все эти напасти — его рук дело. Мертаэль не уверен, что сумел бы найти столько любви в своем сердце. Он, созданный нести эту добродетель ангелам и людям, не уверен, что до сих пор испытывает к Создателю любовь. Нельзя искренне любить того, кто пошел против своих детей. Не так уж и важно, смертных или нет — немногим они друг от друга отличаются. Да, за его спиной тяжелеют светлые крылья, его глаза излучают свет, он способен создавать любовь буквально из ничего и может с легкостью повлиять на любого смертного или ситуацию на Земле, но… Что эти его способности рядом с выносливостью людей? С их упертостью и умением прощать? Он, в отличие от них, отца простить не может. — Святой Боже! — раздается позади женский голос. Прежде чем обернуться, Мертаэль слышит приглушенный звук удара и непроизвольно, скорее рефлекторно расправляет широкие белые крылья. Несколько перьев летят в стороны. На самом краю широкого луга стоит смертная — невысокая светловолосая девушка с яркими серо-зелеными глазами. В ногах у нее валяются плетеная корзина и охапка фиолетовых и серебристых полевых колокольчиков. Взгляд у нее удивленный, глаза широко распахнуты, а руки прижаты к груди, и кажется, будто еще несколько мгновений, и она расплачется. Губы дрожат, она делает несколько неуверенных шагов вперед. Стоит исчезнуть, вернуться домой быстрее, чем у смертной возникнут вопросы или желание закричать, позвать сюда остальных, но Мертаэль медлит. Смотрит в блестящие от слез глаза и понимает, что видит эту девушку далеко не впервые. Несколько раз, когда он спускался на Землю в поисках тишины и покоя она — и ее силуэт он мог разглядеть лучше прочих, она всегда стояла ближе — наблюдала за ним со стороны деревни. Украдкой, притаившись за деревом, никогда не выглядывая и не говоря ни слова. Они оба предпочитали делать вид, что на самом деле не замечают друг друга. И до этого дня такой расклад Мертаэля вполне устраивал. Никогда у него не возникало желания пообщаться со смертными лично — одна из заповедей Создателя запрещала контактировать с ними напрямую. Они, ангелы, обязаны были приглядывать за смертными и направлять их на путь истинный, но никогда не показываться им на глаза. Никогда не заводить любимчиков. Правила есть правила, дети мои, говорил отец смеясь. Свод правил, когда-то высеченный в камне и выставленный в центральном холле стеклянного дворца, давно уже не влезает на каменную скрижаль. Много лет как он задокументирован на длинном свитке, ознакомиться с которым обязан был каждый ангел. И Мертаэль знал правила наизусть. Жестокие, не имеющие ничего общего с добродетелями правила. — Все-таки ты настоящий, — надрывно, хрипло шепчет девушка, подходя к нему все ближе. Длинная коса, перекинутая через плечо, подскакивает в такт движениям. — Я так часто приходила сюда в надежде хоть раз увидеть тебя поближе. Хотя бы раз… Словно зачарованная, она смотрит на его расправленные за спиной крылья, с благоговейным трепетом переводит взгляд на сверкающие золотом глаза, и падает на колени в нескольких шагах от Мертаэля. Тянется длинными, мозолистыми от работы в поле пальцами к светлой мантии, украшенной золотом — нанесенными прямо на ткань словами Создателя. Давно потухшими, забытыми. Бог есть любовь. Любите друг друга, как я возлюбил вас. Любовь — единственное искреннее чувство, на какое способен Мертаэль. По отношению к братьям и сестрам, по отношению к смертным и их бескрайнему миру, по отношению к Небесам. Не способен он лишь на любовь такую же, какой одаряет всех и каждого отец. Отвратительно лицемерную, искаженную, отравленную ядом самодовольства и превосходства. В глубине души Мертаэль уверен, что Создатель давно уже разлюбил собственных детей и мир вокруг — в