Грех: желание

Прошлым вечером.

Вечера в Палермо разительно отличаются от вечеров в Нью-Йорке. Часам к восьми город потихоньку утихает, и не слышно со стороны площади ни эмоциональных криков, ни перезвона посуды и сигналов автомобилей. Город медленно погружается в сон, едва закат окрашивает небо в ярко-красный цвет, едва розовеют и расходятся, уступая место звездам, облака. Лаура Хейли вглядывается в первые яркие точки на небе, сидя на широкой террасе родительского дома. Ее отец, Роберто, уже пару недель как уехал по делам в соседний городок. Сказал, будто хочет навестить старого друга и отдохнуть от опостылевшей суеты. Что в детстве Лаура не понимала отца, что сейчас не понимает: Палермо удивительно тихий город, и здесь впору мечтать о суете, а не бежать от нее. Да, когда-то Лаура уехала оттуда сама, но в глубине души она до сих пор скучает по никогда не засыпающему Нью-Йорку, по бешеному ритму жизни, роскошным бутикам и завистливым взглядам подруг. На небольшом плетеном столике неподалеку стоит бокал шипучей газировки, наверняка давно уже теплой. Да и газов там осталось кот наплакал. Лаура тянется к бокалу, вертит его в руках, смотрит на темнеющие небеса сквозь розоватую жидкость и печально улыбается. Возраст давно уже не тот, а будь она помоложе, рискнула бы еще раз рвануть в большой город, как в свои восемнадцать. Кем она была, только появившись в Нью-Йорке? Никем, наивной итальянской девчонкой, которая знала лишь одно: она гораздо симпатичнее большинства девушек вокруг, а Нью-Йорк — город возможностей. И пусть поступить в колледж, как мечталось поначалу, не вышло, она поймала за хвост куда большую удачу. Многие мужчины сворачивали шеи ей вслед — юная, высокая, фигуристая брюнетка с горящим взглядом карих глаз. Тогда Лаура еще не изменяла своим итальянским привычкам и одевалась ярко, говорила громко, жила в свое удовольствие. Ах, отец столько времени потратил, чтобы отговорить ее от этой глупой затеи. Умолял остаться в родном городе, продолжить семейное дело, — не самый прибыльный кондитерский бизнес — найти кого-нибудь. Но Лаура никогда не хотела прожить свою жизнь, как мама: застрять в мелком итальянском городишке, выйти за кого-нибудь, кто покажется наиболее достойным кандидатом, и сидеть дома, во всем соглашаясь с мужем. Что это за жизнь такая? И ей до сих пор смешно, хотя мама уже несколько лет как скончалась. Старше отца на пару лет, она не дотянула до пятидесятилетия дочери. Нет, будучи молодой, горячей и уверенной в себе, Лаура желала заполучить все и сразу. С колледжем не сложилось, зато в его стенах она познакомилась с десятками удивительных молодых людей. Красивых, богатых, перспективных. И Оскар Хейли среди них сверкал ярче прочих, как ограненный алмаз: хорош собой, в свои двадцать уже ведущий какие-то дела в огромной фирме отца. Да, он был до противного холоден, и с ее темпераментом это никак не сочеталось, одному господу известно, сколько ссор они пережили на этой почве. Оскар не носил Лауру на руках, не реагировал на ее красочные, громкие попытки привлечь внимание и казался ей огромной ледяной глыбой, какую все вокруг по ошибке принимают за живого человека, но все-таки он был идеальным кандидатом. На неоновых вывесках города тут и там светилась его фамилия, о его отце говорили и в колледже, и среди девушек, с какими Лаура общалась в те годы. Оскара Хейли-старшего не знал разве что слепой или глухой, а младший поглядывал на нее с интересом. Такая непохожая ни на кого из его знакомых, Лаура с легкостью завоевала его сердце. Ей хотелось растопить лед в его душе, да только так и не вышло. Да, Оскар был умен не по годам, богат и собирался занять место отца в огромной «Хейлис» сразу по окончании колледжа, но на этом его плюсы заканчивались. Чего он хотел от жизни в те годы? Сейчас Лаура вряд ли скажет. Но тогда казалось, будто идеальным способом привязать к себе такого завидного жениха станет ребенок. Всякой бизнес-империи нужен наследник — вот о чем она думала тем чаще, чем они с Оскаром виделись. И план сработал. Вот только сама Лаура — тогда уже миссис Хейли — никогда не хотела ребенка. Единственное, чего желала новоиспеченная мать — отдать ребенка медсестре или няне и никогда больше не видеть. Уродливый розовый комок с такими же серо-зелеными, как у Оскара, глазами был ей глубоко отвратителен. И осознание, что от дочери уже не избавиться, легло на плечи молодой Лауры тяжким грузом. Будто мало ей было холодного и безразличного мужа, слава господу, готового обеспечить семью всем необходимым и даже больше, у нее появился еще и вечно орущий, голодный, неспособный и дня без нее прожить ребенок. Мама по телефону твердила, будто это пройдет. Любая мать проходит через послеродовую депрессию, в этом нет ничего удивительного. Все наладится, когда маленькая Сильвия станет старше. Но дочь выросла, а Лаура так и не сумела разглядеть в ней ничего, кроме якоря, — того, что упал на дно их с Оскаром семейной жизни и крепко-накрепко привязал к ней Лауру. Да, он никуда не ушел. Да, он смотрел на нее глазами, полными любви и восхищения. Да, у Лауры было все, о чем она мечтала: шикарный дом в Бруклине, прислуга и возможность посещать лучшие места Нью-Йорка: от премьер мюзиклов на Бродвее до ресторанов, где ужинали мировые звезды; но… Стоило ли оно того? Чем чаще она смотрела на Сильвию, тем чаще думала, будто нет. Лаура получила все, но лишилась главного — свободы. Может быть, родись Сильвия в любви, все сложилось бы иначе, а так… Лаура качает головой и залпом выпивает газировку из бокала. Легкий привкус клубники с базиликом оседает на языке, но напиток вовсе не освежает. Слишком теплый, давно уже не газированный, сейчас он напоминает подогретый сироп. Отвратительно. Интересно, как Сильвия чувствует себя сейчас? Их последний разговор, как и ожидалось, не привел ни к чему хорошему. Девица выросла неблагодарной и такой же озлобленной, какой чувствовала себя Лаура много лет назад. А на что она рассчитывала? Неужели думала, будто дочь примет ее с распростертыми объятиями? После того как она оставила ее один на один с таким холодным чудовищем, как Оскар? Вряд ли. Лаура и не догадывается, насколько Сильвия когда-то нуждалась в ее любви. Для нее в любви матери нет ничего особенного: она от материнской любви лишь открещивалась, считая собственную мать излишне навязчивой, бестактной, преданной семье. Скованной. И ей никогда не хотелось вырасти такой же. Лаура Хейли выросла свободной, но безгранично одинокой. Оскар любил ее — искренне и настолько горячо, насколько вообще может любить глыба льда; Сильвия видела в ней пример для подражания; Джессика и Карен — ее старые подруги из Нью-Йорка — готовы были в рот ей заглядывать. А Лаура променяла их всех на возможность играть по своим правилам. И виллу в Италии, неподалеку от Палермо, которую отсудила у Оскара в обмен на дочь. Ее собственный роскошный дом на берегу моря. Не хватало только красивого любовника — вроде тех, каких она иногда цепляла за пределами Сицилии. Там, где на нее не смотрели как на дочь Роберто Ферраро. Звезды вспыхивают на потемневших небесах одна за другой, и их узор отражается в подрагивающей водной глади спокойного моря вдалеке. Сколько можно было бы отдать, лишь бы огни звезд обратились бесконечным множеством сверкающих в темноте окон небоскребов, а крики чаек — гулом машин. Ничего, осталось всего несколько дней до рейса, и Лаура наконец вдохнет воздух Нью-Йорка — города не свободы, но вечной жизни. И не важно, что думает о ее поездке Сильвия. Или Оскар. Позади раздается едва слышный хлопок, соленый аромат моря и сладкий — клубнично-базиликовой газировки смешиваются с горьковатым запахом серы. Лаура оборачивается из любопытства и на мгновение теряет дар речи. Бокал выпадает у нее из рук и разбивается вдребезги, стукнувшись о каменный пол террасы. Мужчина, что стоит у богато украшенных парадных дверей родительского дома, и на мужчину-то толком не похож — у него человеческие лицо и тело, но кончики пальцев украшают острые черные когти, а на голове, среди густых распущенных волос, растут мощные длинные рога. И будь в бокале не газировка, а хотя бы вино, Лаура списала бы все на алкоголь и усталость. Несколько раз она моргает, но жутковатое видение не исчезает. Рогатый мужчина пристально смотрит на нее, и глаза его пылают красным огнем. Вдруг он улыбается одними губами и делает шаг вперед, заставляя Лауру вскочить с удобного мягкого кресла и обеими руками схватиться легкий плетеный столик. Отбиться им не получится, но его точно хватит, чтобы оттолкнуть этого человека — кем бы он ни был — в сторону и