то мгновение, когда наделил одного из сыновей этой добродетелью. И ни одной из семи добродетелей в нем не осталось. Теперь он увлечен лишь грехами и пороками, какие придумывает изо дня в день. Адом и Дьяволом, каких создал на потеху себе и смертным. Тем самым смертным, что и так шаг ступить боялись без одобрения Бога. — Встань, Сильвия, — произносит Мертаэль мягко. Брови его сведены на переносице, в уголках глаз залегли малозаметные пока морщины. Улыбка выходит блеклой и едва ли искренней. — Так ведь тебя зовут? — Вы… Откуда вы знаете? — Сильвия заикается, пятится и с трудом поднимается на дрожащие от волнения ноги. Даже на расстоянии он чувствует ее страх перед существом, равным Богу. Перед одним из первых его детей — об ангелах среди ее народа ходят легенды, и далеко не все из них правдивы, большая часть придумана отцом и скормлена смертным потехи ради. — Простите, если повела себя не как подобает. Я никогда раньше… Я никогда не встречалась с детьми Господа. Мне же не снится? Я так часто видела вас с того берега, но ни разу не решилась кому-то рассказать. Думала, может, Господь так меня проверяет. Болтать-то кому попало это не дело… Тараторит она так, что за ее мыслью не поспеть даже ангелу. Сложив крылья за спиной, Мертаэль шагает вперед и нависает над ней, мягко улыбается и касается горячими, как солнечные лучи, пальцами ее лба. Сильвия мгновенно умолкает, смотрит на него с искренним удивлением, приоткрыв рот и будто забыв, что говорила несколькими мгновениями ранее. В ее сознании вихрем проносятся воспоминания: о смерти матери в родной деревне; о замерзшем насмерть молодом человеке, что обещал забрать ее с собой и увезти в далекие-далекие земли, где не будет больше заморозков; о засухе и неурожае. А следом за ними — о ярких полях колокольчиков, о звонком смехе на берегу реки, о спорой работе в поле бок о бок с такими же деревенскими девушками. Самое последнее воспоминание являет Мертаэлю его собственный образ. Это воспоминание о его величественной фигуре на берегу сверкающей на солнце реки, о мелко подрагивающих крыльях за спиной. Таких огромных, что восторг Сильвии невольно передается и ему. Нет в нем того величия, какое представляет себе смертная. А если бы было, он давно уже поддался бы на уговоры братьев и решился поговорить с отцом. Восстать против его жестокой тирании, потребовать сохранить жизнь смертным, с которыми тот намеревался покончить раз и навсегда. Вместо этого он трусливо спускается на Землю и долгими минутами смотрит на воду, словно там, на глубине, могли скрываться ответы на его вопросы. Имеет ли он, носитель главной добродетели — любви — право обернуться против Создателя? Против Господа, который наделил его способностью искренне любить всех вокруг — от ангелов до смертных? Кем он станет, если все-таки шагнет в пропасть? Не подведет ли братьев, до последнего верных отцу? Не придется ли ему проливать их кровь ради высшего блага? Да и в чем заключается это благо? И он искренне надеется, что смертная девушка по имени Сильвия не чувствует его беспокойства, не слышит те же вопросы у себя в голове. Делиться с нею эмоциями он права точно не имеет. — Правду говорила матушка, — вполголоса бормочет Сильвия. — Все ангелы красивы, как сам Господь. Почему вы так часто спускаетесь сюда? Это вы защищаете нашу деревню от напастей? В этом году у нас даже урожай был, а в соседней, говорят, все также плохо. Спасибо! Падать на колени вовсе не обязательно, но Сильвия делает это снова и снова. Рассыпается в благодарностях, хватается за рассыпавшиеся по земле колокольчики и бросает их к его ногам. — Встань, я же просил. — На этот раз он сам помогает ей подняться и смотрит на нее хмуро. — Не нужно преклонять передо