сбежать. Достаточно закричать погромче, и кто-нибудь из соседей обязательно бросится ей на выручку. Все-таки она не кто попало, а дочь Роберто Ферреро, а кто в Палермо не знает старого-доброго Роберто? — Сильвия просила передать привет, — произносит существо с рогами хрипло, улыбаясь уже во весь рот, полный острых зубов. Такими можно и в глотку впиться, и Лаура уверена — никому после такого укуса не выжить. Ее прошибает холодный пот. — И напомнить, что она ни в коем случае не хочет видеть тебя в Нью-Йорке, Лаура. — Убирайтесь вон, — говорит она, набравшись смелости. Имя дочери никак не откликается в сознании, единственное, о чем еще думает Лаура — как убраться отсюда, да поскорее. Зубы, когти, а где-нибудь у него может быть припрятано оружие, в то время как у нее в руках столик. Да пусть даже она успеет им ударить, этот громила удара даже не почувствует! — Не могу же я не исполнить одно из ее желаний. — Он подходит все ближе, и Лаура упускает момент, когда он оказывается у нее за спиной. Вздрагивает, чувствуя, как его дыхание щекочет затылок. — Тебе по вкусу свобода, Лаура? Чувствуешь себя счастливой, спрятавшись от всего мира в обществе престарелого отца и горстки любовников? Они терпеть тебя не могут, ты в курсе? Им по душе твои деньги и то, какими жадными глазами ты смотришь на них — молодых и красивых, особенно на твоем фоне. И Роберто… Как думаешь, почему он уехал из собственного дома? О, Лаура, он давно уже разочаровался в тебе. Старикан без ума от Сильвии, — своей идеальной внучки — а вот с тобой ничего не получилось. Ты с самого начала была непослушной дочерью. Нелюбимой. Правда же? Трясет Лауру Хейли не только от страха. Что это за липкое, скользкое ощущение под кожей? Словно она проглотила горстку скарабеев и теперь они шевелятся внутри, пытаются выбраться наружу. Почему ей так больно? Почему она так злится? Плевать ей, что думает отец! Он давно уже не указ ей, он никогда и прав-то не был! Даже когда покачал головой и поджал губы, едва она вернулась домой. Даже когда слезно умолял ее встретиться с дочерью на второй год после отъезда из Нью-Йорка. Он ничего о ней не знал! И до сих пор не знает! Глаза предательски пощипывает, Лаура закусывает губу, но отказывается признать очевидное. Вовсе ей не больно. Вовсе не гадко осознавать, насколько жалкое существование она влачит уже второй десяток лет. Никогда она не была наивной: видела, какие взгляды бросают на нее поджарые, смуглые молодые люди с горящими глазами — они смотрят на нее с жалостью, даже когда нависают над ней в постели. И по душе им вовсе не общество престарелой любовницы, а ее приличное состояние, доставшееся от отца и Оскара. Лаура Хейли — дряхлая, стареющая женщина, растерявшая все. Близких, любовь и даже красоту, какой так гордилась. И подать себя как следует она уже не может. — И как ты чувствуешь себя на месте Сильвии, Лаура? — шепчет ей на ухо удивительный человек с рогами, откуда-то знающий о ней абсолютно все. — Ты не представляешь, как ярко пылает в ней ненависть к тебе. Ненависть пополам с любовью — самое жуткое, что только можно придумать. — Сильвия уже взрослая девочка, — сдавленно произносит она, глотая слезы. Столик выпадает из ослабевших рук, с грохотом валится на пол и катится по террасе в сторону невысокой лестницы. — И должна понимать, почему так сложилось. Я и так дала ей достаточно. — Что ты дала ей, Лаура? Жизнь, в которой она не нашла ничего лучше, чем потребовать любви не у кого-нибудь, а у проклятого демона из преисподней? Жизнь, где она с удовольствием убивалась об ублюдков, которые вытирали об нее ноги, потому что мамаша научила ее только одному — правильно себя презентовать, а папаша в каждом встречном видит угрозу? Подарочек что надо. Когтистые пальцы смыкаются на ее шее, до крови царапают кожу. Хрипя, Лаура пинает мужчину ногой и пытается оттолкнуть в сторону, вырваться, но ничего не выходит. Воздуха не хватает. — Как можно было вырастить дочь так, что из всех она выбрала худшего? Да еще и сама того не желая? Ты ужасная мать, Лаура, — смеется он, а Лауре остается лишь кашлять и дергаться в ответ. Ей пару месяцев как исполнилось пятьдесят, что она может сделать огромному, полному сил человеку? А может, и не человеку даже. Никогда она не видела таких людей. — Ты же знаешь… — говорить