мной колени. Ты ничем мне не обязана, и тебе лучше просто вернуться в деревню. Представим, что мы с тобой никогда не встречались, Сильвия. — Но я так много хотела вам сказать! Я знаю, что Господь забрал матушку за ее грехи, а Дариуса не пощадил, потому что тот много языком чесал, но он все-таки позволил нам выжить! Если бы не он, в прошлом году и я бы тоже окочурилась. — Сильвия с силой хватается рукой за край его мантии и тянет на себя, будто боится, что он попытается оттолкнуть ее. — Спасибо. Спасибо, что позволили мне жить. Я еще так много могу сделать! Может, даже с ребенком получится… Искренние и яркие эмоции Сильвии перед Мертаэлем как на ладони. Как и большинство смертных, она искренне верит в непогрешимость Господа и его детей. Верит, что именно они помогают им преодолевать все невзгоды. И не догадывается, что эти невзгоды они же и создают. До чего же удобный образ Дьявола — искусителя, желающего склонить смертных на свою сторону, готового мучить их, лишь бы заполучить их души, — создал отец. До тошноты убедительный. Мертаэль кривит губы, глядя в сторону. У него нет сил наблюдать за искренним восторгом в глазах Сильвии. Восторгом, которого не заслужил ни он, ни Создатель. — Получится, — улыбается он наконец. — Ты же знаешь, Сильвия, Господь почитает в первую очередь любовь. И сегодня, когда ты вернешься домой, ты найдешь ее у себя на пороге. Поднимая с земли корзину, торопливо складывая в нее уцелевшие цветы, Сильвия благоговейно бормочет что-то себе под нос. Когда она поднимается, раскрасневшаяся, с выбивающимися из косы и спадающими на лицо светлыми волосами, во взгляде ее читаются решимость и искренняя благодарность. И ее Мертаэль не заслужил тоже. Его предложение — его подарок — всего лишь эгоистичное желание поскорее расстаться с Сильвией. Дома ее ждет мужчина по имени Гай, любви которого она мечтает добиться уже который год подряд, и раз уж он создан, чтобы дарить любовь, чем еще он мог ей отплатить? Что мог предложить? Пусть хоть парочка смертных встретят свой конец счастливыми. Быть может, у них действительно успеет родиться ребенок. Родится и сразу погибнет по прихоти создателя. Мертаэль сжимает руки в кулаки. — Спасибо, Господи! — Сильвия кружится вокруг, крепко сжимая в руках корзинку, вновь подскакивает к Мертаэлю и замирает на мгновение. Не знает, имеет ли право не то что обнять его — взглянуть на него так же, как смотрит на своих подруг, когда делится с ними радостными новостями и собственными секретами. Трепет перед сыном божьим перевешивает, и она лишь скромно, неуклюже кланяется и бежит в сторону деревни, к небольшому деревянному мостику через реку. — Я этого не забуду! — кричит она напоследок, и крик ее подхватывает и уносит в сторону леса ветер. И Мертаэль этот день тоже не забудет. Так он говорит себе, стиснув зубы и глядя на лазурно-голубое небо, по которому неспешно плывут облака. Такое спокойное и тихое, будто бы бескрайнее, если смотреть на него с Земли, такое обманчиво добродетельное. Может быть, у него нет права идти против Создателя, против собственного отца, но и права стоять на месте у него нет тоже. И если когда-то Создатель решится уничтожить свое детище, Мертаэль будет первым, кто встанет у него на пути. Неважно, придется ли ради этого пролить кровь братьев и сестер. Неважно, будет ли это стоить жизни ему самому. На что у него действительно нет права, так это идти против дарованной ему добродетели. Против своей природы. Мертаэль — один из первых ангелов, созданных Господом, и он не может отвернуться от тех, кого искренне любит. От смертных, от забивающихся по углам и перешептывающихся о деяниях отца братьев. От той же Сильвии, которая смотрела на него с такими верой и восторгом. Которая искренне верит, что ее ребенок проживет долгую и счастливую жизнь, потому что сегодня Господь благословил ее явлением ангела. Пошире расправив крылья, Мертаэль взмывает в небеса и говорит себе, что не спустится на Землю до тех пор, пока не убедит отца оставить идею уничтожения смертных. — Ну и дерьмо, — отплевывается Мер, хватаясь за лежащую на столике неподалеку пачку сигарет. Голова гудит, а перед глазами то и дело всплывает давно забытое поле и образ Сильвии — совсем другой и одновременно до жути похожей на Сильвию Хейли — из дурацкого сна. Воспоминания, черт бы его побрал. Демоны не видят снов. Щелкает зажигалкой, прикуривает и затягивается так глубоко, что его разобрал бы кашель, будь он смертным. Вместо этого во рту чувствуется привкус табака и смолы, а в легких — едва ощутимое жжение. Он должен был догадаться, сколько лет уж живет на свете. Пусть и в Аду, выбираясь на Землю лишь изредка, от контракта к контракту. Он должен был догадаться, что все эти совпадения не могут оказаться случайными. Проклятый ублюдок сломил все добродетели, кроме одной. Кому-то не повезло погибнуть еще до полноценного перерождения в демона, обреченного всю жизнь прожить с грехом вместо добродетели на сердце. Кто-то отбросил коньки уже в Аду, так и не напоровшись ни на один контракт. А кто-то так и влачит там жалкое существование, не желая ни бороться за жизнь, ни помереть. Только Меру везло как проклятому. Снова и снова, снова и снова, пока он окончательно не вошел во вкус. Похоть, жадность и гнев — вот и все, что тянет демонов к людям. Но ритуалов смертные проводят все меньше, и все чаще причиной становятся плотские желания. Низменные, простые. Такие, какие Мер любит больше всего. Черт бы его побрал там, на Небесах. Трижды. Затягивается он с таким остервенением, словно хочет скурить сигарету за одну затяжку. Пепел осыпается на пол, забивается между ворсинками ковра у кровати. Все это — от глупой выходки Сильвии, украденного у подружки контракта, до самого ее существования — глупая шутка папаши? Отвратительная, тошнотворная, как раз в его фирменном стиле. — Что, не сидится в своей клетке, ублюдок? — произносит Мер вслух, криво ухмыляясь. Никто, ожидаемо, не отвечает. — Не выйдет, знаешь? Я, спасибо тебе, живое воплощение похоти и на любовь не способен. Даже если ты подсунешь мне десяток таких девчонок. Так что выключи свой райский телевизор, тебе все равно ничего не обломится. — С кем ты болтаешь? — доносится из ванной голос Сильвии Хейли, до противного похожий на голос девчонки из не вовремя всплывших в памяти воспоминаний. — Ни с кем, детка, не отвлекайся, — говорит он погромче, прежде чем перейти на едва слышный шепот: — Нашел развлечение, тоже мне. Но дурацкое видение никак не выходит из головы. Крутится, как кинопленка на бобине, и не желает останавливаться. Чтоб этот старый засранец подавился попкорном, пока наблюдает с небес за всем, что происходит в Аду и на Земле. Что бы он ни планировал на самом деле, Мер не сломается у него на глазах. Он держался почти две тысячи лет, с чего девчонка, пожелавшая любви, — точно так же, как ее родственница в далеком прошлом — должна пошатнуть его уверенность? От добродетели в нем давно уже осталось одно название. Мер вновь щелкает зажигалкой, прикуривает вторую сигарету подряд и отмахивается от назойливых мыслей в голове. Как бы ему ни хотелось обратного, уверенность в глубине души уже пошатнулась. В тот же момент, когда он заглянул в глаза Сильвии Хейли и обнаружил там чувства, о которых никто не просил. Почему она не могла ограничиться желанием? Секс намного проще любви. Чертов ублюдок на Небесах. Чертова добродетель. Чертова Сильвия Хейли. Привкус горечи во рту становится невыносимым.