становится все сложнее, но она старается. — Знаешь, сколько у меня денег. Забирай их и проваливай, только оставь меня в покое. Если тебя послала Сильвия, то пусть засунет свое эго как можно глубже. Не развалится, если один раз приютит меня у себя. Мы родственники, в конце концов! — Никогда ты не полетишь, Лаура. И не только потому, что Сильвия не хочет тебя видеть. Это ее желание я исполнять не обязан. Кем бы мужчина ни был, он все твердит о каких-то желаниях, а Лаура ни слова не понимает. Сознание меркнет, медленно затухает, и ей вовсе некогда думать об исполнении желаний дочери. Нужно бежать. Спасаться. Звать на помощь. Вместо крика из глотки вырывается лишь сдавленный хрип. Едва слышный. — Ты никуда не полетишь, потому что это единственный способ заставить Сильвию передумать. И ты даже не представляешь, как это важно. А в другой раз, быть может, ты бы и откупилась парой забавных фраз, знаешь? Мне нравятся такие гнилые люди, как ты. Лаура готова поспорить, что в этот момент его губы изогнулись в ухмылке. Но подумать об этом она уже не успевает: грудную клетку пронзает жгучая боль, и Лаура наконец отключается. Дышит еще несколько мгновений, пока кровь выплескивается наружу, пачкая легкое светлое платье и заливая каменный пол террасы, а затем затихает навсегда. На бездыханное тело Лауры Хейли Мер смотрит мрачно, без привычной ухмылки на лице. Ее тусклая душа сверкает на его окровавленной ладони, и вкус ее он чувствует раньше, чем подносит небольшой светящийся шар к губам. Он не шутил, когда назвал ее гнилой. Приторно-сладкая, как переспевшая клубника и горько-кислая, как перепревший базилик. Просто отвратительная женщина. Ее душа не напоминает деликатес, какой можно было бы заказать в ресторане, а эмоции не вызывают восторга. А ведь он прочувствовал их все — от страха за собственную жизнь до отчаяния и злости, спровоцированных его словами. Лауру Хейли вывести из себя оказалось так же легко, как и ее дочь. Черт бы тебя побрал, Сильвия. Если бы не ты, меня бы здесь не было. Если бы не чертов ублюдок… Мер на мгновение поднимает взгляд к усеянным яркими звездами небесам. Если бы не чертов ублюдок, Сильвия Хейли никогда и не призвала бы меня. Не загадала бы свое поганое желание. Ерунда. Она была буквально рождена для этого — для того, чтобы однажды нажраться в сопли и совершить самую большую ошибку в жизни. Чтобы выводить его из себя своими серо-зелеными глазами, дурацким именем и мыслями о любви. Все в ее жизни вело к этой проклятой точке. Чтоб ее. Гнев — не его грех, но он выжигает Мера изнутри, вынуждает действовать отчаянно и опрометчиво, как загнанного в угол пса. Когда это зашло так далеко? Может ли в глубине его души шевелиться чувство, какое должно было умереть пару тысяч лет назад? В то же мгновение, когда он, корчась от боли, пробуждал в себе желания вместо стремлений, когда отворачивался от самого себя и делал все, чтобы выжить? Нет. Нет. Нет. Короткий щелчок пальцами, мрачный взгляд на удивительно спокойное море, и тело Лауры Хейли растворяется в небытии, как десятки тел смертных до этого. Вот только на этот раз Мер чувствует себя подавленным, а не довольным. Издевательство над ней не доставило ему удовольствия, не угомонило на время вечный голод, отвратительную жажду. Вместо привычного удовлетворения он ощущает лишь горечь. Но какая разница? Плевать, через что придется пройти, если это поможет отвадить Сильвию. Пусть выбросит из головы сокровенное желание, потому что он никогда не сумеет его исполнить. Лучше остаться голодным на ближайшую пару веков, пересидеть в Аду, забившись в дальний угол, или схватиться от голода за самый поганый контракт, чем… Перед глазами проносятся давно забытые видения прошлого, заставляя Мера как следует тряхнуть головой. Нет. Никогда. Он лучше других знает, что значит пойти против своей природы. И второй раз он на эти грабли не наступит даже ради контракта. И ни одна тварь, даже отец, не насладится его падением дважды. Одного раза было вполне достаточно. Прежде чем раствориться в воздухе так же, как тело Лауры, Мер в сердцах пинает плетеный столик. Остается только надеяться, что за исполнение этого желания Сильвия возненавидит его всем сердцем, а если нет, он всегда найдет способ надавить на нее иначе. А как ты собираешься давить на самого себя, а?